Читать книгу Цезарь и Венедиктова. Культурологические раскопки - Надежда Юрьевна Венедиктова - Страница 8

Когда страна начинается для тебя мушкетерами и графом Монте-Кристо, звоном клинков и возвышенно-изощренной местью, все последующее уже несется в твой мозг отчаянной рысью – Жанна д Арк, «Государство – это я», Вольтер, шустрое племя энциклопедистов, Великая французская революция, Наполеон, Собор Парижской богоматери, Эмма Бовари под ручку с Жорж Санд, Парижская коммуна, импрессионисты, завтракающие на траве с обнаженными дамами, богема, причесанная оперой, кубисты, фовисты, Андре Бретон, сонно выглядывающий из сюрреализма, Эдит Пиаф, сотрясающая голосом повседневность, Сартр и Камю верхом на экзистенциализме, 68-й год, последний флорентиец Миттеран, желчно-меланхоличный румын Чоран на велосипеде, ставший классиком французской литературы, и, наконец, Disneyland Paris!

Очень надеюсь, что против назойливой вестернизации галльского петуха регулярно проходят мощные, хотя и незримые шествия, объединяющие уже ушедших в мир иной – во главе всегда идет Верцингеторикс, сражавшийся с Цезарем и удостоившийся удушения в Риме еще при жизни божественного Юлия, замыкает процессию генерал де Голль, а над ними летит, победно крякая, бессмертный утенок Дональд.

Я нормально отношусь к Штатам, и французский антиамериканизм здесь ни при чем – у меня свои счеты с утенком!

Куда ни приедешь, везде эта физиономия и хвост, удивительно, что птичку еще не рисуют на стене помпеянского борделя, дабы доказать ее древнее происхождение. Последний удар эта подлая птица нанесла мне летом 2020-го, в разгар пандемии Covid-19, когда несколько копий утенка Дональда появились на сухумском пляже, аккурат на бетонной стене рядом с новым кафе в минималистском стиле. Надеюсь, я успею отдать концы до того, как его мумию найдут в очередной гробнице энного фараона, ибо эта пронырливая птица способна пролезть куда угодно и скоро, вероятно, заменит библейского Змея в знаменитой сцене с яблоком для Евы.

Если положить на левую чашу весов утенка Дональда, а на правую – изумительную по мощи и разнообразию компанию философов, появившихся во Франции после Второй мировой, когда страна как бы мимоходом сохранила свой генофонд, то еще под вопросом, кто же оказывает на цивилизацию большее влияние.

Почти уверена в окончательном ответе, хотя и надеюсь, что утонченная французская культура, в которой незримо институционализировалось даже изящество молчания, в конце концов сделает из сей птицы очередной кулинарный шедевр.

Вольтер первым дал мне ощутить власть ума и иронии – вытащив в десятилетнем возрасте из дедушкиного шкафа книжку в ужасно нудном переплете и с маловыразительным названием «Философские повести», я вдруг столкнулась с двойным смыслом, который исподтишка преображался в главного героя.

С одной стороны, в роскоши субтропиков, окружавших меня обвальной волной солнечного света, красок и запахов, знаменитая фраза Кандида «Все к лучшему в этом лучшем из миров» совершенно теряла иронический подтекст, поскольку жизнь источала наслаждение с избыточностью отрочества; с другой, сам текст играл со мной по-взрослому, требуя и интригуя, насмехаясь и настаивая на своем праве быть самодостаточным и соперничающим с реальностью.

Не все мне было понятно, но серьезное отношение к происходящему утеряло свою девственность – конечно, юмор в нашей семье технарей был в ходу, но тут масштаб насмешки над реальностью и историей оказался столь крут, что навсегда привил моей личной оптике раздвоенность: да, реальность неотразима своей свежестью и ускользающей глубиной, но многомерность ей придает мое осознание универсального закона «выигрывая в одном, проигрываешь в другом» и мужество стеба, позволяющего играть с этим законом на равных.

В октябре 2014-го мы компанией из четырех человек прилетели в Ниццу, чтобы с кайфом пошляться по Франции около месяца и улететь домой из Парижа.

Я была в инвалидной коляске после перелома пятки со смещением и согласилась ехать только после настойчивых уговоров брата: он взял на себя всю тяжесть моей транспортировки; оказалось, что моя коляска – дар божий, и благодаря ей вся компания во время путешествия жила как белый человек.

Очередей для нас не существовало в принципе – стоило нам появиться перед каким-нибудь музеем, тут же возникал служитель и на глазах многочисленной толпы страждущих проводил нас в здание. Сейчас не помню точно, кажется, в часовне Сент-Шапель не было подъемника для коляски, и нас с братом провели через роскошный особняк, в котором располагалось какое-то министерство.

