Читать книгу Жил-был коть… - Наталья Владимировна Ларкин - Страница 2

Жил-был коть… Не подумайте, что я не в ладах с русским языком. Образование у меня хорошее. А если бы я смогла получить в юности ту специальность, о которой мечтала, то кто знает, где и на какой ступени своего личного успеха была бы я сейчас. Церковнославянский язык, мифология, этимология слов, история литературы, психология, – вот те основные направления, которые влекли меня много лет назад, однако пока я реализовала себя по большому счету только как мама. Еще я была хорошей женой, дочкой, невероятно ответственным человеком, самой главной, куда пошлют. Я продавала и покупала квартиры, машины, воспитывала детей, которых так и не смогла поделить на своих и чужих, делала ремонты, печатала и переводила тексты с грифом "СС", вытаскивала деньги из лопнувших банков, лечила всю свою семью, возвращала землю, которую отжали органы власти, спасала жизни своих матери и свекрови, отправляла дочь на учебу за границу, пережила обыск, принимала мужские решения… А так, по мелочам, я пережарила миллион кур и сварила тысячу борщей. Вот только ощущение в сорок четыре года такое, как будто меня разменяли по копеечке. Ну и что? Я стала сильнее, а из копеечек можно и состояние сколотить. Лучшее у меня впереди, я уверена. Хотя иногда кажется, что родилась я не в том месте и совсем не в то время. Когда в 1991 году развалился Советский Союз, я заканчивала школу и решила, что такого потрясения в моей жизни уж точно больше не случится. Я ошибалась, потому что была еще маленькая. Теперь я взрослая, моя дочь тоже взрослая, но я продолжаю искатьсебя. И ошибаться. И писать сказки. И мечтать.

Я сижу в своей гостиной, светло-желтой и немного колониальной из-за синих узоров на плитке. На диване оттенка охры небрежно развалились подушки с восточным орнаментом и кисточками. Под ногами – маленький коврик с надписями на сказочном языке, символы которого напоминают смесь иврита и греческого. Комнату наполняют солнечные лучи. Осень, за окном желтые деревья. Я наливаю себе бокал легкого и тоже желтого кисловатого вина, бросаю в него несколько кубиков льда, затем включаю старенький советский магнитофон "Маяк", купленный по случаю на киевской барахолке. Лента на бобинах заедает, шипит, и я слышу свой голос из детства.

– Идет коть. Гьюстный-гьюстный, – так начиналась моя версия сказки про бременских музыкантов, которую записывал мой папа на магнитофон много лет назад.

Почему из всех сказок мне нравилась именно эта? Сюжет, скажем так, не совсем детский. В истории отсутствуют волшебные лампы и шапки-невидимки, Кощей и прочая нечисть, а также принцы и принцессы, которых так любят девочки. Животные оказались в затруднительном положении, лишились дома и еды, но не пали духом, объединились, реализовали, как смогли, свой вокальный проект и вышли победителями! Даже злые разбойники – и те их испугались и решили не иметь с ним дела. Взгляните на эту сказку со взрослой точки зрения и получите историю стремления к успеху, поиск и обретение себя.

Итак, друзья, слушайте сюда и мотайте на усы, шо я вам сейчас расскажу. "Коть" – это я. Так меня называют в доме. Родственников у меня немного, друзей – тоже. Зато биография богатая.

Все началось… Нет, пожалуй, даже не в 1975 году, когда появилась на свет я, а гораздо раньше. В 1948 году, когда родилась мама? Тоже не то. Придется отмотать еще пару лет назад и задействовать покойную бабушку. Для этого я даже посетила психотерапевта. Бабулю мы не воскрешали, просто спросили ее кое о чем.

Вот как вы думаете, почему у евреев национальность передается по материнской линии? Для этого есть несколько общепринятых версий. Во-первых, у евреев все не как у остальных людей. А если серьезно, то во-вторых, имеем запрет из Торы на брак с иноверкой. В-третьих, испокон веков евреи подвергались всевозможным гонениям то со стороны египтян, то со стороны римлян. Завоеватели нередко насиловали местных женщин. Поэтому крайне предусмотрительно было записывать национальность по матери.

