Читать книгу Эфесская волчица - Михаил Щербенко - Страница 3

Театр гудел вокруг неё, словно целый город собрался вдруг в одном месте, втиснувшись в огромную чашу, вырубленную в теле горы. Места были заняты не все – игры не претендовали на особенный размах, но тысяч пятнадцать человек присутствовало, и ряды пестрели от разноцветных зонтиков, что защищали от жары, туник и плащей, то тут, то там поблёскивали сосуды продавцов воды. Каменные сиденья обрамляли арену полукругом, а позади неё высилось трёхэтажное сооружение сцены – настоящее здание в сорок футов высотой, фасад которого был украшен декорациями и мраморными фигурами богов. Большой театр Эфеса был прекрасен – это она всегда признавала, – зрительские ряды поднимались по скале почти до вершины, и с последних из них люди внизу казались словно игрушечными, арена была обрамлена белоснежным мрамором, что контрастировал с красным песком на ней. Когда все двадцать пять тысяч сидений были заняты, а люди толпились даже в проходах, рёв толпы напоминал ураган, что оказался вдруг заперт в огромном колодце.

Алкиона стояла у одного из дверных проёмов на третьем этаже сцены – из него актёры могли появляться на арене сверху, спускаясь на лебёдке будто небожители, но сейчас он не использовался, наполовину закрытый декорацией. Оттуда она, скрытая в тени, могла наблюдать за представлением, а ей хотелось посмотреть, так как её бой был ещё не скоро, а ждать в полумраке внутренних помещений душа не лежала.

Тело её было уже отмассировано и смазано маслом, как обычно делали перед схваткой, дабы размять мышцы и заставить кровь бежать быстрее. Короткий белый хитон без рукавов не скрывал сильных рук и татуировки, что вилась от бедра вниз до колена. Тёмные волосы, ещё не стянутые в тугие косы, она перебросила через плечо, чтобы их не трепало налетавшими порывами ветра. Вглядываясь в происходящее на арене, она привычным движением провела рукой по шраму над ключицей, ещё один протянулся по левому предплечью, другие же скрывались под тканью – уже почти забытые следы пропущенных ударов.

Внизу, тем временем, действо шло своим чередом. Рабы, что разрыхляли песок, покинули арену, была объявлена следующая пара, а медные горны пропели свой яростный мотив. Она знала, что Фламма, боец из её лудуса, должен был встретиться с милетцем – одним из тех, что прибыли на игры к соседям немалой делегацией. Её бой также предстоял против милетянки. Гость выбежал первым, небрежно обведя зрительский полукруг своим шлемом, поднятым в руке. Его бритая голова поблёскивала на солнце, а чёрная бородка придавала лицу хищное выражение. Местная публика, конечно, встречала его неодобрительно, но были на трибунах и прибывшие из Милета, чьи радостные голоса пробивались сквозь гул.

Фламма появился спустя несколько мгновений, и сразу же театр взорвался задорным рёвом, словно ветер поменял направление в горах. Гладиатор шёл спокойно, его чёрное тело казалось высеченным скорее из камня, чем из плоти, всего его пронизывала удивительная грация, лицо не выражало ничего, кроме собранности. Нубиец был выше своего противника, но не так широк в плечах. Он положил снаряжение на песок и поднял руки, медленно поворачиваясь вдоль огромного полукруга. Это была его публика, и он почтил её должным образом.

«Его слава, пожалуй, превосходит мою, – подумала Алкиона, – но Сатир всё же поставил мой бой позже его. Сделал это, конечно, не просто так. Хочет, чтобы зрители получше узнали меня… верит, что я могу прославить Красный лудус. Что ж, постараюсь провести свой первый бой в новой семье должным образом».

Ей уже приходилось выходить на этот песок, но прежде она сражалась в лудусе Сильвана, что не был так знаменит, как Красный, принадлежавший Сатиру. По правде сказать, лишь два лудуса нынче спорили за первое место в Эфесе и всей провинции – Красный и школа Бассиана, старые соперники. Она присоединилась к гладиаторам Сатира совсем недавно и впервые должна была представлять его на арене.