В Ницце мы вечером, уже в сумерках, возвращались с высокого холма, где осматривали монастырь, основанный в IX веке, и кладбище, где похоронен Анри Матисс, обсуждая, как долго нужно тащиться в наш район, и вдруг показался автобус, явно ехавший вниз. Остановок не было видно, мы чертыхнулись, и брат для прикола поднял руку – автобус открыл дверь прямо передо мной. На этом любезность дамы-водителя не кончилась – вырулив в центр города и высадив основную массу пассажиров, она вышла к нам, узнала адрес и, свернув не там, где надо, высадила нас на несколько кварталов ближе к нашему дому.

Больше всего меня поражало, что никто ни разу не спросил хотя бы филькину грамоту в виде документа, подтверждавшего мою невозможность ходить! Плюс к этому меня везде пускали бесплатно, а на Эйфелеву башню, где было невообразимо много посетителей, аж в глазах рябило, бесплатно пропустили и моего брата, толкавшего коляску.

Правда, в самом конце путешествия, чтобы жизнь не казалась медом, при досмотре в аэропорту де Голля меня раздели почти до трусов в поисках наркотиков – но это только развеселило, есть о чем вспоминать; к тому же действо имело воспитательный эффект, сильно понизив градус моего самомнения, поскольку раньше мне казалось, что честность прямо светится на моем скромном личике.

Авиньонский железнодорожный вокзал, открытый в 2001 году, уютен, как квартира старых друзей, приятно вспомнить его чисто французский шарм – ни один вокзал не пробуждал во мне таких теплых человеческих чувств, хотя я люблю вокзалы, где пересечение лиц и судеб густо и насыщенно, но здесь преобладало другое – вокзал был дружелюбен ко мне, и я физически ощущала желание архитектора создать пространство, в котором можно расслабиться, как дома, мысленно надев халат и тапочки, и в то же время ждать поезда, который, как это часто случается на французских железных дорогах, опаздывает на полчаса. Пожалуй, это единственный вокзал, где опоздание почти не раздражает – явная заслуга архитектора!

Зато комната в психиатрической больнице в коммуне Сен-Реми-де-Прованс, воссозданная в том виде, в каком она была при пациенте по имени Винсент Ван Гог, поражает таким отчуждением от человека, что становится страшно – узкая железная кровать, стол и стул, окно с решеткой, из которого открывается вид на пшеничное поле; крохотная комната с ванной из олова и креслом-коляской. Больного художника регулярно опускали в ледяную воду, считая эту зверскую процедуру полезной.

Запоздалое признание не отменяет ужаса – «тропа Ван Гога», где репродукции его картин установлены на специальных панелях в тех самых местах, где он писал их, не заслоняет его мучений, а лишь подчеркивает контраст между милостивой природой и тогдашним бездушным отношением к людям с нездоровой психикой.

Рядом с больничным корпусом высокая хурма, увешанная спелыми плодами – видно, что их не обрывают, быть может, память о гениальном сумасшедшем сдерживает обыденные порывы плоти.

Элегантная француженка ушла в миф и не вернулась – к такому выводу мы пришли уже через неделю; вокруг сновали обычные охламонистые тетки, при виде которых Коко Шанель упала бы в обморок, а среднестатистический парижский бабник начала ХХ века решил бы, что начинается давно обещанный конец света.

И вдруг нам повезло!

Стоим в очереди на автобус в Амбуаз, скучаю в своем кресле и вдруг вижу, прямо за нами пристроилась элегантная дама лет тридцати – просто красавица! Тонкие правильные черты лица, проработанная мимика, густые русые волосы.

Тут же говорю своим: «Посмотрите! Наконец-то нам попалась элегантная француженка, да еще красавица!»

Француженка широко улыбается и на безукоризненном русском отвечает: «Добрый день».

Садимся в автобус вместе – родилась в Симбирске, училась в Москве, работала там же переводчиком с французского и английского, а потом повстречала симпатичного француза-гастарбайтера, приехавшего в российскую столицу собирать какие-то сложные деревянные конструкции. Теперь они живут в Туре, снимают квартиру отдельно от его родителей; она два года искала работу и теперь каждый день час ездит в Амбуаз, где ее взяли продавщицей в магазин шоколада, ибо российских туристов навалом.

С мягкой улыбкой она описывает частую пикировку со свекровью, которая утверждает, что главное в жизни либерте – я согласна, говорит элегантная продавщица шоколада, но не понимаю, честно говоря, почему либерте должна мешать желанию выглядеть стильно и ухоженно.