Читать книгу Маленький Принц - My.Self. Harmony. - Страница 5

Джеймс появился на работе раньше, чем накануне. В этот раз он не блуждал и сразу проехал через ивовый занавес. Двор опять встретил его пустотой, только тот человек с серебристыми волосами сидел на камне, но не курил, а смотрел куда-то в небо. Возможно, он и был одним из ключей к этой загадке приюта, но можно ли было его разговорить?

– Здравствуйте… – негромко поздоровался Джеймс.

– Ты всё ещё здесь, сынок? – приглушённо спросил мужчина.

– А где ж мне ещё быть? Скажите… Как вас зовут? Кем вы здесь работаете?

– Сальваторе Вольтур, сторож этого проклятого места, – хмыкнул он.

– Джеймс Хэлман, воспитатель, -брюнет протянул ему руку. Сторож пожал её и достал сигарету. Джимми опустился на корточки перед ним, чтобы не смотреть сверху вниз.

– Почему вы назвали это место «проклятым»?

– Кровавая ведьма захватила его. Уже пять лет мы все здесь гниём и сходим с ума. Кроу бы никогда не допустил, чтобы его подопечные стали такими животными.

– Кроу? Но, разве, директор не Кроу?

– Эта кровавая ведьма никогда не станет Кроу! Никто не смеет позорить этот славный род тем, что убивает детей! Тьфу, чертовка! – он сплюнул на землю и выпустил колечко дыма.

– «Убивать детей»? О чём вы?

– О детях и их убийстве, разумеется, сынок! Кроу холил и лелеял их, пока Люси была жива. Но стоило только ей отойти в мир иной, как появилась эта чертовка с её троглодитами. Старый Сальваторе остался совсем один. Раньше детишки сидели в сторожке, играли в прятки, а сейчас никому ничего не нужно. Ведьма заперла их в доме. Сад пришёл в упадок. Рафаэлю бы это не понравилось.

– Кто такой Рафаэль?

– Прадед Кроу. Он основал этот приют. У детишек были отдельные комнаты, где они жили по два человека, si, прекрасные условия для тех, кто не видел ничего хорошего в этой жизни. Даже Максимус придерживался этого правила. Кровавой ведьме это не понравилось: она разогнала их из комнат и заставляет жить в залах.

– Максимус?

– Кроу. Последний, увы. Мы давно не видели его, почти полдекады, как только чертовка поселилась здесь. Она взращивает убийц и моральных уродов, стоит им только попасть к шлюхе.

– Вы о Мэв?

– Да, об этой шлюхе. Она и сама здесь жила при Максимусе. Но ни его забота, ни поучения не сделали её нормальной. Она как гробила живое, так и гробит. Мерзкая шлюха.

– Вы знаете что-то о мальчике? Его зовут Кай, он живёт с младшей группой.

– Маленький принц? Все знают Маленького принца. Он один навещает старого Сальваторе. Как только выскальзывает – понятия не имею.

– Как давно он здесь?

– Да уж почти декаду. Всё живёт и живёт, хроменький.

– То есть… Ему было шесть лет… Вы не помните, кто его привёл?

– Как же? Его мать, Айрис Сильвейн Эйон-Моргенштерн. Они старые друзья с семьёй Кроу.

«Стала бы женщина в здравом уме отказываться от своего ребёнка? А если и да, то за что? Почему в шестилетнем возрасте?»

– У него уже тогда были проблемы с ногой?

– Как сейчас помню – на руках принесла.

«Не вытянула дефективного ребёнка? Родители пригрозили тем, что если не избавится, то выгонят? Не выдержала стыда, что это была её вина?»

– Спасибо вам, сэр Вольтур. Приятно было поговорить.

– Адьос, амиго.

Джимми задумчиво пошёл в приют. Открыв дверь, он сразу направился в детскую. Наверху вновь слышались вопли и звон стекла – возможно, Мэв устраивала очередную взбучку. Хэлман лишь покачал головой и поспешил дальше. Но стоило ему войти в комнату своих воспитанников, как он увидел, что никого не было, только из угла слышались жалобные всхлипы. Брюнет поторопился к источнику странных звуков и увидел Кая, тихо шипевшего и обнимавшего больную ногу.

– О Господи… Что с ногой, малыш?

– Я… Я неправильно её поставил… – всхлипнул он.

