Читать книгу Маленький Принц - My.Self. Harmony. - Страница 7

Едва Джеймс успел выйти из душа после пробежки, как испугался не на шутку, увидев на крючке в коридоре красный плащ. Парень точно знал, что это значило… Одно и то же каждый раз, когда в его голове появлялась очередная безумная идея. Он поёжился и собрал влажные волосы нашедшейся невесть откуда китайской палочкой в нечто неряшливое и едва ли напоминавшее причёску. Ничего, утренние гости его и не таким могли лицезреть: он мог и не успеть помыться после занятий спортом и ходить в своём спортивном костюме или даже не выйти на пробежку, а предстать в таком виде, как будто всю ночь страстно занимался любовью с подушкой и одеялом. Хэлман прошёл на кухню и остановился в проходе, облокачиваясь на дверной косяк и скрещивая руки на груди.

– Доброе утро, Корнелия. Что ты здесь делаешь? – недовольно спросил брюнет, наблюдая за девушкой, разливавшей кипящую воду из чайника по чашкам.

– Твоя мама опять попросила меня провести с тобой воспитательную беседу, – довольно живо отозвалась она, несмотря на то, что встала буквально час назад.

– Понятно, – Джеймс цокнул языком, – Самая лучшая причина позвонить моей бывшей, выдернуть её из кровати…

– Не ворчи, – она развернулась и поставила поднос на стол, присаживаясь на один из стульев, кладя перед собой руки и скрещивая между собой пальцы, – Что случилось?

Корнелии Блашмур было столько же лет, сколько и Джимми. Они всю жизнь прожили в соседних домах, их родители хорошо общались, так что мальчику и девочке суждено было стать лучшими друзьями, почти на уровне «брат и сестра». Но в какой-то момент, в последнем классе школы, если говорить точнее, подобные чувства отошли на задний план и переросли в нечто более романтическое. Начались бессонные ночи, бесконечные телефонные разговоры, тошнотворно милые сообщения, прогулки под ручку, поцелуи под дождём… Кажется, всё было абсолютно идеально, почти как в сказке, но юноша и девушка в какой-то момент поняли, что… им не светит общее будущее, свадьба, дети, одна кровать на двоих. Они так и остались лучшими друзьями, но по привычке, когда миссис Хэлман нуждалась в голосе разума, чтобы выбить из её младшего сына дурь, Корнелии приходилось приезжать к своему бывшему возлюбленному и вразумлять его, используя все возможные доводы, подкреплённые цитатами из кодексов, поскольку она успела получить образование юриста.

Девушка была хороша собой: худенькая, среднего роста, бледная, с чувственными чертами лица, голубыми глазами в обрамлении чёрных ресниц… При этом с огненно-рыжей копной длинных вьющихся волос, всегда собранных в аккуратную причёску. Ещё у неё была большая грудь и задница, что делало Блашмур желанной для многих парней и нескольких подсудимых, которых ей приходилось защищать. Девушка относилась к такому «подарку природы» с иронией, но лишний раз старалась не особо выделять зону декольте или свои ягодицы, чтобы не привлекать излишнее внимание туда, куда ей было совсем не нужно. Несмотря на подобные ухищрения, она выглядела элегантно, как самая настоящая леди… Намного элегантнее, чем её бывший парень, стоявший сейчас в каких-то домашних штанах, мятой футболке и с бардаком на голове.

– Разве, мама ничего тебе не рассказала? – лениво спросил Джимми, присаживаясь за стол.

– Я едва ли смогла понять хоть что-то в потоке воплей и возмущений, – спокойно ответила девушка, отпив напиток из чашки, – Итак?

– Я попросил её усыновить одного парнишку. А она завелась и сказала своё строгое «Нет».

– Интересно. Может, ты начнёшь с самого начала, как принято, а не с конца, как ты хочешь? – Корнелия положила ногу на ногу.