Алкиона прикрыла на мгновение глаза, вдруг вспомнив, как приносила клятву на центральном дворе Красного лудуса, опустившись на одно колено в плотно сбитый песок. Тогда вечер уже окутал мир, и над головами собравшихся чернело звёздное небо, а лампы создавали вокруг себя пятна рыжего света. Сатир, хозяин лудуса, стоял перед ней в белой торжественной тоге, другие гладиаторы выстроились вдоль стен, их фигуры были недвижимы, словно изваяния богов.

Он спросил: «Ты будешь убивать за меня? Будешь мечом в моих руках»? Уже тогда она понимала, что этот вопрос касается не только арены, однако, не сомневаясь, ответила: «Да». Он спросил: «Будешь терпеть огонь, побои и кандалы? Будешь выполнять мои приказы, не раздумывая»? Она ответила: «Да». Он спросил: «Готова ли принять смерть на арене»? Она лишь усмехнулась и ответила: «Да».

Она никогда не жалела о своём выборе. Не привыкла жалеть, или же не о чем было жалеть. Поначалу это было лишь спасение от худшей участи, но потом она полюбила Игру, особенно же сильно, когда узнала её во всей полноте. Человека, что когда-то открыл ей суть Игры, звали Деметрием, и на арене он был известен как Волк. Когда он увидел её в первый раз, далеко отсюда, за морем и тенями гор, то сказал:

– Ты истинный зверь. Лучше бы тебе найти выход своей ярости на арене, иначе кончишь на виселице или в клетке. Люди, знаешь ли, не любят, когда дикие звери живут с ними рядом.

– Уже поняла, – она посмотрела на него исподлобья.

– Что ты натворила? Хотя, не говори. Я не хочу этого знать… Ещё одна история о том, кто идёт на арену, чтобы сбежать от содеянного. Я хочу знать другое. Будешь ли ты танцевать?

– Танцевать? – удивилась она.

– Да, – улыбнулся он. – И от твоего танца у них мурашки побегут по спинам…

Её называли Волчонком – удачное прозвище для семнадцатилетней девчонки с Севера, что впервые ступила на песок. Темноволосая, со злыми глазами, с яростью, что удивляла и взрослых, с готовностью идти до конца. Она была его Волчонком, и он научил её танцу смерти, ибо бой – это ещё одна форма танца, самая подлинная. Теперь, в двадцать один, она уже переросла своё прозвище.

Крик на трибунах отвлёк её от воспоминания – противники уже стояли друг против друга, и судья в белом хитоне ударил между ними палкой по земле, дав сигнал к началу. Оба они представали в образе провокаторов, вооружённые большими щитами и гладиусами, на груди у каждого была закреплена чешуйчатая пластина, на левой ноге – поножа до колена, правую руку защищала маника, сплетённая из кольчужных колец. Шлем милетца был украшен маленькими рожками, у Фламмы над висками крепились вертикальные красные хвосты. Они ударили оружием по щитам, и началось то, что римляне называли «долгом», Алкиона же и другие, кто выходил на арену, – просто Игрой.

– Разделай его! Не тяни! – призывали местные, вскакивая со своих сидений. Под закрытыми шлемами лиц бойцов было не разглядеть, но различать их оказалось совсем не сложно, ибо щит эфесца был окрашен красным, и на манике его были повязаны две красные ленты, милетец же использовал белые цвета. Имя Фламмы происходило от пламени, и теперь можно было увидеть почему – он двигался как стремительный огонь, и сложно было поверить, что такая пластичность свойственна человеку.

Гость привычно обернулся к противнику левым боком, подсел на ногах и закрылся щитом от подбородка до поножа на колене, создав словно единую стену, его меч замер в выжидательной позиции. Фламма действовал не так, он лишь мельком закрывался, стремительно закручивая соперника вправо, его ноги двигались быстро и плавно как у зверя. Он то делал стремительный шаг навстречу, то отскакивал, уклоняясь всем корпусом. Их щиты столкнулись, милетец сделал выпад мечом, но эфесец легко ускользнул и молниеносным ответом уколол того выше локтя, пустив первую кровь.

