Читать книгу Алая буква - Натаниель Готорн - Страница 7

После возвращения в тюрьму Эстер Прин впала в такое возбуждение, что ее нельзя было ни на минуту оставить без присмотра, иначе она могла покончить с собой или, в приступе безумия, сотворить что-нибудь с несчастным младенцем. Когда же тюремщик Брэкет заметил, что день клонится к ночи, а Эстер по-прежнему не внемлет ни уговорам, ни угрозам, он счел самым разумным позвать к ней врача. Врач этот, по его словам, был сведущ не только в известных добрым христианам лекарских науках, но знал также и то, чему научили его индейцы по части целебных трав и кореньев.

Врачебная помощь действительно требовалась, и не столько Эстер, сколько ее малышу, которому, казалось, с материнским молоком передались смятение, ужас и отчаяние, охватившие душу матери. Младенец корчился от болей, словно его тельце приняло в себя все страдания, пережитые в этот день Эстер Прин.

Вскоре вслед за тюремщиком в сумрачную камеру вошел не городской врач, а тот самый человек с необычной внешностью, чье присутствие в толпе так поразило носительницу алой буквы. Колониальные власти поместили его в тюрьму не по подозрению в каком-нибудь злодеянии, а потому, что такая мера облегчала им переговоры с индейскими вождями о выкупе. Назвался он Роджером Чиллингуортом. Впустив его, Брэкет с минуту помедлил, удивленный тишиной, сразу же воцарившейся там. Младенец умолк, а Эстер словно онемела.

– Прошу тебя, приятель, оставь меня наедине с больной, – сказал врач. – Поверь, я очень быстро верну миссис Прин спокойствие, и ручаюсь, что в дальнейшем она будет исполнять любые приказания гораздо охотнее, чем до сих пор.

– Что ж, – ответил Брэкет, – если вашей милости это удастся, я буду считать, что вы и в самом деле искуснейший лекарь. В эту женщину словно нечистый дух вселился. Еще немного – и, клянусь, мне пришлось бы взяться за плеть!

Незнакомец переступил порог камеры с хладнокровием, присущим людям врачебной профессии. Оно не изменило ему и после того, как тюремщик удалился, оставив его наедине с женщиной, несомненно связанной с ним прочными узами. Именно об этом говорил тот пристальный и взволнованный взгляд, который в то утро она устремляла на него поверх голов теснившихся на площади людей.

Прежде всего врач занялся ребенком, ибо лежавшая на кровати девочка снова заплакала, захлебываясь и синея. Поэтому сперва необходимо было ее успокоить, а уж потом думать обо всем остальном. Внимательно осмотрев ее, незнакомец достал изпод плаща и расстегнул объемистую кожаную сумку, где хранились какие-то лекарства. Одно из них он размешал в кружке с водой.

– Прежние занятия алхимией, – заметил он, – и год жизни среди народа, хорошо осведомленного в целебных свойствах диких трав, сделали меня более знающим медиком, чем многие из тех, кто хвалится званием врачей. Подойди сюда, женщина! Ребенок твой, а не мой, поэтому ты сама должна дать ему лекарство.

Не спуская с мужчины испуганного взгляда, Эстер оттолкнула протянутую им кружку.

– Ты хочешь отомстить невинному младенцу? – прошептала она.

– Глупая женщина! – холодно ответил он. – Зачем мне вредить жалкому незаконнорожденному младенцу? Лекарство целительно, и будь ребенок моим, я не мог бы дать ему ничего лучшего.

Эстер, почти утратившая способность здраво рассуждать, все еще колебалась, тогда он сам взял ребенка на руки и по капле влил ему в рот лекарство. Оно вскоре подействовало, полностью оправдав слова врача. Малышка замолчала, судорожные подергивания ее ручек и ножек прекратились, и вскоре она погрузилась в глубокий, освежающий сон. После этого врач – он по праву мог так себя называть – занялся матерью. Спокойно и внимательно сосчитал он ее пульс, заглянул в глаза, – и от этого хорошо знакомого взгляда, сейчас столь холодного и непроницаемого, ее сердце невольно сжалось. Наконец, удовлетворенный осмотром, он принялся готовить новое лекарство.

