Читать книгу Цезарь и Венедиктова. Культурологические раскопки - Надежда Юрьевна Венедиктова - Страница 2

На рубеже тысячелетий, когда культура стала избыточной, а виртуальная реальность растиражировала эту избыточность до абсурда, появился новый читатель.

Читатель-актер, перевоплощающийся одновременно в автора и персонажа и балансирующий между ними, как канатоходец, чтобы урвать самое сущностное из обоих и унести добычу в глубь своего «я».

Читатель-тореадор, дразнящий бытие, как опасного быка, и въезжающий верхом на авторской мысли в индивидуальный спор с судьбой и утонченную игру с коллективным бессознательным, наслаждаясь независимостью собственного сознания. Для этого читателя моя книга.

«Страсти по Европе» – это не путевые заметки, а попытка обналичить собственную Европу во всем многообразии ее проявлений: от готического собора до генуэзского борделя, от древнегреческих мифов до бездарной ночной пьянки в итальянской провинции, от леонардовского сфумато до швейцарских коров, подставляющих бока под механические чесалки, и далее со всеми остановками – от Венеции до Толедо и безвестного места на берегу Цюрихского озера, где я предавалась интеллектуальному дебошу.

Европа у нас в крови: мы нередко видим то, чего не замечают сами европейцы, а потому имеет смысл изощрять свой взгляд наблюдателя-сотрапезника, разумеется, в интересах истины, любящей эксперименты.

Отрефлексировать в дружеском порыве и с ироническими уколами фехтовальщика собственное восприятие целой многовековой цивилизации – очень емкое удовольствие, обостряющее твою способность к изыскам отстранения.

«Цезарь и Венедиктова» – дерзкая попытка сравнить сокровенный кайф внутренней жизни частного лица с насыщенной деятельностью политика мирового масштаба, оставившего яркий след в истории.

Кто как не Цезарь – лучшая кандидатура для подобного сравнения! Человек незаурядных дарований, умница и интриган, выдающийся полководец и откровенный бисексуал, писатель и хозяйственник, циник и морализатор, заслуживший публичную смерть как награду за безудержное стремление к власти.

В моей же власти скользнуть за грань и – не вернуться. Искус художника – гоняться за смутным и забираться в дебри, где не подстраховывает даже инстинкт самосохранения.

Властитель и художник: оба изменяют реальность, но один – внешнюю, а второй – внутреннюю… Кто из них черпает из жизни более полной чашей?

«Маргинал» – мое поколение, хлебнувшее вдоволь из застоя социализма и натиска дикого капитализма, получило уникальную возможность хоть немного выскочить из истории и объективироваться, наслаждаясь обоюдоострой рефлексией в погоне за подлинностью своей жизни, ибо нет ничего плодотворнее ослепительной роскоши самопознания.

Не принадлежать ни одной общественно-политической формации, быть открытым и свободным, не принимая на веру доктрины, учения, призывы и руководствуясь здравым смыслом, дрейфовать между собой и человечеством, утопая в его яростном многообразии.

Культура общения с собой важнее идеологии: происходящее становится личным колодцем, спускаясь в который, ты, как Орфей, ищешь Эвридику-аутентичность и возвращаешься самим собой.

«Жизнь как автор» (роман-полдень) – авторские возможности жизни безграничны, и это провоцирует!

Пришлось с нахальством ушлого литературоведа откомментировать судьбы ярких сильных женщин, эмигрировавших в Европу из Российской империи в Европу в начале ХХ века, восхищаясь изощренностью авторских ходов и неистощимостью фантазии, с которыми жизнь прописывала это полотно!

Создавая гигантскую фреску, она умело использовала контрасты – от прозрачных декадентских крыльев Зинаиды Гиппиус до петли Марины Цветаевой, от классического па Анны Павловой до модернистского излома Иды Рубинштейн, от демонической стервы Галы Дьяконовой до самоотверженно-заботливой Лидии Делекторской, и так далее. Неожиданные повороты сюжета доказывали отличное знакомство автора с детективами и женскими романами; меня до сих пор изумляет утонченность искусствоведа и навык психолога, с которыми жизнь индивидуализировала своих персонажей.

Пришлось упомянуть и о той подлянке, которую устроил жизни Ролан Барт, возвестивший, что автор умер, а написанное и создатель не имеют отношения друг к другу; это было лишь началом испытаний жизни как автора, о которых я кратко упоминаю в самом конце «романа-полдня».

Книга жаждет встречи с неповторимостью читателя, чтобы в интимно-интеллектуальном единоборстве создать еще одну вдохновенную реальность.