Читать книгу Другие времена - Михаил Кураев - Страница 9

Похождения Кукуева
Сентиментальное путешествие
Часть I
Тень Кукуева
Глава 7. Занимательные путешественники – I

Оглавление

Есть лекторы, а есть рассказчики.

Ученый сосед молодого человека с лицом спортивного тренера, подвизающегося в негромких коллективах физкультуры, явно принадлежал к типу рассказчиков. Рассказывал он со вкусом, наиболее интересные, на его взгляд, сведения и особенные подробности сообщал с улыбкой, придававшей лицу милую загадочность. О вещах, которых он никогда не видел, и о событиях, свидетелем которых не мог быть, он рассказывал, чуть расширив глаза, как самый настоящий очевидец. Полчаса рядом с таким человеком, и вы уже забываете и о его неказистой внешности, и о потертости его пиджака, а увлечение, почти азарт, преображают несколько болезненное лицо…

– …Северный полюс, Южный полюс, это же все понятия относительные. Сегодня он здесь, а завтра, глядишь, и там. – Рассказчик улыбнулся, улыбка получилась виноватой, словно приходилось просить снисхождения к легкомыслию полюсов, за поведение которых рассказчик не снимает и с себя ответственности. – За время существования Земли геомагнитная инверсия происходила сто семьдесят один раз. – И снова улыбка, но уже улыбка человека, все эти инверсии наблюдавшего, зрелище доставило ему, надо думать, немало приятных минут, и даже одно воспоминание радует душу. – Последняя инверсия, кстати сказать, – почти скороговоркой, дабы не быть уличенным в неполноте сообщения, сказал ученый, – произошла совершенно недавно, каких-то десять-двенадцать тысяч лет назад…

Поезд заметно сбавил ход.

Молодой человек с чуть припухшими губами готового обидеться ребенка отодвинул фирменную занавеску, на которой под линялым веером северного сияния бежал против хода поезда одинокий олень.

Судя по обилию станционных путей, высокому пешеходному мосту над путями, обилию составов, приближающаяся станция была не из маленьких.

– Кажется, Волховстрой. Я пройдусь. Ноги разомну, – сказал молодой человек, не отрывая глаз от окна, словно готов был увидеть там что-то важное.

Он скинул кожаные тапки без задников и надел мягкие, как перчатки, португальские мокасины. Накинул куртку, но прежде, чем покинуть купе, оглянулся, чтобы спросить, как спрашивают, между прочим, о продолжительности остановки: «А сколько ей всего-то?»

– Не так уж и много, около пяти миллиардов, – поспешно ответил осведомленный попутчик. Сказал с такой поспешность, словно понимал, что без этих сведений выходить на станции Волховстрой даже для променада не следовало бы.

Любитель прогулок по перрону недоверчиво взглянул на своего соседа, не то чтобы усомнившись в точности сообщенных цифр, но ожидая каких-то подтверждений. Ученый дважды кивнул головой, уверенный в своем знании, и посчитав такой способ доказательства достаточным для своего собеседника на археологические и геологические темы.

– Владимир, – с легкой укоризной сказал ученый сосед, – когда ко мне обращаются, я привык, чтобы меня называли по имени-отчеству. Вы мне скажете: «Я хочу пройтись, Анатолий Порфирьевич». А я вам скажу: «Ну конечно, прогуляйтесь, Владимир». И мы оба будем вежливыми, интеллигентными собеседниками.

– Вы мне это уже говорили, – припомнил Вовчик и вышел из купе.

Медленно плывший поезд вздрогнул, словно уперся во что-то неодолимое и остановился.

Фирменные поезда, делающие остановку на две-три минуты, скорее из вежливости, нежели по какой-то своей необходимости, становятся предметом досужего созерцания публики, скопившейся на перроне в ожидании электрички или какого-нибудь подкидыша до Пикалево. Одни смотрят на дальние поезда с неясной завистью, другие же, напротив, сочувственно, дескать, что людям не сидится, куда несет, в какую даль, если и рядом жить можно.

Молодой человек с пухлыми губами из пятого купе, к неудовольствию проводницы, предупредившей о краткости остановки, тем не менее двинулся вдоль поезда в голову состава, неся на лице печать досужей любознательности. Шествовал он вполне беспечно. Однако внимательный наблюдатель мог бы заметить, что жизнь за окнами вагонов его интересовала больше, чем украшенный шпилем вокзал, киоски и ларьки, предлагавшие произведения по преимуществу иностранного, а отчасти и местного производства. Публика, ожидавшая электричку, его не интересовала вовсе.

Между восьмым и седьмым вагонами размещался вагон-ресторан, еще пустой. Лишь одинокий официант в ожидании гостей вносил какие-то последние штрихи в сервировку столиков.