– Зануда, – ухмыльнулся Джеймс, – Хорошо. Я устроился работать в детский дом воспитателем чуть меньше недели назад. В младшую группу. И случайно познакомился с одним мальчиком… Он никому там не нужен. Его только терзают все, кому не лень: бьют, обижают, воспитательница одна вообще нож метнула – у него теперь порез на локте нехилый. Я просто не хочу, чтобы он так и продолжал там гнить. Мне нужно его вызволить. Но… Видишь, мама отказала. Возможно, мне придётся вытаскивать его оттуда как-то самому, – брюнет нахмурился и тоже отпил из чашки, а потом поднялся со стула и пошёл искать сахар, – Тьфу, горько-то как… Ты совсем обо мне не заботишься, сестричка: запамятовала даже, что я не могу пить чай без сахара, потому что он противный.

– Джимми, ты понимаешь, что если ты усыновишь этого ребёнка, то не сможешь вот так просто от него избавиться, когда он тебе надоест? Это не игрушка. Это человек. Маленький, но человек. Тебе придётся воспитывать его, как своего собственного сына, – медленно проговорила рыжая, пока её собеседник перемешивал сахар в чае, ударяя ложкой по стенкам.

– Конечно, я это понимаю, – хмыкнул Джеймс и вытащил столовый прибор, – И я к этому готов. Но я его не то, что усыновляю… Я собираюсь быть его опекуном, а не приёмным отцом. Звучит это как-то паршиво.

– Сколько лет ребёнку?

– Пятнадцать, почти шестнадцать.

– Он… Даже уже и не ребёнок. Я думала, он совсем малыш, раз живёт в детской группе.

– Нет, – он помотал головой, – это ради его же безопасности.

– Но, насколько я поняла твою маму, он калека, верно?

– У него просто неправильно срослась нога много лет назад. Она не двигается в лодыжке и болит.

– И ты готов работать всю жизнь ему на лекарства? – фыркнула Блашмур.

– Да, готов, – упрямо парировал Хэлман, – Я найду ему врача, буду за ним ухаживать, что бы ни случилось…

– Понимаешь ли… – девушка вздохнула и постучала своими длинными перламутровыми ногтями по столу, – Ты не сможешь забрать мальчика себе. У тебя для этого должны быть жена, определённый доход, своя квартира… Откуда ты возьмёшь эти бумаги, которые смогли бы подтвердить хоть что-то из этого, если ты одинокий художник, живущий на съёмной квартире без гроша?

– Ты мне в этом поможешь, – он ткнул пальцем в её сторону.

– Я?! – переполошилась рыжая, прижав руки к груди, – Ты знаешь, что подделка бумаг карается уголовно…?

– Измена дружбе тоже карается, правда, не уголовно, Корнелия. Я перестану с тобой общаться, если ты мне хоть как-то не поможешь, – серьёзно произнёс Джеймс и откинулся на спинку стула, – Заберу ключи, перестану отвечать на сообщения и пускать на порог. Ещё расскажу твоему новому парню все гадости, о которых я знаю всю жизнь и поклялся держать в тайне.

– Фу, Джимми! От силы я смогу стать твоим адвокатом или соучастницей преступления, если ты подделаешь бумаги или выкрадешь мальчика. Быть может, для него уже нашли подходящих кандидатов на роль родителей…? – неуверенно произнесла она, водя пальцем по краю блюдца.

– В этом приюте уже около пяти лет не появляются люди, желающие хоть кого-то усыновить. Послушай, – он навис над столом, -обычные дети, у которых всё в порядке, не рыдают во сне в голос. Этот мальчик помимо прочего ещё и жертва домашнего насилия. Или как это на вашем птичьем языке закона и порядка правильно звучит? Его отец с четырёх до шести лет избивал и насиловал, в общем. А что ты мне предлагаешь? Уповать на то, что однажды хоть кто-то забредёт и заберёт его оттуда? Может быть уже очень поздно, когда хоть кто-то на это решится. Его здорово сломали за все эти годы. Осталась последняя соломинка, после чего пути обратно не будет. Он станет таким же отвратительным упырём, как и его одногодки, пытающиеся убить свою воспитательницу уже не первый год. Он достоин намного большего, чем, Богородица меня за ногу, сидеть у чёрта на куличиках взаперти и ждать чуда, которого никогда не случится.

– Ты закончил? – равнодушно спросила Корнелия, когда он утих.

– Да, закончил, – хмуро ответил Джимми.

– Вот кому надо было идти в адвокаты, а не в художники… Эх, Джимми-Джимми-Джимми… – она покачала головой.

