Читать книгу Другие времена - Михаил Кураев - Страница 6

Вот удивился бы Алексей Иванович, случись ему увидеть, как его неприветливая соседка улыбнулась каким-то своим тайным мыслям и с силой ударила кулачком подушку.

Если бы Алексей Иванович мог заглянуть в душу своей мимолетной соседки!

Но в эту душу не смогли заглянуть, лишь скользнули по поверхности, утомленные однообразием жизни следователи, судьи, народные заседатели и прокурор, так и не отдавшие должного своеобразной натуре, Мороховой Наталье Евгеньевне, место рождения город Братск Иркутской области.

Год рождения? Вот уж не важно!

Для своих двадцати шести, после двух сидок, она выглядела очень неплохо.

Что таилось в ее уединенном сердце?

Чем жила ее душа, устремленная Бог знает куда и за чем?

Что сковало, пригасило сияние ее неброской красоты, в неотразимость которой, из-за сходства округлостью лица с певицей Королевой, она верила, не ища иных доказательств?..

Была ли она с юных лет обречена на бессильную бедность, иссушающую душу?

Даже на эти вопросы ответить сколько-нибудь уверенно уже затруднительно.

Непроглядное прошлое Наташи Мороховой не позволяет разглядеть самые первые противоправные шаги, приведшие ее, в конечном счете, на увлекательное поприще вагонной аферистки, где редкие творческие способности сибирской девушки раскрылись с наибольшей полнотой, и это позволило ей со временем занять достойное место в кругах, известных санкт-петербургской железнодорожной милиции.

Первая судимость была снята в установленном законом порядке, снята по амнистии, источающей свое милосердие, в первую очередь, на «малолеток».

Второй раз под суд Наташа пошла как ранее не судимая.

И по второй судимости Наташа опять пошла как несовершеннолетняя, всего за три месяца до того, как ей должно было исполниться восемнадцать лет.

В пору зрелости и полноты гражданской ответственности, в свое восемнадцатилетие, Наташа вступила уже в следственном изоляторе № 45/5 ГУВД ЛО, то есть Главного управления внутренних дел Ленинградской области.

Статья была нехорошая, совсем нехорошая, и если бы не первая судимость, поскольку предыдущая была снята и не считалась, да еще и «несовершеннолетие», которое тоже было великодушным судом учтено, «человеческой жизни празднество», как поется в Покаянном каноне, увидать ей пришлось бы ох как не скоро. А так сразу же после освобождения она смогла вернуться в родные края и принять посильное участие в ограблении квартиры на улице Гоголя в городе Братске.

Брала не она, брали трое, Инюхин, Карташевский и Дурынин, Наташе же отводилась роль отмычки, если хотите, «ключа».

Справедливости ради необходимо разъяснить скромную роль «ключа», поскольку соблюдение справедливости в отношении, в первую очередь, к преступникам, стало знаменем нынешних времен, благодатных для разного рода инициатив и предприятий.

Но справедливость и милосердие не гребут всех под одну гребенку.

И наблюдательные люди могли заметить пусть отчасти и не законную, но все-таки закономерность – чем больше преступник, чем размашистей и крупнее преступление, тем больше справедливости предусмотрено следствием, прокуратурой и судом.

Жизнь обновлялась на глазах, менялись названия городов и улиц, новых хозяев обретала старая страна, новые хозяева появились и у справедливости и у милосердия.

А почему бы и нет!?

А главное, самое главное, откуда ни возьмись, образовалось огромное, не виданное еще в истории количество ничейной собственности буквально под боком у юной в ту пору Мороховой Натальи Евгеньевны. Тут тебе и Братский алюминиевый и Братский лесопромышленный, тут тебе и Усть-Илимская ГЭС, а еще и Братская ГЭС, и Железногорский ГОК, целый горно-обогатительный железорудный комбинат, и так вплоть до завода сантехнического оборудования на правом берегу Ангары в Братске-19, пожалуйста, на любой вкус, на любые потребности!..