Современная наука обладает поистине неограниченными возможностями. Человека научились разбирать на молекулы, определять, из какого региона произошел его род и какие у него генетические заболевания. Как говорится, кому-то по наследству достается дача, а кому-то – шизофрения. Если же сдать анализ крови на определение национальности, то получится и вовсе невероятная штука. Ведь правы евреи! Женщины имеют тот же тип ДНК, что и мать, бабушка, прабабушка по материнской линии. Женская ДНК никогда не смешивается с мужской. Молодцы евреи, догадались об этом раньше, чем все ученые вместе взятые.

Я не знаю, есть ли во мне хоть капля еврейской крови, поскольку анализ на определение ДНК пока не сдавала. А если в моих венах течет маленький иудейский ручеек, то исключительно по линии моего деда. С фамилией Цеханович трудно не быть евреем, конечно, но и доказательств у меня нет.

Однако, мне пора вернуться к бабушке. Думала, что психотерапевт займется моими мухами в голове, но почему-то мы начали раскопки вглубь по материнской линии. Она увидела мою юную бабушку, которую семнадцати лет отроду вез на поезде дедушка из глухой российской провинции, чтобы жить с ней в Киеве. Вот она, моя митохондриальная прародительница, которая всем своим девочкам завещала выходить замуж без любви, но по суровой необходимости. Уехать, чтобы иметь шанс на лучшую жизнь. Так благое намеренье моей бабушки отпечаталось на моей маме, на мне и на моей дочери. Э-э-э, но это, право, все же лучше, чем тяга к бродяжничеству моей свекрови?

Весна в Киеве необыкновенно красива. В особенности, когда начинают цвести знаменитые городские каштаны. Шел 1956-ой год, моя маленькая восьмилетняя мама выглядывала из огромного балкона с колоннами бывшей генеральской, а ныне коммунальной квартиры в центре Киева. Ей были видны холмы и прекрасные золотоверхие церкви. А еще скверы, бакалейная лавка и трамвай под номером 9, который шел на Евбаз. На том балконе соседи отмечали дни рождения и играли свадьбы.

Однажды мы пошли на улицу ее детства, и мама показала мне эту террасу, нелепо торчащую из дома. В мои семнадцать лет их коммуналка виделась мне сказочными хоромами. Я и в голове своей не укладывала, как в квартире может быть больше трех комнат. Войти туда было невозможно. Я стояла с высоко задранной головой и представляла себе лепнину на потолках, ниши в стенах, альков в спальне, старинные двустворчатые двери, туалет с окошком во двор и огромную кухню в бело-синем кафеле. И непременно черный ход. Блин, наверное, во мне погиб замечательный архитектор. Это я так думала снаружи. Тогда я спросила свою маму:

– Чего ты боялась в детстве больше всего?

– Коридора, – ответила она. – Он не освещался в целях экономии, и по нему надо было пробежать двадцать шагов мимо дверей соседей, чтобы попасть в свою комнату.

Семьдесят лет назад внутри коммунальной квартиры на третьем этаже дома по улице Владимирской, 46, происходили совершенно реальные события.

В тот майский день мама сидела в углу балкона и наблюдала за соседями. Она получила "тройку" за контрольную по математике, и семья ушла в кино без нее. Кинотеатр "Будивэльнык" был отдушиной для жителей дома номер 46 по улице Владимирской и пристроек возле него, которые правильнее все же назвать бараками. В этих жутких сараях в центре столицы Украины без воды и газа жили еще более обездоленные семьи, чем люди в коммуналках.

Двор представлял собой вселенную, отгороженную от остального Киева кованным забором с воротами, которые закрывал на ночь дворник навесным замком. Внутри этой маленькой послевоенной реальности еще находились чуланы, в которых жильцы хранили уголь для топки печек. А дед Пипкун разводил в них кур, которыми потом приторговывал на Владимирском рынке. Однажды ночью кур украли. Во дворе разгорелся скандал. Дед обвинял Сёму из сороковой квартиры, а тот, в свою очередь, требовал официального расследования и указывал на "воровское отродье" старой Двойры. Этим отродьем был ее внук Марик. С Двойройтакже жили ее дочки Мася, Бася и Буся. На крики деда Пипкуна сбежалась вся их семья и многочисленные соседи.

