Читать книгу Таинственные превращения - Морис Ренар - Страница 5

– Нет, дорогая, я не нахожу ничего неприличного в том, что Жан Морейль пригласил тебя к себе, – сказала мадам де Праз. – В наш век вполне естественно, что жених зовет невесту в дом, который, вероятно, скоро станет и ее домом. Но так же естественно и то, что мне следует пойти с тобой. Надеюсь, ты не возражаешь?

Стараясь скрыть досаду, Жильберта натянуто улыбнулась и недовольно произнесла:

– Конечно, тетя, я не против, но все-таки вы немножко отстаете от нашего века.

– Ах, Жильберта, как плохо я тебя воспитала! – с выражением снисходительного негодования потрепала мадам де Праз племянницу по щеке.

В небольшой модно обставленной гостиной Жана Морейля был сервирован чай. Мадемуазель Лаваль, пребывавшая в плохом настроении, отмалчивалась, на вопросы отвечала дерзко и невпопад, а затем и вовсе вскочила со стула и принялась ходить туда-сюда вразвалку, как ленивый уличный мальчишка. Графиня понимала, чем недовольна племянница, обижалась на нее, но не подавала виду, чинно лакомясь пирожным и с плохо скрываемым любопытством рассматривая убранство комнаты.

– У вас есть сигареты? – спросила Жильберта хозяина, намеренно стараясь вести себя вульгарно.

– Да, сейчас принесу, – поспешно ответил Жан Морейль и направился в смежную курительную комнату, а за ним, послав поднявшейся было из-за стола тетке насмешливую и издевательскую гримасу, и Жильберта.

– Что с вами? – участливо поинтересовался Морейль.

– Она меня изводит…

– Почему? – удивился он.

– Поймите, я ее сюда не звала, и вы ее не приглашали. А она притащилась за мной по пятам, чтобы все обнюхать, все разглядеть. Как от нее отвязаться? Меня уже тошнит от ее присутствия.

– Жильберта, она права. Поставьте себя на ее место, и вы поймете. Жаргонные словечки и эксцентричное поведение не красят вас. Я гораздо больше люблю другую Жильберту, – улыбнулся он. – Будьте самой собой.

Глаза ее внезапно наполнились слезами, она схватила Морейля за руки и прошептала:

– Ах, любите меня, Жан! Если вам не нравятся мои выходки и кривляния, я больше не стану, обещаю. Скажите, вы любите меня, да? И никогда не разлюбите? Никогда?

Он посмотрел на нее с нежной серьезностью, и она почувствовала, как ее сердце растворяется в волне счастья и радости. Все, что минуту назад заставляло ее огрызаться и вставать на дыбы, разом улеглось.

– Не думайте, Жан, что я не уважаю тетю. Я к ней очень привязана, но порой…

– Невежливо, что мы оставили ее одну. Я как хозяин обязан быть гостеприимным. А сигарету? Выбирайте.

– Мерси, я передумала. Вам ведь не хочется, чтобы я курила? Да, Жан? Запретите мне курить, и я подчинюсь. Мне так приятно доставить вам удовольствие!

Он звонко и по-мальчишески беззаботно засмеялся, чем окончательно сразил Жильберту:

– Да, верно, мне не нравится, когда вы курите.

– Какой вы милый! Какой замечательный!

– Я вас люблю, – грустно и проникновенно сказал он.

– И я вас, – пролепетала она дрогнувшим голосом.

– Пойдемте к тете.

Мадам де Праз тем временем рассматривала картины на стенах гостиной.

– Ну как они вам? – спросил Морейль. – У меня есть еще работы, если вам интересно. Особенно я горжусь своим недавним приобретением. Если вы цените Камиля Коро…

Гостьи в сопровождении хозяина отправились в галерею, где их глазам открылась обширная коллекция редких полотен и красивейших скульптур. Жан Морейль принялся рассказывать про каждый экспонат, поражая дам своей огромной эрудицией и глубоким художественным вкусом. Мадам де Праз узнала об искусстве такие вещи, о которых прежде даже не задумывалась, а для Жильберты, упоенной знаниями Жана и тонкостью его рассуждений, голос жениха звучал, точно музыка.