– Тише-тише, – Джеймс опустился на пол и коснулся ладонью плеча мальчика, нежно гладя его сквозь старую ткань.

– Я урод, я просто урод! Неужели ты этого не видишь?

– Малыш, ты не урод. Ты просто прекрасен! Твоя хромота – не такой ужасный недостаток. Это же можно исправить, – тихо произнёс Джимми.

– Чтобы её исправить, нужно хотя бы выбраться из приюта, найти много-много денег… У меня ничего нет, – он вытер слёзы рукавом и негромко вздохнул.

– Повернись ко мне? Только очень осторожно. Не хочу, чтобы ты плакал.

Кай аккуратно развернулся к Хэлману и угодил в объятия. Мальчик оторопел: его очень давно никто не обнимал и не гладил по спине. В горле зарождался странный ком, которого у него никогда не было.

– Ч-что ты делаешь? – усмехнулся мальчик сквозь слёзы.

– Пытаюсь тебя успокоить.

– Т-так тепло, – вздохнул он, обвивая руками рёбра Джимми.

Воспитатель и сам чувствовал тяжесть в груди. Он видел мальчика лишь во второй раз в своей жизни, но никак не мог соблюдать с ним границы личного пространства. Как можно был оставить мальчишку одного, чтобы он сидел и плакал в углу? Как можно игнорировать его с такой проблемой? Ему нужна помощь, забота, хоть какой-то уход. Выделять отдельных воспитанников – это не педагогично, но Джеймс и не был педагогом. Он художник в первую очередь. Художники любят выделять людей: они могут вдохновлять, их можно беззастенчиво рисовать откуда-то из угла, пялиться… Трудно быть педагогом в данном случае.

– Тебе больше не больно?

– М… Мне легче, – он прикрыл глаза, – Спасибо.

– Так ты не жил здесь с самого начала?

– Нет, – мальчик выпустил воспитателя из объятий и присел поудобнее, чтобы вытянуть вперёд больную ногу.

– Я поговорил с Сальваторе.

– Старый сеньор Сальваторе? Он знает много историй. В своё время мы частенько заслушивались ими, сидя под старым дубом в саду.

– Всё же здесь есть дубы? – удивился Джеймс.

– Один. Чёрный. Говорят, его опалило во время Второй Мировой, но он выжил.

– Почему везде ивы?

– Жену Рафаэля звали Уиллоу. В память о ней он с детьми посадил целый лес на болотах.

– Так там болота?

– Угу, болота. Ивы не везде приживаются. Но там им лучше всего.

– Ты знал Максимуса?

– При нём в БлэкОук всё было хорошо. Мне даже нравилось здесь жить, потому что меня никто не трогал. Он вникал в проблемы своих воспитанников, помогал нам. Шеридан – его вторая жена. Поговаривают, из-за неё он остался не у дел. И она относится к нам, как к отребью. При сэре Кроу я жил с одним мальчиком… Сеньор же сказал тебе, что всё было по-другому? У нас были комнатушки на двоих. Но мальчика быстро усыновили. Шеридан же впихнула нас, как в клетку к голодным львам. Сначала всё было не так и плохо, но, когда Кроу ушёл, они все начали нас стравливать. Я очень долго просил отправить меня в место поспокойнее, ходил в синяках, сильно побитый… Потом ушёл сюда сам. Сальваторе замолвил словечко, чтобы меня здесь оставили. Это уже не первые дети, которые живут в этой комнате. В восемь лет их уводят к кому-то на втором этаже – понятия не имею, к кому. Но потом они выходят озлобленные и запуганные, попадают к Мэв, и каждый день наверху случаются жуткие потасовки.

– Вас не выпускают на улицу?

– Нет. У Шеридан паранойя, что кто-то сможет улизнуть через болота и рассказать о том, что у нас здесь происходит. Поэтому мы просто видим одно и то же из года в год.

– Но ты как-то выходишь?

– По ночам. И то не всегда: когда очень холодно, я остаюсь здесь. У меня нет обуви.

– Чем вас кормят?

– Помоями. Практически всё, до чего дотрагивается рука Джареда, превращается в помои. Сладкое не дают. Я даже не помню, какое оно на вкус. Кроу на Рождество пёк нам имбирные печенья, даже показывал, как это делать…

– Кроу был святым.

– Да. Вернуть бы его обратно. И Люси тоже.

– Люси?