– Я не знаю панацеи от всех недугов и напастей, – промолвил он, – но у дикарей я перенял множество новых средств, и вот одно из них. Секрет этого состава мне открыл один индеец в благодарность за то, что я поделился с ним рецептами, известными еще со времен Парацельса. Выпей безбоязненно! Разумеется, чистая совесть успокоила бы тебя лучше, но у меня ее нет для тебя. Это лекарство смирит бушующий в тебе хаос чувств, как масло смиряет морские волны.

Он протянул Эстер кружку, и та взяла ее, глядя в глаза врача долгим проникновенным взглядом, не столько испуганным, сколько недоуменным и вопрошающим. Потом она взглянула на задремавшую девочку.

– Я думала о смерти, звала ее, я даже молилась бы о ней, если б такой, как я, пристало молиться. И все-таки, если в этом снадобье – смерть, подумай хорошенько, прежде чем я его выпью. Видишь – я уже поднесла ее к губам!

– Пей без колебаний! – по-прежнему невозмутимо ответил мужчина. – Неужели ты так плохо знаешь меня, Эстер Прин? Разве я способен руководствоваться столь мелочными намерениями? Если б даже я и вынашивал план мести, то разве не лучшей местью было бы оставить тебя в живых – чтобы этот жгучий позор продолжал пылать у тебя на груди?

Он дотронулся сухим пальцем до алой буквы, и она опалила Эстер, словно внезапно раскалилась докрасна. Заметив невольное движение женщины, он улыбнулся.

– Живи же, и пусть твой приговор всегда будет написан на тебе, пусть его читают мужчины и женщины, пусть читает тот, кого ты называла своим супругом, пусть читает и вот этот ребенок! И чтобы ты имела силы жить, прими мое лекарство!

Больше не возражая и не медля, Эстер выпила снадобье и, повинуясь жесту врача, присела на край кровати, где спала девочка, тогда как он придвинул себе единственный стул. При виде этих приготовлений она вздрогнула, ибо поняла, что, исполнив долг человеколюбия и облегчив ее физические страдания, сейчас он обратится к ней как человек, которого она смертельно оскорбила.

– Эстер, – начал он, – я не буду спрашивать тебя, как и почему ты скатилась в эту пропасть, вернее, взошла на позорный эшафот, где я тебя и увидел. Причину легко установить. Она – в моем безумии и в твоей слабости. Стоило ли мне, книжному червю, человеку мысли, достигшему преклонных лет и отдавшему лучшие годы ненасытной жажде познания, притязать на твою молодость и красоту? Как мог я, калека от рождения, льстить себе надеждой, что духовные богатства скроют от глаз юной девушки телесное уродство! Меня считают умудренным и опытным человеком. Но если бы мудрецы были проницательны в собственных делах, я мог бы все это предвидеть с самого начала. Выйдя из бесконечных лесов и вступив в этот населенный христианами поселок, я заранее знал бы, что глаза мои первым делом увидят тебя, Эстер Прин, выставленную на всеобщее поругание. Нет: уже в ту минуту, когда мы, венчанные супруги, спускались по церковным ступеням, я мог бы различить зловещий огонь алой буквы, пылающий в конце нашего пути.

– Ты знаешь, что я была честна с тобой, – сказала Эстер, ощутив невыносимую боль от этого хладнокровного удара. – Я не любила тебя и не притворялась любящей.

– Твоя правда, – отозвался он. – Я был безумцем, и признаю это. Но до встречи с тобой жизнь моя не имела цели. Мир был таким безрадостным! В моем сердце хватило бы места для многих друзей, но там царили холод и одиночество, не горел огонь домашнего очага. Я стремился разжечь его! И хотя я стар и уродлив, мне не казалось безумием мечтать о том, что и меня где-то ждет простое человеческое счастье, доступное всем остальным. И я принял тебя в свое сердце, Эстер, в самый сокровенный его уголок, и старался согреть тебя тем теплом, которое ты сама и породила.

– Я причинила тебе много зла, – прошептала Эстер.

– Мы оба причинили друг другу зло, – продолжал он. – И я первым начал это, когда вовлек твою цветущую юность в противоестественный союз с моим увяданием. Поэтому, как человек, который всю жизнь не впустую думал и размышлял, я не хочу мести. Мы с тобой в расчете. Но, Эстер, на свете живет человек, который причинил зло нам обоим. Кто он?

