Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй - Нелли Шульман - Страница 2

Индейку запаковали в нарочито грубую оберточную бумагу и перевязали искусно разлохмаченной бечевкой. На сургуче печатей раскидывал крылья ворон, к птице прилагалась карточка:

– Порода черный норфолк, выращена на ферме «Золотой Ворон», вес десять фунтов… – Марта щелкнула ножницами:

– Это Сюзанна, то есть миссис Берри. У нее отличная деловая хватка. Она не только кондитер, но и бизнесмен, если выражаться по-американски… – на скромной кухне домика Мэдисонов в Сент-Джонс-Вуде бубнило радио. Вера, подпоясавшись фартуком, разделывала курицу:

– Индейку положим в рефрижератор, – заметила Марта, – пойдешь к Кларе и Джованни на праздник не с пустыми руками, а сейчас приготовим курицу по-черкесски, или сациви, как говорят в СССР… – Вера вытерла руки:

– Это грузинское блюдо, – педантично сказала Моль, – то есть название соуса, как, например, голландский соус… – Марта пообещала:

– Его тоже сделаем, для лосося… – она прислушалась к радио:

– Кения сегодня становится независимой… – миссис Мэдисон взяла пакет грецких орехов:

– Через неделю Занзибар пойдет тем же путем, – заметила она, – что, новостей из Африки пока нет… – пучок бронзовых волос качнулся. Марта вздохнула: «Нет».

Механик сидел в Эс-Сувейре, ожидая свою Тату:

– Он, наверное, сам не рад, что отпустил ее в Сахару, – хмыкнула Марта, – неизвестно, когда туареги пересекут пустыню. Но так было надежнее, чем отправлять ее одну через страну, кишащую бандитами… – в Аккру месье Ламберу больше хода не было, но, судя по всему, беглые нацисты тоже покинули Гану:

– Шуман исчез в неизвестном направлении, подхватив Сэма… – Марта отвела взгляд от эмблемы «Золотого Ворона», – Берри крепятся, но Сэм единственный сын… – она поехала в Плимут неделю назад, после возвращения из Америки.

В госпитале Уолтера Рида, при выписке, Марте велели вести спокойный образ жизни:

– Я бы вас подержал здесь до Рождества, – сочно заметил лечащий врач, – хотя вы из палаты устроили офис… – он шлепнул печать на историю болезни. Марта краем глаза прочла:

– Засекречено. Совсем как у бабушки Марты, когда она заслонила собой Линкольна. Сведения о ней хранятся в сейфах секретной службы, моя папка ляжет рядом… – Руби упорно молчал. Марта понимала, что от выкормыша мафии не стоит ждать откровенности:

– Паук его так напугал, что он собственной тени боится. Наверняка, представился ему посланцем мафии, обещал, что до Руби дотянутся и в тюрьме, если он начнет болтать… – Марта не сразу поняла, о чем ее спрашивает врач:

– Никакого напряжения, – пообещала она, – Рождество я проведу в кругу семьи и вообще у меня сидячая работа… – о том, что она собирается делать после праздника, Марта не распространялась:

– О миссии знают только те люди, которым положено это знать, – успокоила себя она, – кроме сбежавшего Филби, у нас больше нет предателей…

Младшие дети считали, что она едет в очередную командировку:

– Леон проследит за ящиком мистера Миллса, – заметил Волк, – и перешлет письма в Лондон. Даже если беглые нацисты пустят хвост за Циммерманом, опасности нет. В конце концов, он бывший клиент Миллса, его приятель… – Марта поцеловала белокурый, в едва заметной седине, висок:

– Ты только будь осторожен, милый… – Волк аккуратно провел пальцем по свежему шву между ее ребер:

– Я тебе то же самое могу сказать, особенно учитывая будущую миссию… – Марта приподнялась на локте:

– Мы даже Густи не собираемся задействовать. Пешком переходим границу… – они решили отказаться от парашютов, – двигаемся в Москву, находим девчонок Эмиля и Павла, узнаем, что случилось с остальными… – Волк помолчал:

– Здесь забот хватит на пять миссий, милая… – Марта уверила его:

– Обещаю, что к Пасхе мы окажемся дома… – Вера стучала пестиком. Марта вспоминала грустный голос Сюзанны Берри:

– Дедушка, – женщина помолчала, – каждый день ходит на залив, якобы прогуляться. Он почему-то думает, что Сэм вернется именно морем… – Сюзанна подсунула Марте тарелку:

– Ешь мильфей. В Лондоне такого не найдешь, пока я там кондитерскую не открывала… – женщина коротко улыбнулась, – Ворон, гостя у нас, уничтожал по три десерта в день… – юный баронет привез сувениры из Хьюстона для авиационного музея старика Берри:

– Луиза тоже их навещает на каникулах, когда приезжает в Плимут… – Марта курила у раскрытого окна, – но понятно, что, пока Сэм не окажется дома, они себе места не найдут… – потушив сигарету, она нарочито бодро сказала:

– Правильно, что вы елку не наряжаете. У Клары и Джованни большое дерево из Норвегии… – Инге и Сабина проводили зиму в институте Бора, под Копенгагеном, – детей ждут подарки… – Клара сразу согласилась присмотреть за Чарли и Эмили:

– Адель с ними повозится, – пообещала миссис ди Амальфи, – и Лаура приедет домой на рождественские каникулы. Пауль у нас вообще самая лучшая нянька… – на потертом ковре в гостиной Мэдисонов валялись искусно выточенные Паулем игрушки. На деревянных рельсах стояли разноцветные, веселые вагончики. Сабина, как по секрету сказала Клара, шила полный гардероб для кукол Эмили:

– Ей три года, а Чарли четыре… – Марта взглянула на подернутые сединой волосы женщины, – а самой Вере за сорок… – она неожиданно обняла женщину:

– Вера, – Марта помолчала, – может быть, не стоит тебе ехать… – миссис Мэдисон аккуратно толкла орехи в мраморной ступке:

– Я хочу посмотреть в лицо убийце моего мужа, – спокойно ответила Моль, – как я смотрела в лицо убийце моего сына, прежде чем привести в исполнение его приговор… – серые глаза твердо взглянули на Марту:

– Я решила и будет так. Русского я не знаю, но я не стану вам обузой… – Марта погладила ее по плечу:

– Не станешь. Но насчет глаз, вряд ли мы увидим Кепку. Его скорее всего не пускают гулять по Москве. И Паука нам лучше не встречать, – Марта прислушалась к шуму в палисаднике, – не забывай, и тебя, и меня и нашего, – женщина усмехнулась, – сына и племянника, могут знать в Москве… – Вера вздернула бровь:

– Мои снимки Филби мог утащить в СССР, но ты работаешь на засекреченном этаже, а его светлость… – Вера была церемонна, – тогда еще учился в школе… – Марта пробормотала:

– Береженого Бог бережет… – она вспомнила, что Пауль не расстается со свадебным журналом:

– У Клары много таких изданий, она модный декоратор. Пауль показывал фото разных девиц в роскошных платьях и настаивал, что надо остерегаться какой-то невесты… – Марта пожала плечами, – наверное, опять постановка, только телевизионная… – Пауля было не оторвать от детских передач. Дверь в передней стукнула. Марта сняла фартук:

– Приехали, сейчас потребуют чай, затем ужин, – наследный герцог водил Чарли и Эмили в Британский музей.

– Дядя Джованни им показывал галерею Кроу. Хорошо, что так, пусть дети к нему привыкнут… – Маленький Джон всунул светловолосую голову на кухню:

– Снег пошел, – весело сообщил юноша, – может быть, нас ждет белое Рождество… – он помахал коричневым пакетом, – и я привез наши новые документы.

– После чая всем займемся, – Марта забрала у него конверт, – мойте руки и пора за стол.

Не желая ездить на отцовских машинах, Маленький Джон купил себе скромный Mini. Лимузин герцога и его спортивный автомобиль по распоряжению Джона отправили в подземный гараж на Ганновер-сквер. Дворники Mini возили по ветровому стеклу серую кашу растаявшего снега:

– Словно я жду его возвращения, – Джон затянулся сигаретой, – но ведь так оно и есть… И Полина ждет, только она не говорит ничего открыто… – сестра держала в спальне на Ганновер-сквер довоенную фотографию отца:

– Он там мой ровесник, – понял юноша, – снимок сделали в тридцать третьем году. Папа тогда учился в Кембридже с покойным дядей Питером, потом он поехал в Германию, где встретил отца Теодора-Генриха… – о кузене, после его выходов в эфир из восставшего Новочеркасска, ничего слышно не было:

– Мария, дочь дяди Максима, тоже пропала… – Джон скосил глаза на конверт, лежащий на пассажирском сиденье, – но мы хотя бы знаем, что живы дочери дяди Эмиля, что жив Павел Юдин… – до отъезда тети Марты в Америку он предлагал женщине отправиться на поиски господина Ритберга фон Теттау:

– Даже не думай, – отрезала тетя Марта, – в твоем возрасте не создать правдоподобной легенды, ты не можешь быть беглым нацистом… – Джон пожал плечами:

– Я могу быть сыном беглого нациста. В конце концов, тетя Марта… – юноша тяжело вздохнул, – рядом с Ритбергом, то есть Максимилианом, обретается мой брат… – об Адольфе не знала даже Полина. Джону было стыдно за такого родственника:

– Если бы я с ним мог поговорить, – заметил Джон тете, – я уверен, что все повернулось бы по-другому… – тетя скептически хмыкнула:

– В Марокко он сообщил о тебе Рауффу, а Рауфф ударил тебя кастетом по голове. Адольфу на тебя наплевать, – она слегка пожала руку юноши, – у него воспитание Макса, а это… – недовольно покрутив головой, женщина добавила:

– Ты похож на отца, как две капли воды. Максимилиан сразу поймет, кто ты такой… – выкинув сигарету в окошко, Джон ухмыльнулся:

– В СССР тоже могут понять, но насчет СССР тетя Марта со мной спорить не решилась. В конце концов, мой долг узнать, что стало с отцом… – глядя в зеркальце Mini, он пригладил светлые, немного влажные от непогоды волосы:

– Ян Вальд, восемнадцати лет, сын Марты Вальд, племянник Веры Вальд… – их сделали поволжскими немцами:

– Я родился в Казахстане, осенью сорок пятого года. Мой отец скончался, когда я был младенцем, я его не знал… – повторял Джон, – моя мать повар, моя тетя Вера, глухонемая, швея. Я закончил школу и профессиональное училище, я автомеханик, комсомолец… – с осени он занимался языком по несколько часов в день:

– Мы едем на великие стройки Сибири… – Вальдов снабдили всеми необходимыми бумагами, – но по дороге осматриваем достопримечательности Москвы… – тетя Марта хотела найти кого-то из старых подельников дяди Максима:

– У папы были надежные адреса, – подумал Маленький Джон, – если он выжил, он мог отыскать этих людей… – он надеялся, что все именно так и случилось:

– Может быть, папа даже столкнулся где-то с Теодором-Генрихом… – рука юноши потянулась к конверту с израильскими марками. Он повертел письмо:

– Больнее, чем было, не будет, но я хочу еще раз на нее посмотреть… – конверт Маленький Джон подхватил у тети Клары и дяди Джованни под предлогом интереса к фотографиям археологических раскопок рядом с Кирьят Анавим. Кузен Аарон Майер и Тиква отправились, как выражалась тетя Клара, на зимовку:

– Они навестили Мон-Сен-Мартен, заглянули в Рим к Лауре, а теперь обосновались в Тель-Авиве… – кузен ассистировал главному режиссеру «Габимы». Тиква снималась в чуть ли не первом израильском фильме, «Салах Шабати»:

– Лента об иммигрантах из Северной Африки, Тиква играет девушку, живущую во временном палаточном лагере… – Джон взялся за яркие снимки, – это из города, из кибуца…

Дядя Авраам, действительно, как сказала тетя Клара, помолодел. Профессор Судаков обнимал за плечи двоих долговязых парней и черноволосую девицу в почти несуществующих шортах:

– Наши три мушкетера, Моше, Джеки и Яаков, – писал дядя, – парни собираются в авиацию, по стопам Эмиля, а Джеки мечтает о разведке, учитывая, что Фриде все-таки удалось туда пробиться… – сердце Джона отчаянно стукнуло, как и всякий раз, когда он слышал или читал имя кузины:

– Иосиф приезжает к нам почти каждый шабат, – продолжал дядя, – но по понятным причинам, не попадает в кадр. У Шмуэля все хорошо, он посылает нам африканские сувениры. Фрида с Эмилем решили поставить хупу через четыре года. Она к тому времени закончит университет, Эмиль получит офицерское звание… – кузина с женихом держались за руки. Рыжие волосы падали на худую спину, в армейском хаки, запыленная юбка, тоже защитного цвета, приоткрывала острые коленки. Джон видел облупившийся алый лак, на так знакомых ему пальцах:

– В пещере я стоял на коленях, целовал ее ноги… – он закусил губу, – я ее помню всю, до последней веснушки. Она была сладкая, словно сахар, она… – со злостью отбросив письмо, юноша завел машину:

– Она тебе ясно все сказала. Ты был развлечением, ты ей не нужен. Слезай с дохлой лошади, граф Хантингтон…

Сент-Джонс-Вуд забил плотный поток предрождественских покупателей центральных магазинов. Безуспешно посигналив, Джон отпил из фляги врученного ему тетей Верой кофе:

– На дорожку, милый племянник, – улыбнулась женщина, – мы с миссис Мартой поработаем, раз дети угомонились… – Чарли и Эмили прикорнули на продавленном диване:

– Тетя Вера, то есть миссис Вера, получает пенсию за мистера Джеймса, – пришло в голову Джону, – но ведь она не работает, с двумя малышами. Она консультирует, а это не большие деньги. Видно, что им трудно приходится… – тетя Марта велела ему ехать на Ганновер-сквер:

– Сегодня возвращаются Ворон с Максимом, – напомнила ему женщина, – Волк обещал постные щи и пироги с рыбой… – Джон подумал о заманчиво румяной корочке пирога:

– Сациви тоже был очень вкусный… – пробка, наконец, рассеялась, – и вообще, хватит страдать, товарищ Вальд, на ней свет клином не сошелся. В Лондоне есть Луиза Бромли… – он вспомнил, что кузен Питер охраняет Луизу лучше Банка Англии:

– К ней и не подойти, – недовольно подумал юноша, – но Питеру ничего не светит. Ясно, что Луиза ждет возвращения Сэма. У Питера шансов мало, впрочем, как и у меня. Лаура почти монахиня, а подружки Полины еще девчонки. Жаль, что я не попросил Тикву познакомить меня с какой-нибудь ее соученицей. Ворон, кажется, так сделал и теперь расхаживает с довольной рожей… – Джон прибавил газу, – но в Москве тоже есть девушки. Например, дочки дяди Эмиля. Если они похожи на тетю Розу, они королевы красоты, как теперь говорят… – насвистывая себе под нос:

– Someone to love, somebody new… – Джон погнал машину на Ганновер-сквер.

Лампа под зеленым абажуром бросала мягкий отсвет на безукоризненное сукно стола, на начищенный серебряный прибор для письма. В подножие вещицы врезали золоченую табличку: «Мистеру Питеру Кроу, эсквайру, по случаю его юбилея, от совета директоров компании «К и К». Насколько знал Питер, его покойный отец не пользовался прибором:

– В восемнадцать лет он разгуливал по Кембриджу в черной рубашке штурмовиков Мосли, – смешливо говорила мать, – потом уехал в Германию, потом началась война… И вообще он предпочитал печатать на машинке или писать паркером… – рядом с блокнотом Питера, в крокодиловой обложке, с таким же, как на приборе, тиснением, тоже лежала автоматическая ручка.

Его будущий кабинет содержали в полном порядке. Террасу, выходящую на Темзу, закрыли на зиму, оливы в кадках укутали холстом. В камине горели кедровые дрова, на стене блестели рамки королевских патентов и свидетельств об изобретениях. Подросток часто заглядывал в офис «К и К», по соседству с церковью святой Елены:

– Я даже уроки здесь делаю, – хмыкнул Питер, – хотя из дома почти все разъехались, но Ник и Полина еще те трещотки. С ними не сосредоточишься, а в конторе тишина. Жаль только, что собаку сюда не привести… – Шелти почти всегда выгуливал Питер, поднимавшийся до рассвета. Он любил утренние часы, когда дом еще спал:

– Остальные ленивцы, валяются в постелях, пока могут, но Максим тоже ранняя пташка… – братья привыкли готовить завтрак вместе и вместе выпивать первую чашку кофе, – хорошо, что он сегодня приезжает из Кембриджа… – Питер скучал по старшему брату:

– С ним будет Ворон, – подросток усмехнулся, – но тот дома не сидит. Он пропадает в клубах и на танцульках… – баронету никто не давал его пятнадцати лет:

– Ворон выглядит на восемнадцать, и он куда угодно просочится, у него язык без костей… – сам Питер такими развлечениями не интересовался:

– Мне надо закончить школу, получить в управление компанию, поступить в Кембридж… – учиться он собирался почти заочно, – и сделать предложение Луизе… – Питер в прошлом году признался матери, что хочет пойти на производство:

– Оператором на химический завод, наладчиком, сборщиком, – он улыбнулся, – мне надо знать весь процесс от начала и до конца. Я буду одновременно учиться и работать, не волнуйся, а потом пересяду за конторку, к юристам и экономистам… – он почесал кончиком паркера хорошо подстриженный каштановый висок:

– Луиза останется в университете, – вздохнул подросток, – она не согласится уйти из Кембриджа и поехать со мной на север. Но и не надо, в конце концов, у нее есть обязанности перед их компанией, то есть юридической фирмой…

Питер аккуратно расчертил лист блокнота на две колонки, снабдив их плюсом и минусом. Минус был единственным, но жирным. После их с Луизой свадьбы семье пришлось бы поменять юридическую контору:

– «К и К» тоже надо переводить в другую фирму, – недовольно покрутил головой Питер, – это большие расходы. Таких скидок, как Бромли, нам никто не даст, они чуть ли не три века нас обслуживают… – ручка заколебалась над блокнотом, – а теперь все придется менять из-за моей прихоти, то есть чувства… – он вспомнил светлые волосы Луизы, строгие очки в золотой оправе:

– Она мне не откажет, – уверенно подумал Питер, – я четвертый по богатству человек в Англии, и намереваюсь стать первым. Более того, я считаю, что женщины в профессиональной сфере достаточно прозябали на вторых ролях. Пусть Луиза делает карьеру, она станет отличным адвокатом, главой семейной фирмы. Дети… – подросток задумался, – для детей всегда можно нанять нянь… – он не очень представлял себе мать, ставшую бабушкой:

– У Луизы настоящая бабушка, – подросток все смотрел на колонки, – миссис Бромли никогда в жизни не работала, она посвятила себя семье. Но мистеру Бромли этим годом семьдесят восемь лет, а она немногим младше. Скоро Луиза может остаться совсем одна. У нее есть тетя, но вряд ли миссис Кэтрин вернется из Америки… – Питер, правда, не ожидал, что мистер Бромли умрет, не передав внучке контору:

– Он ходит в оперу с женой и устраивает званые обеды, не говоря о том, что в восемь утра он уже на работе, – хмыкнул Питер, – их поколение нам не чета, как и Волк с мамой. В те времена люди были другими… – он вспомнил юного Ворона:

– Если бы шла война, он бы не повалялся в кровати как сейчас. В наши годы мальчишки партизанили, взять хотя бы дядю Михаэля в Израиле… – Питер, наконец, перечеркнул минус:

– Я оправдаю расходы перед советом директоров, – решил он, – и у нас будет скромное венчание. Никаких восточных оркестров и парчовых халатов… – Питер откинулся на спинку кресла, – устроим маленькую церемонию, в церкви святого Георга или в Мейденхеде, и семейный обед… – на задней странице блокнота Питер давно составил объявление для газет:

– Мистер Максим Волков… – он оставил место для будущего звания королевского адвоката, – мистер Филип Бромли, королевский адвокат, и миссис Филип Бромли рады сообщить о помолвке его пасынка, мистера Питера Кроу, эсквайра и их внучки, мисс Луизы Бромли… – мать, по соображениям безопасности, избегала упоминаний в прессе:

– Но все придется отложить, – понял Питер, – если Теодор-Генрих не даст о себе знать. Тогда вместо венчания я поеду в СССР, то есть я и Максим… – они считали себя обязанными найти старшего брата:

– Помолвку все равно можно отпраздновать, – успокоил себя подросток, – а Луиза меня подождет… – инкрустированный янтарем телефон на столе затрещал:

– Когда я стану главой компании, я все поменяю, – напомнил себе Питер, – мы поставим более скромные аппараты. Надо расспросить Инге, когда он вернется из Копенгагена, о будущем вычислительных машин, то есть компьютеров. Он говорил, что когда-нибудь их станут носить в портфелях, а телефоны в карманах… – пока в портфеле Питера лежал конверт, доставленный из Кенсингтона, от Адели и Генрика:

– Места на их рождественские концерты в Альберт-Холле, – довольно подумал подросток, – мы туда пойдем семьей, но еще я приглашу Луизу… – секретарь из вестибюля вежливо сказала:

– Мистер Волков и сэр Стивен Кроу… – они встречались в Сити, чтобы отправиться за рождественскими подарками:

– Сложим все у наследного герцога, – Питер поднялся, – и пронесем в дом по одному. Иначе от любопытства Полины и Ника не уберечься… – в трубке раздался какой-то треск. Он вздрогнул от громкого голоса кузена:

– Эксквайр, двигай задом, – бесцеремонно велел Ворон, – нас ждет такси, а не все такие богачи, как ты… – Питер отозвался:

– Не ори, я спускаюсь… – заперев дверь кабинета, он пошел к личному лифту… – невысокий, легкий, с прямой спиной. Ступив в кабину, Питер поправил перед зеркалом и без того ровный галстук:

– Когда можно будет заказывать подарки по телефону? То есть можно, но в магазины не дозвониться, а в ноябре они еще не открывают линии. Очень неразумно с их стороны… – накинув непромокаемую куртку, натянув на голову кепи, он подмигнул своему отражению:

– Луизе понравится мой выбор… – он дарил будущей невесте антикварное латинское издание речей Цицерона, – а на помолвку она получит от меня самое лучшее кольцо… – баронет дымил сигаретой, рассматривая возвышающийся в вестибюле земной шар. Рядом с такси виднелась светловолосая голова брата. Холодно сообщив кузену: «Здесь не курят», Питер нырнул во вращающиеся двери здания «К и К».

Шетландская овчарка свернулась клубочком под заваленными книгами и тетрадями столом. На ковре валялись шкурки мандаринов, серебрилась фольга шоколадной плитки. Треск пишущей машинки умолк, Полина потребовала: «Слушай». Девочка громко прочла:

– Новый президент США Линдон Джонсон, в недавней речи, пообещал поддержку силам, стремящимся расколоть Вьетнам и сделать из страны новую Корею. Америке стоит вспомнить о десятках тысяч убитых на корейской войне и задать себе вопрос – стоит ли в очередной раз бросать жизни своих граждан в топку фобии так называемого коммунистического влияния…

Ник бросил в рот дольку мандарина:

– Топка фобии неплохо получилась, – одобрительно сказал подросток, – но ученический листок Квинс-колледжа никогда такого не напечатает… – Полина сладко улыбнулась:

– Ученический листок Квинс-колледжа годится только на фунтики для семечек, как говорит Волк. Нет, – она положила изящную руку на машинку, – это пойдет в «Лейбористский рабочий» … – по мнению Полины газету давно надо было переименовать в «Социалистический рабочий»:

– Лейбористы никакого отношения к социализму не имеют, – заявила она старшему брату, – они стали такими же капиталистами, как и тори… – Маленький Джон фыркнул:

– Не в твои года рассуждать о политике, и вообще, зачем тебе писать такие статьи… – он пожал плечами, – у тебя отлично выходят рассказы для девочек… – Полина вздернула нос:

– Тетя Тони не разменивалась на дребедень, а сразу стала работать над большой книгой. Я собираюсь поступить похожим образом… – Полина завела папку, куда аккуратно складывала вырезки из газет. Она следила за Южной Америкой и особенно за команданте Че, как его называли в прессе:

– Тетя Тони брала интервью у Троцкого, а я поеду к Че Геваре, – давно решила Полина, – Аарон Майер хочет сделать о нем фильм. Лента станет сенсацией на экране, а я обеспечу сенсацию в газетах… – рядом с довоенной фотографией отца Полина пристроила старый снимок тети Тони в строгом платье. Коротко стриженые волосы прикрывала беретка, она носила на плече планшет:

– Волк и тетя Марта помнят ее такой, – поняла Полина, – она сражалась с Волком в его партизанском отряде, в России… – Полина думала о тете с восхищением:

– Тогда для журналиста было больше возможностей, – грустно заметила она Нику, – испанская война, мировая война. Сейчас не осталось ничего интересного… – кузен сухо отозвался:

– Очень хорошо, что так. Не забывай, на войне гибнут люди… – Полина поинтересовалась:

– Что ты читаешь… – кузен сидел на полу, обложившись книгами из недавно полученной посылки. Доктор Эйриксен отправлял ученику, как он говорил о Нике, все научные новинки. Подросток рассеянно передвинул фигуру на шахматной доске:

– Читаю про радиоактивный распад мезонов… – Полина, закатив глаза, вернулась к пишущей машинке. Дома было тихо:

– Мама… – Ник всегда называл Марту именно так, – заперлась с Маленьким Джоном в кабинете, Волк гоняет Максима в библиотеке, готовит его к зимним экзаменам, – Ник мимолетно улыбнулся, – в следующем году мне предстоят вступительные испытания… – он, как и его покойная мать, намеревался покинуть школу в четырнадцать лет:

– Оставаться в классах смысла нет, – хмыкнул подросток, – у меня отдельная программа по математике и физике, а с сочинением я справлюсь, спасибо дяде Джованни… – дядя занимался с ним английским и латынью:

– Ворон куда-то ускакал после обеда, наверное, на свидание… – Ник вернулся к расставленным на доске фигурам, – а Питер сказал, что у него дела. Должно быть, он встречается с Луизой…

По окну ползли потеки растаявшего снега. Нику всегда было грустно в ненастье. Он мало что помнил из детства:

– На островах тоже случались метели, – пришло ему в голову, – нелетная погода, как говорил папа… – он почувствовал прикосновение большой, ласковой руки отца. Они с Мартой сопели, прижавшись к друг другу под толстым одеялом. Рядом с кроваткой шумно вздыхал Пират:

– Папа пел нам русскую колыбельную про котика, – подросток поморгал, – мама приходила из кабинета, они сидели рядом, а мы с Мартой засыпали… – ему послышался далекий, нежный голос матери. На узких ладонях, на тонких пальцах, темнели пятна чернил:

– Мамы больше нет, – напомнил себе Ник, – и папы нет и Марты. Ребенком я думал, что их могли похитить инопланетяне, как в «Докторе Кто» … – они смотрели новые научно-фантастические серии по телевизору, – но это ерунда, их убили русские. Я и шагу в СССР не сделаю после такого… – Ник знал, что в СССР его никто и не пустит:

– Закончив Кембридж, я останусь в лаборатории Кавендиша, заниматься теоретической физикой. Я тоже буду засекречен, как мама. Но на континент мне надо выбраться, меня ждут в Мон-Сен-Мартене…

Письмо, вложенное в монографию о мезонах, пришло именно из Мон-Сен-Мартена:

– Мы зажигаем ханукальные свечи, – читал Ник ровный почерк, – у Мишель в этом году появился собственный светильник… – она стояла над ханукией, слегка улыбаясь. Темные волосы падали на плечи девочки, огоньки свечей переливались в стеклах пенсне:

– Тетя Лада очень хорошо владеет камерой, – Нику тоже нравились фотографии, – мы шутим, что, когда поселковый фотограф уйдет на покой, она займет его студию. Маргарита прислала ханукальные подарки из Африки, – продолжала Роза, – а я составила новый этюд, подарок тебе на Рождество, – по мнению Ника, этюд был очень хорошим. Пальцы мальчика заколебались над черной королевой, он достал из письма журнальную вырезку.