Пройдя беспечным шагом мимо вагона-ресторана, молодой человек так же неспешно дошел и до конца седьмого вагона, остановился, и мечтательное выражение его лица будто кто-то стер тряпкой. Секундной тенью на лице мелькнула озабоченность.

– Отправляется, – сказала проводница Сырова, стоявшая в тамбуре седьмого вагона. – Входите, входите, а к себе по вагонам пройдете.

– Успею, – доверительно и негромко сказал беспечный пассажир и направился к своему вагону походкой человека, сделавшего важное дело.

У одного из окон седьмого вагона он замедлил шаг, почти остановился, привлеченный лицом молодой женщины, скучавшей в одиночестве в двухместном купе. Он встретил взгляд, по которому безошибочно угадал грешницу, узнал глаза, много повидавшие, и губы, много вкусившие и много лгавшие. Подаренная ей улыбка была принята с надлежащей благосклонностью, с какой женщины принимают ни к чему не обязывающие комплименты, тем более что ценитель прекрасного исчез в окне так же быстро, как и появился.

Поезд беззвучно тронулся.

Молодой человек даже не ускорил шаг, а напротив, остановился, подождал, пока мимо проплывет пустынный вагон-ресторан, а следом и площадка восьмого вагона. Под укоризненным взглядом отступившей в тамбур проводницы любитель прогулок шагнул в вагон, не вынимая рук из карманов куртки, что должно было, надо думать, свидетельствовать о полном самообладании и уверенности в своих поступках.

Проводники спальных вагонов прямого сообщения крайне редко укоряют своих пассажиров и, как правило, не делают им замечаний, по-видимому, исчерпав воспитательные ресурсы и запас ворчливости в работе с пассажирами купейных и общих вагонов. Свое неудовольствие проводница позволила себе выразить лишь чуть более шумным, чем следовало бы, захлопыванием двери и резким лязгом накинутого дверного запора.

С прогулки пассажир пятого купе вернулся с таким выражением на лице, какое можно было бы увидеть у высококлассного шахматиста, отошедшего было на минутку от доски, оставив соперника в размышлении над следующим ходом, и нашедшего по возвращении совершенно непредвиденную позицию.

– Владимир, поезд тронулся… Вас нет… Выходить на таких маленьких станциях весьма рискованное дело. Легко отстать. – В голосе немолодого ученого звучали и беспокойство и забота, и легкий укор.

– Виноват, – механически проговорил спутник, стоя в дверях как бы в раздумье, входить или двинуться куда-то дальше. Вдруг лицо его расправилось, обрело прежние мягкие черты, и, вспомнив о том, что так и не разделся, любитель вокзальных прогулок снял куртку с узким бархатным воротником, повесил на плечики, скинул мокасины и сунул ноги в кожаные туфли без задников. Выразительные губы сдвинулись в подобие улыбки, что можно было понять как знак того, что забота, посетившая душу молодого человека на перроне станции Волховстрой, отлетела или спокойно угнездилась до востребования. Сейчас же, заняв свое место у окна, молодой путешественник стал внимательно следить за проплывающими за окном трубами алюминиевого завода, источавшими желтоватый дым. Вдруг, словно вспомнив о важном, он обернулся к соседу:

– Так вы говорите, полюса смещаются? – и, встретив взгляд соседа, спохватился: – Анатолий Порфирьевич.

– Да, Владимир, постоянно смещаются! – произнес осведомленный сосед.

– Стало быть, у Земли тоже все время крыша едет, Анатолий Порфирьевич?

Вопрос был задан без тени улыбки, настолько серьезно, что сосед рассмеялся так, как смеются только смешливые люди, знающие за собой такую слабость и потому сразу же пытающиеся свой смех подавить, поднеся кулак к губам. В интеллигентных семьях от такой манеры смеяться детей отучают еще в раннем школьном возрасте.

– Крыша у Земли едет!.. Браво! Еще одно подтверждение одного из самых загадочных и необъяснимых единств, единства природных процессов и процессов, происходящих в обществе, единства истории в целом, если угодно. Помните, как у Гегеля: кто смотрит на мир разумно, на того и мир смотрит разумно.

Польщенный упоминаем изысканного имени, молодой человек решил поддержать беседу.

– У людей крыша едет от жадности, от зависти, от злобы, а у нее-то что за проблемы?

– Да, действительно… Собственно, что мы имеем? Земной шар как бы раскачивается. Качнулся, и что получается? А получается потоп! – при упоминании этого бедствия можно было бы и не улыбаться, но сами процессы занимали ученого в эту минуту больше, чем мысль о последствиях: – А почему?

– И всякий раз потоп? – удивился еще мало повидавший в жизни пассажир.