Но не миловидной, высокой и стройной Наташе с ее округлым лицом и то ли с не законченным средним, то ли не начатым высшим образованием, посягать на энергетику, цветную и черную металлургию Восточной Сибири, на ее недра и леса!

Увы, ей и ее компаньонам пришлось довольствоваться квартирой на улице Гоголя.

Так вот, справедливости ради надо заметить, что быть «ключом» в ограблении квартиры вовсе не значит играть в этом приключении ключевую роль.

Впрочем, и в больших делах люди, игравшие ключевые роли, вовсе не лезли вперед.

На первом допросе потерпевшая, проживавшая на злосчастной улице Гоголя, двадцатисемилетняя Варвара Дмитриевна Пекарская, показала, а в дальнейшем течении следствия непротиворечиво подтвердила, что открыла дверь на женский голос, молодой женщине, назвавшейся приятельницей ее сестры Любы. Прежде чем открыть дверь, потерпевшая посмотрела в дверной глазок, увидела миловидную молодую женщину, похожую на известную певицу Наташу Королеву, которую могла бы опознать в случае необходимости, и только после этого открыла дверь.

Молодая женщина, округлостью лица действительно похожая на известную певицу, но превосходящая ее ростом и привлекательностью фигуры, в квартиру не вошла.

В квартиру, сбив с ног хозяйку, ворвались Инюхин, Карташевский и Дурынин, скрывшие свои лица под черными матерчатыми масками.

Потерпевшую Пекарскую, как уже сказано, сильным ударом в грудь свалили на пол и, угрожая ее жизни и жизни полугодовалого сына, потребовали добровольно указать, где спрятаны деньги, и добровольно же передать пришельцам ценности в виде сережек, колец и прочих изделий из желтого металла. Считая, что потерпевшая находится в их полной власти, не дожидаясь, пока-то она осознает свое бесперспективное положение, Карташевский попытался самостоятельно вырвать сережки из ушей потерпевшей.

А при чем здесь Наташа, спросит поборник справедливости? И будет прав!

Перерастяжение мочки левого уха, обширный кровоподтек на грудной клетке и левом бедре в результате ударов ногами, ссадина на верхней губе, превратившая рот в один распухший синяк, – эти и все остальные следы насилия впоследствии были отнесены судебно-медицинской экспертизой к категории легких, не усугубляющих вину азартных молодых людей, поскольку не повлекли за собой даже «кратковременного расстройства здоровья».

В протоколе будет записано так, словно речь идет о новелле из жизни незадачливых гувернеров: «ей пытались снять серьги».

Почему «ей», а не «у нее», понятно, такой уж в суде разговор, а вот почему «снять», а не «вырвать», если мочку безобразно вытянули, причинив Варваре Дмитриевне ужасную боль, «не повлекшую кратковременного расстройства здоровья», вот это понять, не будучи платным ревнителем правосудия, судьей или адвокатом, крайне затруднительно.

…Господа судьи! Господин прокурор! Господа народные заседатели, поборники законности, справедливости и порядка! Позвольте задать вопрос без протокола?

Если в ваш дом, пусть даже благодаря вашей оплошности, ворвались превосходящие вас числом и силой гости, сбили с ног, попинали, как следует, сунули под нос пистолет и посулили укокошить вас и вашего шестимесячного сына, беспомощно пребывающего в колыбели и не способного защитить мать, как по причине малолетства, так и спеленутости по рукам и ногам, посчитаете ли вы применительно к себе, избитому, лежащему на полу, все эти действия «не опасными для жизни», или граждане судьи и гражданин прокурор поймут «угрозу жизни» только после выстрелов, ударов ножом и проламывания черепа чем-нибудь убедительным?

Сказано же в Евангелии русским языком: поднявший меч от меча и погибнет.

Не ударивший, не причинивший кратковременное расстройство здоровья или долговременное усекновение членов, а поднявший, всего лишь поднявший меч, должен от меча и погибнуть.

Куда уж ясней!

