Читать книгу Жил-был коть… - Наталья Владимировна Ларкин - Страница 7

Из-под тяжелых штор, сползающих с окна, я увидела, как тополя раскорячились ветвями в зимне-серое небо. Уже полтора месяца я наблюдаю эту картину. У меня температура под сорок. Больно глотать, больно дышать, невыносимо жить. Опухшие лимфоузлы по всему телу. Я лежу, практически не шевелясь. Славочку "изолировали" из комнаты. Мама и бабушка заходят ко мне только для того, чтобы обтереть меня уксусом. Запах абхазских мандарин просачивается из-за двери и наслаивается на уксус. Дикая боль в горле и наступающий Новый год.

Почти не разговариваю и не шевелюсь. Я жду чуда, а оно все не наступает. Из внешней жизни – дребезжание трамвая за окном. Он ездит раз в пять минут, поэтому слух у меня натренирован звоном.

За дверью стоят мама с бабушкой и тихонько разговаривают.

– Вот что с ней делать? Заходила в школу, беседовала с учительницей. Наташу хотят оставить на второй год.

Мелкие иголочки закололи мои руки и ноги.Как же так может быть? За что? За то, что я болею и умираю?

– Господи, Царица Небесная, – шепчет бабушка и плачет.

Не знаю, что именно меня поставило на ноги. Чувство стыда и страх стать второгодницей или мой сон. Я всегда видела яркие, цветные сны. При температуре обычно был бред. В ту ночь я увидела красивый теплый свет и незнакомую бабушку в платке с широкими скулами и синими глазами. Она погладила меня по голове и сказала:

– Чахлая ты, Наташка. Вот отказалась Лидка от нашего дара, теперь ты болеешь. Ну да ничё, дитятко. Мы тебя поздоровеем. Я теперь тебя не оставлю.

Было ли это мое детское духовное зрение? Покровительство бабки-ведуньи? Или же промысел Божий?

Через пару дней температура спала, у меня взяли анализ крови. Я написала дома полугодовую контрольную по математике и диктанты по русскому и украинскому языках в мамином прочтении. И хоть по другим предметам в табеле у меня стояли две буквы н/а (не аттестована), на второй год меня никто не оставил. Я вышла в школу после новогодних каникул.

У нас продолжается шабат. Время тянется, как тогда, когда я болела во втором классе. Но в этот раз я наслаждаюсь жизнью и не хочу, чтобы шабат заканчивался.

Я крашу губы яркой помадой и надеваю голубой пиджак. В сумку кладу кошелек. Это город, который никогда не спит, и кто знает, чего закончится трем феям ночью в Тель-Авиве. Мы сворачиваем с РеховАлленби на маленькую и шумную пешеходную улочку. Здесь мало русских, но много американцев. Они пьют пиво и громко ржут. Мы идем на бесплатный концерт, который дают музыканты возле кафешки с мороженым. На улице сидят люди, слушают музыку и едят мороженое. Я купаюсь в этих звуках, пока девчонки выбирают себе сладости. Мы садимся рядом на лавочке. Я достаю флягу с текилой. Мне невыносимо хорошо, даже когда тяжелая шоколадная капля стекает с мороженого мне на пиджак. На улице пела скрипка и рычал контрабас. Американцы прошли мимо нас со своим пивом. Шалом шабат! И полный восторг, несмотря на ноябрь!

До четвертого класса я никогда не была на море. Других детей старались как-то вывозить, если не каждое лето, то уж точно через год. Они собирались к концу августа, загоревшие и поздоровевшие, с бусами из ракушек, новыми впечатлениям и рассказами о шторме. Маме врачи тоже рекомендовали повезти меня на море из-за моих болячек. Каждый год мне то хотели вырывать гланды, то отменяли вырывание. Однако мамина скупость и убеждение, что можно прожить и без этих соблазнов и морей, отдаляли меня от моей заветной мечты.

Начиная с моих пяти лет и всю младшую школу мы ездили на базу отдыха. Располагалось чудо советской туристической индустрии в селе Пырново, на берегу тихой и задумчивой речки Десна. Вот сколько бы вы дали звезд этому курорту? На территории, отгороженной забором, в сосновом лесу трудящиеся отдыхали от завода. Столовка с характерным запахом, общественный туалет, засыпанный хлоркой,душевые, летний театр для досуга и пляж с беленьким песочком. "Взять домик в Пырноводске" – так это называлось. Вот есть в русском языке широкое понятие "дом", а есть – "домик". Это и была избушка-бытовка на сваях. Три ступеньки, малюсенькая прихожая, совмещенная с кухней, отделенная, как в селе, занавеской от спальни. Собственно, спальня – это девять квадратных метров семейного счастья. Кровати с металлической решеткой по периметру и окно в лес. Из удобств – плита на газовом баллоне и радио. Ну, и ведро под помои, кударазрешалось писать. И какать, если добежать до общественного туалета не выходило. В запасе были еще кусты, куда я регулярно присаживалась.