– А что в витринах под стеклом? – спросила она.

– Мой музей, – улыбнулся он. – У каждого свои причуды.

– Ключи, старые ключи, – прошептала графиня.

– И старинные лампы, – добавила Жильберта.

– Да, все верно, – ответил Морейль, как бы извиняясь за свои нелепые экспонаты. – Ключи и лампы. Я начал коллекционировать их с самого детства. Они всегда притягивали меня. Странно, не правда ли?

– Символично, – заметила графиня. – Вы любите открывать и освещать?

– Пожалуй, – смутился он.

– Мне кажется, – вставила Жильберта, – что за столько лет должно бы накопиться гораздо больше ключей и ламп. Может, они уже вам не интересны?

– Нет, это не так, но меня и эти вещи связывает маленькая тайна…

– Какая? – быстро осведомилась графиня, вся обратившись в слух.

– Я покупаю ключ или лампу только при определенных обстоятельствах: или чтобы поощрить себя, или чтобы вознаградить за что-нибудь. Лампы поощряют, ключи вознаграждают.

– Не понятно, – вскинула брови Жильберта. – Разъясните, пожалуйста.

– Для чего мне поощрения и за что награды? Легко отгадать. Каждая из этих ламп и каждый ключ соответствуют какому-нибудь труду или изысканию. Ребячество, конечно. Не говорите никому: надо мной будут смеяться.

– Ах, какая великолепная лампа! Вон та зеленая с желтой подставкой! Эталон изящества.

– Изделие итальянского мастера. Золото и бронза, – прокомментировал Морейль. – Если вам, Жильберта, она нравится, возьмите ее. Доставьте мне удовольствие подарить вам эту вещицу.

Сконфуженная девушка робко взяла лампу, подняла ее, чтобы лучше разглядеть на свету, и поспешно водрузила обратно на столик.

– Что с вами? – удивился Морейль.

Жильберта внезапно побледнела и на несколько секунд замерла, прикрыв глаза рукой, а мадам де Праз, внимательно рассмотрев лампу, авторитетно изрекла:

– Все понятно, там змея. Да-да, так и есть. Подставка изображает змею. Она из золота, да?

Жильберта изобразила жалкое подобие улыбки и прошептала:

– Простите меня, Жан. Внезапный испуг, голова закружилась.

– У девочки случаются такие реакции, с тех пор как погибла ее мать – моя несчастная сестра, – пояснила графиня. – Вы, месье Морейль, наверное, слышали…

Жан кивнул и взял руку Жильберты в свою:

– Может, воды, дорогая?

– Нет-нет, – запротестовала девушка. – Мне уже лучше. Боже, как неловко! – пролепетала она и покраснела.

– Слава богу, к вам возвращается румянец, – обрадовался Жан. – Очевидно, когда-то вы испытали глубокое потрясение.

– Да уж, – вмешалась мадам де Праз. – Ужас, который не поддается описанию. Но с тех пор прошло пять лет, и Жильберте пора бы изжить эту странность. Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – предложила графиня. – Я не в состоянии без дрожи даже думать о той трагедии.

– Тетя, наоборот, надо все рассказать Жану, а потом больше не будем касаться этой темы. Я хочу, чтоб мой жених знал о моей маме абсолютно все. – Она уселась в кресло, взяла графиню за руку и прижалась виском к ее надушенным пальцам. – Пожалуйста, тетя, я вас умоляю.

Мадам де Праз замялась, словно боясь прошлого.

– Выполните просьбу девочки, мадам, – тихо произнес Морейль.