Алкиону это не удивило, ибо она, в отличие от большинства обывателей на трибунах, понимала, что боец Красного лудуса превосходит своего противника в мастерстве, о чём говорили и ставки на бой у местных дельцов. Гость ушёл в глухую оборону, но Фламма упёрся в него щитом и быстрыми толчками вывел из равновесия. Эфесец гнал его к ограждению, тот поначалу закрывался, но потом слишком растянулся на ногах и вынужден был бросить всё на кон в рискованной атаке. Гладиус милетца выбил тяжёлый стон из щита противника, скользнул вверх и этим же движением врезался в шлем Фламмы. Металл запел, столкнувшись с металлом, но этот касательный удар не произвёл на эфесца никакого впечатления, сам он не стал бить, предпочтя мощным толчком снести соперника с ног. Гость перевернулся и очень быстро начал вставать, однако этого мгновения Фламме хватило, чтобы поразить его мечом в правый бок, и клинок легко проник между рёбер.

– Так ему! – закричали в толпе. Милетец почувствовал тяжёлую рану и припал на колено, прижав рукой кровоточащую пробоину. Эфесский боец зашёл ему за спину, чтобы поразить в незащищённое место, но тут судья ударил палкой по земле между ними – гость не сопротивлялся, и нужно было передать решение в руки эдила. Фламма опустил оружие и отступил чуть в сторону, он сразу снял шлем, стянув с головы и красный подшлемник. Лицо его было спокойно.

«Противник ему выпал слабый, – поморщилась Алкиона, – сдался почти без борьбы. Этого милетцу, конечно, не простят. Зрители будут требовать смерти… за трусость, да и за то, что он прибыл из города-соперника. Победа, впрочем, есть победа».

Она не ошибалась – люди показывали большими пальцами на горло, кричали, чтобы пустили кровь, некоторые вскакивали со своих мест, словно так их было лучше слышно. Распорядитель не стал долго упираться, ибо традиция требовала наказания за плохой бой. Он сидел по центру в первом ряду, облачённый в белоснежную тогу, и теперь встал, сделав короткий жест. Публика согласно загудела, очень быстро этот гул превратился в скандирование:

– Режь милетца!

Алкиона не обращала внимания на эти крики, она следила за самой важной частью Игры – один из бойцов спокойно и по собственной воле должен был принять смерть. Многие говорили, что это самое сложное, куда сложнее обучения битве. Игра требовала не выказывать своих чувств, словно не человек, но сам бог, холодный и отстранённый, встречает судьбу. Гость сражался плохо, однако сейчас он искупал свою вину, сбросив шлем и замерев на коленях. Глаза его были закрыты, зубы плотно стиснуты, и лоб покрыли морщины. Фламма зашёл ему за спину, упёр меч в углубление над ключицей и быстро продавил вниз. Клинок выскочил так стремительно, что из раны не пролилось ни одной капли крови. Лицо милетца всё же исказила гримаса, он медленно завалился, и только теперь алый поток хлынул на песок.

– Не лучший бой, – сзади Алкиону подтолкнул Клеон, один из рабов, что помогал в организации представлений. – Хотя слава пришла к нашему бойцу. Сегодня боги благоволят Эфесу.

– Слабоватых бойцов нынче привезли, – ответила женщина.

– Лучших хотят до Новогодних игр придержать, – согласился тот. – Тебе уже пора вниз спускаться, твой бой через один. Сама не заметишь, как время пролетит.

– Иду, – кивнула она, повернувшись от пульсирующей чаши арены к полутьме внутренних помещений сцены.

Она быстро спустилась по деревянной лестнице на второй этаж, где кипела жизнь, и добрых два десятка людей сновали туда-сюда без остановки. Закулисная суета, незаметная для зрителей, сопровождала каждые состязания – готовили оружие, полировали доспехи, разминали бойцов, меняли и переставляли декорации. Внизу, на первом этаже, помимо этого, оказывали помощь раненым и омывали павших. За фасадом многоуровневой сцены человеческий муравейник работал слаженно и привычно, поэтому публика почти не ощущала перерывов в действе.

– С победой, Ипполита. Уже пришла в себя? – Алкиона похлопала по спине женщину лет тридцати, которая снимала с себя скребком масло и пот. Её каштановые волосы были сплетены в несколько тугих кос, не слишком красивое лицо пылало после пережитого напряжения, а глаза на выкате казались немного сумасшедшими. Дыхание её было ещё прерывистым, и руки заметно подрагивали.

– Да… почти… Удачи и тебе тоже, – выдохнула она. Бой Ипполиты прошёл перед выступлением Фламмы, и ей удалось вырвать тяжёлую победу, измотав и принудив к сдаче другую местную гладиаторшу.