– Его жена. Она была нам, как мама. Пыталась починить мою ногу. Но её нет. Кроу поставил ей памятник в саду. Ангел с её лицом. Очень красивый. Как раз под тем дубом.

– У Кроу нет наследников?

– Я не знаю. Но до тех пор, пока жива Шеридан… БлэкОук так и будет прогнивать изнутри.

Джеймс почувствовал жжение в груди. Когда-то это было прекрасное место, где за детьми ухаживали, с ними гуляли, баловали, учили, любили… Теперь же складывалось впечатление, что райский уголок сгорел, а остались только тлеющие угли. Это ведь была когда-то комната, где беспризорники всех возрастов играли друг с другом, делились игрушками. Хэлману казалось, что он слышит детский смех и видит не пустые полки, а много-много интересных вещиц. Но на самом деле их было всего лишь двое. Кай вновь читал, но без особой охоты: он не хотел отвлекать Джимми от его мыслей.

– Здесь раньше было много игрушек?

– Очень. Но дети не знали, как с ними играть, многие из них сломали, поэтому… Так пусто.

– У тебя были любимые?

– Нет. Я много читал.

– Даже дома?

– У меня их не было.

– Странно. Почему?

Кай покачал головой и обнял сам себя. Его кофта напоминала чем-то смирительную рубашку с её длинными растянутыми рукавами.

– Джимми?

– Что, малыш?

– Н-научи меня рисовать? Я очень хочу, но не умею.

– Оу… Что ты хочешь нарисовать?

– Розу. Как у Маленького принца.

– Розу? Это очень легко. Давай листочек и карандаши.

Джеймс показывал мальчику линию за линией, которые тот должен был повторять. Калека делал это так же несмело, как если бы ему «починили» ногу и сказали, что он вновь сможет нормально ходить. Линии были совсем слабыми и едва заметными. У художника они чередовались по толщине, так что бархатистые лепестки казались тоньше и нежнее, чем стебель, покрытый шипами.

– В психологии есть такой прикол, что можно определить состояние человека по нарисованным линиям. Знаешь, что говорят твои?

– Ч-что же?

– Ты жутко напуган, тебе неуютно, а твоя самооценка близится к минус бесконечности. Однако ты стараешься, что очень и очень похвально. Это связано с твоим прошлым?

Мальчик кивнул и прикусил губу.

– В тебе есть задатки художника, малыш. Очень неплохие, кстати говоря. Если бы только их развивали… Ты мог бы дать фору любому студенту Академии, – улыбнулся Джеймс, – Попробуй нарисовать ещё одну. Только делай линии чуть толще.

Кай вновь принялся выводить лепесток за лепестком, но его линии всё ещё напоминали графитовых призраков. Джимми терпеливо улыбнулся и, пересев за спину мальчика, аккуратно взял его руку в свою и обвёл несколько уже нарисованных деталей. Мальчишка почувствовал слабый прилив уверенности, когда художник некрепко сжал его ладонь. Хватка становилась легче, но линии не становились тоньше.

– Смотри, у тебя получается, – радостно усмехнулся брюнет.

– Но ты держишь мою руку… – смутился блондин.

– Уже как три лепестка – нет. Ты рисуешь их сам, видишь? Сможешь закончить?

– Я… Постараюсь.

Мальчик нахмурился и продолжил рисовать всё новые и новые штрихи на бумаге. Его примитивная роза напоминала тот набросок, что сделал Джимми, но мальчишке ещё только предстояло многому научиться, чтобы изображать нечто похожее на то, что получалось на парах в Академии: нужны были тени, акценты, штриховка, цвет, роса, блики на ней, прорисовка… И Хэлман готов был ему помочь, главное оставалось лишь за мальчиком – его желание.

– Джимми? – мальчик повернулся к нему и показал то, что у него вышло.

– Ты молодец, малыш.

– Но ведь… Это всего лишь набросок, да?

– Вроде того. Тренировочные рисунки. Чем чаще ты что-то рисуешь, тем больше потом возможности добавить нечто своё. Опыт приходит с практикой.

– Ты долго учился?

– Я до сих пор учусь. Это одна из тех вещей, которой невозможно овладеть полностью. Как иностранными языками, например. Невозможно стать немцем, если ты англичанин, как бы этого ни хотелось. Можно лишь играть немца. И всегда будет находиться хотя бы одно маленькое корявенькое словечко, которое тебе нужно будет подглядеть в словаре. Также и с творчеством. Невозможно оставаться в одном и том же стиле. В какой-то момент тебе захочется чего-нибудь нового. Или что-то начнёт настолько хорошо получаться, что ты захочешь это усовершенствовать.

