Читать книгу Розовый обруч - Михаэль Косаник - Страница 8

Эрик.

Прошло пять месяцев с момента появления Рины в нашем доме. За это время мы почти полностью пересмотрели нашу жизнь. Хотя, буду честным, эти полгода стали тем ещё испытанием! Если первый месяц-полтора я могу назвать лишь бессонным, то последующие четыре – адом на земле! Да, адом!

Рина, привыкнув, что мы постоянно рядом, начала проверять границы нашего терпения. Вполне успешно, я бы сказал.

Она закатывала громкие истерики, притом совершенно без повода. Я это точно знаю, потому что ей не отказывали ни в чем, ее вовремя кормили и ей регулярно меняли белье. Прежде чем закатить истерику, девочка могла спокойно сидеть у Адриана на руках или в рюкзаке-переноске. Место тоже значения не имело, и дочь могла «включать сирену» (со слов Адриана) как дома, так и на улице. И ни в какую не хотела успокаиваться! Ни поглаживания, ни укачивания не могли смирить ее. Даже игрушки и те не отвлекали ее. Стоило поднести ей что-то, как она начинала неуклюжее махать ручками и кричать.

Мы перепробовали все, чтобы дочь перестала так себя вести, ведь ладно дома, а на улице? Это мы, ее родители, волей-неволей терпим, а ведь окружающие – не обязаны. И гнева в нашу сторону хватало, стоило выйти на прогулку или в магазин. Помню, когда возвращались с покупками, дочь решила покричать. То ещё зрелище: покрасневшая Рина истошно орала, сидя в рюкзаке-кенгуру, пока мы ждали автобуса, чтобы не идти пешком. Она едва ли не надрывалась, заливаясь слезами и прижимая кулачки к зареванному и сопливому лицу.

Вот тогда мы поймали на себе множество осуждающих взглядов! Вполне заслуженных, конечно.

Самое жуткое, что в этой толпе стояла сотрудница ЗСЦ! Ну да, рядом детский сад! Чего мы ожидали? Но именно она подошла к нам и, спросив, приемная ли Рина, спокойно улыбнулась тонкими губами, сказав:

– Иногда дети просто плачут.

Видно, мы выглядели такими измотанными и уставшими, что нас пожалели даже «защитники».

А может, помогло то, что Рина до этого спокойно сидела, играя волосами Адриана? Или из-за того, что городок маленький, слухи быстро распространяются, не давая ни единого шанса что-то утаить? Или же просто Адриана знали все местные зээсцэшники из-за постоянных походов к психологу и посещений госпиталя? Теперь это не столь и важно.

Мы успокаивали друг друга тем, что дочь не знала, как вести себя в семье, но сил с каждым днем становилось все меньше и руки потихоньку опускались. Каждый день – как хождение по минному полю: не сделаешь что-то – истерика на полчаса-час. Сделаешь – тот же результат.

Слава богу, все разрешилось. Как и в приюте, Рина в один день просто перестала кричать. Но к тому моменту мы настолько отчаялись, что хотели высказать психологу, работавшему с нами, все накипевшее. Это он говорил: «Период адаптации, подождите – все пройдет».

Прав оказался, но пожил бы он так! Хорошо, этот период занял три недели, а не больше. Иначе мы бы не выдержали! Вот теперь я понимаю, откуда у некоторых народов есть легенда о подменышах.

Ещё мы стали замечать странные привычки: Рина тянула в рот все, что только могла. От моего галстука или края рубашки, если они ей попадали в руки, до пальцев. И совершенно не важно, ее это пальцы или нет. Притом она ещё и норовила укусить.

Хорошо хоть, зубы стали резаться позже, когда мы пережили и эту привычку. При том отказать дочери не получалось: мило улыбаясь и протяжно что-то бормоча, дочь с упорством тянула руки к интересовавшему ее объекту. А ее упрямству могли позавидовать все ослы в мире.

Наконец мы могли выспаться, ведь дочь перестала будить нас по нескольку раз… Но появилась другая крайность. Она ночью начала ходить под себя, совершенно не обращая на это внимание. И если раньше спокойствие объяснялось отсутствием постоянного ухода (ори не ори – все равно не услышат и не придут), то сейчас поведение Рины ставило в тупик. Что за радость спать в собственной моче? То есть она мочилась и даже не обращала на это внимания. Первый раз испугались – вдруг недержание. Но посещение госпиталя разубедило в этом.

Казалось, это не прекратиться никогда! Мы уже опустили руки и стали стелить специальную пелёнку, не говоря уже о специальном белье.

А ещё Рина выработала странный ритуал перед сном: она стала раскачиваться из стороны в сторону, издавая слабые звуки. Выглядело это жутко, но психолог на это тоже сказал: «Скоро пройдет».