– Я утащила у папы американский журнал по психологии… – Роза собиралась стать психологом, как ее покойная мать, – там очень интересная статья про эксперимент, проведенный в США… – Ник внезапно спросил:

– Полина, как бы ты поступила, если бы тебе велели бить меня током? Например, за неправильные ответы на вопросы? Мама бы велела, или Волк… – кузина выдула пузырь жвачки:

– Что за чушь ты несешь, – сочно сказала девочка, – тетя Марта или Волк никогда бы в жизни такого бы не сделали… – Ник почесал золотисто-рыжие кудри:

– Хорошо, не они, а кто-то из твоих учителей в школе… – кузина ухмыльнулась:

– Сунула бы электроды им в рожу… – Роза писала мелким, четким почерком:

– Папа сказал, что именно поэтому и уничтожали евреев. Люди всегда выполняют приказы, даже самые жестокие. Но папа считает, что, все равно, всегда найдутся те, кто откажется причинять боль другим людям… – Ник все смотрел на ее фотографию:

– В следующем году я поеду в Мон-Сен-Мартен, – внезапно решил подросток, – с охраной все как-нибудь устроится. Летом, когда там все цветет. Мы с Розой поднимемся на Ботранж, полазим по пещерам… – Ник поймал себя на улыбке, – она ходит в скаутский отряд и знает тамошние края… – передвинув фигуры, Ник сверился с записью этюда:

– Все верно, – сказал себе подросток, – белые начинают и выигрывают.

В полуоткрытую дверь библиотеки из рабочего кабинета матери доносилось монотонное чтение:

– Три миллиона пятьсот семьдесят… – голос заколебался. Максим едва не крикнул кузену: «Тысяч!». Маленький Джон справился сам:

– Тысяч, – уверенно продолжил юноша, – пятьсот семьдесят тысяч тонн хлопка – Родине… – Максим услышал широкий зевок. Кузен оживился:

– Тетя Марта, смотрите, здесь об убийстве Кеннеди… – Маленький Джон каждый вечер читал матери советские газеты:

– Для практики в языке, – подумал Максим, – акцент у него слышен, но советские немцы в семьях говорят на немецком языке, на старом диалекте. Товарищ Ян Вальд не вызовет подозрений, у мамы русский родной, а тетя Вера разыгрывает глухонемую…

Максим не заикался о своем участии в миссии:

– Бесполезно, – понял юноша, – сейчас меня никто никуда не отпустит…

Они с Питером слышали об истинной цели командировки матери, но младшие, как они звали Полину и Ника, оставались в неведении:

– Меньше знаешь, лучше спишь, – хмыкнул Максим, – мы не проболтаемся, а они могут… – в библиотеке горел камин. Волк проверял его работу по римскому праву для зимней сессии. Максим незаметно изучал невозмутимое лицо отца:

– Он говорит, что вернулся в подполье, – юноша знал о некоем мистере Миллсе, – а маму ранили в Далласе, на линии огня, – Максиму было неловко, что родители, немолодые, по его мнению, люди, рискуют жизнью.

– Бабушка Анна сидит на острове и никуда не ездит, а папа еле вырвался из СССР. Теперь еще и мама туда отправляется… – семейные портреты, с комодом черного лака, расписанным драконами, перенесли в библиотеку. Мать исправно раскладывала письма по ящичкам, с выстуканными на машинке ярлычками:

– Нью-Йорк, Париж, Израиль, Сиэтл, Мон-Сен-Мартен… – Максим знал, что его дядя Петр сейчас в Канаде:

– Он прячется от ФБР, но мама не сказала, почему… – покосившись на отца, он взял сигарету, – у нас в семье это стало традицией. Покойный дядя Меир от них скрывался, а теперь Петя бегает от Гувера и компании…

Щелкнула зажигалка. Отец вздернул бровь, но ничего не сказал. Максим полюбовался тонкой фигурой матери на портрете. Ветер развевал бронзовые волосы, за ее плечами бился рыбацкий бушлат. Мать смотрела в морской простор:

– Дедушка говорит, что картина в стиле Серова, – вспомнил Максим, – а остальные портреты семнадцатого и восемнадцатого века. Только следующей Марты здесь не появится, наша Марта погибла… – над камином висел короткий кортик с золоченым эфесом, украшенным наядами и кентаврами. Мать не разрешила юному Ворону забрать оружие в кадетскую школу:

– Во-первых, там не разрешают держать при себе такие вещи, – объяснила она, – а во-вторых, здесь реликвии надежней. Закончишь военную академию, станешь пилотом и забирай клинок на здоровье… – Ворон недовольно что-то пробурчал, но спора не затеял:

– Он, наверное, отправился на танцульки… – Максим выдохнул дым, – а Питер поехал в Сент-Джонс-Вуд, к Луизе. Они, скорее всего, пошли в кино… – брат хотел посмотреть «Воскресенье в Нью-Йорке»:

– Луиза напоминает Джейн Фонда, – усмехнулся Максим, – они могут сейчас целоваться… – брат, как и Ворон, не распространялся о личной жизни, но не скрывал, что хочет сделать предложение Луизе. Максим очнулся от веселого голоса отца:

– Пару абзацев надо отшлифовать, но, в общем и целом, неплохо, дорогой будущий адвокат… – Максим велел себе: «Вот сейчас». Об их с Питером плане никто не знал, однако он не собирался скрывать от родителей главного:

– Маме я об этом говорил, – вздохнул подросток, – а теперь и папа услышит… – он закрыл лежащий у него на коленях «Один день Ивана Денисовича». Максим откашлялся:

– Я стану адвокатом, да… – он увидел смешинку в ярких глазах отца, – но я хочу работать на правительство… – Максим встряхнул белокурой головой, – то есть под началом мамы. Не всегда, – торопливо поправил он себя, – ты не волнуйся, – отец улыбался, – контору ты мне успеешь передать… – Волк забрал у сына сигарету:

– Хватит тебе, – сварливо сказал он, – я, в общем, и не волнуюсь… – он окинул Максима долгим взглядом:

– Мне, значит, придется еще лет тридцать работать, – весело сказал Волк, – но что с тобой делать, милый? Отправляйся под начало к маме… – Максим хотел прибавить, что знает языки и умеет стрелять, но прикусил язык:

– Папа все понимает, незачем зря тратить слова и время… – большая рука отца похлопала по креслу:

– Иди сюда, – ласково попросил Волк, – посиди со мной… – подвинувшись, он обнял сына. Максим привалился головой к надежному плечу:

– Надо всех найти и привезти домой, – тихо сказал он, – это мой долг, папа, то есть наш долг… – Волк, как в детстве, погладил его по голове:

– Да, милый… – он послушал гудение пламени, – как любит говорить твоя мама, делай, что должно, и будь что будет… – они посидели, не разнимая рук, глядя на огонь в камине.

Пустынную Харли-стрит поливал ледяной дождь. Хлопья мокрого снега таяли на капоте Maserati Mistral, цвета голубиного крыла, с номерной табличкой MOZ ART. Машину припарковали у белых колонн, осеняющих вход в докторскую практику.

Забросив ногу на ногу, попивая хорошо заваренный кофе, Тупица изучал рождественские открытки под пышной елочкой, перемигивающейся огоньками гирлянд. Подписи на дорогих карточках были ему знакомы:

– Скрипачи, пианисты, певцы, – он узнавал фамилии приятельниц Адели по труппе Ковент-Гардена, – профессор Люмсден чуть ли не лучший специалист по слуху в Британии, – скрипела ручка доктора.

Генрик откашлялся:

– Простите, что я заставил вас прилететь в Лондон перед Рождеством, – Люмсден работал в Эдинбурге, но держал кабинет в столице, – однако мне показалось, что есть какие-то проблемы.

Врач благодушно отозвался:

– Мы с семьей все равно послезавтра отправляемся в Италию из Хитроу. Жаль, что придется пропустить ваши праздничные концерты, но на обратном пути мы не преминем сходить в оперу.

В этом сезоне Адель пела принцессу Эболи в «Доне Карлосе». Обычно партию получали меццо-сопрано, но, по словам режиссера, голос жены стал таким сильным, что она могла справиться и с этой ролью.

– В любом случае, – весело сказал режиссер, обедая у них в Кенсингтоне, – партия Елизаветы не ваша стезя, миссис Майер-Авербах. Она юная девушка, олицетворение невинности, а вы настоящая валькирия… – Генрик заметил красные пятна на щеках Адели:

– Она болезненно переносит намеки на вес, – вздохнул Авербах, – лечение гормонами закончилось, но набранные килограммы остались… – никакой беременности не произошло:

– Это из-за нее, – в который раз сказал себе Генрик, – у меня все в порядке благодаря русскому лекарству. Дора ждала моего ребенка, но произошло несчастье… – приехав в Москву на конкурс Чайковского он не просил о встрече с девушкой:

– Пошла она к черту, – думал Авербах, – много чести за ней бегать. Хватит рисковать, вспомни, что случилось в Гамбурге… – он понятия не имел о судьбе Магдалены Брунс:

– И я не собираюсь таким интересоваться, – Генрик допил кофе, – она опасная сумасшедшая. Придумала себе, что она якобы моя сестра. Упаси меня Бог от таких родственников, она хотела примазаться к моему имени… – на конкурсе он получил новую упаковку таблеток:

– Откройте ящик на лондонском почтамте, – гласила записка на пакете, оставленном в его апартаментах в «Метрополе», – сообщите номер по этому телефону и забирайте посылки два раза в год… – Генрих последовал совету:

– Я ничего дурного не делаю, – успокаивал себя Тупица, – навещая Америку, я только звоню по телефону и рассказываю о разговорах в творческой среде… – у Генрика не было времени интересоваться искусством или литературой:

– Все обсуждают Солженицына, а я его даже не читал, – пришло в голову Тупице, – какое чтение, когда у меня по десять часов репетиций и концертов в день… – сюда он приехал тоже с репетиции:

– Адель покупает подарки, – он скосил глаза на часы, – надо будет все сложить в машину для удобства… – они ехали в Хэмпстед на праздничный обед:

– В честь Хануки и приезда Лауры… – Генрик забирал жену с Риджент-стрит, – потом нас ждет большое Рождество… – Адель считала, что он пошел стричься:

– У меня длинные волосы… – темные кудри падали на его кашемировый свитер, – она не заметит разницы… – врач отложил ручку:

– Не извиняйтесь, мистер Авербах, – он подмигнул Тупице, – ваша братия мнительные люди. В конце концов, ваши гонорары зависят от слуха. Но у вас все в полном порядке… – Генрик внезапно подумал:

– В порядке, если верить машинам, но у меня самый тонкий слух в мире. Никто, кроме меня, не ощутит никаких заминок… – он заметил что-то странное еще на конкурсе Чайковского:

– Но ни один музыкант в мире не уловит того, что ловлю я, – Тупица достал чековую книжку, – папа мог, но папы больше нет. Он прошел все круги ада ради меня, он согласился работать на русских, чтобы я жил. Он бы обрадовался внукам… Господи, – рука Генрика замерла, – пожалуйста, помоги нам. Если у нас появится ребенок, я никогда больше не посмотрю на других женщин, обещаю, – он видел тоску в темных глазах жены.