Людям простым, не поднаторевшим в защите негодяев, может показаться, что угроза для жизни возникает уже в тот момент, когда непрошеные гости с неизвестными еще намерениями переступают порог вашего дома или подходят к вам за пределами спасительных стен вашего дома с наглыми требованиями…

Нет, почему-то господа защитники прав и свобод вносят в ясную, как Божий день, картину туман и хитрость.

«А ты докажи суду, что меч был поднят для того именно, чтобы проломить тебе череп или вовсе снести голову прочь! Ах, не можешь доказать? А вот гражданин обвиняемый говорит, что он хотел просто показать вам, как переливаются лучи солнца на зеркальных плоскостях ножа, то есть меча. И меч, то есть нож, он поднял, чтобы не зарезать, а как раз развлечь расплакавшегося вашего ребенка, которого вы почему-то не хотели утешить… Если вы не можете доказать обратного, то все спорные моменты решаются бесспорно в пользу обвиняемых. Посмотрите, как они молоды, сколько у них еще всего впереди!..» и т. д.

Вот и Наташа-сибирячка, если бы она вовремя не покинула Братск, могла бы на суде совершенно определенно сказать, что позвонила в дверь шутки ради, из озорства, свойственного несовершеннолетним, а вошедшие вслед за ней в квартиру молодые люди в масках ей не ведомы.

И действительно, кто там под маской, поди, угадай!

Будем, наконец, справедливы, разве политики, государственные мужи, открывающие не то, что двери, ворота для противоправной деятельности, объявляются во всероссийский розыск? Разве им портят жизнь, отвлекают от государственного строительства повестками, допросами и прочими юридическими докуками?

Так что ж объявлять охоту на девушку, назвавшуюся подругой сестры Любы?

А может быть, она действительно хотела попросить воды запить таблетку?

А может быть, ее саму толкнули?

А может быть…

Много чего еще могла бы сказать и неопровержимо доказать молодая женщина, не утратившая привлекательности и после двух сидок. Но! Уже наученная горьким опытом, она предпочла затеряться где-нибудь подальше от тайги, от родных кедров, еще кое-где уцелевших, подальше и от ангарской сосны, почти уже вырубленной, выбрав себе укрытие в надежных дебрях города Святого Петра и в безбрежной сети железных дорог, примыкающих к Северной Пальмире и ее опутывающих.

…Для потерпевшей Варвары Дмитриевны все кончилось хорошо.

Правда, сначала нестерпимая боль заставила ее согласиться добровольно снять сережки своими руками и передать их в качестве заслуженного трофея в руки молодого человека, придавившего ей коленом грудь.

Следом за этим Варвара Дмитриевна так же добровольно, как подчеркивали адвокаты, сняла с рук два кольца из желтого металла, одно с искристым прозрачным белым камнем, второе цельнометаллическое, приняв за достоверное обещание молодого человека в матерчатой маске отрубить ей пальцы, если сама колец не снимет.

Потерпевшая, оказавшаяся на беду молодых людей человеком дальновидным, хорошо рассмотрела характерный скошенный подбородок одного молодого человека, не прикрытый маской, и уверенно опознала своего гостя по подбородку на очной ставке уже в семь часов вечера, спустя всего лишь шесть с половиной часов после визита молодых людей к ней в дом.

Угрозу своей жизни и жизни ребенка Варвара Дмитриевна восприняла как реальную, особенно после ударов ногами в голову.

Но поучимся наблюдательности у адвокатов и заметим хорошенько, Варвара Дмитриевна повела себя непоследовательно.

Сначала она угрозу жизни восприняла вроде бы как реальную, в подтверждение чего отдала и деньги, и драгоценности, а вот потом…

Но все по порядку.

Уходя из квартиры потерпевшей, трое молодых людей прихватили спортивную сумку фирмы «Адидас», по цене 130 тысяч неденоминированных рублей, сбросили в нее все, что подвернулось под руку на три миллиона шестьсот семьдесят три тысячи неденоминированных рублей, и строго предупредили потерпевшую о том, что любая ее попытка связаться с милицией неминуемо повлечет смерть и ее, и ребенка, при этом квартира будет сожжена.

