Читать книгу Цезарь и Венедиктова. Культурологические раскопки - Надежда Юрьевна Венедиктова - Страница 5

Остров, подаривший миру парламент и Шекспира, первым отрубивший голову королю, а потом ставший империей; эксцентричная троица Киплинг – Лоуренс Аравийский – Черчилль, уступившая в конце ХХ века место домовитой парочке – Елизавете II и Маргарет Тэтчер; брексит, за который проголосовали в основном провинциалы и пенсионеры, поддержанные будущим премьер-министром…

С англичанами не соскучишься!

Однажды в воскресенье прихожу на Трафальгарскую площадь и не понимаю, что происходит – уже на подступах все забито великолепной смуглой толпой в ярких восточных нарядах. Тут же разукрашенные роскошными красочными тканями автобусы и продавцы неведомых мне яств; на самой площади установлена передвижная сцена, а на ней со всей мощью звука наяривает ансамбль, поющий на незнакомом мне языке. Пространство столь плотно забито людьми, что передвигаешься с трудом и не сразу замечаешь, что так называемые белые люди попадаются редко и смотрятся на красочном фоне невзрачными серыми мышками.

Пакистанская диаспора Великобритании празднует День независимости Пакистана!

Сколько десятилетий должно пройти, чтобы литовская или азербайджанская диаспора России начали праздновать свои дни независимости на Красной площади? Пакистан обрел независимость в 1947 году, более полувека назад, значит, у нас еще все впереди.

В один из первых приездов в Лондон я искала офис неправительственной организации «Conciliation Resources» – более часа ходила по улице в поисках нужного номера здания, но такая простенькая задачка оказалась не по зубам; у меня еще не было мобильного телефона, зато была уверенность, что я в общем-то готова к разного рода неожиданностям, однако «столица столиц» утерла мне нос.

Устав таскаться с вещами и дойдя до белого каления, я зашла в какую-то контору и объяснила ситуацию; они позвонили туда, и знакомый сотрудник офиса вышел мне навстречу прямо из здания, расположенного напротив.

Объяснив мне, что в поисках нужного номера нельзя полагаться на обычный порядок цифр, он ткнул пальцем в крохотную табличку с номером дома и указанием этажа, номера двери и названием их организации, расположенную на верхотуре и среди десятка таких же табличек. Вскоре я убедилась, что «19» может идти после «26» и перед «5», и никакой логики искать не надо – все это превращает прогулки по Лондону в увлекательную шараду.

Несколько лет спустя, в июле 2012-го, я была на встрече писателей Южного Кавказа в Фарнхаме, в шестидесяти километрах от Лондона. С утра, как обычно, я отправилась гулять по окрестностям – середина июня, свежесть зелени почти обморочная и обволакивает, как невероятно густой запах. Наконец-то я на уровне даже тыльной стороны кистей рук и открытой шеи понимаю романтиков озерной школы, растекаюсь по листьям и вдруг замечаю, что давно уже бреду по местности, в которой есть некая непонятная мне системность – рощицы сменяются лужайками, какие-то ямки, вокруг ни души, ни признаков жилья, но явно это для чего-то создано.

Когда позже объяснили, что это поле для гольфа, до меня дошло, почему этот вид спорта (спорта ли?) в отличие от футбола и тенниса не распространился по всему миру – ну слишком по-английски.

Очень по-английски выглядит и многовековой кровавый роман с лисицей – упорядоченно за ней гоняются с конца 17 века, создали вокруг этого кучу традиций, включая строгое количество кнопок на пальто для разных участников, много дискутируют на всех уровнях, а в начале третьего тысячелетия пришли к выводу, что хотя охота на лис играет значительную социальную роль, она все-таки не так важна, как, например, деревенский паб или церковь.

Лисица тоже не дремлет, и поскольку Лондон единственный из старых мегаполисов, которому до сих пор удается сочетать во многих своих районах преимущества городской и сельской жизни, лисы плотно внедрились в его природно-хозяйственную среду и нагло хозяйничают во внутренних двориках, роняя горшки с цветами и воруя по мелочи.

Имела честь познакомиться с одной из них на небольшой встрече по мультикультурализму, проходившей в лаконичном, как «yes, sir», отеле – абсолютно невидимый персонал, вынуждавший нас к максимальной самостоятельности: даже внешняя дверь открывалась по коду, а о потрясающем внутреннем дворе с рядами туй и прочей зелени, деревянными скамьями и той непринужденной атмосферой уединенности, которую особенно ценишь в мегаполисе, и вовсе нечего говорить…

Обедали мы там же, можно было выйти с подносом во двор. В первый же перерыв я отсняла всю эту красоту на свою полупрофессиональную видеокамеру, а вечером, просматривая кадры, обнаружила между корнями заднего ряда туй острую мордочку с пронзительными настороженными глазами – так смотрят охотники в поисках добычи.

В следующий обеденный перерыв я с котлетой в руках направилась к этому месту, лиса подпустила меня на пять метров и скрылась – я оставила еду между корнями и, пятясь, медленно отошла; выждав те же самые пять метров, лиса метнулась к пище и победно унесла ее в зубах.

