Читать книгу Жил-был коть… - Наталья Владимировна Ларкин - Страница 3

Сегодня мы летим в Тель-Авив на "детокс". Моей дочке исполнился двадцать один год. Вот оно, счастье! Вспоминаю свою двадцать первую весну. Я тогда так не радовалась, как мне хорошо сейчас. Мы сидим в полупустом самолете кипрских авиалиний. Это просто чародейство какое-то. Я жмурюсь. Меня встречает голубое небо и мягкое осеннее солнце Земли Обетованной. Велком ту двадцатое ноября!

В Бен-Гурионе мы съедаем по шарику мороженого и берем такси. Водитель говорит исключительно на иврите и не хочет возиться с тремя русскими девчонками. Ему все равно, возле какого дома нас высадить. Под конец он выдавил из себя по-русски "спасибо" и по-дружески недодал нам сдачу в десять шекелей.

Вот она, РеховАлленби, центральная улица Тель-Авива, названная в честь британского фельдмаршала. Фактически это дорога к морю. Практически мы поселились в сером доме с огромными окнами в стиле баухаус. Шикарный вид снаружи, массивный холл с лифтом. На этажах – настоящая еврейская лаконичность. Длинный коридор, как в советских гостинках, заставленный всяким хламом. Под дверями соседей на коврике развалился старый жирный кот.

– Шалом, дружище! – Поздоровалась я с ним. – Ему лет двадцать, а то и больше. Твой ровесник, Машка, небось еще Одессу-маму помнит.

Рыжая котяра выпустила когти и сверкнула на меня глазами.

Квартира на грани фантастики! Но это с сарказмом, конечно. Нормальненько выглядит только общее пространство. А спальни – это, с позволения сказать, норы. И если у нас с Машкой комнатка более-менее – двуспальная кровать помещается, то у Аньки спальня – просто конура. Еще и с присвистом. В стене выдолблена здоровая дыра, и когда жильцы спешат утром на работу, то Аня слышит голоса из третьего измерения. Зато дверь в ее шестиметровую комнату закрывается на замок с засовами по периметру. Такой себе "Форт-Нокс" посреди РеховАлленби.

Через десять минут мы уже сидим на пляже. Мои ноги проваливаются в нежный, слегка хрустящий крохмалистый песочек. Я подымаю голову вверх и вижу клин перелетных птиц. Тушки то ли цапель, то ли журавлей-эмигрантов направляются в Африку. Они ловят воздушные потоки и постоянно меняют угол клина.

– Зимовать летите? – Спрашиваю якак бы у птиц и отхлебываю вино из термоса. – А у нас двадцатое ноября! В Киеве мокрый снег…

– Не надо про Киев, – качает головой Анька.

– У меня шикарный день рождения, – говорит Машка. – Через час в ресторан пойдем.

Слева от нас древний Яффо. На него указывает маяк. Небо светится, как китайский фарфор сквозь солнце. Розовые, фрезовые, эмалевые, аметистовые и нежно-голубые разводы пляшут по горизонту. Я смотрю на всё это роскошество, отхлебываю еще вина и продолжаю вспоминать…

Весной 1965 года семья моей мамы переехала на новую квартиру. Три комнаты, водопровод, газовая плита, отопление. С соседями делили только лестничную клетку. Жили по привычке дружно, как в коммуналке. Не хватало бесконечных палисадников и цветов на клумбах. А деревья на Владимирской росли с такими густыми кронами, что можно было всегда без зонтика добежать домой, когда начинался дождь. Новый дом располагался в промзоне, и до центра шел трамвай.

Мама закончила школу, но провалила экзамены в институт и пошла работать на киевский завод "Квант". Со школьными друзьями быстро потеряла связь. В их выпускном классе было тринадцать медалистов, которые поступили в институты, а один умный еврей – даже в МФТИ имени Баумана. Остальные растворились в быстро строящейся и растущей столице Советской Украины.

Замуж мама вышла по советским меркам поздно. Через год молодые собрались отдыхать в Крым. Уехали вдвоем, а вернулись, как говорится, "втроем". Мама забеременела мной. Новоиспеченной теще зять не нравился, в какой-то момент она была даже против свадьбы. И беременность дочери ненадолго примирила два поколения на Гарматной-стрит.