– Ладно, – с грустной торжественностью ответила графиня. – Как тяжело на душе! Ведь я помню все в мельчайших деталях, словно это произошло вчера.

– Случилось это в Люверси в августе. Мы приехали туда в начале июля: моя сестра Жанна, Жильберта, я и Лионель…

– …который тогда провалил экзамен на бакалавра, – ехидно вставила девушка.

– Мой зять Лаваль, несколько месяцев бывший в отъезде, известил нас, что вернется к десятому августа. Мы ждали этого события, как праздника, и хотели отправиться в Париж встречать Гюи на вокзале. Но накануне торжественного дня моя сестра вдруг слегла: еще раньше она простудилась и должным образом не лечилась, как следствие – бронхит. Когда ее муж приехал в Люверси, Жанна совсем разболелась и не могла даже встать с постели.

– Тетя, не забудьте про змей.

– Ни в коем случае. Лаваль привез из Центральной Африки всякие редкости, в том числе живность, которую собирался отдать в зоосад. Но поскольку жена хворала, он до ее выздоровления не отлучался из поместья, и штук пятнадцать змей, предназначенных для зоосада, временно содержались в усадьбе.

– Как страшно, тетя!

– У меня у самой мурашки по коже. Среди рептилий была одна черная с белыми пятнами, длиной больше трех футов. Она принадлежала к редкому виду, встречавшемуся только в глубине Африки. Лаваль гордился своей находкой. В серпентарии, куда поместили отвратительных тварей, черно-белая змея занимала отдельный отсек с прочной решеткой. Гюи Лаваль взял за привычку ежедневно навещать «раритетную» особу; бравируя своей храбростью, он распахивал дверцу отсека, брал это чудовище в руки и рассматривал острые ядовитые зубы. Зачем он так поступал, ума не приложу.

– Мы с Лионелем часто присутствовали при этом, – добавила Жильберта. – Папа приносил с собой что-то вроде большой вилки, с помощью которой обездвиживал змею. Чтобы показать нам механизм выделения яда, он надавливал на один из змеиных зубов, и мы наблюдали, как из ядовитого мешочка, похожего на нарыв, по зубу, словно по трубочке, стекает противная жидкость.

– Гюи так увлекся этими экспериментами, что однажды сломал черной змее один зуб, – подхватила мадам де Праз. – После этого он рассердился на самого себя и перестал наведываться в серпентарий.

– Господин Лаваль говорил вам, что змеиный яд действует с невероятной быстротой? – уточнил Морейль.

– Да, он сообщил, что чернокожий раб, который поймал черно-белую рептилию, поплатился за это жизнью: тварь его ужалила, – ответила Жильберта. – Папа сказал, что привез эту змею не просто так, а ради науки: ученые собирались проанализировать химический состав ее яда, как только змея поступит в их распоряжение. Но обстоятельства, на нашу беду, приняли другой оборот. Тетя, объясните Жану планировку дома.

– Да, деточка. Так вот, спальня моей сестры располагалась в нижнем этаже, но довольно высоко над землей. Рядом находился просторный будуар, смежный с комнатой Жильберты. Гюи и Лионель жили на втором этаже, а прислуга – в мансарде: там несколько помещений. Я целый день дежурила у постели бедняжки, а ночью горничная стелила мне постель в будуаре, чтобы если я вдруг понадобилась больной, то прибежала по первому зову. Но Жанна возражала против такой опеки, говорила, что мне нужно хорошенько высыпаться, поскольку я и так провожу с ней весь день, и настаивала на том, чтобы дверь из ее комнаты в будуар была закрыта. По ночам больную мучила сильная жажда, а прохладительные напитки врач ей категорически запретил, поэтому она обычно звонила нашей горничной Мари, которая спускалась на первый этаж и подавала моей сестре горячую настойку. Чтобы я не просыпалась от шагов служанки, Жанна требовала закрывать дверь между спальней и будуаром. Однако я даже сквозь сон улавливала малейший шум и каждую ночь слышала, как по галерее идет Мари и заходит к мадам Лаваль.