– Адель о таком не говорит, но ей тоже тяжело, – понял Генрик, – у нас нет своего ребенка, и она не может помочь Сабине. Хотя она вряд ли бы отдала дитя, пусть и сестре… – выписывая чек, он сказал себе:

– Профессор прав, все ерунда. Я устал, мне надо отдохнуть… – Генрик подул на чернила:

– Но какой отдых? Все поедут в Мейденхед, а мы с Аделью остаемся в городе из-за концертов и оперных представлений. В январе мне надо быть в Скандинавии на гастролях. Ладно, я хотя бы увижу Инге и Сабину… – сбросив чек в ящик стола, врач спохватился:

– Совсем забыл. Вы принимаете какие-то лекарства, мистер Авербах… – Тупица снял с вешалки роскошную куртку, подбитую канадской норкой:

– Нет, профессор Люмсден, не принимаю, – он обаятельно улыбнулся, – только редкое снотворное при трансатлантических перелетах… – Люмсден пробормотал:

– Это не в счет. Счастливых праздников, мистер Авербах… – Генрик кивнул: «Вам тоже». Люмсден проводил глазами изящно посаженную голову:

– Он великий музыкант. Да, у него обостренная чувствительность, но сейчас он все себе придумал, – заварив еще кофе, профессор вернулся к историям болезней.

На персидском ковре гостиной дома в Хэмпстеде лежали деревянные палочки.

– Два и два будет четыре, – гордо сказала Эмили Мэдисон, – меня мама научила. Смотри… – девочка завозилась, – сколько будет два и три… – Пауль медленно посчитал на пальцах:

– Пять, – он улыбнулся, – будет пять… – Чарли Мэдисон устроился на диване, покрытом марокканским ковром. Болтая ногами, грызя предобеденный леденец, мальчик не поднимал головы от старой книги, исчерканной цветными карандашами:

– Великие мореплаватели, – гравюры неаккуратно раскрасили, – история географических открытий… – Вера в очередной раз сказала себе:

– Им здесь будет хорошо. Миссис Клара и мистер Джованни замечательные люди, у малышей отличная детская. Они сразу потянулись к Томасу, – кот потерся о ее ноги, – и Пауля, действительно, не оторвать от малышей.

Чарли и Эмили навестили мастерскую в садовом домике, им показали закрытый на зиму пруд и фонтан:

– Мы с вами будем ходить в парк, – добавила Клара, – на площадку. Туда приводят ослика, вы покатаетесь на тележке… – Чарли запрыгал:

– И на карусели! И я люблю сахарную вату, тетя Клара… – Вера сжала худые пальцы:

– Потом начнется весна, – ласково сказала миссис Майер, – мы высадим овощи, я покажу вам ульи… – в кладовой стояли банки с, как весело говорила Клара, хэмпстедским медом

– После Рождества поедете в Мейденхед, – пообещала Марта малышам, – у нас там речной дом. Дедушка Джованни займется с вами чтением и письмом… – Пауль увел детей в гостиную. Джованни, зажигая сигарету, смешливо заметил:

– Мне пошел восьмой десяток. После отставки я превратился в настоящего дедушку… – Марта заметила тень в глазах дяди:

– Один внук у него в Африке. Потом Джо поедет в Гонконг, а дядя Джованни не может привести семью в квартиру на набережной Августинок, к Пьеру. Старшая Лаура непреклонна, до чего упрямая женщина… – покинув Британский музей, мистер ди Амальфи принялся работу над семейным архивом:

– В музее было легче, – однажды признался он Марте, – в Мейденхеде, в подвале, со времен бабушки Марты ничего не разбирали, не говоря о том, что половина документов переехала в государственные сейфы. Но семейную хронику я напишу или, по крайней мере, начну… – родословное древо занимало несколько больших музейных папок. Впервые увидев его полностью, Марта зажмурилась:

– Пока больше добавлять некого… – дядя Джованни указал на маленький листок с именем Ирены Горовиц, – она самая младшая… – имя Марты Смит, как она значилась на древе, обвели черной каймой:

– Я ничего не могу говорить Нику, – вздохнула Марта, – у меня нет точных сведений. Одна тетрадка с зашифрованным именем Марты Журавлевой ничего не значит… – она подумала, что может наведаться в Куйбышев:

– Оставлю Веру и Джона у надежных людей и предложу обменять Марту на его обязательство о работе… – Марта раздула ноздри. Обязательство, написанное Журавлевым в сорок пятом году, покоилось в сейфах Набережной:

– Журавлевы могут знать, где Маша, – поняла Марта, – если ей не удалось уйти от Комитета на Урале, ее могли вернуть под родительское крыло… – Марта начертила в блокноте схему:

– Волк все одобрил, Механик тоже со мной согласился, – хмыкнула она, – начинаем с ЦУМа и квартиры Лопатиных на Арбате… – по словам Волка, у его светлости имелся адрес Алексея Ивановича Лопатина:

– Он должен быть стать московским смотрящим, – заметил муж, – он человек основательный, все его уважали. Джон мог его найти и попросить о помощи… – в ЦУМе Марта хотела отыскать Виктора, сына Марселя:

– Может быть, Нина жива, – поняла она, – но даже если она не отпустит парня с нами, мальчик должен знать, что его отец в порядке… – Монах тоже, разумеется, собирался отправиться в СССР, но Марта ему запретила:

– Сиди в шахтерской глуши и расти девчонок, – сказала она Эмилю по телефону, – Аннет и Надин мы тебе привезем, не волнуйся… – в миссии пригодился бы Виллем, но Марта не хотела оставлять, по ее выражению, Африку без присмотра. Волк считал, что его нескоро позовут на сборище беглых нацистов:

– Сначала Краузе еще раз со мной встретится, – заметил он Марте, – может быть, он притащит кого-то из беглых нацистов… – муж скривился, – но вряд ли Максимилиана. Для него такие, как Зигфрид, мелкая сошка, расходный материал… – Хана обещала немедленно связаться с Лондоном в случае, если Краузе привезет в Америку какие-то документы:

– От особняка она отказалась, – хмыкнула Марта, – но и в своем гарлемском пристанище она сможет сфотографировать его бумаги… – в Африке обретались Шмуэль и Маргарита, туда ездила Ева, но Марта не могла положиться на врачей или священника:

– Или на Джо, сидящего на шахтах, – напомнила себе она. – Виллем воюет в тех краях, он знает все вокруг и будет держать глаза и уши открытыми. Вдруг Шуман или Рауфф опять заглянут на экватор, – Марта бросила взгляд на бледное лицо Веры.

Сердце заныло. Она вспомнила, как провожала Теодора-Генриха на зональную границу:

– Я его увижу, – твердо сказала себе женщина, – и Вера увидит своих ребятишек. Все будет хорошо, мы вернемся домой… – она шепнула женщине:

– Мы успеем покурить. Джон привезет младших с Ганновер-сквер, Волк и Максим вернутся из Хитроу, – муж и сын встречали Лауру, – появится Питер с устрицами… – наследник «К и К» отправился на Биллинсгейт, – и сядем за стол… – спускаясь по скрипучей лестнице старого дуба, Марта положила руку на перила:

– Максим поехал в аэропорт. Ему нравилась Лаура, я по глазам его видела. Бесполезно, даже Клара, кажется, смирилась с тем, что девочка примет обеты… – по ногам пахнуло холодом, она услышала красивый баритон Генрика:

– Вот и мы! Надеюсь, для служителей Мельпомены найдется кофе перед обедом… – мелькнула шубка коричневого соболя. Клара строго сказала:

– Адель, шарф не снимай, вдруг сквозняк… – Марта помахала: «Мы сейчас придем!».

На выложенном плиткой рыночном полу таял лед. Под стеклянными сводами рынка Биллинсгейт шумела толпа. Распахнув куртку, Питер расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Юноша никогда не снимал старого крестика потускневшего золота:

– Пара к нему погибла с Мартой, – грустно подумал он, – теперь распятия никогда не соединятся… – мать надеялась вернуть семейное кольцо с синим алмазом, украденное Максимилианом фон Рабе.

– Но икону Богородицы дедушка у него отобрал. Кольцо он тоже отдаст, рано или поздно. Реликвия должна вернуться в Париж, к Пьеру, – закончив летом лицей святого Людовика, кузен тоже решил подождать с университетом.