И второй, и третий раз сцена повторялась в точности – никакого доверия ко мне, несмотря на подачки; ни к завтраку, ни к ужину она почему-то не появлялась, видимо, столовалась в другом месте.

Разница между лисьим и любым собачьим взглядом, даже озлобленно лающего на цепи дворового пса, была принципиальной – это существо не обольщалось насчет человека, и, честно говоря, после встречи с ней я даже к себе стала относиться с некоторым сомнением.

Англичанам принадлежит одна из самых долгоиграющих мыльных опер под названием «Жизнь королевской семьи» – Голливуд отдыхает, особенно в последние годы, когда неожиданные повороты сюжета держат в напряжении любителей бульварного чтива, да и не только их. «Бондиана», уже давно превратившаяся в скучную пародию на саму себя, выдохлась, а королевская семья потрясает вечнозелеными новостями – все же реальность богаче любого вымысла, особенно, если она настоялась на многолетней традиции.

Но больше всего не давал мне скучать Стивен Хокинг – в 21 год у него обнаружили боковой амиотрофический склероз, вскоре навсегда усадивший его в инвалидное кресло. Казалось бы, все, пипец котенку, но этот живчик и в таком состоянии дважды женился и наплодил троих детей, а также стал одним из крупнейших астрофизиков современности.

Когда он лишился возможности говорить, то начал общаться посредством синтезатора речи, изначально с помощью ручного переключателя, впоследствии – используя мышцу щеки. Флиртуя с черными дырами, он открыл излучение Хокинга, позволил себе написать краткую историю времени (беспримерная дерзость!), в 65 лет совершил полет в невесомости и чуть позже собирался полететь в космос, но не срослось – пришлось ограничиться заявлением: «У человечества нет будущего, если оно не будет осваивать космос».

Наплевать, что он, как пишут после его смерти, не равен Ньютону и еще кому-то, что в последние десятилетия он больше занимался самопиаром, чем наукой – просидите всю сознательную жизнь в кресле, являя окружающим идиотическую гримасу, которую ты видишь каждый раз, когда смотришься в зеркало, и после этого попробуйте открыть рот для критики – да вас затошнит от самого себя.

Сто лет назад такой великолепный, вопреки всему, способ существования невозможно было представить в принципе!

Очень по-английски и совсем не скучно была раскопана почти не тронутая могила Тутанхамона, фараона Древнего Египта из XVIII династии Нового царства, правившего в XIV веке до н. э.

Скрытный и нелюдимый египтолог Говард Картер и богач, заядлый автомобилист и коллекционер лорд Джордж Корнарвон, проводивший зимы в Египте, нашли друг друга и образовали неразрывный тандем, которому мы обязаны археологической находкой, затмившей на долгое время даже Помпеи и Трою.

Юная сверкающая красота мумии Тутанхамона, скрытая от глаз три с половиной тысячелетия и окруженная роскошью посмертного сопровождения, ослепила человечество, только начавшее приходить в себя после Первой мировой войны – никто еще не подозревал, что реальный Тутанхамон был физически убогим и память о нем пытались стереть сразу после его смерти. Облик, в котором он ушел в бессмертие, был убедителен, как ностальгия по никогда не существовавшему золотому веку, и очаровывал такой свежей выразительностью прошлого, какой почти никогда не удается достичь настоящему…

Лондон я знаю лучше других европейских столиц, здесь полно друзей и знакомых; с англичанами я на короткой ноге, поэтому подначивать их мне сподручнее, тем более что они нередко подставляются из самозащиты – в лучших из них Черчилль встречается с Честертоном и Бернардом Шоу, потом все трое разбегаются в стороны, и скорость разбегания равна звуковой: на месте недавней встречи тут же нежно распускается цветок островного индивидуализма, открытый всем ветрам и финансовым потокам.

Британский музей, эта увесистая печать, легитимизировавшая привычку британцев тащить все домой, хорош несказанно не только своими сокровищами, но и атмосферой домашнего чаепития – его непринужденность еще никто не переплюнул.

Конечно, его создание – бессознательная шпилька Юлию Цезарю, при котором сгорела Александрийская библиотека, а сейчас это материализовавшаяся цитата тех времен, когда британцы чувствовали себя как дома почти по всем мире!

Они шлялись везде, инфраструктура была заточена под них, от сети отелей до транспортных коммуникаций – они были «свободно проходящими», разумеется, не в том смысле, какой придавал этому выражению феноменолог Александр Пятигорский, но все же этот имперско-джентльменский сквозняк, эта свобода передвижения по-британски осталась в культуре, как грунтовые воды, и, возможно, эта подземная движуха и шустрый, как сперматозоид, абсурд, главный герой национальных анекдотов, сподвигли Пятигорского эмигрировать в 1979-м году именно в Лондон.

Вдумчиво таскаясь по музею, понимаешь и британских аристократов, переходивших в ислам после Первой мировой, поскольку они разочаровались в европейских ценностях, и Черчилля, обмолвившегося, что Англия – не Европа, и российских олигархов, разводящихся с женами именно в лондонских судах – музей всем дает право не только на собственную реальность, но и на сомнение в ней.