Так и жили: измотанные круговоротом однообразных событий. Единственной радостью в этом бесконечном дне сурка была улыбка дочери. Она растапливала наши сердца, выуживая откуда-то из глубины остатки сил.

Все бы ничего, но буквально через два месяца Адриан сообщил, что со следующей субботы выйдет на работу. Это и доходами назвать трудно – они с трудом окупали недельный паек.

На мое удивление, муж признался, что его сбережения подходят к концу (удивительно, что не закончились раньше), а сидеть на моей шее – дело неблагодарное, если не сказать хуже. Когда я напомнил, что согласился участвовать в воспитании Рины, в том числе и материально, муж вздохнул:

– Нужно меньше привлекать внимание ЗСЦ. Согласись, родитель-одиночка без постоянного дохода и супруга вызовет много вопросов. Как я объясню доходы при отсутствии трудоустройства? Думаю, «защитников» не обрадует, если я скажу: «Я сижу на шее кузена, он много зарабатывает» или «Я безработный, но все окей, у меня есть источник дохода в виде родственника».

С подобным я не мог не согласиться. Пусть для окружающих мы были кузенами, но даже из космоса было видно, насколько мы разные. Уж слишком мы не похожи на родню. Даже с братьями я имел больше общего, хоть мы тоже не были сильно похожи из-за того, что у нас разные матери.

ЗСЦ уже дважды приходили к нам с проверками, но лишних вопросов никто не задавал, сказывался закон о защите частной жизни.

Так мы и поделили обязанности: в будние дни, с утра до вечера, Риной занимается Адриан, а в выходные – я.

Теперь на нашем холодильнике висели и фотографии дочери, и наши расписания, и примерный распорядок дня ребенка.

Вот уже полгода каждое утро мы вместе завтракали, потом я отправлялся на работу, а Адриан занимался ребенком. «Это мой лучший проект», – восторгался муж успехами в обучении Рины. Он нашел какие-то курсы для родителей и детей и каждый день ходил туда, беря с собой дочь.

Я до сих пор не понимаю: как редкий неряха оказался таким хорошим отцом! Да, дом – это не про Адриана: у нас все также был бардак. Пыли, правда, с появлением ребенка стало намного меньше. В раковине посуда кисла неделями, если не дольше, прежде чем попадала в посудомойку. Он умудрялся собирать в стирку белье почти месяц, набирал огромную гору, а потом отправлял в машинку три-четыре футболки и пару джинсов. Я же привык ещё со школы следить за своими вещами сам, да и отправить несколько рубашек и брюк в машинку никогда не было большим трудом.

Все вышесказанное про неряшливость не имело к Рине никакого отношения: ее посуда всегда была чистой (пожалуй, это единственная посуда, которая мылась в нашем доме регулярно), ее одежда тоже не накапливалась в корзине для грязного белья, а в комнате не было ни единой пылинки.

Вечера мы проводили за совместной прогулкой по окрестностям, ужином, чтением книг или играми.

Я всегда недоумевал, как такая кроха, не умеющая ещё толком держать джойстик, сидя на коленях, умудряется играть с нами во что-то. Более того, ещё и протестует, если выбираем персонажа, который ей не нравится!

Да, помимо наших любимых в этой медиатеке появились и обучающие игры, пусть Рина и не любила в них играть. Ну да, смотреть на то, как персонажи бегают, прыгают и дерутся друг с другом, ей оказалось куда интереснее. Маленькая любительница реслинга.

Дочь за эти месяцы постепенно окрепла. У нее улучшилась координация, стали развиваться мышцы. Я замечал это, беря ее на руки все чаще.

Спустя три месяца с момента появления она прибавила в весе и начала понемногу ползать. Приходилось больше следить, чтобы шустрая мелюзга не заползла куда не следует и не порезалась, а ведь она могла – в силу своего любопытства и вечного стремления тянуть ко всему руки.

Первым испытанием стала болезнь Рины. Дело не в том, что нам приходилось постоянно таскать дочь по врачам. Неприятные процедуры для нас стали в общем-то нормой.

Это быстро превратилось в нудную обыденность, над которой иногда Адриан грустно посмеивался: «Ощущение, что мне доверили быть не отцом, а надзирателем и нянькой в одном лице. Приговор вынесли врачи, а я должен следить за его исполнением».

От этих шуток я боялся, что, как и ранее, Адриан займет позицию вседозволенности и вечного праздника непослушания. Я думал, что из жалости Рине будет позволено слишком многое. Как и с решением о воспитании ребенка муж удивлял меня.

В итоге это мне досталась роль доброго друга, из которого можно вить веревки, а ему – роль вполне требовательного отца. И хотя девочка называла меня папой, я понимал, что при всем желании не смогу от нее добиться того, чего мог Адриан, которого она попеременно называла то папа, то бабочка. Нет, мой партнер ни в коей мере не был строг с Риной. Он всегда обнимал ее; даже когда дочь начала самостоятельно двигаться, любимый продолжал носить ее на руках и при малейшем «но» бросался на ее защиту. Я ни разу не слышал, чтобы муж повысил на ребенка голос, хотя мы оба знали, на что способны во время скандала.