Вечером девятнадцатого августа температура у больной поднялась выше обычного. Вероятно, это объяснялось погодой: стояла жара, в комнате было душно, сестра жаловалась, что ей не хватает свежего воздуха. Я на некоторое время отворила в ее спальне створку окна под закрытой ставней, поскольку врач разрешил такого рода проветривание. Уходя, я велела Мари захлопнуть створку, когда она принесет настойку. Потом я вошла в будуар и застала там Жильберту в ночной сорочке.

– В ту ночь я не могла уснуть, – сказала девушка, – мне хотелось еще раз поцеловать мамочку. Никогда не забуду этого последнего поцелуя. Бедная мама! Я долго обнимала ее, словно в последний раз. Когда я вернулась в будуар, тетя уже легла. Продолжайте, дорогая.

– Девочка была сама не своя, будто предчувствовала несчастье, – подхватила мадам де Праз, – и попросила у меня разрешения спать в будуаре. Я взяла ее к себе в постель и вскоре заснула от переутомления.

– Но ко мне, – вмешалась Жильберта, – сон никак не шел. То ли постель казалась мне узкой, то ли меня мучила духота, то ли терзали дурные мысли. Я боялась пошевелиться, чтобы не стеснить тетю, и до рассвета пролежала с открытыми глазами. Под маминой дверью я видела светлую полоску от ночника. В доме было очень тихо.

– Я спала крепко, – сказала графиня, – но при первых лучах солнца вскочила с постели с тревожной мыслью: «Мари, вроде бы, не спускалась. Значит, Жанна не позвала ее? Выходит, ей лучше? Или хуже?» Я бросилась в спальню – сестра лежала мертвая, и тело ее выглядело мраморным от покрывавших его пятен. Я закричала, прибежал Гюи и, увидев труп жены, впал в ступор, лишился дара речи и способности соображать, что произошло и в чем причина трагедии. Мне кажется, он сразу понял, что убийца – змея, ведь он знал: она уже однажды умертвила своим укусом чернокожего африканца.

– Вы спохватились, где рептилия? – нетерпеливо спросил Морейль.

– Да, но не сразу: какое-то время, часа два, мы находились в шоковом состоянии. Позже выяснилось, что тварь исчезла. Отсек ее пустовал. Она проскользнула сквозь прутья решетки, поскольку щели оказались шире, чем положено. Серпентарий оборудовали наскоро и не учли нормы безопасности. Месье Лаваль был великим исследователем, но в житейских вопросах, как многие ученые, не видел дальше своего носа. Когда ему сообщили, что черная рептилия сбежала, его как током ударило. Он внимательно осмотрел руки и ноги бедной Жанны. На большом пальце левой руки невооруженным глазом был заметен укус, и все выглядело как месть Лавалю за те пытки и унижения, которым он подвергал змею.

– Что же вы предприняли? – нахмурился Морейль.

– У меня случилась истерика, и не только из-за гибели сестры: я боялась, что опасная тварь, вырвавшись на свободу, не ограничится одним нападением и умертвит всех нас. Я переживала и за сына, и за племянницу. Гюи запаниковал, не зная, где искать змею: в парке, в оранжерее, в доме? Когда он немного оклемался, мы начали осматривать спальню Жанны, но рептилии там не было, зато мы поняли, как она вползла и выползла. Ей помогло…

– …окно? – перебил Морейль. – Приоткрытое окно?

– Именно, – кивнула Жильберта. – В металлических ставнях имелись прорези в виде сердечек. Очевидно, змея проникла в комнату через одно из них. Горел ночник, отверстия были хорошо видны в темноте, и змею привлекли эти светлые пятнышки.

– На стене были шероховатости?