"Нас утро встречает прохладой!"– Пело радио.

Я всегда ждала лета, потому что начинались каникулы, – это честно. Но была еще одна причина. Летом я каким-то волшебным образом вставала по утрам с кровати с чувством необычайной легкости, как будто еще минута, и я взлечу. Природа продлила мне детство. Это чувство легкости я вкусила последний раз в 24 года. Прошло шесть месяцев, как я стала мамой, и это было последнее лето моего детства…

– Нас утро встречает прохладой! – Подпевает дедушка и сбрасывает с себя одеяло. – Вставай, Ната-батонэ!

Я натягиваю на себя кофту и бегу под кусты.

– Шторку закрывай – мухи налетят, – ворчит бабушка.

Мама со Славочкой в городе, и я наслаждаюсь одиночеством. В соседний домик заселилась хорошая еврейская семья. У них девочка Аллочка – моя ровесница. Аллочка ходит в музыкальную школу и играет на пианино. Слегка беременная мама и очень добрый папа с бородой. Да, прав классик, "все счастливые семьи счастливы одинаково". Я наблюдаю за ними по-детски бесхитростно и первый раз в жизни понимаю, что модель семьи может быть другой. Разной. Я немного завидую Алке. У нее хороший папа. А я своего боюсь. Так не должно быть.

"Нас утро встречает прохладой"… – Весело напеваю я. Бабуля кормит нас с дедулей сосисками с вермишелью, и я пулей переодеваюсь в купальник. Забегаю за Аллочкой. Она тоже готова.

– Ба, ну пошли уже на пляж! – Ною я, вернувшись в домик.

Спасательный круг царапает своим швом мне живот. Алка пританцовывает от нетерпения. И тут на дороге между сосен возникает фигура моей мамы со Славочкой в коляске. Говорят, есть детский гнев. В тот момент меня охватил именно он. "Да почему? – Крутится у меня в голове. – Почему они приехали сейчас, когда мы хотим идти на Десну?" Дальше я сделала немыслимое. После этого случая я избегала быть лидером или брать на себя ответственность. Пока не наступило мое время собирать камни.

Я схватила Аллу за руку, и мы побежали на речку. Сначала мы сбросили круги и прилегли на песок, чтобы понежиться. Мы взрослые, в конце-концов. Что хотим, то и делаем. А затем мы пошли купаться. Только еврейский ребенок надел на себя спасательный круг, а русскому – море по колено. Какой же я после этого еврей? Так, полукровка…

Сначала мы плескались у самого берега, а потом начали забираться поглубже. Брызгались и прыгали. Мимо нас проплыла моторная лодка, от которой пошла волна. Я почувствовала, как мое тельце подняла вода и раскачала в разные стороны. Я беспорядочно машу руками и ногами. Начинаю захлебываться. Запах водорослей и ракушек отвратительно входит в меня. Вода во рту и носу. Мозг на дне реки. Я отчаянно продолжаю барахтаться, тяну руки вверх и вдруг чувствую, как за них кто-то хватает меня и тащит из воды, где есть чем дышать, светит солнце и такой горячий песок. Я смотрю маме в глаза и понимаю, что она успела, несмотря на Славочку. Она кричит и хлещет меня по щекам, а потом отводит за руку в нашу бытовку.

Мы обедаем во дворе. Дедушка наливает всем, кроме меня и малого, водки.

– Мишигинэ (ненормальная), а не ребенок, – шептала в сторону бабушка.

Я сижу с поникшей головой. Мне страшно и стыдно.

После этого случая у меня появилась фобия. Нет, я обожаю плавать! Но вот опустить голову под воду меня не может заставить никто.

С тех пор, как мама со Славочкой приехали в Пырново, у нас поменялся распорядок дня. Кушать стали по часам, спать – тоже. Кроме того, брательнику надо было еще отдыхать после обеда, и мама ввела "тихий час" без всякого зазрения совести. Её поддержали Алкины родители, которым тоже надоели наши шумные игры. Поэтому после обеда нам выставлялись в тенёк две раскладушки рядом и выдавалась одна простынка на двоих.

Мы лежим с Алкой, укрытые с головой, в одних трусиках, и смотрим друг на друга. Солнечные лучи пробиваются сквозь белую простыню с черным штампом "База отдыха". Мы о чем-то шушукаемся и смеемся. И тут Алка спрашивает:

– А у тебя уже растут волосы тут?

Её загорелая ручка скользит по моему животу и залазит мне в трусы. Я съёживаюсь от неожиданности.