– Не спрашивай об этом! – твердо глядя ему в глаза, ответила женщина. – Этого ты никогда не узнаешь.

– Ты сказала – никогда? – повторил он, мрачно и самоуверенно улыбнувшись. – Поверь, Эстер, в окружающем нас мире, как и в области мысли, почти не существует вещей, непостижимых для человека, безраздельно посвятившего себя их раскрытию. Ты можешь сохранить свою тайну от назойливого любопытства толпы. Ты можешь не выдать ее пасторам и судьям, как поступила сегодня, когда они пытались вырвать ее из твоего сердца, чтобы поставить твоего любовника рядом с тобой у позорного столба. Но когда тебя спрашиваю я, мной владеют совсем иные чувства. Я буду искать этого человека, как искал истину в книгах. Я почувствую его присутствие, ибо мы с ним крепко связаны. Я увижу, как он затрепещет, и сам внезапно и невольно содрогнусь. Рано или поздно, но он окажется в моих руках!

Глаза ученого, устремленные на Эстер, горели таким огнем, что она испуганно прижала руки к груди. Что, если этот человек способен прочитать то, что хранилось в ее сердце?

– Ты не хочешь открыть его имя? Это не имеет значения, – заключил он так уверенно, словно провидение было с ним заодно. – Он не носит, как ты, знак бесчестья на одежде, но я сразу же увижу этот знак в его сердце. Однако тебе не надо бояться за него. Я не намерен становиться между ним и той карой, которую пошлет ему небо, как не намерен передавать его в руки человеческого правосудия. Не думай также, что я предприму что-либо против его жизни или чести, если, как я полагаю, это человек с незапятнанным именем. Пусть живет! Пусть, если сумеет, пользуется всеми благами и почестями! Все равно он будет в моих руках!

– Твои поступки с виду милосердны, – проговорила испуганная и потрясенная Эстер, – но, судя по твоим словам, ты беспощаден.

– Женщина, от тебя, от той, что некогда была моей женой, мне нужно лишь одно, – продолжал ученый. – Тебе удалось сохранить в тайне имя своего любовника, сохрани же в тайне и мое имя! В этих краях никто меня не знает. Не проговорись ни единой живой душе, что ты когда-то звала меня мужем! Здесь, на этой глухой окраине земли, я раскину свой шатер, потому что здесь живут женщина, мужчина и ребенок, с которыми я неразрывно связан. Не имеет значения, хороша эта связь или плоха, ненависть или любовь лежат в ее основе. Ты моя, Эстер Прин, и все, кто связан с тобой, связаны и со мной. Мой дом – там, где живешь ты и где живет он. Но я требую молчания!..

– Зачем это тебе? – спросила Эстер, испытывая смутное отвращение к подобному сговору. – Почему ты не хочешь открыто назвать свое имя и отречься от меня?

– Может, потому, – ответил он, – что не желаю пережить то бесчестье, которое ждет обманутых мужей. А может, и по другим причинам. С тебя довольно и того, что я решил жить и умереть, не раскрывая своего имени. Пусть все решат, что твой муж умер. Ни словом, ни знаком, ни взглядом не выдай, что ты знакома со мной. А больше всего бойся выдать эту тайну человеку, с которым согрешила. Берегись: его честь, положение, сама жизнь будут всецело в моей власти!

– Хорошо, вместе с его тайной я сохраню и твою, – наконец медленно проговорила Эстер.

– Поклянись! – потребовал он. И она поклялась.

– А теперь, миссис Прин, – сказал Роджер Чиллингуорт – именно так мы будем в дальнейшем называть этого человека, – я оставляю тебя наедине с твоим ребенком и алой буквой. Но скажи, Эстер, разве ты приговорена носить этот знак и ночью? Ты не боишься страшных и отвратительных сновидений?

– Зачем ты насмехаешься надо мной? – спросила Эстер, испуганная выражением его глаз. – Может, ты – тот самый, кто бродит по ночам в чащах вокруг наших жилищ? Неужели ты заставил меня заключить адский договор, который погубит мою душу?

– Не твою, Эстер! – При этих словах мужчина снова улыбнулся. – О, нет, не твою!..