Читать книгу Маленький полярный роман - Настя Перова - Страница 7

Почему-то говорят, в сказках несчастливых концов не бывает. И валенки по весне цветут, и барышни под пение соловьев ото сна пробуждаются. Для Мани таким цветением сухого миндального дерева стали рисунки. Образы приходили по вечерам, в сумерках и настойчиво диктовали себя – попробуй, не запиши, не поймай – днем с огнем ведь не сыщешь. Краска заполняла трещины в расколотой душе, связывала спутанные в голове связи, потерянные смыслы. Маня предоставила себя своей мазне, отдавала себя на почти пустое, прозрачно-призрачное время. Вся жизнь свелась к этим глухим, подслеповатым вечерам, когда записывать увиденное, на душу наложенное предстояло.

Словно котёнок, кидалась она на жужжащую мошкару, облаком стоящую перед глазами. Так в ней рождались образы, всплывали из подсознания затонувшие корабли, обросшие ракушками, прогнившие, отданные в дар морю моряками, отчаявшимися бороться с бурей волн. Она рисовала, как жила – грудью бросалась, собой, не различая граней между телом и бумагой: когда осколки мелков становятся продолжением чумазых пальцев, начинается творчество. Там же оно и зачинает жизнь, как сердце, стучит разворошенным гранатом костяным, переливается, радугой кипит над взморьем.

Когда же вдохновения не было, ей стоило только безалаберно одеться и выбраться в джунгли улицы.

Она выплывала в вечер. Маня надевала любимые коралловые бусы и чувствовала себя золотой рыбкой на глубоком, грязном, илистом дне водоема. Рыба была упрямой и очень гордой, всплывая со дна, недовольно щурилась подслеповатыми глазами, не давая скидывать с себя камешки и приклеившиеся ракушки.

Всё в жизни казалось раем, всё мерцало, бережно окутывая – и смуглый, вечереющий свет, и кроны деревьев, и мягкий ветерок над рекой. Всё, казалось, вышло из одной раковины – из одной с Маней раковины, и, когда она раскрывалась, отдавалась навстречу ласково целующему доверчиво подставленное лицо ветру, его нежность не мог прервать ни один резко зазевавшийся прохожий. Маня матерела, как брат пропавший, выбирать безлюдные места стала, не до охоты ей за чужими взглядами было.

Она шла по набережной, ловила давно растаявшие льдины, слушала ледоход, уже прошедший, – и в душе ее звучала музыка – не небесная, но речная, потерянная и кличущая одновременно.

– Стук-тук-тук, – приговаривала про себя Маня присказку, которой научила ее когда-то бабушка. Про себя, срываясь на голос, хрипя, заходясь в предвзятом ожидании чего-то нехорошего, больного. «Все мы тут овцы», – думала Маня. И в этой незамысловатой девичьей мысли крылись и старые сказки, и ночи, и желание вырваться и найти, наконец, путь домой, и старый дедушкин посох, отмеряющий время, как сама надежность и надежда, что в тихой гавани все корабли, как приговаривала другая девушка из любимого маниного стихотворения.

– Никто не придет назад, – раздался у нее за спиной чей-то голос.

«Поймали, украли, продолжили», – промелькнуло в голове у Мани. – «Теперь конец, теперь засекут, и жизни свободной не будет…»

– Девушка – мягкое обращение – доверчиво. – Я за Вами давно иду. Видел уже несколько раз, вот и решил… подойти.

– Познакомиться? – отрезала Маня. – Зачем?

Ей претили разговоры, не силилась она их поддерживать. Запустение притягивало, как магнит.

– Девушка, я ведь только хотел узнать, как Вас зовут. У меня есть теория… Я Влад, – «…имир» потонуло в воздухе, горле, речи.

– Мария, – отрезала Маня во второй уже раз ткань разговора. Делать было нечего, спасательных кругов в освободившейся корке льда речи явно не предвиделось.

Но вот только Маня не прибавила шаг, равно как и Влад не убавил. Теперь они шли вровень друг с другом, погруженные в то молчание, что объединяет едва знакомых людей: шаг влево, лужа, еще немного до хорошего асфальта, еще влево, ступеньки… Так постепенно их шаг замедлялся, выравнивался, как дыхание спящего младенца.

Настало время для разговора.

О чем могут разговаривать двое людей, не чувствующих друг друга? О чем собирать слова, о чем смыслы нанизывать – один за одним? Зачем рыбой об лед чужих глаз биться, если можно смолчать, проглотить, в нутряном скрыть? Порочный круг, замкнутый круг – несется вихрем. И толком не знаешь, где всплывешь, что потеряешь – там, на поверхности, в недрах другого человека.

Маня так теперь жила, всю себя переживала, вопросами опасными, бессмысленными задавалась. За короткие свои года, нитью плетенные, не по нраву пришлось ей с незнакомыми разговаривать. Теперь она в своей летучей, падучей походке да растерянной улыбке вспоминала тетушку, ее золотого стандарта слова о подобных встречах.

– Вечер воспоминаний какой-то, – Маня решила пойти ва-банк. Назло тетушке. Не зря та наставляла ее, не зря.

– Вы о ком? – опять не понял Влад.

– О тебе. – Маня разъярилась и перешла на «ты». – Врываешься в мою жизнь, преследуешь, теперь вот вспоминать меня собрался. Я не чайник, чтоб меня по свисту поминали.

– Ты что вообще? – Влад с облегчением стал тыкать. – Совсем дурная. Я только и видел тебя пару раз, мы вместе ехали. В автобусе. Понимаешь?

– И..?

– Понравилась ты мне. Я тебя сразу заметил…

– Признания, подумать только. Я бы в жизни не смогла.

– Что?

– Вот так. Подойти к незнакомому человеку, не здороваясь, начать с того, что нравится. Спугнуть все девичьи мечты и заполнить своими разглагольствованиями пространство.

– Я не специально. Я сам здесь гулять люблю.

– Не оправдывайся никогда. Особенно при мне. Не люблю. Хотя сама – часто. – Мане явно нравилось резать. Ей уже ничего не хотелось от этой встречи и от этого парня. – И вообще, мне домой пора.

– Нам в одну сторону, забыла? – Ласковое «дурочка» повисло уже не в гортани, а где-то глубже, в солнечном сплетении, где перебирались мурашки – не четками, а яркими всполохами огня внутривенного.

И они поехали по домам.

Все попытки Мани сделать вид, что она совершенно одна в качающемся вагоне метро, сошли на нет – не быстро, не постепенно, а такими же, словно ее неловкие рывки в пространство, кульбиты незалеченные. И тогда, когда она впервые неловко ткнулась в него, стоящего напротив, впервые посмотрела в его синие глаза и решила, что что-что, а они-то точно не выцветут к старости.