Рина в любой момент могла рассчитывать на тепло Адриана, его поддержку и любовь. Ведь он часто обращал в шутку многие не самые приятные вещи.

Но, когда речь заходила, например, о лечении, я поражался перемене в поведении моей пары. Сколько бы дочь ни сопротивлялась, Адриан шел до конца. Улыбаясь, ёрничая, отшучиваясь, он добивался от ребенка выполнения всех требований врачей. Я не мог вынести подобного и сдавался, как только Рина начинала кукситься. Поэтому для меня походы с ней к врачам были истинной пыткой. После первого же такого визита я долго не мог прийти в себя, хотя и присутствовал в качестве наблюдателя. Тогда Адриан попросил меня сопровождать их. Он сказал, что ему может потребоваться помощь, так как предстоящее обследование крайне неприятное.

Во время процедуры Рина громко орала, пока врач проверял работу мышц и нервов.

Во время манипуляций Адриан отшучивался: он говорил, что скоро Рина станет гимнасткой-чемпионкой, а после процедур гладил дочь, прижимая к себе, и утешал ее, говоря, какая у нас смелая девочка.

Проверки эти были очень неприятными, но, увы, необходимыми. Некроз мог начаться в любой момент, вне зависимости от употребления препаратов. Так что волей-неволей, как и с криками, мы просто терпели во время подобных процедур.

Вторым – закон «Об информировании». Помню, как мы завтракали, а по радио объявили эту новость. Как этот вотум приняли – до сих пор загадка. Вроде даже Фонд Грас был против. Но приняли согласно всем формальным требованиям, не поправ ни единого столпа демократии… Мы оба сглотнули и уставились друг на друга, словно услышали о конце света. Хорошо, дочери тогда едва исполнился год и девять месяцев, и она не понимала, что происходит вокруг.

Отныне маленькая царапина с буквально двумя каплями крови на теле дочери гарантировала отказ от прогулок в течение нескольких дней. И если мы могли не беспокоиться относительно заражения: для мужчин вирус не опасен, то вот окружающие всегда относились с неким страхом к нашей девочке.

Это мы с Адрианом знали, что уровень контагиозности у МН 118 достаточно низок (заражение только при прямом контакте с кровью, едва ли не рана к ране), но вот посторонние… Можно было убеждать окружающих до бесконечности, что бытовым путем ВМК не передается, результат был один. Чаще всего на нас смотрели как на идиотов, изредка пренебрежительно добавляя: «Вам-то чего бояться, вы ж мужики? В любом случае не заразитесь».

Оборачивать дочь в вату – то ещё удовольствие, но что мы могли? Особенно с этим законом?

Вместо разбитых коленок и беззаботного веселья Рина вынуждена была сидеть на наших руках и слышать постоянные одергивания: «сюда нельзя», «нет» и «осторожно».

Но, несмотря на все сказанное, дочь была очень шустрой: однажды она вылезла откуда-то такой грязной и пыльной, что пришлось срочно организовывать ванну и стирку. Где так испачкалась – оставалось загадкой; поблизости не было столько пыли, несмотря на продолжавшийся бардак в нашем доме. Хорошо, что тогда не успела порезаться. Даже думали купить шлейку (чтобы дочь далеко не уползала от нас на детской площадке), но потом решили, что это слишком глупо и не стоит потраченных денег.

Мы предположили, что она нашла где-то в стене отверстие и залезла в него, но найти это отверстие мы так и не смогли.

Со временем дочь начала лепетать что-то на своем языке. Первое разборчивое слово мы услышали случайно.

В один из вечеров Адриан укладывал ее спать и повторял строки из песни про бабочку:

Рина слушала их в который раз – и вдруг:

– Бабо… тька – отреагировала дочь на строку из песни и потянула руки к мужу. Получилось чуть мягче, чем следовало. Но это было удивительно. Она произнесла первое слово!

Больше мы таких сложных слов от нее не слышали лет до трех. Только «бабочка» на свой манер она повторяла часто.

Полноценно повторять за взрослыми тогда ещё не получалось, и многие слова дочь коверкала, хотят было видно, каких стараний ей стоят эти попытки. Длинных предложений тоже не выходило, а словарный запас нашей дочери был крайне беден. Но, в сравнении с прошлым, виднелся огромный прогресс. Она ведь ещё недавно даже этого не произносила, ограничиваясь только звуками.

Оглядываясь назад, мы не могли не поражаться переменам. Одна только мысль, что ещё каких-то полгода назад Рина не умела самых простых вещей, и удивляла, и пугала. «Это было в другой жизни», – повторяли мы, как спасительное заклинание. И вот наступил один очень важный день.