– Где ты там бродишь? – сбоку к Алкионе подскочила молодая женщина среднего роста. – Сейчас Циклоп быстро задавит милетскую шлюху, и тебе нужно будет выходить.

– Демо, – та обернулась к подошедшей. – Хотела немного от тебя отдохнуть.

Её прозвали Демо Бешеная, и это прозвище она заслужила сполна, так как не могла усидеть на месте ни мгновения, всё время задирая кого-то или болтая без умолку. Характер у неё был весёлый, голос громкий, и говорила она быстро, активно помогая себе жестами. Главной же причиной прозвища было её поведение в Игре – она исповедовала яростную и безумную манеру боя, что дважды едва не стоило ей жизни. Ростом она не соперничала с Алкионой, однако была удивительно быстра, её сильное тело разжималось как пружина, а выносливости могли позавидовать многие. Волосы её были темны, доходя до плеч, вытянутое лицо с выдающимися скулами и серые глаза придавали ей известную привлекательность. Типичная фракиянка, как сказали бы многие, – зверь, заключённый в облик женщины.

– Садись сюда. Я заплету тебе волосы, помогу с последними приготовлениями, – Демо хлопнула ладонью по скамье. – Вниз лучше пока не спускаться. Там сплошная суета.

– Я принесу вам облачение, – сказала Ипполита, не упускавшая возможности помочь сёстрам по ремеслу.

– Сегодня фракийцам сопутствует удача, и тебя она не оставит, – улыбнулась Демо.

– Думаешь? – прищурилась Алкиона.

– Ну а как же. В твоих чёрных волосах, в лице… фракийская порода явно видна. Ты должна быть одной со мной крови. Да и характер у тебя вполне фракийский. Не такой как у меня, конечно, по-другому. Знаешь, говорят, что кельты и германцы известны своей открытой яростью, мы же отличаемся особой хитростью и коварством. И ты… себе на уме, скрываешь истинные намерения. За этим твоим холодным взглядом таится что-то сокрытое от других.

– Может ты и права, но кто знает. Я уже рассказывала тебе эту историю. Мне не суждено гордиться предками, как и любому безродному.

По правде сказать, Алкиона и сама не была уверена в своём происхождении, ибо дело это было покрыто мраком неизвестности. Она росла в Мёзии, в семье гета Дагобита и его жены Далы, однако с раннего детства знала, что не является их дочерью. Она не могла претендовать на долю в наследстве, хотя они всегда и относились к ней как родной. Несколько раз она спрашивала Далу о том, как попала к ним в дом, но не могла добиться ничего внятного – будто бы её взяли в семью по просьбе какой-то странницы, от которой ни имени, ни следа не осталось. Вглядываясь в своё отражение в зеркале, она думала, что похожа на фракиянку или на кого-то из множества племён Мёзии и Фракии, все названия которых мало кто мог даже припомнить.

Высокая – явное свидетельство северной крови, – она возвышалась над эфесскими женщинами, да и многими мужчинами на целую голову. От постоянных упражнений тело её потеряло часть женственных черт, мышцы налились на плечах и спине, живот был совсем не округл, предплечья не уступали по ширине мужским, однако она сохранила женскую гибкость, и бёдра её двигались плавно, а ноги были способны танцевать в стремительном ритме. Тёмные волосы почти до ягодиц – она гордилась ими и никогда не стригла, стягивая в узел на затылке, когда нужно было надевать шлем. Слишком острые скулы для эллинки, слишком злые глаза. Волк среди людей, как и было сказано.

– Да и настоящее имя твоё… Разве оно не фракийское? – подняла бровь Демо.

– Пожалуй, – кивнула та. – Я давно уже его не вспоминала.

– Моё имя на арене мне тоже нравится больше настоящего. Кем я была в своей старой жизни? Я дралась в грязной канаве за кусок хлеба. Демо же сражается в лучшей из игр на земле, она зарабатывает мечом больше, чем моя мать имела за всю свою жизнь. Только с этой сукой я делиться не собираюсь.

Вместо Ипполиты снаряжение им принёс Диокл, который едва выглядывал из-за щита, доспеха и массивного шлема. Он был одним из самых юных рабов лудуса, но в свои двенадцать лет уже немало помогал гладиаторам, а также делал другую работу по хозяйству. Конечно, он мечтал когда-нибудь выйти на арену, да и не могло быть иных желаний у сына гладиаторши, что родился в лудусе.