И вот здесь возникает интересный вопрос.

Почему в одном случае потерпевшая отнеслась к угрозам серьезно, а в другом пренебрегла этими же самыми угрозами?

При полной видимости сотрудничества со следствием была ли она до конца искренней?

Ей же даже руки клейкой лентой замотали, чтобы она не вздумала нарушить свое торжественное обещание, так нет же, она исхитрилась связанными руками открыть входную дверь и, выйдя на площадку, лбом нажать кнопку звонка в соседнюю квартиру. После этого она отдала соседке плачущего ребенка и вызвала милицию по телефону, что ей делать было категорически запрещено.

Адвокаты Инюхина, Карташевского и Дурынина настоятельно требовали от гражданки Пекарской дать суду не двусмысленный, а ясный ответ: верила ли она в реальность угроз со стороны их подзащитных? Почему в одном случае она как бы поверила и собственноручно отдала деньги и изделия из желтого металла, а через десять минут после ухода подзащитных из ее квартиры угрозами пренебрегла и вызвала милицию?

Где же она говорит правду?

Не вводит ли она суд в заблуждение?

Но еще лучше повели себя на следствии и в суде Инюхин, Карташевский и Дурынин. Они тоже единодушно показали, и на предварительном следствии, и в ходе судебного разбирательства, дескать, с Наташей познакомились в пивбаре «Комсомол», знают, что ее зовут Настей и что она учится в Братске в Иркутском филиале Московского учетно-коммерческого университета. На запрос суда последовал неожиданный ответ: дескать, такого института в г. Братске нет, как нет его в Иркутске, впрочем, как и в Москве, а потому и предоставить информацию о студентке второго курса такой-то и такой попросту некому.

Решение Наташи уехать куда подальше после ареста Инюхина, Карташевского и Дурынина было верным. Верным было и желание оказаться в городе Святого Петра, в этом великолепном, если смотреть издали, стоге сена, где легко затеряется не то что иголка, но и вещица покрупней.

Наташу объявили во всероссийский розыск. Ее миловидное приветливое лицо, воссозданное фотороботом с подсказки потерпевшей Пекарской и довольно точно воспроизведенное, стали помещать в листках МВД под рубрикой «Разыскиваются». Листки эти висели в людных местах, в том числе и на Московском вокзале, откуда уезжала на промысел Наталья Евгеньевна Морохова, получившая в своем кругу за удачливость и маневренность кличку Дрезина.

В дальний путь ее сопровождал облаченный в адмиральскую форму, также находившийся в федеральном розыске Костя-Жмых, прозванный так за черствость души и за патологическую жадность, сочетавшуюся с дерзостью, смелостью и склонностью к насилию.

Наташа шла по перрону и садилась в поезд Санкт-Петербург – Мурманск в скверном настроении вовсе не потому, что находилась во всероссийском розыске, и не потому, что билет был куплен на украденный в Москве паспорт.

Очень трудно объяснить, да и не всем дано понять, как у опытных вагонных аферистов, мошенников со стажем и у профессиональных воров развивается способность чувствовать опасность, казалось бы, без каких-либо к тому реальных оснований.

Может быть, это уже что-то сродни профессиональной интуиции?

А почему бы и нет?..

Вроде бы у человека все идет путем.

На небольшой какой-нибудь станциюшке в хорошую глухую пору, часика этак в три-четыре утра, раздвинул «суфле», эластичный переход между вагонами, втиснулся, не оборвав пуговиц, убедился, что проводники дремлют, в пустых коридорах убаюкивающей чечеткой постукивают ночные колеса, – работай! Что тебе еще надо!? Вот и дверка в беспечное купе чуть приоткрыта, то ли душно стало путешественникам, то ли после ночного похода в туалет кто-то забыл спросонья как следует закрыться, и в приоткрытую щель можно слышать переливчатый квартет храпунов…

Ну?..

Работай же!..