– Что, юридически даже не попытаешься остановить меня? Где цитаты из ста миллионов кодексов, указывающих на то, что я ничего не могу сделать? – он отчаянно посмотрел в её глаза.

– Не психуй с утра пораньше. – она усмехнулась. – Хорошо. Тебя не сбить с пути – значит, ты действительно решился и пойдёшь до конца. Протяни ещё один день без глупостей. Я знаю одного человека, который шарит в делах, связанных с усыновлением. Мне скажут, что делать, тогда сможешь пойти и набедокурить. А пока… Потерпи.

– Ты… Действительно мне поможешь?

– Чем смогу. Это не значит, что у нас что-то выйдет или вроде того… – тяжело вздохнула девушка.

– Спасибо тебе, – он кротко улыбнулся.

– Пока не за что. Но ты будешь у меня в должниках до конца жизни, Джим!

– Я в курсе, – он засмеялся, отхлёбывая подслащенный чай.

С груди свалился крошечный осколок булыжника, сдавливавшего его сердце. Джимми надеялся, что коллеги его подруги смогут придумать хоть что-то, чтобы он смог забрать Кая. Даже если и нет… Он готов был пойти на преступление, шантаж и угрозы, лишь бы дать подростку то, чего он лишился: радостное детство, друзей, физическую полноценность, любовь, комфорт и безопасность. Эта мысль вселяла в него решимость и веру, что всё обязательно получится. Пока он укладывал в свой небольшой рюкзак бинт и пару пузырьков с разными жидкостями: всё-таки обещал, что найдёт более подходящую повязку для той раны. Совсем маленькая вещь, которую он пока может сделать для мальчишки.

Он понятия не имел о правовых системах и порядке усыновления детей в приютах Великобритании – их этому никогда не учили. Что у них было? История, искусство, немного философии. При этом искусство и история тесно переплетались по эпохам. Они то изображали античность, то готику, то сюрреализм. Художники поэтому и жили в непонятной собственной Вселенной, имевшей хаотическое строение. Во что они верили? В анархию. Что было их религией? Атеизм. Было ли у них будущее? Едва ли. Джимми придерживался несколько иных взглядов, находясь на какой-то грани реальности, периодически сталкивавшейся с его лбом, когда он видел нечто похожее на то, что творилось в том приюте. Сейчас он откинул в сторону своё художественное начало. Весь свет мира словно сошёлся на тощем белокуром мальчике сравнительно небольшого роста с покалеченной ногой. Хэлман и сам понимал, что его идея становилась навязчивой, но он делал это не для себя, а для него. В какой-то степени мальчишка тоже художник. Во что он верил? В анархию. Что было его религией? Атеизм (а мог ли он вообще верить во что-то, когда не осталось ни веры, ни надежды, ни любви?). Было ли у него будущее? Едва ли… После приюта, если быть точнее. Но Джеймс смог бы ему помочь вырасти хотя бы относительно нормальным человеком и осуществить мечту стать художником.

Да, во всяком случае, брюнет не понимал то, в чём разбиралась его бывшая девушка. Ему оставалось только надеяться на то, что она либо позвонит вечером, либо придёт с утра пораньше и напугает его своим появлением. Ох уж этот обмен ключами от квартир в своё время… Хотя он мог бы ей и отомстить: прийти в её дом и дождаться Корнелию там. Но, может, у неё уже появился другой, так что визит художника мог бы поставить один очень и очень большой вопрос касательно отношений. А он как-то не хотел потом сидеть и успокаивать подругу детства на кухне, понимая свою бесконечную вину перед ней.

Он начинал ненавидеть ивы: они переставали предвещать хоть что-то хорошее. Они были знаком болот. В болотах плавали трупы детей. Детей убили воспитатели. Воспитатели остаются безнаказанными. Одна большая мрачная логическая цепочка. Как отвратительно. Джеймс поёжился, проезжая мимо них. Он торопился к мальчику, так ждавшему встречи с ним; боялся, что опять опоздает и увидит лишь последствия каких-нибудь драк или преследований. Как тут не стать параноиком с такими проблемами каждый день?! Рюкзак лежал на переднем пассажирском сидении. Сейчас… Сейчас всё будет под контролем… Сейчас полегчает… Как же он жалел, что у мальчика нет телефона, чтобы они могли общаться по ночам. Хэлман жутко боялся, что однажды приедет, а Сальваторе, старый садовник Сальваторе, скажет со слезами на глазах, что Кая пришлось закопать где-то под чёрным дубом, когда их повар вырвал ему сердце и зажарил на сковородке.