– Я захватил и брусок для меча, чтобы он был острым в бою, – сказал мальчишка, положив всё перед ней. Небольшой прямоугольный щит был окрашен красным, две амазонки на нём сцепились в яростной схватке. Сделанный на заказ шлем был покрыт тонким слоем серебра, его смотровые отверстия напоминали фасеточные глаза насекомого, сверху он венчался фигуркой грифона, а по бокам торчали два изумрудных пера. Эти перья зимородка были связаны с её новым, греческим именем. Тут многие оставляли свои истинные имена в прошлом, и она была из их числа.

– Как там дела внизу? – спросила Демо.

– Циклоп уже вышел и делает своё дело, – ответил тот, – Леэна вовсю натирается, Арес бесится из-за противника, который ему не по чести, остальные слоняются туда-сюда. Говорили, что Сатир заглянет к нам, чтобы напутствовать бойцов. Да, и быков уже убрали.

– Но вонь осталась, – фыркнула Демо.

– Пора облачаться, – Алкиона встала со скамьи.

Рядом несколько рабочих стучали молотками, соединяя декорации, но она не стеснялась, сбросив с себя хитон и оставшись полностью обнажённой. Лента её татуировки охватывала бедро и поднималась на спину, там было представлено несколько сцен, где змеи переплетались друг с другом, и волки преследовали добычу.

– Что скажешь, парень? Хороша? Полезно в нашем деле быть высокой и красивой… Публика любит красивых, – усмехнулась Демо, оглядывая её совсем не с праздным интересом. – Но это и её работа тоже. Каждодневными упражнениями она превратила свою плоть в металл… да, фракийская кровь. В нашем народе родятся сильные женщины, как ни крути. Согласен?

Алкиона закрепила на бёдрах тугую повязку, потом защёлкнула пояс с бронзовыми накладками, натянула на ноги войлочные обмотки, что доходили до середины бедра, и сверху надела поножи, начищенные до золотого блеска. Подруга помогла ей скрыть грудь под ещё одной кожаной повязкой и натянуть на правую руку кольчужную манику, что крепилась ремнями.

– Одним ударом, – шептал Диокл, рассекая воздух её мечом. Женщины невольно улыбались, глядя на него, – он был худощав для своих лет, но довольно высок, его светлые короткие волосы спутались на лбу, а голубые глаза выдавали галльскую кровь. Так или иначе, но он пока не производил впечатления воина.

– Ладно, давай, – Алкиона потрепала его по голове и взяла клинок. Это была сика, иногда называемая греками махайрой, – переломленный под тупым углом короткий меч, что позволял наносить коварные удары, подлезать под щиты и подрезать конечности в самых неожиданных местах. Она положила его на колени и начала работать бруском, время от времени протирая металл тканью. Она всегда делала это сама, чтобы убедиться, что лезвие остро как бритва, и оружие не подведёт в нужный момент.

– Твоя противница довольно знаменита. У неё семь побед и только одно поражение, она почти всегда выступает как мурмиллон, – сказал мальчишка, знавший, как продвигается карьера у многих гладиаторов. – Пирра, родом из Галлии. Сатир говорил, что она не слишком быстрая, но сильная в натиске.

– Я знаю, – кивнула Алкиона. – Мне как-то доводилось тренироваться с ней ещё в старом лудусе.

– Ну, ты готова. Фракиянка в образе фракийского бойца, прямо как и я. Наша игра лучшая на арене, истинно говорят, – одобрительно кивнула Демо.

Алкиона прижала шлем к бедру и спустилась на первый этаж, где кипело ещё большее оживление. Светильники раскачивались в полумраке, отбрасывая извилистые тени, дышать было тяжеловато, ибо стоял густой запах пота, да и жара била в лицо. Циклоп уже вернулся с песка – одноглазый толстяк сидел на скамье, посмеиваясь, а маленький раб обтирал ему кровь, что струилась из-под левой груди. Здесь были и те гладиаторы Красного лудуса, что не сражались сегодня – они пришли поддержать друзей или помочь им в случае необходимости. Мелантий лениво развалился на скамье, делая вид, что его мало что интересует. Деянира держала за руку проигравшую бой Фалестру, которая получила сильный удар в плечо и рваную рану над коленом. Рядом сновала с ведром и окровавленными тряпками Айя, маленькая сирийская рабыня, что была незаменимой помощницей.