– Мама, разумеется, была против, – вспомнил Питер строки из письма, – однако Джо следующим годом защищает докторат, что ее немного умиротворило. Я обещал, что пойду в Эколь де Лувр, когда получу первое офицерское звание в полиции. Занятия живописью и реставрацией я не оставляю, хотя времени у меня не так много, если и вовсе нет…

Кузен охранял порядок в самом, по его выражению, бойком месте, на острове Ситэ:

– Меня отправили в комиссариат четвертого аррондисмана, потому что я знаю языки, – Пьер нарисовал веселую рожицу, – у нас не протолкнуться от туристов, а я почти единственный, кто может с ними объясниться… – кузен намеревался одновременно учиться в полицейской академии и Эколь де Лувр:

– Став детективом, я перееду на набережную Орфевр и, наконец, займусь поисками нашей коллекции… – пока от собраний деда и покойного дяди Мишеля осталось ровно две картины:

– Кандинский в Америке, а этюд Моне висит у Пьера на набережной Августинок, – вздохнул Питер, – хотя дедушка за пятнадцать лет собрал неплохую коллекцию современного искусства… – сам Питер предпочитал искусство старое:

– Гейнсборо и Тернера, как в замке у Маленького Джона, – он взглянул на часы, – или картины бабушки Изабеллы… – Питер любил ходить в Национальную Галерею к портрету мадемуазель Бенджаман:

– Вчера вечером я туда заглянул, потому что Луиза была занята… – позвонив в Сент-Джонс-Вуд с приглашением в кино, он не застал Луизу в особняке:

– Она на дне рождения у соученицы, милый, – объяснил мистер Бромли, – вернется поздно. Но завтра она, кажется, весь день будет дома… – набрав номер Бромли в одиннадцать утра, он услышал длинные гудки:

– Теперь я промедлил и не куплю устриц, – недовольно подумал Питер, – ладно, я знаю, куда мне надо отправиться. Заодно и перекушу…

Рынок сворачивался. Здоровые ребята в испачканных рыбой, застиранных халатах, таскали пустые корзины. Домохозяйки в старых пальто, с плетеными сетками, торговались за остатки рыбы в деревянных ящиках. Нырнув под вывеску «Устрицы, угри, креветки, краб, ракушки, лобстер», толкнув тяжелую дверь, Питер оказался на Лоуэр-Темз-стрит. Отсюда было несколько минут хода до Патерностер-роу и бывшего подвальчика Скиннера, а ныне ресторана «Берри в городе». Питер был уверен, что у мистера Берри найдутся устрицы:

– Они не пользуются рынком, у них поставщики с побережья, – в лицо ударил ледяной ветер, – добегу туда и возьму такси в Хэмпстед. По дороге сжую пирог с угрем, а то я проголодался…

При ресторане имелась забегаловка с выложенными белым кафелем полами и мраморными прилавками. В обеденное время по Патерностер-роу вилась очередь клерков из Сити, ожидающих порции румяного пирога, картофельного пюре на картонной тарелке с лужицей зеленого соуса из петрушки и мисочки маринованных яиц с солодовым уксусом:

– И чай, такой, как положено, – Питер поймал себя на улыбке, – крепкий, с молоком и тремя ложками сахара… – у него заурчало в животе. Школу распустили на каникулы, но Питер все равно поднимался до рассвета. Он выгуливал собаку и готовил завтрак для семьи:

– Я завтракал в шесть утра, – подросток взглянул на часы, – а сейчас почти полдень. Я завозился в конторе с новыми отчетами из Ньюкасла…

Питер читал все материалы, обсуждаемые на совете директоров компании. У него пока не было права голоса, однако он заметил, что к его мнению прислушиваются:

– Мама рассказывала, что у папы тоже так было, – вспомнил Питер, – он никогда не повышал голос, но ему и не требовалось. Когда он говорил, все замолкали… – Питер подумал о любимом выражении отца:

– Неважно, кто виноват в ошибке. Важно, что вы сделали, чтобы ее исправить… – он довольно хмыкнул:

– Но я не делаю ошибок, ни в учебе, ни в остальном. Я все рассчитал и вычислил, Луиза станет мне самой подходящей женой. И я ее люблю, конечно… – несмотря на субботу, на узком тротуаре Патерностер-роу, под золочеными буквами: «Пирог и Пюре от Самюэля Берри», теснились желающие отведать угрей с картошкой:

– Здесь все туристы, – Питер пробился ко входу в ресторан, – Берри теперь упомянут во всех путеводителях. Они взяли нашу эмблему, немного ее изменив… – глава рекламного отдела компании на совещании весело сказал:

– Мы не протестовали. В конце концов, птица есть птица, а рисунок у них другой. Тем более, они как раз и называются «Золотым Вороном» … – Питеру немного не нравилось, что рестораны пользуются похожим, как теперь говорили, логотипом:

– Мы серьезная компания, а они всего лишь повара… – в вестибюле ресторана блеснули знакомые, светлые волосы:

– Что Луиза здесь делает, – удивился Питер, – пришла пообедать с бабушкой и дедушкой… – стряхнув капли воды с кепки, он шагнул внутрь.

В такси они устроились на разных сторонах сиденья. Питер поставил между ними деревянный ящик с пересыпанными льдом устрицами.

В ресторане он полез за портмоне. Мистер Берри отмахнулся:

– Пять дюжин, ерунда. Твой отчим расплатится, когда придет на обед в очередной раз… – бывая в Сити, Волк часто заглядывал в бывшее заведение Скиннера:

– Владелец отправился на покой, – вспомнил Питер, – а ресторан, то есть бывшая рыбная лавка, стоит здесь чуть ли не со времен первой королевы Елизаветы. Они только во время блица закрылись, почти пять сотен лет на одном месте…

Луиза, по ее словам, заглянула к Берри договориться о доставке рождественской индейки:

– Я занималась в библиотеке Иннер-Темпля, – Луиза незаметно скрестила пальцы за спиной, – и решила прогуляться до Патерностер-роу… – девушка чуть не сослалась на хорошую погоду, но вовремя заткнулась.

Луиза разглядывала потеки мокрого снега на окне такси.

– Я себя чувствовала словно на перекрестном допросе в суде, – в библиотеку адвокатской ассоциации ее, школьницу, никто бы не пустил, но девочка надеялась, что бухгалтер, как она про себя называла Питера, не заинтересуется подробностями.

– Дедушка мог позвонить библиотекарю, он бы сделал исключение… – Луиза разозлилась:

– Почему я вообще об этом думаю? У меня слишком мягкий характер. Леона фыркнула бы и не стала ничего объяснять… – Луиза завидовала американской кузине:

– Тамошние парни простые, словно Ворон… – от подружек из Квинс-колледжа она слышала, что баронет не обижается на отказы в свидании, – им можно сказать нет, и они все поймут… – она предполагала, что Питер Кроу не знает такого слова:

– Он четвертый по богатству человек в Англии, – Луиза прикусила пухлую губу, – и намеревается стать первым. О планах Питера она услышала в прошлом году:

– Дедушке с бабушкой он нравится, – вздохнула Луиза, – они намекают, что ждут венчания… – на прошлой неделе Луиза слышала краем уха разговор бабушки с приятельницей, пришедшей к чаю:

– Милая моя, у нас незамужняя внучка на руках, – миссис Бромли нарезала кекс, – я обещала мистеру Бромли, что не умру, пока Луиза не пойдет к алтарю… – девочка почти весело подумала:

– Стоит оттянуть торжественный момент как можно дольше. Но с Сэмом я бы села на автобус в Гретна Грин, наплевав на мнение общества… – она комкала носовой платок в кармане пальто:

– На Рождество мы заперлись в кладовке… – девочка почувствовала краску на щеках, – он приехал с мистером Берри готовить званый обед для партнеров дедушки… – повара обычно не появлялись в столовой. Луиза чувствовала себя спокойно:

– Я бы не смогла сидеть за столом, обслуживай нас Сэм… – она молча смотрела вперед, Питер углубился в блокнот, – но их вызвали наверх, гости хотели похвалить обед… – Луиза вышла из столовой, сославшись на головную боль:

– Их с отцом не пригласили присесть, они стояли у двери, – девушка сжала руку в кулак, – Сэм потом сказал, что в Америке нам было бы легче… – Сэм нашел ее на черной лестнице особняка:

– Ерунда, – услышала Луиза горячий шепот, – не обращай внимания, любовь моя. Все еще изменится… – Сэм поднял девушку со ступеней, – пойдем, – он раскрыл ладонь, – у меня есть ключ от вашей кладовой… – такси миновало Сент-Джонс-Вуд:

– Весь город торчит в центре, в магазинах, – поняла Луиза, – поэтому нет пробки. Бухгалтер собирается отправить меня домой тоже на такси… – девушка согласилась поехать в Хэмпстед только из-за тети Марты:

– Бухгалтер сказал, что она будет на обеде, – Луиза скосила глаза в блокнот Питера, – он что, подсчитывает расходы на венчание… – юноша вычислял, – ладно, Лаура приезжает, а я ее давно не видела. И надо выведать у тети Марты, обиняком, может быть, что-то слышно о Сэме… – наследный герцог разводил руками:

– Все, что я знал, я тебе сказал, – хмуро заметил Маленький Джон, – из Ганы он уехал или его увезли… – Луиза вздрогнула, – а потом он сумел один раз позвонить по безопасному телефону, но связь была скверной… – Луиза повторяла:

– Джунгли. Сэм может быть, где угодно, в Африке, в Азии или в Южной Америке… – слезы закипели в глазах, – я даже ничего не успела спросить у мистера Берри… – девушка, впрочем, подозревала, что отец Сэма знает не больше ее:

– По телевизору он всегда улыбается… – бабушка Луизы смотрела кулинарную программу с мистером Берри, – но глаза у него грустные. Надо было нам прошлым годом сбежать в Гретна Грин. Мне исполнилось пятнадцать, Сэму семнадцать, но мы бы что-нибудь придумали, переправили бы мою метрику… – в Шотландии свадьбы заключали с шестнадцати лет, без согласия родителей или опекунов:

– Дедушка поднял бы на ноги всех законников Британии, – мрачно подумала Луиза, – и нашел бы зацепки для аннуляции брака. Он никогда в жизни не разрешит мне выйти замуж за Сэма. Ладно, сначала Сэм должен вернуться домой… – вспомнив кладовку, Луиза зарделась:

– До конца ничего не случилось, мы хотели дождаться венчания. Теперь неизвестно, случится ли вообще… – блокнот захлопнулся. Питер победно сказал:

– Как я и думал, я сэкономил на устрицах, даже с учетом стоимости такси. Цена за дюжину на Биллинсгейте… – Луиза закатила глаза:

– Я не сомневалась, что сэкономил… – такси свернуло к парку. У особняка ди Амальфи стоял серебристый роллс-ройс тети Марты. Отвернув окно, Луиза высунулась наружу: «Лаура! Добро пожаловать домой!».