– Не в том дело, – объяснила мадам де Праз. – Стены дома украшает столетний плющ со стеблями толщиной в древесный ствол. Массивные ветви обрамляют окна, и одна из них находилась на расстоянии менее фута от «сердечка». Змея, похоже, обвилась своим туловищем вокруг ветки и просунула голову в отверстие.

– Как она спустилась в комнату? – допытывался Жан.

– Метнулась по ставне вниз, оперлась о шпингалет окна, который я опустила перед сном, чтоб не скрипела рама, потом скользнула на стул, с него на ковер и подползла к руке, свесившейся с постели, – такова моя версия, – ответила графиня.

– Да, – согласился Морейль, – вполне логично. Но не было ли других отверстий, через которые змея пролезла бы в спальню?

– Никаких, – подтвердила Жильберта.

– Может, через вентилятор?

– Исключено.

– Сквозь отдушину?

– Там установлена решетка с частыми прутьями.

– Камин?

– Он плотно закрыт металлическим экраном.

– Крысиная нора?

– У нас аккуратный дом. Грызуны нам не докучали.

– Двери?

– Мама любила жить на первом этаже, – пояснила Жильберта. – Высота, даже незначительная, вызывала у нее дискомфорт. Чтобы чувствовать себя в безопасности, мама велела установить на обе свои двери – одна вела на галерею, другая в будуар, – железные засовы. Дверь в будуар, с тех пор как там ночевала тетя, не запирали: кого нам бояться? Между моей и маминой спальней раполагался только будуар. Дверь на галерею, через которую помещения первого этажа сообщаются со всем домом, находилась вблизи маминой постели и всегда была на запоре. Возле мамы на прикроватном столике лежал железный прутик, которым она при необходимости открывала дверь, не вставая с постели. Я собственноручно задвинула засов перед сном и лишь утром отперла дверь, бросившись за отцом. Значит, в ту роковую ночь мама не вызывала горничную и не отодвигала щеколду, чтобы впустить Мари. Получается, что и змея не проникла бы в спальню со стороны галереи, – дверь до утра оставалась запертой. Щелей в ней нет, все герметично.

– Еще раньше, чем вы ее заперли, – возразил Жан Морейль, – змея могла вползти в комнату и свернуться где-нибудь под кроватью.

– Мы разбирали эту версию, – отозвалась мадам де Праз, – но я и Жильберта покинули спальню в половине десятого, а садовник Эжен, делавший вечерний обход оранжереи с серпентарием, видел черно-белую тварь на ее привычном месте в отсеке за решеткой в половине одиннадцатого.

– Отсюда следует, – заключила девушка, – что змея выскользнула из клетки между половиной одиннадцатого и часом ночи.

– Почему именно часом ночи? – усомнился Морейль.

– Как раз в это время мамочка обычно просыпалась и звала Мари. Но в ту ночь этого не произошло: похоже, мама уже скончалась.

– Не более чем предположение, – помотал головой месье Жан. – Меня смущает тот факт, что змея выползла назад из «сердечка».

– Полностью с вами согласна, – оживилась мадемуазель Лаваль. – Я сразу сказала тете и папе, что, по-моему, рептилия только проникла в дом через отверстие в ставне, а убежала через одну из двух дверей за те ужасные два часа, которые протекли с момента нашего пробуждения до той минуты, как мы бросились искать змею. Когда мы с тетей утром вбежали в комнату и увидели маму мертвой, змея, вероятно, пряталась где-нибудь поблизости: в углу, под кроватью или за шкафом. Меня до сих пор кидает в озноб при этом воспоминании.

– Что произошло потом, Жильберта?