Он пулей выскочил из машины, даже не успев толком поздороваться со сторожем, пробежал по ступенькам и коридору, не прислушиваясь к шуму на втором этаже и довольно резко распахнул дверь. В зале опять никого не было, но в уголочке свернулась калачиком тощая фигурка. От громкого скрипа двери мальчик оторопел и едва не подскочил на ноги, как маленький трусливый кролик. Джеймс отдышался и прикрыл комнату.

– Н-не бойся. Всего лишь я, – успокаивающе произнёс брюнет.

– Привет, – тихо ответил блондин, смотря на рюкзак в руке воспитателя.

– Как твоя рука?

– Щиплет. Но чуть лучше, чем вчера.

Хэлман опустился на колени напротив Кая и расстегнул рюкзак. Мальчик положил раненую руку на согнутую коленку. Джеймс и сам видел, что на грязном неровно отрезанном кусочке ткани появился бордовый след. Воспитатель достал ножницы и разрезал временную повязку, которую пришлось отрывать от раны, началось новое кровотечение. Блондин вновь даже не пискнул, чувствуя причиняемую боль. Светло-серые глаза внимательно следили за набухавшими рубиновыми каплями, растекавшимися по коже.

– Это ты… Подложил мне того медведя под голову? – тихонько спросил он.

– Да. Наверное, очень неудобно без подушки? Ты часто спишь на полу?

– В последние пять лет – каждый день.

– Ты знаешь, что плачешь во сне?

– Нет, но и не отрицаю… – вздохнул он.

– Плохие сны? – с пониманием поинтересовался Джеймс, протирая рану антисептиком.

Мальчишка лишь кивнул и нервно прикусил губу, всё же ощущая нарастающее жжение в порезе. Но он слишком верил этим чуть тёплым рукам художника, чтобы отдёрнуть свою. Он не сделает больно. Никогда не сделает. Он обнимает и гладит по голове. Это ведь что-то значит? А то, что происходит сейчас – временное явление, всё пройдёт.

– У тебя нет одеяла?

– Нет, – блондин помотал головой, – Для тех, кто спит в углу на полу, оно не положено.

– А как же зимой? – Джимми задал вопрос, который мучил его весь вечер, – Ведь очень холодно.

– И зимой нет. Я перехожу спать к батарее. У меня давно не было кровати. И хорошего сна. Я… Мало сплю. что видеть меньше кошмаров.

Хэлман остановил текущую из раны кровь и промакнул её ещё раз, прежде чем обработать жидким пластырем. Возле босых ступней мальчика собиралась небольшая кучка грязных бинтов, но он не обращал внимания. Только что-то пригревало изнутри, когда чуть шершавые руки художника вновь касались его повреждённой кожи.

– Ты видел их тогда, когда была кровать?

– Не помню. Кажется, нет.

– Мышцы, наверное, затекают?

– Ничего страшного, – хмыкнул мальчик.

– Бывало ли так, что детей становилось больше, чем кроватей?

– Нет. и уже давно. Боюсь, если они повзрослеют и уйдут, то я останусь совсем один. В ясельной группе никого нет.

Жидкость янтарного цвета растеклась по желобку раны и стянула кожу липкой коркой, напоминавшей смолу. Кай с интересом смотрел на свою руку, на которой происходили такие странные превращения. В уголочки сухих потрескавшихся губ вновь закралась улыбка. Джеймс подул на рану и, убедившись, что пластырь достаточно подсох, бережно принялся заворачивать локоть в чистые бинты, но не слишком туго, а чтобы мальчик мог сгибать руку.

– Ты боишься остаться один? – грустно спросил Хэлман.

– Да. Тогда у них не будет причины держать меня в младшей группе, и я опять попаду к одногодкам. А тебя… Попросту уволят.

– Кай, ты… Хочешь, чтобы я забрал тебя отсюда? – с надеждой спросил Джеймс, выпуская его обработанную руку из своих ладоней.