Но вор верит только себе, только своему чувству, и никакие призывы и агитация, обращенные к серьезному ворюге, действия иметь не будут. И он прав. Сидеть, в конечном счете, ему, а не тем, кто подсказывал, вдохновлял и рисовал широкие перспективы…

Необъяснимо возникшее чувство не обмануло на этот раз Наташу.

И откуда ей было знать, что на похищенный в Москве, мало их там теряют и крадут, и приобретенный Наташей за пятьсот рублей паспорт уже была дана ориентировка МР-51 из С-З УВДТ, то есть из Управления внутренних дел на транспорте. И если бы сопровождавшие маршрут и обеспечивающие покой и безопасность пассажиров сержант милиции Проплетин и рядовой Маршевский не оказались бы так увлечены иностранцем Гурамалиевым, с которого по праву желали снять «бакшиш», и с чуть большим вниманием и усердием отнеслись бы к своим прямым обязанностям, у Наташи неприятности могли бы начаться еще на перроне.

Откуда, откуда это чутье и опережающее все намеки знание!

Вот ведь и Руссо, Жан Жак, говорил, что чувства выше разума, и утверждал, что субъективная уверенность в правильности того или иного положения выше логических доказательств.

Но и Жан Жак Руссо едва ли взялся бы объяснить, откуда у Наташи появилось дурное предчувствие. Карта шла. Был фарт. Только что Наташа так чисто сработала в варшавском поезде, где, подлив клофелинчика в пиво, вчистую обобрала двух молоденьких челночниц, направившихся в Польшу за товаром! Даже на билете сэкономила. Билет взяла до станции Дно, договорившись с проводницей полюбовно, что доедет до Гродно, а вышла ночью через другой вагон в Новосокольниках, сделав ручкой и челоночницам, помнившим даже в наркотическом параличе, как с них из-под свитера снимали кошельки, и проводнице, ставшей жертвой обаятельных манер добросердечной и щедрой на посулы пассажирки.

После челночниц были еще тренер и начальник известной футбольной команды Высшей лиги из города Москвы, ехавшие в город Хельсинки.

Приехав в город Хельсинки, они с грустью обнаружили отсутствие десяти тысяч долларов, выданных им на командировку.

Не доставили радости эти десять тысяч и Наташе.

Из десяти тысяч, привезенных из Выборга, ей Жмых выдал только тысячу семьсот, остальное ушло якобы в «котел».

И все-таки коллеги поздравляли Наташу, поздравляли в доме 27, на проспекте Энтузиастов, где Наташа жила в это время у Коли Покромкина, там был устроен чудесный вечер. Были только свои. Все посматривали на Наташу с гордостью и немножко с хорошей завистью, а вот у нее на душе уже тогда было тревожно.

Многим мастерам своего дела знакомо это чувство: успех пугает.

В команде крепких профессионалов, где топ-менеджером Костя-Жмых, Наташу не понимали, от нее ждали новых успехов, новой добычи. Взявший под свое покровительство Наташу-сибирячку Жмых сиял от счастья и подумывал о том, что, может быть, надо забрать Дрезину от Покромкина…

Вот он как раз и выпендрился в адмирала, провожая Наташу в мурманский рейд, чтобы произвести на нее сильное впечатление.

Перед этим был разговор, как бы предваряющий начало серьезного ухаживания.

– Я на адмирала похож? – спросил Жмых Дрезину.

– На боцмана ты похож. Был у меня один капитан второго ранга, так ты даже на него не похож, – сказала Наташа, чувствуя свое положение таким же прочным, как у современных СМИ, тоже не опасающихся говорить влиятельным людям дерзости.

– Посмотрим, – пообещал Жмых и провожать Дрезину отправился в адмиральском мундире, украденном в поезде из чистого озорства у форсившего в этом наряде актера Петрозаводского драмтеатра, ехавшего с гастролей на спор в морской форме. Комплекцией и ростом этот заслуженный артист совпадал с пожелавшим остаться неизвестным Костей-Жмыхом.