– Мы были в отчаянии, а змея словно испарилась. Несколько дней и ночей мы ее искали: сдвинули мебель, сняли со стен деревянные панели, исследовали водопроводные трубы, заглянули в печи, выкурили дымом калориферы, зацементировали все отверстия. Парк мы обшарили пядь за пядью, деревню и лес обошли во всех направлениях. Увы, никаких результатов. По-моему, все это изначально не имело смысла, если учесть, что змея могла сбежать через земляные норы, дупла деревьев, скрыться в траве и так далее. Существуют тысячи мест, где пестрая рептилия останется незамеченной даже в статичном состоянии, а движется она с такой скоростью, что нам никогда ее не догнать и не перехитрить.

– Я искренне сочувствую вам.

– Спасибо. Мне пришлось туго, ведь я была еще подростком тринадцати лет. Мамина смерть произвела на меня такое гнетущее впечатление, что меня увезли из Люверси, казавшегося мне адом. Мне повсюду мерещились змеи, да и до сих пор не отпускают галлюцинации – вы сами в этом убедились.

Жан Морейль выслушал дам с живейшим вниманием, поборов свою привычную рассеянность.

– Змею вы так и не поймали? – грустно уточнил он.

– Нет, – тяжело вздохнула Жильберта. – Не исключено, что она до сих пор в Люверси, ибо змеи, как я читала, живут по сто лет. Однако я не вернусь туда ни за какие сокровища. Я люблю это поместье, Жан, люблю наш дом и парк. Мне хотелось бы снова там очутиться, но я не могу, пока не найдется змея-убийца, живая или мертвая.

– Вы обрадуетесь, если кто-нибудь доставит ее вам?

– Не знаю, – пожала плечами девушка, – я не верю в чудеса.

Посмотрев на Жана, она прочла в его глазах такое горячее участие, что не удержалась и протянула ему обе руки. Влюбленные отдались своему счастью и позабыли про тетушку, которой не нравилось подобное проявление чувств, поэтому Морейль нисколько не удивился, когда графиня, нарушив их идиллию, холодно заметила:

– Знаешь, Жильберта, ты уже не подросток, тебе восемнадцать лет. Пора пересилить себя и побороть свое предубеждение. В течение пяти лет рептилия нигде не обнаружилась, следовательно, сдохла. Я думаю, мы замуровали ее в одной из тех дыр, которые тщательно залили цементом. Опасность миновала, и если бы ты меня слушалась, мы, вместо того чтобы ездить в Довиль, как в прошлом году, отправились бы этим летом в Люверси.

– Ни за что, тетя! – испуганно отмахнулась девушка. – Я не желаю думать об этом.

– Уговорите ее, месье Жан, вы для нее – авторитет, – попросила графиня. – Люверси – волшебное место, подобного которому нет на свете.

– Вы ставите передо мной трудную задачу, мадам. Я ведь не специалист по змеям, – развел руками Жан Морейль, одарив графиню де Праз снисходительной улыбкой.

«Вот черт! – с досадой подумала дама. – Эти двое всегда будут действовать заодно и возьмут за правило перечить мне».

– Кроме того, – добавил хозяин, – не советую торопиться. Вдруг кто-нибудь принесет вам ту злополучную змею живой или мертвой?

При этих словах Морейль, несмотря на присутствие Жильберты и мадам де Праз, словно бы позабыл о них и унесся в те неведомые области, которые обыватели обозначают словом «небеса». В основе его зыбких мыслей, похоже, лежала какая-то забота, потому что складка на переносице месье выдавала внутреннюю тревогу.

– Жан, спуститесь с небес на грешную землю, – мягко попросила Жильберта.

Жених снова улыбнулся и поспешил объясниться:

– Со мной все в порядке, просто я вспомнил, что довольно долго жил в Индии. Там водится много змей, но они меня не пугали, а с их укротителями я даже подружился и сам немного научился их искусству. Я свистел в особую дудочку вроде свирели и заставлял рептилий танцевать. Между прочим, меня хвалили и уверяли, будто я достиг в этом ремесле больших успехов.

– Вот оно что! – изумилась Жильберта. – Отсюда вывод: ваше бесстрашие и моя трусость будут уравновешивать друг друга. Все к лучшему, не так ли?