Еще в зала прилета аэропорта Хитроу, Максим заставлял себя не смотреть в сторону Лауры. Она появилась в декабрьской лондонской хмари, сверкая средиземноморским загаром и белыми зубами. Девушка небрежно размахивала дорожным саквояжем от Vuitton. Длинные ноги в сапогах мягкой кожи прикрывала скромная твидовая юбка. Она носила модную накидку, похожую на монашеский плащ:

– От Пьера Кардена, – улыбнулась Лаура, – зимняя коллекция этого года… – Максим видел, какие взгляды бросали на кузину мужчины:

– Я и сам не могу от нее глаз отвести, – тяжело вздохнул подросток, – но она на год старше меня и, кажется, твердо решила принять обеты… – усаживая ее в лимузин, он украдкой коснулся мягкой норки на рукаве накидки:

– Прошло время, когда мы играли в салки, – мрачно подумал юноша, – теперь ее даже касаться нельзя. По сравнению с ней я мальчишка, пусть и студент. Она ездила в Африку, работала в госпитале у Маргариты…

По дороге Лаура рассказывала о Леопольдвиле:

– Жары я не испугалась, дядя Максим, – заметила девушка, – хотя с римской ее не сравнить. Я трудилась медсестрой в хирургическом отделении. Я начала с мытья полов, но потом мне стали поручать и уход за больными. Маргарита хвалила меня, в следующем году я опять поеду в Конго… – несмотря на настоятельные просьбы Лауры, пострижение откладывалось:

– Мне исполнилось восемнадцать, – недовольно подумала девушка, – я совершеннолетняя. Но сестры считают, что я сначала должна получить диплом. Данута не закончила университет, но принимает обеты после Рождества… – товарка вернулась из госпиталя в Катанге с безмятежной улыбкой:

– Словно она не с больными работала, а отдыхала на вилле, – удивленно хмыкнула Лаура, – я здесь сбиваюсь с ног, а она, кажется, лежала у бассейна… – в ответ на вопрос о Джо, Данута коротко отозвалась:

– Мы виделись один раз, когда он приезжал в город. Сходили, выпили кофе. Он очень занят, и я тоже… – Лаура никому не упоминала об отце Симоне Кардозо:

– Но попадалась ему на глаза в Леопольдвиле, – девушка скрыла победную улыбку, – я удостоверилась, что он услышал похвалы Маргариты и почти добилась результата…

В Рим аккуратно приходили конверты с конголезскими марками. Священник писал ей о пастырской работе, Лаура советовалась с ним о занятиях:

– Осталось немного подождать, – размышляла девушка, – приняв обеты, я вернусь в Африку, и он возьмет меня в экономки. Тогда… – она не задумывалась о дальнейшем. Сердце часто стучало, она тяжело дышала:

– Я останусь с ним до конца наших дней. Мы разделим кров, разделим постель… – некоторые девушки в университетском общежитии занимались тем, что священники на исповеди называли греховными деяниями. Лаура удерживалась от соблазна:

– Я хочу прийти к Симону… – про себя она называла отца Кардозо по имени, – как положено, девственной не только телом, но и душой… – Лаура считала, что она все хорошо продумала:

– Если появится дитя, тоже ничего страшного, – решила девушка, – я проведу время беременности в уединении, а Симон возьмет на воспитание сироту. Это христианское, богоугодное дело. Мы признаемся во всем ребенку, когда он подрастет… – она не ожидала, что кузен откажется от обетов:

– Мой прадедушка, отец Пьетро, сделал так ради прабабушки Эми, – вспомнила Лаура, – но Симон не покинет церковь даже ради меня… – отца Кардозо уважали в Леопольдвиле:

– Во всем Конго тоже, – подумала девушка, – его ждет блестящая карьера. Ему нет тридцати лет, а он викарный епископ. Он получит аметист на палец, станет кардиналом, членом папского конклава, а, может быть, даже и… – у нее захватывало дух:

– Никто другой мне не нужен, – Лаура видела тоскливые глаза кузена Максима, – я посвящу жизнь Симону, стану его помощницей, как говорится в Библии. Будь он англиканским священником, стало бы проще, но и так все устроится…

Лимузин замедлил ход, Волк смешливо заметил:

– Питер по дороге не только устрицы подхватил, но и подружку. Луиза тебе машет, из такси высунулась… – Клара в наспех накинутой шали сбежала в палисадник:

– Доченька, – женщина раскрыла объятья, – милая… – Лаура заметила седые пряди в аккуратно уложенных локонах матери:

– Ей идет шестой десяток, а папе семьдесят три года… – Джованни торопился вслед за женой, опираясь на костыль, – но я не могу оставаться в Лондоне, у меня другая стезя… – выбравшись в предупредительно распахнутую Максимом дверь лимузина, Лаура весело сказала: «Вот я и дома!».

Обед пришелся на разгар православного рождественского поста, однако Клара знала, что по субботам рыба разрешена:

– Это пока, – заметил Волк, – в январе нам с Максимом придется отказаться и от устриц, и от лосося… – Клара приготовила рыбу в ореховой панировке:

– Латкес постные, – отозвалась она, – а шоколадный торт очень легкий, без масла… – она посмотрела в сторону старшей дочери:

– Такое тебе можно, Адель… – на тарелке девушки лежал одинокий кусок вареного лосося. Адель взяла брюссельской капусты:

– Мне даже орехи нельзя, мама, – с чувством ответила она, – я съем несколько долек мандарина… – Адель ощутила прикосновение детской ладошки:

– Я никому не скажу, – шепнула маленькая Эмили, – держи… – в пальцах Адели оказалась помятая, теплая шоколадная монета. Ханукальные свечи зажгли до обеда:

– Генрик и зажигал… – муж на противоположном конце стола разговаривал с тетей Мартой, – а я пела благословения… – Адели отчаянно захотелось почувствовать вкус шоколада:

– Нельзя, – одернула она себя, – нельзя возвращаться к временам, когда я объедалась по вечерам, а потом засовывала два пальца в рот. Надо взять себя в руки, отказаться от сладкого раз и навсегда. Даже стыдно, я вешу больше Сабины…

Инге и сестра позвонили перед обедом с поздравлениями:

– Сабина добрая душа, – вздохнула Адель, – она утешает меня, говорит, что я хорошо выгляжу. И режиссер прав, голос у меня стал сильнее. Но я тяжелее мамы, а ей идет шестой десяток… – Клара носила отлично скроенное платье своего пошива, из темно-синего шелка:

– По сравнению с Лаурой я лошадь, – Адель сглотнула слезы, – у нее такая хорошая фигура. У меня была похожая, в пятнадцать лет… – запястье под манжетой блузки отчаянно зачесалось:

– В пятнадцать лет я сидела в плену, – зло подумала Адель, – и служила игрушкой для беглого нациста. Он мог пристрелить меня или отдать на потеху арабам. Я брела зимой через горы, чтобы добраться до Израиля. Никто мне не помог, никто меня не искал… – она считала, что, пропади младшая сестра где-нибудь в Африке, семья немедленно отправилась бы ей на помощь:

– Маргариту с Евой тоже бы никто не бросил, а я должна была справляться одна. Генрик меня не любит… – Адель сомневалась в чувствах мужа, – он живет со мной из-за удобства… – ей стало жалко себя. Маленькая ручка легла в ее ладонь:

– Ты пела, – зачарованно сказала Эмили, – так красиво. Ты красивая, тетя Адель, словно королева… – девушка не могла не улыбнуться:

– Я сейчас пою принцессу в Ковент-Гардене, – она сунула монету в карман жакета, – я не выступаю на детских представлениях, но, когда вы с Чарли придете на «Щелкунчика», мама Клара проведет вас в мою уборную… – Эмили распахнула голубые глаза:

– У тебя есть корона… – Адель вспомнила ряды диадем и корон в театральной костюмерной:

– У тебя тоже появится, – пообещала она девочке, – я тебе принесу из театра… – Чарли встрял:

– Мы видели ее величество, тетя Адель, – мальчик погрустнел, – когда папа погиб, нас пригласили во дворец… – Вера почти неслышно сказала Кларе:

– На чай. Джеймс охранял покойного короля Георга, ее величество была к нам очень добра. Но его светлость, – она кивнула на Маленького Джона, – и леди Полина вообще хорошие приятели наследных принцев и принцессы Анны… – до них донесся уверенный голос Ворона:

– Смотрите, я стану особой королевской крови… – парень развалился на стуле, – то есть мужем особы. Мне дадут графский титул, как лорду Сноудону, который раньше был просто мистером Армстронг-Джонсом… – юноша расправлялся с индейкой, – нет, я и так баронет. Меньше, чем на герцога, я не согласен… – Полина почти по складам сказала:

– Ты ей не нравишься, даже не надейся… – Марта усмехнулась:

– Принцессе Анне. Но надо признать, что Ворон умеет обращаться с дамами. Он, кажется, по пути ограбил цветочный магазин… – Стивен примчался на такси к зажиганию свечей, с десятком букетов и заманчивыми пакетами для Чарли и Эмили:

– У нас меньше дам, милый, – весело сказала Клара. Баронет отмахнулся:

– Цветов много не бывает, тетя. Букеты останутся на Рождество и новый год.