– Кишмирентухес! (Поцелуй меня в зад – здесь и далее идиш). – Злобно кричал Сёма в сторону уходящей с места преступления Двойры.

– Драй папирус (через три бумажки)! – Парировала ему соседка.

– Старый шлемазл! Идиёт! – Вторили ей дочки!

Носастый часовщик Эдик Вейс был тайно влюблен в тощую и высокую ПесюГершман. Настолько тайно, что об этом знал весь двор, кроме мужа Песи. Эдик видел, что как раз сегодня дама его сердца одна. Ее строгий силуэт выглядывал из окна первого этажа.

– Мадам Гершман, а мадам Гершман! – Начал разговор Эдик прямо со двора.

Песя развернула свой орлиный взгляд в сторону поклонника.

– Мадам Гершман, – повторил Эдик. – Ви не отсыпете мне немного соли?

– Ладно, Эдик, но прошу вас, давайте бикицер (быстро).

Приличия были соблюдены, все соседи видели, что часовщик пошел к мадам Гершман исключительно за солью. Только хромая Двойра прошептала сквозь зубы:

– Некейве (проститутка) старая, а все туда же!

Мама посидела на балконе еще немного. Дворовой водевиль подошел к концу, и она подумала, что ее уже наказали тем, что не взяли в кино. Поэтому будет справедливым сходить в гости к ее закадычной подруге Элке Меламед. В переводе с идиша ее фамилия означала "учитель". Вместе они пошли гулять во двор. И только хотели присоединиться к ребятне, игравшей в казаки-разбойники, как из окна на четвертом этаже раздалось:

– Цыгане!

Грязное и обнаглевшее племя захаживало в дворы, чтобы чем-то поживиться с помощью детей, обученных попрошайничеству с пеленок. Женщины изредка предлагали погадать тем, кто в этом нуждался. Но чаще всего, они под шумок крали то, что плохо лежит. У жителей двора еще не остыла в памяти история месячной давности, как у семьи Петренко прямо с чердака поснимали постельное белье. Малышню пугали, будто цыгане воруют детей. Сегодня я пожимаю плечами: зачем? Чего-чего, а детей у цыган своих хватает. Тем не менее, услышав сигнал из окна, дворовая ребятня с визгом разбегалась кто куда. Элла схватила мою маму за руку и потащила под лестницу черного хода. В старых дореволюционных домах непременно было два подъезда. Один – парадный ход с фасада для хозяев квартир и их гостей. Для прислуги, прачек, доставщиков молока и мяса существовал черный ход со двора.

Девочки сидели в темной и прохладной тишине. Элка зашептала:

– Нас здесь никто не найдет.

– Мы прямо, как партизаны, – сказала мама.

– Ира, а давай поклянемся…

– Что?

– Давай поклянемся, что никогда с тобой не расстанемся.

– И что будем дружить с тобой вечно, – добавила моя мама.

– А когда у нас родятся дети, мы их поженим.

– Давай! – Почти крикнула мама. – Чур у меня девочка!

Элка приложила палец к губам и осмотрелась по сторонам.

– Чем же нам поклясться? – Спросила она.

– А вот чем, – почти прошипела моя мама, переведя взгляд на перила.

После 1917 года их вряд ли кто-то реставрировал. Дом номер 46 на Владимирской пережил на то время Центральную Раду, Украинскую Народную Республику, Директорию, голодомор и, наконец, фашистскую оккупацию Киева. Перила черного хода оставались неизменным местом для заточки когтей у котов, которые плодились, несмотря на все невзгоды и войны.

Моя мама провела ладонью по испещренной занозами, кострубатой поверхности деревянных перил.

– Элка, теперь ты!

Её подруга зажмурила глаза и дернула рукой по перилам.

– Клянусь! – Прошептала Элла.