– Что… Ты сказал?

– Ты хочешь уехать из приюта вместе со мной?

На глаза мальчика навернулись слёзы счастья и горя вперемешку, когда он медленно кивнул, как будто не веря своим ушам. Он не моргнул ни разу, а так и продолжал пристально смотреть на воспитателя.

– Только если ты согласен… Я найду способ, и мы вместе уйдём отсюда. Я никогда не оставлю тебя, малыш.

– Н-не оставишь? П-правда? – он пытался не поперхнуться воздухом.

– Правда. Ты не будешь жить в приюте и бояться. Но… Моя очень хорошая подруга должна будет сегодня сказать мне, что делать, чтобы эти мечты стали реальными.

Кай всё же поперхнулся воздухом. Его лёгкие сжались. Горло начало болеть от дерущего кашля. Он очень пытался не заплакать вновь, пусть и от счастья. Неужели… Неужели желания, загаданные на падающие звёзды или просто ночью, когда Кай обращался к чему-то неведомому, не имевшему для него названия, сбываются? Чудеса существуют? Это ведь не сон? Нет, всё хорошее бывает только во сне… Он давно этого не видел, но порой ему совсем не хотелось открывать глаза и понимать, что он всё ещё здесь, совсем один, никому не нужный, без семьи.

– Твоя рука… Больше не болит? – осторожно спросил Джеймс, возвращая мальчика к реальности.

– Не так сильно. Я же… Могу теперь ей шевелить?

– Не очень активно, – предупредил Хэлман.

– Мне только опираться, – пояснил блондин, кивая на треснувшую палку, – Эх… Н-ну вот… – он недовольно посмотрел на повреждение, из-за которого ветвь практически переломилась пополам.

– Что случилось? – испуганно спросил брюнет.

– Она сломала мою трость, – глухо произнёс мальчишка, откладывая её в сторону, впутывая пальцы в волосы и потирая виски, – Я… Я совсем не могу ходить, Джимми. Я… Д-даже не могу без неё встать. Или сд-делать хоть один шаг. Такое чувство, что я балансирую на лезвиях на одной ноге.

– Где ты её нашёл, эту палку, малыш?

– Попросил у Сальваторе. Я даже не смогу к нему выбраться, чтобы попросить новую. З-земля становится очень холодной. От холода гораздо хуже, чем просто от ходьбы.

Джеймс тихо охнул. Господи, да почему мальчик должен мучиться каждый день от каких-то нелепых случайностей? Только починили руку, а теперь он остался без трости. И каждое слово, произнесённое дрожащим голоском, отдавалось во всех клеточках тела воспитателя. Он… Такой несчастный. Если бы только у него были костыли… Те самые, которые под замком на чердаке, а не ветка, от которой маловато толку. Он напоминал сейчас фарфоровую девочку из одного фильма, когда большой тяжёлый стол упал ей на ноги и отколол их. Джимми очень не любил эту сцену, потому что у него ёкало сердце. Но как иначе можно описать происходящее с Каем, сидящим в уголке и едва не впадающим в истерику от лимита собственных возможностей?

– Я скоро вернусь, просто подожди, – с жалостливой полуулыбкой произнёс Джеймс, поднимаясь на ноги и выбегая на улицу. Он едва не врезался в Сальваторе, остригавшего засохшие розы. Парень не стал обмениваться формальностями и сразу перешёл к делу, рассказав о случившемся накануне и попросив отыскать подобную палку. Сторож кивнул, оставил свои погибшие розы и полез на стоявшее неподалёку дерево. Несколько раз он постучал топором по мёртвой ветке, прежде чем та откололась. Затем он отрубил от неё маленькие веточки, оставив только рогатину сверху. Приняв новую трость, Джимми сердечно отблагодарил садовника и поспешил обратно. Кажется, Кай даже не шелохнулся с того момента, как он ушёл.

– Эй, малыш… Я принёс тебе новую, – улыбнулся Хэлман, кладя палку рядом с мальчиком на полу. Кай выпутал пальцы из волос и с удивлением взглянул на трость. Затем его пронзительные глаза поднялись на воспитателя. В этом взгляде было намного больше, чем в сотнях произнесённых «Спасибо», хотя бледные губы прошептали это слово.