– Удачи в бою, – сказала Алкионе какая-то светловолосая девушка в белом хитоне, что, казалось, не знала, куда себя деть.

– Ты кто такая? – спросила та.

– Я новая рабыня… меня купили недавно… Клеопатра… – явно смутилась девушка.

– Да, что-то припоминаю… – женщина не закончила, так как увидела ту, что занимала её мысли в последнее время более всего. В углу комнаты разминалась блестящая от масла истинная воительница, ростом превосходящая даже Алкиону. Её тело удивляло силой и точёностью мышц, волосы цвета тёмного золота были стянуты в хвост. Когда она повернулась, то стали видны и глаза – голубые как лёд. Такими обычно представляли женщин германцев, но лишь немногие были такими на самом деле, и она воплощала свою породу во всей полноте. Леэна – это прозвище ей подходило, ибо она напоминала львицу, едва сдерживающую напряжение перед охотой.

Она была лучшей женщиной-бойцом в Красном лудусе, одержала восемнадцать побед без единого поражения, многие считали её первой и во всей провинции. Эфес любил её – на тех плакатах, что вешали перед боями по городу, часто можно было увидеть её фигуру, то тут, то там на стенах встречалось её нацарапанное изображение. В своём старом лудусе Алкиона тоже была первой, она тоже не потерпела поражений, и теперь они встретились под одной крышей, словно им суждено было померяться умениями и упорством. Леэна, конечно, имела куда большую славу, однако Алкиона не собиралась уступать, по крайней мере, пока их возможный поединок не выявит истину. Отношения между ними и сейчас были весьма натянутыми – они слишком явно видели друг в друге соперниц.

– Развлеки их передо мной, – сказала Леэна, бросив на неё короткий взгляд.

– Удачи и тебе тоже, – с лёгкой иронией ответила женщина.

– Она всегда со мной…

В этот момент в дверях появился человек среднего роста, обёрнутый в белоснежную тогу, его тёмные, короткие волосы были украшены венком сельдерея, лицо обрамляла борода по эллинской моде, щёки казались впалыми, скулы и нос были вырезаны словно острым резцом, взгляд источал уверенность и какое-то спокойствие. Голоса в помещении сразу притихли, и все почтительно обернулись к нему. Это был Сатир, хозяин Красного лудуса и ланиста, что заработал свою славу как воспитатель лучших бойцов.

– Алкиона, подойди, – он позвал её в небольшую соседнюю комнату. Там не было никого, в углу лежали лишь два покрытых тканью тела – павшие на арене ждали начала своего последнего пути. Сатир быстро оглядел её с головы до ног и удовлетворённо кивнул, его правая рука с дорогим перстнем крепче сжала тогу на груди.

– Я готова. Будьте уверены, что заключили договор с приносящей победу, – сказала женщина. – Для меня ваш лудус стал новой семьёй.

– Да, я сделал хороший выбор, – улыбнулся он. – Ты знаешь суть нашей Игры, ты можешь достичь очень многого. Выйди к ним и покажи им чистую победу.

«Верит ли он, что я когда-нибудь смогу одолеть Леэну? – подумала она. – Он не из тех, кто занимается своим ремеслом лишь ради денег, нет, он понимает Игру. Я покажу ему, что смогу. Он выбрал меня не просто так».

Во время их первой встречи в лудусе, её представления остальным бойцам, он сказал, возвышаясь над людьми, когда они замерли рядами на песке:

– Наша школа известна своими амазонками. Одни думают, что лучшие женщины-бойцы в Британии, другие возражают, что в Галлии или же в Африке, но я уверен, что здесь, на земле амазонок, в городе, основанном амазонками, сражаются лучшие из женщин. Докажите им, что вы не случайно оказались на арене, и что доблесть ваша не хуже мужской.

Трубы за стенами взревели, и Алкиона поспешила к проходу, встреченная на пути рабом, что отвечал за организацию представления. Он проводил её к нужной двери и подтолкнул в спину, когда миг настал. Лебёдка подняла деревянный заслон, и в полумрак сцены хлынул свет внешнего мира. Там гул уже набирал силу как молодой ураган.