Так ведь и в Наташе был талант!

Еще немного, и она поднялась бы на ту высокую степень своей рискованной, но не такой уж и редкой профессии, когда клиента «обносят» не вчистую, а «половинят».

Что это значит?

Это значит, что вы приподнимаете, к примеру, полку со спящим клиентом, запускаете руку в открывшуюся щель, открываете чемодан или дорожную сумку, не блещущие, кстати, разнообразием замков, находите там кошелек, бумажник с деньгами, словом, «лопатник», и на ощупь, доверяя лишь своему чутью, вслепую отсчитываете примерно половину находящихся в «лопатнике» денег.

Взяли.

Опустили полку.

Покинули купе или легли снова спать, как ни в чем не бывало, если едете здесь же, на соседней, к примеру, полке.

Что происходит дальше?

А дальше клиент просыпается, рано или поздно лезет в бумажник, видит, что деньги на месте. Это редчайший случай, чтобы человек стал вдруг в вагоне пересчитывать свои деньги, не все же такие, как Гурамалиев. Видит человек, что деньги на месте. И живет безмятежно до той самой минуты, когда, покинув поезд, скорее всего уже дома или в гостинице, обнаруживает недостачу. Меньше всего подозрений, как правило, на попутчиков. И главный аргумент – если бы это был вагонный вор, то утащил бы все, и вместе с бумажником и с документами. Вот и сыплются подозрения то на любовницу, то на жену, то на беспутного сына, последнее время остро нуждающегося в деньгах.

Но так работать могут только воры высокого уровня, умеющие ценить комфорт и готовые вот так, довольно своеобразно, оплачивать свою спокойную жизнь.

Вот и нынешнее путешествие стало для Наташи важным шагом, восхождением на новую ступень не только в овладении интересной и обоюдоострой профессией, но и в понимании своего места в обществе, вернее было бы сказать, в сообществе своих коллег. А толчком к этому шагу послужила, скорее всего, усталость и напряжение, связанные с успешной деятельностью последних двух недель. Работа, как ни крути, нервная, что не могло не сказаться и сказалось.

Сначала вспыхнуло почти беспричинное раздражение на вырядившегося в адмиральский мундир Жмыха. Плохо представляя себе военное дело, несмотря на мимолетные то военно-морские, то военно-сухопутные связи, Наташа считала маскарад рискованным делом и все время ожидала, что военный патруль, непременно дежурящий при вокзале, заарестует ее провожатого.

А потом беспричинная тревога, охватила ее при виде вошедшего в купе соседа.

Приметливой Наташе с порога было видно, что это не пассажир спального вагона прямого сообщения, у таких едва на купейный-то денег набирается.

Тогда почему он здесь?

Снова маскарад?

Любезные манеры должны были ввести ее в заблуждение, усыпить бдительность? После того как этот лох перебрался в соседнее купе, Наташа убедилась в том, что ее подозрения были напрасными и опасения излишними, а нервы-то вздрючены, а настроение испорчено.

Нет худа без добра, подумала Наташа, лежа в просторном купе, закинув руки за голову.

«Не буду работать. К черту! Так можно нервы загнать, в истеричку превратиться… Господи, благодать-то какая! Можно просто отдохнуть. Смотреть в окно. Спать в свое удовольствие…»

В голове спокойно и лениво.

Словно неторопливые летние облака, плыли хорошие воспоминания и беззаботные мысли. Наташа даже удивилась своей способности наслаждаться одиночеством и свободой, сообщающей необыкновенную легкость беспечному путешественнику.

Участливая, приветливая, общительная, когда она хотела, когда ей было нужно, она могла так естественно оказывать знаки внимания, заботу, готовность прийти навстречу в любой мелочи. Расположить к себе людей, не избалованных даже простой вежливостью, искренней сердечной отзывчивостью было не так-то и сложно. С другой стороны, тюремный опыт научил ее быть твердой, жесткой, безжалостной, готовой и горлом и, если надо, то руками и ногами, отстоять свои права, защитить себя и захватить свое место не только под «блатным солнышком», как зовут незатухающую лампочку в камере, но и под тем Солнцем, что бездумно шлет свои тепло и свет и правому, и виноватому.