– Помочь тебе подняться? – предложил Джеймс.

– Н-нет. Я встану… – блондин напрягся, цепляясь за палку и поднимаясь на ноги. Он поджал больную, затем опустил её на пальцы и сделал несколько шагов, прежде чем перестал шататься. После случившегося в столовой он больше не ел, а в его тщедушном тельце каждая калория была на вес золота, так что даже недлительное голодание утомляло его и отнимало силы. Но мальчик не собирался туда идти: он слишком боялся, что Мэв что-то не понравится, и она бросит нож ещё раз. По крайней мере, она сказала, что убьёт его, если он попадёт в поле её зрения. А просить воспитателя туда сходить казалось наглостью и кощунством после всего, что тот для него сделал. Хэлман едва сдерживался, чтобы не отобрать у мальчика палку и не отнести его на руках к себе в машину, чтобы по-тихому забрать. Нет, нельзя нарушать законы раньше времени: он пообещал Корнелии не делать глупостей, иначе она могла бы не выполнить своё обещание.

Джеймс едва дождался конца рабочего дня. Он старался не тревожить Кая, который стал сам не свой после предложения выйти на свободу. Воспитатель играл с детьми. Та девочка с косичками, которую звали Мэган, сидела всё это время подле калеки и гладила его по плечу, стараясь вытащить из плена мыслей. Мальчик качал головой на то, что она его спрашивала. Девочка была явно расстроена его состоянием и очень хотела утешить. Хэлман и сам чувствовал, что больше всего на свете ему нужно было увидеть хотя бы ту таинственную скрытую улыбку в уголках губ. Может, мальчик не хотел покидать приют, пусть всё и было так отвратительно? Переживал за оставшихся здесь детей? Почему он так расстроен? Неужели все усилия напрасны?

Оставшись без ответа, Мэган подошла к Джимми и прижалась к его боку. Воспитатель оторопел и взглянул на неё. Она поманила его пальцем, чтобы он опустил голову. Брюнет послушался и убрал несколько прядей за ухо, чтобы услышать её слова.

– Маленькому принцу грустно. Такое часто бывает. Я никогда не видела, как он улыбается. Бедный принц. С ним никто не хочет дружить. Наверное, поэтому он такой.

Джеймс поднял взгляд на Кая. Мальчик растерянно посмотрел на него в ответ. Может, уголки губ и опустились резко вниз, но в светло-серые глаза закрался несмелый лучик солнца. У Джимми отлегло от сердца в определённый момент. Он никогда не видел, чтобы малюсенький внутренний огонёк так преображал человека. Кай поспешил отвести взгляд, потому что почувствовал, как начинает краснеть изнутри.

Когда воспитатель сел в машину и выехал на трассу, он набрал номер своей бывшей девушки. Ему нужно было знать ответ, чтобы разрабатывать свой план дальше. Гудки напрягали парня настолько, что он ощущал ломоту в костях в районе грудины. А что, если…?

– Только я хотела позвонить тебе, Джим, – вместо приветствия выдохнула она в трубку, явно идя по улице.

– Старые привычки не забываются, Корнелия… – таинственно усмехнулся Джеймс.

– Я поговорила…

– Что же?

– У меня есть две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

– Пожалуй, с хорошей. Испортишь настроение чуть позже, – ухмыльнулся он.

– Технически… Ты можешь забрать мальчика…

– Замечательно. Плохая?

– …Через полгода.

У Хэлмана спёрло дыхание. Он даже крякнул, как резиновая уточка, и резко остановился на обочине. Некоторое время он просто молчал, сдавленно дыша в трубку. Потом он потёр глаза и уставился в одну точку.

– Джимми, только не говори мне, что ты разбился и я говорю с пустотой, ладно? Я сейчас слышала визг тормозов!

– Уф-ф-ф… – пропыхтел брюнет, – Всё… Хорошо, да, хорошо… Правда… Уф-ф-ф… Почему полгода?

– Пока ты напишешь заявление, его должны будут рассмотреть социальные службы – это ещё месяца два, потом они начнут проверку, приедут к тебе домой, чтобы стало понятно, насколько твоё жилище пригодно для ребёнка, вынесут решение, побеседуют с мальчиком и директором приюта… В общем, обыкновенная бюрократическая волокита.