Алкиона выбежала на песок, она лишь раз окинула взглядом зрительские ряды и больше туда не смотрела, сосредоточившись на замкнутом круге перед собой. Соперница также вышла, сразу вперившись глазами в неё. Пирра предстала в образе мурмиллона – у неё также был широкий пояс и маника на правой руке, но щит её, прямоугольный скутум, был намного больше, а поножа прикрывала лишь левую ногу. Волосы её были рыжими, что объясняло прозвище, лицо же портил сломанный нос, сросшийся не лучшим образом.

Согласно традиции, они встали по разные стороны от судьи и дали себя как следует рассмотреть, пока не надевая шлемов. Человек в большой театральной маске представлял их зрителям, не забыв напомнить о прошлых победах.

– Одержавшая одиннадцать побед, Алкиона, одна из амазонок Эфеса! – когда прозвучали эти слова, трибуны приветствовали её весёлым рёвом. Публика помнила её по прошлым выступлениям и считала своей, особенно против милетской гостьи.

Она поклонилась, помахав шлемом, и отступила к краю арены, начав готовиться к столкновению. Сначала натянула подшлемник, что сел на голову как плотный капюшон с вырезом для лица, он был окрашен наполовину зелёным и красным цветами. Шлем заглушил все звуки, на шею навалилась приятная тяжесть, поле зрения сузилось, но это было уже привычно ей. Напротив уроженка Галлии тоже была готова – её шлем с широкими железными полями был украшен красным хвостом, что покачивался при движении.

Судья молчал, ибо, согласно традиции, знаки должны были подаваться лишь жестами и палкой, поэтому он протянул свой шест между ними и ударил по песку. Бой не проходил в тишине – на подиуме сверху находились музыканты, что заиграли мелодию, поддерживающую напряжение момента. Толпа сверху заметно притихла, и можно было слышать собственное дыхание, отдающееся в замкнутом шлеме.

Однажды, годы назад, Деметрий сказал ей:

– Когда ты на арене, они не должны видеть в тебе человека. В этом вся суть. Каждый из них каждый день видит сотни простых людей – торговцев, содат, шлюх, нищих, – но только не на арене. Они должны верить, что мы не простые смертные, что мы почти равны богам. Они должны видеть дракона, играющего в крови.

Поначалу она гадала, сможет ли показаться им драконом, сможет ли убедить их, что она нечто большее, чем просто смертная. Однако потом осознала, что должна сама почувствовать себя такой, и тогда уже у них не будет выбора.

Пирра хорошо знала свою роль – она подходила медленно, встав в левостороннюю стойку и превратившись словно в живую башню, её гладиус выглядывал справа, плотно прижатый к бедру. Алкиона сделала резкий рывок, чтобы почувствовать сопротивление песка, её ноги были легки, а движения выверены. Она заскочила вправо, ударила щит в щит и запустила сику по дуге, врезавшись клинком в переднюю часть шлема противницы. Бронза загудела как колокол, а запоздавший прямой выпад не смог её достать. Одним прыжком она разорвала дистанцию, но сразу же напала снова, врезавшись ногой в правую голень Пирры. Та пошатнулась, однако не раскрыла своей защиты, чуть присев и положив клинок на верхнюю кромку щита.

«Я тебе не дам так прятаться», – подумала Алкиона.

Она повернула щит ребром и ударила ей в шлем, сразу же надавив на скутум сверху, дабы прижать его к земле. Воспитанница Милета осознала опасность и начала вставать, но меч настиг её раньше, пройдясь по левой руке от плеча до локтя. Пирра бросилась в атаку, и Алкиона не стала отступать, они столкнулись осыпая друг друга выпадами. Она отбивала гладиус своим лёгким щитом, предугадывая его траекторию, в свою очередь, её сика обрушивалась на шлем и верхний край скутума. Зрители взорвались криками, приветствуя этот грохот металла. Поначалу милетянка наступала, но быстро вымахалась, и эфесянка перехватила инициативу, погнав её обратно.