Столовая хэмпстедского дома утопала в сиянии кремовых, розовых, красных лепестков. Маленькая Эмили покрутила головой.

– Мне идет веночек, тетя Адель… – Адель заставляла себя не вспоминать о крошечной темноволосой девочке, сопевшей в шерстяном одеяльце:

– Ей сейчас четырнадцать лет, она подросток… – Адели хотелось разодрать руку ногтями до крови, – оставь, ее нет, ее никогда не было… – девушка ласково погладила светлые волосы Эмили:

– Очень, милая. Полина хорошо плетет венки. Она в детстве всегда ходила в таком, только из ромашек… – Эмили прижалась мягкой щечкой к ее руке:

– Когда мама приедет домой, – серьезно сказала девочка, – мы тоже заведем котика. Или собачку, Чарли хочет собачку… – Адель тоскливо подумала:

– Дай мне детей, или я умру. Пожалуйста, Господи, пусть у нас появится ребенок. Не наказывай меня за случившееся, я достаточно страдала… – она потормошила Эмили:

– У меня и дяди Генрика в Кенсингтоне тоже живет котик, Тигр. Вы с Чарли приедете к нам на чай и поиграете с ним… – Адель взглянула в сторону отчима:

– Нет, здесь такого делать нельзя. В Хэмпстеде дома папа, мама, Пауль… – Пауль даже за столом сам с собой играл в шахматы, – на Ганновер-сквер тоже всегда толпа, а у нас в Кенсингтоне опасно, Генрик может без предупреждения вернуться с репетиции…

Адель не видела в своем плане ничего плохого:

– Дело не во мне, у меня все порядке, – она незаметно скомкала салфетку, – дело в Генрике, только он никогда не согласится на анализы… – Адель не хотела уходить от мужа:

– Я его люблю и не брошу. Он никогда ни о чем не узнает. Даже если ребенок получится светленький, он потемнеет. Миссис Вера говорила, что Чарли родился блондином, а сейчас у него каштановые волосы… – она искоса взглянула на Маленького Джона:

– Нет, я не смогу, он слишком похож на отца… – Адель прикрыла глаза длинными ресницами:

– Меня приглашали на сборный концерт, весной, в Кембридже. Кембридж красивый город… – она изящно отпила воды, – можно остаться на несколько дней, пожить в хорошей гостинице, отдохнуть. Генрик не удивится. Если он вообще будет в стране, а не на гастролях… – опустив хрустальный бокал, Адель улыбнулась:

– Ему семнадцать лет, скоро восемнадцать. Максим мальчик, он будет счастлив, что я на него обратила внимание. Тетя Марта и Волк ни о чем не догадаются, тем более, тетя Марта уезжает… – Адель протянула тарелку: «Я передумала, мамочка. Положи мне немного торта».

Высокие свечи догорали в бронзовом канделябре. К вечеру неожиданно распогодилось. Золотой закат играл над черными деревьями Хэмпстедского парка. На темнеющем небе виднелась яркая полоска заходящего солнца. Среди слабых звезд двигалась мерцающая огнями точка самолета:

– Генрик и Адель уехали, у них вечером концерт… – Ник расставлял шахматные фигуры, – Полина с Лаурой трещат по-испански… – девочки устроились на дальнем конце дивана, – а Луиза сегодня какая-то хмурая… – оглянувшись, он понял, что Питера в гостиной нет:

– Мама с папой отправили его и Ворона домой, – весело сказал Максим, – у них завтра утром футбольный матч… – баронет, хоть и учился в колледже Уэльбек, но не упускал шанса поиграть в старой команде:

– Я тоже поеду, – Максим потянулся, – поболею за них… – понизив голос, он заметил Луизе:

– Маленький Джон прав. Мама ничего не расскажет о Сэме даже тебе, по соображениям секретности… – все попытки Луизы расспросить тетю Марту закончились ничем, – но ты не волнуйся, его светлость… – он подмигнул кузену, – будет держать глаза и уши открытыми… – наследный герцог погладил сонно заурчавшего кота:

– Буду. Мне остался год до окончания академии… – в Сандхерсте он получил отпуск по семейным обстоятельствам, для поездки в СССР, – я бываю там… – юноша неопределенно повел рукой, – только на каникулах… – Луиза тряхнула светловолосой головой:

– Все равно. Если вы что-то узнаете, сообщите мне немедленно… – Максим кивнул: «Разумеется»

– Питеру вряд ли что-то светит, – смешливо подумал он, – но пусть Луиза сама ему все скажет, незачем вмешиваться в их дела… – наследный герцог взглянул на часы:

– Мы тебя проводим, то есть я, – пообещал Маленький Джон, – Максим отвезет малышню домой… – Волк и Марта забрали Веру с детьми. Джованни и Клара пошли отдохнуть:

– Папа с мамой тоже иногда спят после обеда, по крайней мере, уходят в спальню, – вспомнил Максим, – они пожилые люди. Папе скоро пятьдесят, маме год до сорока лет… – он избегал смотреть в сторону Лауры, – хотел бы я, чтобы у меня случилось так, как у них, один раз и на всю жизнь… – отец рассказал Максиму, что в сорок пятом году вернулся в СССР именно из-за матери:

– Я не мог позволить ей пропасть во второй раз, – признался Волк, – в метро я решил, что больше ее не увижу. Но, поняв, что она жива, я больше ни о ком другом и думать не мог. У тебя тоже так случится, – он внимательно посмотрел на сына, – у тебя мое сердце, милый… – Максим повертел чашку:

– Папа уверен, что Мария жива. Старшая сестра, – он поймал себя на улыбке, – ей двадцать один год, как Теодору-Генриху. Может быть, они встретились в СССР, и его светлость тоже жив… – Ник протянул Паулю сжатые кулаки:

– Выбирай… – соперник ткнул пальцем в левый. Ник раскрыл ладонь:

– Играешь белыми, я тебе дам фору… – раскосые глаза Пауля ласково взглянули на Ника. Он помотал лысеющей головой. Светлые волосы трогательно завивались над оттопыренными ушами. Пауль криво застегнул верхнюю пуговицу на сшитой Кларой фланелевой рубашке:

– Ему идет четвертый десяток, – пришло в голову Нику, – а он словно Чарли, кажется, что ему пять лет… – Пауль аккуратно переложил фигуры:

– Нет, – он не сводил глаз с Ника, – белыми играешь ты. Запомни, – Пауль погрустнел, – только белыми, не сделай ошибки. Белая королева, – он поднял фигуру с доски, – белая, а не черная… – его взгляд стал тусклым, далеким. Ник даже испугался:

– Ты чего, – пробормотал подросток, – я сыграю белыми, если ты так хочешь… – Пауль поднял палец вверх:

– Она хочет, чтобы черными, а она сильнее… – он помолчал, – но помни, что любовь сильнее ее. Любовь всему верит, всего надеется, все переносит… – Ник не представлял, откуда Пауль подхватил евангельскую цитату:

– Нет, дядя Джованни берет его в Бромптонскую ораторию, а тетя Клара ходит с ним в синагогу. Но в синагоге Евангелия не читают, значит, он услышал слова где-то на проповеди… – Лаура отозвалась:

– Но любовь из них больше. Любовь к Иисусу и святой церкви… – Пауль не выпускал черной фигурки:

– У тебя будет другая, – нежно сказал он, – другая любовь. Появятся дети, много… – он нахмурился, – я не умею посчитать… – Лаура хмыкнула:

– Ты говорил, что мальчик и девочка… – Пауль улыбнулся:

– Это не твои. Это ее… – оживившись, он вскочил на ноги, – то есть потом их. Две девочки и мальчик, – поправил он себя, – только одна далеко, она летит по небу…

Расставив руки в стороны, Пауль забегал по ковру. Томас, недовольно мяукнув, соскочил с дивана. Маленький Джон, поднявшись, поймал Пауля:

– Играли в шахматы, так и играйте спокойно… – юноша услышал тихий шепот:

– Он жив, жив. Ты его увидишь, обязательно, но остерегайся невесты… – пытаясь посадить Пауля на место, наследный герцог весело сказал:

– Кому-то надо меньше смотреть телевизор. У тебя в голове одни мыльные оперы, как теперь говорят… – Полина спохватилась:

– Сейчас начнется «Доктор Кто». Лаура, пошли, – она потянула кузину за собой, – или монахиням такого не разрешают, то есть почти монахиням… – Максим проводил глазами темные волосы кузины:

– Оставь, бесполезно, – тяжело вздохнул юноша, – ты слышал, она почти монахиня… – теплая рука Пауля бесцеремонно легла ему на плечо:

– У нее корона, она королева… – Пауль показал ему фигурку, – только тебе придется служить за нее… – Максим шутливо отозвался:

– Семь лет, и они покажутся мне, как несколько дней… – Пауль кивнул:

– Покажутся. Только не семь лет, а дольше… – он подхватил конфету из раскрытой коробки, – не знаю, сколько… – зачавкав шоколадом, Пауль вернулся к шахматной доске.