– Не спорю, но сейчас я думаю о змеях. На меня вдруг нахлынуло какое-то смутное старое воспоминание, потонувшее в тумане забвения. Однако это пустяки, не придавайте значения.

– Что вы, это крайне важно! – воскликнула девушка. – Выходит, змей можно научить танцевать?

– Да, если издавать определенные звуки. Наверное, дорогая, вас утомила беседа на столь неприятную тему? – спохватился Морейль.

– Ничуть, давайте поговорим еще. Опишите, пожалуйста, подробнее, как танцуют змеи.

– Они приподнимают туловища и покачиваются в такт музыке. Они становятся послушными: если подозвать их, они подползут.

– Боже мой! А кто-нибудь, находясь в нашем доме, мог привлечь к себе черную змею? Сделать так, чтоб она проникла в ту или иную комнату?

– Не волнуйтесь, Жильберта, – ответил месье Жан, заметив, что его невеста сильно побледнела. – Я не утверждаю ничего подобного, но чисто теоретически такое не исключено.

– Дитя мое, – перебила графиня, – не загружай себе голову всякими нелепостями. Месье Жан рассказывает про дудочку или свирель. А разве в ночь смерти матери ты слышала звуки музыки? Ты ведь глаз не сомкнула…

– Вы правы, тетя, ничего такого… – задумалась девушка. – Да и кто бы у нас играл на дудочке? Некому. Кто желал смерти мамы? Никто. Она была такой доброй, приветливой. И потом, мы не нашли ничьих следов.

– Не удивительно, ведь в Люверси асфальтированные дорожки, нет ни гравия, ни песка. Самое главное: мы не обнаружили следов ползания.

– Почему это главное? – насторожился Жан.

– Человек не причинял зла моей сестре, месье, – это глупо обсуждать. Муж любил ее, мы с Жильбертой обожали, слуги уважали. Убийца – змея, неоспоримый факт. Если тварь не оставила следов, то, очевидно, лишь потому, что перемещалась по асфальту.

– Так и есть, – кивнула Жильберта.

– Довольно, господа, пощадите: у меня от трагических воспоминаний голова раскалывается, – объявила мадам де Праз, сжимая виски. – Милая, давай поблагодарим хозяина и пойдем домой: мы, право, загостились. Ты в порядке?

– Да, тетя.

– Спасибо за визит, – поклонился дамам Жан Морейль. – Мне хочется, чтобы вы, Жильберта, унесли с собой какой-нибудь сувенир в память о первом посещении дома, который со временем будет вашим. Забудьте о лампе и выбирайте, что душе угодно.

Девушка нерешительно приблизилась к витрине с ключами, еще раз внимательно осмотрела ее и немного мелодраматично произнесла:

– Нельзя ли, Жан, унести с собой ключ от вашего сердца?

– Конечно, вот он, берите, – указал Морейль на массивный ключ, напоминавший средневековый.

– Перестаньте насмешничать! – воскликнула Жильберта, шутливо ударяя жениха по руке. – Это ключ от подземелья, забитого сундуками с золотом и драгоценностями. Тетя Элизабет, вы только полюбуйтесь! Хорошо, что ключ от вашего сейфа не столь громоздкий, иначе как бы вы удерживали такую махину у себя на груди?

Мадам де Праз вздрогнула и отшатнулась от витрины.

– Так вот, – продолжала девушка, осматривая коллекцию и что-то бормоча себе под нос, – мне нужен ключ от сердца Жана Морейля. Да-да, и ничто другое.

– Возьмите вот это, – протянул Морейль невесте маленькое старинное зеркальце, вырезанное, наверное, Бенвенуто Челлини и украшенное каемкой из жемчужин. – Стекло потемнело от времени, но вы, Жильберта, вдохнете в него новую жизнь своей очаровательной улыбкой.