Алкиона врезалась пинком в щит соперницы, свернув его в сторону, но это был лишь обманный манёвр, и она перекинулась влево, оказавшись на фланге. Мощными рубящими ударами она обработала правую руку Пирры, и только кольчужный наруч спас её от тяжёлых ран. Каким-то чудом удержав рукоять оружия в пальцах, милетянка повернулась к противнице, вновь закрывшись. Из-под шлема слышалось тяжёлое дыхание галльской воительницы, она начинала уставать.

«Сильная, но тяжёлая… я так и думала о ней. Теперь только не дать ей отдышаться», – мелькнуло в голове у Алкионы.

Она сама сформировала закрытую позицию, подсев на левом колене и уперев в него свой маленький щит, что поднимался до подбородка, и так приблизилась почти вплотную. В качестве приманки она приоткрыла щель в своей защите, зная, что та не сможет устоять. Пирра атаковала, но сделала это грамотно – клинок выскочил из-под наклоненного скутума, не давая возможности для контрвыпада. Щель мгновенно закрылась, и лезвие бесплодно скользнуло по металлу.

«Ещё раз», – неслышно прошептала Алкиона, снова открыв заслон.

Теперь милетянке уже не удалось сдержаться, она раскрылась и рубанула со всей силы. Одновременно с этим эфесянка рванулась влево и вниз, она поднырнула под руку соперницы и кистевым движением рассекла незащищённый бок. Сика прошлась по рёбрам, открыв поверхностную, но обширную рану. Пирра почувствовала, что проигрывает, и отреагировала на это новой волной ярости, она бросилась почти вслепую, толкая щитом и делая выпады гладиусом перед собой. Алкиона отпрянула, легко уклоняясь от этого бешенства. Она маячила прямо перед соперницей, не попадая в зону поражения её оружия, дразнила и давала вымахаться, а потом кинулась навстречу и жёстко врезалась голенью в ногу милетянки. Та полетела через голову на песок.

– Эфес! – закричали на трибунах. Пирра встала на колени, когда Алкиона обрушила ей на голову щит и следующим ударом рассекла плоть на спине. Милетянка рванулась из оставшихся сил, её тело уже обильно окрасилось кровью, и вниз падали густые капли. Алкиона в последний момент уклонилась от меча, и обессиленная Пирра упёрлась руками в песок. Тут уже эфесянка не оставила ей возможностей, разбив ребром щита правую кисть, и пальцы выпустили рукоять.

Она дала противнице шанс – не стала бить ещё раз, но отбросила свой щит, схватила её за гребень шлема и прижала клинок к шее. Почти одновременно милетянка подняла левую руку с двумя вытянутыми пальцами, прося пощады, и судья ударил Алкиону палкой по плечу, требуя остановиться. Она стянула с головы соперницы шлем и отбросила в сторону её белый подшлемник, потом отступила, ожидая решения.

Зрители хорошо знали ритуал – все трибуны мигом оживились, одни показывали жестами, другие кричали, третьи махали белыми платками. Было какое-то таинство в том, как большинство вдруг приходило к единому решению, как многие вдруг оказывались охвачены единым желанием. Эдил встал в первом ряду, он бегло оглядел трибуны – повсюду просили дать пощаду. Он выдержал небольшую паузу, а потом протянул руку и обернул большой палец вверх.

«Это верно. Недаром говорят, что эфесская публика хорошо знает Игру. Пирра сражалась до конца, она не выказала трусости и заслужила миссио. Они оценили это, хотя она и воспитанница Милета», – удовлетворённо подумала Алкиона.

Только теперь она подняла голову к рядам, почти готовая расцеловать людей на них, всю эту пестроту зонтиков, плащей и хитонов. Её охватило радостное возбуждение, словно она воспарила на крыльях, почти сроднившись с богами.

– Хороший бой, – прохрипела милетянка. – Рада была сразиться с тобой…

– Для меня было честью победить тебя, – потрепала её по голове Алкиона.

Спустя короткое время она вошла через одну из дверей в полутёмные недра сцены, и гладиаторы приветствовали её аплодисментами, как было принято среди них. Она бросила шлем на пол и провела ладонью по мокрому от пота лицу.

– Не дала мечу коснуться своего тела ни единого раза! Это был прекрасный бой! – обняла её Демо. – Образцовая игра для фракийца!

– Ты могла закончить с ней гораздо раньше, – сплюнула Леэна, что стояла близ дверей, опёршись спиной о стену.

– Не было нужды, – улыбнулась Алкиона.