Кай кивнул и отложил рисунок, покусывая губы. У Джимми до сих пор остались вопросы касательно слов сторожа, и он считал, что объяснить ему всё это сможет только калека. Брюнет вернулся на своё место перед ним, блондин с интересом посмотрел на парня, готовясь слушать или говорить.

– Что имел в виду Сальваторе, говоря о смертях детей?

– Хм?

– Он сказал, что Шеридан никогда не станет Кроу, потому что она убивает детей. Что именно она сделала?

– О… – мальчик озадаченно почесал затылок, не моргая, – Это сложно даже для меня. Постараюсь объяснить… – он шумно потянул носом воздух, – Когда я жил в той комнатке один, то часто слышал что-то за стеной. Однажды я спросил у Максимуса об этом. Он сказал, что там тоже живёт мальчик, только необычный. Когда он опять бормотал ночью, я сел в угол и начал с ним разговаривать. И он и вправду был необычным: видел только темноту. Он не знал, как выглядели цветы, наш чёрный дуб, его комната… Пока Максимус был с нами, я описывал ему всё, что видел. Но когда пришла Шеридан… Мальчик перестал со мной говорить. Я пошёл к Сальваторе… Старик долго плакал, а потом сказал мне, что это был его внук. Он жил здесь, потому что остался без родителей, а оставлять его, слепого, одного в квартире было подобно смерти. И в тот день нас начали вытаскивать из комнат, а Мэв подтолкнула его на лестнице, он упал, разбил голову, сломал несколько рёбер и умер: виском в угол ступеньки вошёл. Шеридан сделала вид, что ничего не случилось, как-то замяла это дело, иначе Мэв могли ещё раз посадить в тюрьму…

– Ещё раз?! -испуганно спросил Джеймс.

– Да. Она сидела в колонии для несовершеннолетних, потому что зарезала своего отца. Он её избивал, – Кай вздохнул и вздрогнул, – Сальваторе был разбит. Он хотел справедливости, очень хотел. Вместо этого… Его запугал Джаред. Настолько запугал, что Сальваторе перестал бороться хоть за что-то. Мы все здесь смиряемся со временем. Дети пока этого не понимают… Но сюда больше никто не приезжает, чтобы кого-то усыновить или удочерить. Они ждут маму. Мамы никогда не будет. Так что… Либо ты выйдешь сломленным уродом, либо тебя уничтожат физически. Я… Я ведь даже не знал имени мальчика.

Джимми почувствовал, как его начало трясти, по спине побежали мурашки.

– Он не был единственным. Двойняшки. Мальчик и девочка. Джаред за ними гонялся, они выбежали и утонули в болоте. Это случилось ночью. Никто не знал. Даже Шеридан. Ты не представляешь себе, как долго она орала. А в потасовках… Я боюсь даже сказать. Раз в месяц кого-то выносят и закапывают. Либо просто топят на болоте.

– Откуда… Ты всё это знаешь, малыш?

– Они заставляют это делать старика Сальваторе, – мальчик пожал плечами, – Он очень жалеет, хоть и хоронит порой не самых хороших людей.

Когда вернулись дети, Джимми решил и их обучить рисованию роз, как и Кая. Мальчик невольно повторял каждый штрих, который показывал воспитатель. В углах листочка красовались цветы. Они были совсем не большими, хрупкими, немного неаккуратными… Но именно они вселяли в мальчика веру в то, что он хоть на что-то способен. И дети тоже радовались, когда у них хоть что-то получалось, показывали друг другу свои успехи. Но для них рисование не было такой панацеей, как для калеки. Он хотел выплеснуть на бумагу всё, что накопилось внутри… Но станет ли ему легче?

Мальчик поднял глаза и увидел Джимми, мило улыбавшегося и чирикавшего с обступившими его детьми. Если бы ему было всё равно, он не стал бы так активно выяснять у мальчика все детали его попадания в приют, не стал бы жалеть. Ему, кажется, можно доверять. Даже такие ужасные вещи, как прошлое, о котором мальчишка так сильно старался забыть. Он опустил взгляд в книгу на секунду и выловил одну фразу. «Ты живёшь в своих поступках, а не в теле. Ты – это твои действия, и нет другого тебя».