– Корнелия… Ты понимаешь…?

– Что?

– Если директриса узнает о том, что я собираюсь усыновлять их грушу для битья, то Кай оттуда не выйдет. Либо она начнёт строчить на меня доносы, либо…

Звонок прервался. Джеймс откинулся на спинку сидения и посмотрел на появлявшиеся звёзды сквозь затемнённый люк. Он никогда не думал, что настолько захочет нарушить закон в своей жизни.

Окно приоткрылось. Сначала в землю воткнулась палка, затем на жухлую влажную траву опустились тонкие бледные ноги, покрытые засохшими грязными пятнами и пылью. Ночная роса смочила их, однако комья холодной земли всё равно прилипали к огрубевшим пяткам. Палка входила в землю впереди идущего, будто бы у слепого. Он пытался не напороться на растения, инструменты или острые камни. Тяжело подволакивая ногу, Кай дошёл до сторожки и постучал пальцами по стеклу, после чего вошёл. Старик Сальваторе ещё не спал и точил затупившиеся садовые ножницы, сидя на грубо сколоченном стуле. Был слышен лязг, иногда крошечные звёздочки искорок приземлялись на бетонный пол и угасали.

– Ты пришёл, Маленький принц? – заботливо спросил Вольтур, откладывая точильный камень.

– Доброй ночи, – тихо поздоровался мальчик, поджимая ногу.

– Опять босиком? – он кивнул на грязные ноги блондина, – Скоро перестанешь приходить?

– Скоро меня здесь не будет, – ответил он, крепче цепляясь за палку.

– Присядь. Тяжело стоять на полутора ногах.

Кай прихромал к табуретке, стоявшей в самом углу комнаты, под большой парафиновой свечой, бывшей у Сальваторе вместо люстры, потому что, когда его сселили в этот барак, Шеридан не провела ему электричество. Приходилось порой делать свечи самому, разваривая огарки и сливая жидкий парафин в форму, выдолбленную в полене. При Кроу у Сальваторе была своя отдельная комнатушка в самом доме, но у директрисы были совсем другие планы касательно места обитания сторожа.

– Так что ты сказал? – поинтересовался садовник, подтащив стул поближе.

– Скоро меня здесь не будет, – повторил мальчик, едва ли веря своим словам.

– Куда ты собрался, малыш? На свою планету? – Вольтур подмигнул.

– Нет, сеньор.

– Серьёзно, куда ты собрался? Сбежишь? Меня по головке не погладят, мол, спал в рабочее время, пропустил беглеца.

– Я не смогу убежать. Не спрячусь. Вернут обратно. Да и идти мне некуда.

– Тогда…? – сторож развёл руками.

– Меня забирают, – пояснил мальчик.

– Правда? Кто же? Нашлись твои родители или родственники?

– Нет. Джимми.

– Джимми? Этот странный парень? – он вновь взял точило и принялся за дело.

– Д-да.

– Кай, ты уверен? Он мог бы обмануть тебя, – серьёзно произнёс садовник.

– Он не обманет, – чуть громче произнёс мальчик, так что его голос слегка надломился, – Он пообещал, что никогда меня не оставит. Ему… Жаль меня, – он положил палку на пол и упёрся здоровым локтём в бедро.

– Это он подлатал твою руку?

– Да.

– В таком случае… Если он не оставил её загнивать, то… Можно ему поверить. Из вежливости вряд ли кто забинтовал бы такую рану, – задумчиво произнёс Вольтур, – Ты хочешь с ним жить?

– Очень. Он обнимал меня.

– Обнимал? – растерянно и удивлённо спросил он.

– Да. Он мог бы пройти мимо, когда я заплакал.

– Когда он тебя заберёт? – глухо спросил Сальваторе: без мальчика он оставался совсем один, без друзей, в аду жестоких подростков, у которых нет авторитетов.

– Не знаю. Но очень-очень скоро.

Сквозь маленькое оконце под крышей мальчик рассмотрел падавшую звезду. Он проводил её глазами и произнёс про себя: «Пожалуйста, пусть „скоро“ настанет быстрее…».