Истёк 1974 год. В ведро с песком, как обычно, поставили живую ёлку. Дождик, огоньки, флажки и, конечно, старые послевоенные игрушки. Каждый свой уже осознанный новый год я вглядывалась в этих помутневших снеговичков, клоунов, балерин и даже в кукурузные початки, и пыталась прочитать историю своей семьи, своей страны.

Ждали выступления Брежнева. Но так случилось, что его эстафету аж до 1979 года перенял телеведущий Игорь Кириллов. Генсек болел. С экрана на всех бодро смотрел человек, которому доверили зачитывать слова лидера советского народа.

Куранты на Спасской башне пробили двенадцать. Мама чокнулась со всеми бокалом с компотом и ушла спать. В эту ночь ей снились кошмары, будто она теряет ребенка.

Наступил 1975 год. В мире напряженная политическая обстановка. Началась война во Вьетнаме. Колонии Великобритании и Франции обрели независимость. Лаос и Камбоджа стали на путь социализма. В Советском Союзе в 1975 году на телеэкранах появилась интеллектуальная игра "Что? Где? Когда?" и детский киножурнал "Ералаш". Наш космический корабль состыковался с американским. Получился знаменитый Союз-Аполлон. Лев Лещенко исполнил песню "День Победы". На прилавках магазинов начали пропадать шоколадные конфеты.

Март месяц в 1975 году выдался аномально жарким. Маму увезли рожать в больницу в центре Киева, где принимали жен партийных работников. Или простых смертных, но по договоренности и за деньги. Как потом иронично заметил мой папа: "Рожали тебя по блату". В чем состоял блат, я так и не поняла.

Как только увезли маму, у бабушки потемнело в глазах. Она быстро собрала дорожную сумку и исчезла неизвестно куда.

Вечером дедушка позвал на партию в преферанс наших соседей по лестничной клетке Льва Зямовича и его сына Сашку. Вчетвером с моим папой они расписывали пулю и пили за здоровье моей мамы и еще не рожденного младенца.

У мамы началось кровотечение. Поскольку ее роды были по знакомству, добрые волхвы в белых халатах предложили ей два варианта:

– Или мы сейчас вас быстренько прокесарим, или достанем ребенка по частям.

– Боже мой! – Кричала от ужаса и боли мама. – Да режьте уже меня, дайте ребенку жизнь!

Утром папа позвонил из телефона-автомата в больницу и узнал, что мама родила дочь.

Через две недели в дом вернулась бабушка. С гусем. В смысле, с тушкой гуся. Родственникам сказала, что ездила в Житомир по профсоюзной путевке. А на следующий день нас с мамой привезли из роддома. Бабушка долго плевалась по углам, чтобы не сглазить это поганое и чахлое дитё. У меня торчали в разные стороны черные волосы и топорщились длинные ногти на курьих пальчиках. В те времена младенцев упаковывали в пеленки, как будто в гипс закатывали. Ноги – прямо, руки – по швам. На голове чепчик с завязками.

Еще через несколько дней моя бабушка застала маму в слезах. Она молча показала ей на мое тельце, усыпанное язвами. Я кричала от боли и температуры. Оказалось, что в образцово-показательном роддоме для партийных работников мне занесли стафилококк.

Через месяц скитаний по больницам маму с умирающим младенцем выпустили домой. Кто-то из сердобольных медсестер вложил маме в карман кофты бумажку.

– Это адрес бабки. Вам здесь никто не поможет.

Молоко у мамы давно пропало. Вскармливали меня с молочной кухни. Мама уехала к народной целительнице, когда я перестала есть. Бабка усмехнулась и сказала:

– Гарнотобипороблено.

Она выкатала маме яйцо, почерневшее от порчи. Затем дала ей травы, рассказала, как их заваривать, когда их мне давать и что говорить при этом.

– Выживэ твоя дивчинка. Вона сильна. Вирышь?

– Верую! – Произнесла мама.

"Верую…"– Шептала она, обтирая мои язвы отваром.

"Верую…"– Тихонько напевала она, смешивая травы с молоком, чтобы накормить меня.

Так прошел мой первый год.