Знаменитая британская невозмутимость формировалась примерно в то же время, когда Байрон метался по Европе, а потом умчался освобождать Грецию от турецкого деспотизма – британцы уже начали строить империю, а извергнутый английским истеблишментом гениальный лорд уже закончил выделку своего поэтического двойника; еще один яркий случай, когда личность скинула с себя государство и общество, чтобы реализоваться на свободе – кстати, Петр Чаадаев почти ровесник Байрона.

Задолго до Нуреева прыжок в свободу совершил Александр Дольберг, невольно создав ситуацию, которая и сегодня поражает неисчерпаемостью равнодушия и шелестящего тогда еще бумажными листами бюрократизма.

В августе 1956 года этот двадцатитрехлетний москвич, будучи в турпоездке в советской зоне оккупации в Берлине, незаметно слинял из своей группы, слонявшейся по музею, и шмыгнул в метро. Берлинскую стену построили только через пять лет, поэтому он спокойно доехал до западной зоны и подошел к первому попавшемуся полицейскому, интересуясь, где искать политического убежища.

Поскольку жители восточной зоны регулярно перебегали в западную, идти далеко не пришлось – американская комендатура Западного Берлина оказалась всего в двух кварталах; там он произвел неизгладимое впечатление – во-первых, это был первый советский турист, решивший остаться на Западе, во-вторых, отменно вежлив, без вещей, но с томиком Пушкина в наплечной сумке, к тому же свободно владеет несколькими языками, в том числе английским и немецким – конечно, парни из американской глубинки, стоящие на аванпосте свободного мира, сразу догадались, что перед ними идеальный советский шпион. Тем более что в конце 1956-го в Москве состоялся суд, заочно присудивший молодому беглецу 15 лет лагерей за измену родине – видимо, этот приговор приняли за попытку КГБ помочь агенту легализоваться на Западе.

После долгой проверки, не выявившей ничего, в его деле появилась уклончивая формулировка, что он не сумел доказать свою незавербованность. Самое печальное, что презумпция невиновности тут же застенчиво шмыгнула в кусты и начала робко выглядывать оттуда лишь в самом конце его жизни.

Если ты не можешь доказать свою невиновность, все, хана котенку – блестящий журналист с разнообразными интересами и реальным многоязычием, Дольберг не мог устроиться на штатную работу ни в одну из русских редакций крупных западных радиостанций того времени и вынужден был работать на износ переводчиком-синхронистом.

Даже ВВС, гордящаяся своей объективностью и беспристрастностью, не смогла перешагнуть через уклончивую формулировку спецслужб и до 80-х годов отфутболивала Дольберга от микрофона. Впрочем, и горбачевская гласность не помогла Дольбергу войти в штат BBC – только отдельные выступления в эфире; конечно, фонтанирующий идеями журналист нашел себе применение в других областях и наворотил много другого, интересного и неожиданного, не замеченного другими.

Но, «клянусь мамой», как говорят русскоязычные блатные, неужели за столько лет нельзя было удостовериться в безупречности этого человека, первым вырвавшегося из СССР и всей своей жизнью демонстрировавшего свободу духа?

Подношу средний палец к носу формализма и равнодушия, не знающих срока давности и национальной принадлежности!

На закуску – занятная история, конца которой я не знаю, и потому она интригует меня до сих пор.

Поздней осенью 1998 года в Сочи проходил семинар по народной дипломатии, который вела лидер одной из крупнейших квакерских общин Лондона Дайана Фрэнсис, крутая дама с седым ежиком волос и явственно мерцающим чувством собственного достоинства.

Переводчица Софья Кук, миловидная девушка лет двадцати, в один из перерывов оказалась рядом со мной, и я поинтересовалась, откуда у нее такой естественный русский с ощутимым московским эхом.

Оказалось, ее будущая мать была замужем за лондонским стоматологом, влюбленным в русскую культуру и регулярно приезжавшим в СССР, дабы погрузиться в чарующую атмосферу свободолюбивых кухонных посиделок. В одну из поездок он взял свою молодую жену и в первый же вечер повел ее в одну из московских квартир, где тусовались столичные англоманы.

Не успела молодая жена освоиться среди незнакомых лиц и чужого языка, как на стол в центре комнаты вскочил физик-теоретик Сергей Хоружий, будущий переводчик «Улисса», и начал читать Браунинга на отличном английском.

Молодая англичанка влюбилась сразу и навсегда.

Хоружий развелся с женой и женился на англичанке, и в их однокомнатной квартирке родилась дочь, моя собеседница. Они прожили около 17 лет, потом Хоружий ушел к другой, англичанка с дочерью вернулась в Лондон и продолжала любить и ждать.

Между тем брошенный стоматолог женился второй раз и опять начал возить жену в СССР – к моему крайнему сожалению, Софи не знала, что произошло с ними дальше; иногда я вспоминаю эту историю и пытаюсь домыслить дальнейшее – вторая жена тоже безоглядно влюбилась в советского интеллектуала или, памятуя о судьбе предыдущей жены своего мужа, сумела сохранить хладнокровие?