Она тихо улыбнулась, вспоминая, как снимала кошельки из-под свитера у двух молоденьких «челночниц».

О том, что кошельки спрятаны под грудью, девушки рассказали сами после того, как Наташа, узнав, что они едут в Польшу за товаром, стала их пугать, дескать, деньги надо очень хорошо припрятать, носить при себе, не оставлять в купе.

Последняя рекомендация была дана для собственного Наташиного удобства, чем шарить по сумкам, пусть деньги будут при девчонках, легче будет их «снять».

Наташа вспомнила одурманенные клофелином лица, силившиеся приподняться подрагивающие веки, осоловелый взгляд пытающихся оказать сопротивление дурочек…

Начальник футбольной команды, одно название которой привело Наташу в восторг, ни секунды не сомневался, что и на этот раз снимет дань, так сказать, свою долю всенародной любви и восхищения, которые снискала его команда. В купе международного вагона «миксер» тренер завалился на верхнюю полку спать, а его неутомимый коллега отправился с Наташей в вагон-ресторан для исполнения ритуальной прелюдии романтического приключения. Наташа, у которой билет был только до Выборга и работать надо было быстро, даже не скрывала своего счастья.

– Это надо же, чтобы вот так повезло!.. Всю жизнь за вас «болею». Всю жизнь мечтала хоть с кем-нибудь из команды познакомиться… А сейчас еду к жениху в Финляндию. Да, да, выхожу замуж, все уже решено, он приезжал, знакомился с родителями… Только сейчас в поезде поняла, как много любви не отдано этой стране, как трудно увозить с собой эти нерастраченные чувства… – и она дышала нерастраченными чувствами в лицо начальнику грозной команды.

Близость хороших денег действовала на Наташу опьяняюще, она хорошела, говорила легко, доверительно, быстро, как говорят люди, в которых накопилось невысказанное, потаенное, и вот, наконец, уже не сдержать, все рвется наружу.

– Почему я с вами так откровенна? Почему я вам почти исповедуюсь? Наверное, вы сейчас для меня воплощение всего самого-самого лучшего, что было в нашей стране. Флаг вашей команды будет для меня всегда… Господи, что я говорю, как девчонка…

– Может быть, немножко коньячку? – заботливо интересуется у невесты в экспортном исполнении галантный футбольных дел мастер.

– Ну что вы… Может быть, немножко шампанского… – робко произносит Наташа, твердо знающая, что «немножко» шампанского в поездах не продают, а только бутылками…

А потом жаркие объятия и страстные поцелуи на нижней полке, и нетерпеливый шепот и проворные движения рук начальника замечательной команды: «Сейчас… Сейчас…» И голос изнемогающей от страсти Дрезины: «Потом… Потом… После Выборга… Сейчас таможня припрется…»

После Выборга деньги и начальник команды поехали в разные стороны.

Наташе есть что вспомнить, Наташе есть за что себя похвалить, она имеет право лежать и под убаюкивающий стук колес предаваться воспоминаниям.

«Жмых – козел! Я ему десять "тонн" кинула, а он отстегнул всего тысячу семьсот баксов, скотина, еще клеиться начал. Все! Пошли они все… Отдыхаю! Имею право».

Совершенно неожиданно для себя Наташа испытала то ни с чем не сравнимое чувство легкости, какое может испытать лишь человек, перешагнувший тюремный порог, услышавший за спиной лязг захлопнувшейся двери и увидевший перед собой горизонт без кружевного подзора колючей проволоки. Наташе довелось испытать это чувство бескрайнего праздника не один раз, но почувствовать себя на воле в тесной коробке купе она никак не предполагала.

Вот удивился бы Алексей Иванович, если бы увидел, как его неприветливая соседка улыбнулась каким-то своим тайным мыслям и с силой ударила кулачком подушку.