– Непременно. Основную поверхность Земли занимает океан. Качните тазик, до краев наполненный водой, или блюдце… Эта раскачка служит объяснением смещению земной оси. Впрочем, коллега, есть остроумная теория Джефриса… Джефриса… – повторил рассказчик с интонацией доброго преподавателя, немножко подсказывающего на зачете. – Джефрис. Английский геофизик. Он предположил, а наш Быков математически доказал верность его предположения… – Черты лица слушающего попутчика были неподвижны. – Итак, англичанин обратил внимание на то, что зимой над Европой и Азией скапливаются громадные массы воздуха, их приносят муссоны. Это понятно. А летом они как бы стекают с суши, с нашего сверхматерика к океану. Всем это давно известно, но как-то не приходило в голову посчитать, а сколько этот воздух весит! Да, да… А весит этот воздух, принесенный муссонами, ни много, ни мало всего лишь триста триллионов тонн. Даже для Земли перемещение таких масс чувствительно, вот земная ось и получает годовое колебание. Остроумно? Однако и потопы нельзя сбрасывать со счетов в рассмотрении геомагнитных инверсий. Так что пока, я вам доложу, Владимир, нет единого понимания процессов. То ли смещение земной оси по отношению к орбите вызывает чудовищные наводнения, то ли наоборот, сами эти наводнения раскачивают Землю…

– И никто не знает? – могло показаться, что в молодом человеке проснулась любознательность, в действительности же он был немало удивлен и даже почти огорчен тем, что его попутчик, оказывается, не все знает. Обычно это чувство испытывают дети, когда всемогущие взрослые не могут ответить на их простые вопросы.

– Никто, – совершенно простодушно подтвердил рассказчик, не догадываясь об истинном смысле вопроса. – Или вот, пожалуйста. Как может возникнуть потоп? Берем Луну. Силой своего притяжения она вызывает приливы. Так? – И не услышав возражений, продолжил. – А что такое прилив? Вот хотят во Франции построить приливную электростанцию с плотиной в восемнадцать километров. Подумаешь, каких-то восемнадцать километров, если линия побережья, подвергнутого приливам, измеряется сотнями километров. А поди же! За две тысячи лет благодаря этой приливной электростанции, безусловно гасящей приливную волну, Земля замедлит свое вращение вокруг оси на целый день. Представляете – на целые сутки!

– За две тысячи лет? – переспросил сосед.

– Всего лишь! Всего лишь за какие-то две тысячи лет! Умножьте триста шестьдесят пять на две тысячи, и что получается? Получается, что за каких-то семьсот тысяч лет Землю можно остановить. Вращение Земли может быть остановлено! День и ночь будут длиться по полгода. И все благодаря паршивой приливной станции с восемнадцатикилометровой плотиной… Не смотрите на меня, как на сумасшедшего. Дескать, две тысячи лет, семьсот тысяч лет… Дело же не в сроках, дело в самой возможности вытворять с планетой черт знает что, все, что заблагорассудится. Возьмите атмосферу, это же горючий в принципе материал. Где гарантия, что какой-то умелец не изобретет на досуге способ атмосферу сжечь. Океан. Что такое вода? Водород и кислород. Составные оба горючие. Уже придумывают, как превратить воду в топливо. В сущности, вопрос времени. Теперь представьте, что найден простой способ расщепления молекулы воды… Можете представить себе этот ужас? Возможности человека, технически возможности, растут непропорционально с его моральным развитием. Моральное ничтожество приобретает страшную силу. Да, да, именно потому, что для этих существ вообще нет никаких ограничений и препятствий в достижении их убогих намерений и целей. Я живу на улице Салтыкова-Щедрина, на Кирочной, рядом пивной бар «Медведь». Двое молодых людей завели к нам на лестницу на пятый этаж подвыпившего художника, избили до неузнаваемости, сняли часы, выгребли какие-то деньжата, часы тут же продали в мясном отделе гастронома продавцу и пошли пить пиво в тот же самый бар «Медведь». Для них убить человека ради двух, пусть трех кружек пива ничего не стоит. Уровень морального сознания тех, кто посягает на недра, на природные богатства, примерно такой же. Только возможности для нанесения вреда у них больше, чем у нашей шпаны с Кирочной. Так что, Владимир, признаемся друг другу в том, что уровень чувства ответственности в массовом сознании обитателей Земли отстает от научного и технического прогресса. Вот и напрашивается вопрос, а заслужил ли человек право жить на такой интересной, красивой, такой богатой планете. С нашими нравами жить бы на какой-нибудь помойке, наверняка же где-нибудь во Вселенной болтается какая-нибудь дрянная планетешка… А Землю, как посмотришь, до слез жалко.

Другие времена

Подняться наверх