Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй - Нелли Шульман - Страница 8

– Пятница, седьмое февраля, в столице девять вечера. Передаем прогноз погоды на выходные дни. В Москве и Подмосковье ожидается оттепель, температура нулевая, возможны осадки в виде мокрого снега с дождем…

Осадки уныло стекали по пуленепробиваемому стеклу кабинета. Площадь Дзержинского тонула в серой хмари. Сквозь предвечерний туман пробивались рассеянные лучи уличных фонарей.

Закинув длинные ноги в американских джинсах на стол, Скорпион изучал свежее офицерское удостоверение, заложенное в яркую книжку с силуэтом Нового Моста в Париже на обложке. Роман Саше понравился:

– Хемингуэй всегда хорошо писал, – он любовался четкой фотографией, – жаль, что он погиб, то есть его убило ЦРУ. Я бы хотел ему позвонить, как называет это Сэлинджер… – Саше казалось, что ему бы нашлось, о чем поговорить с Хемингуэем:

– Странница обретается на его любимой Кубе… – Саша краем уха слышал, что у девушки все хорошо, – везет ей, у нее нет мокрого снега с дождем. И у пани Дануты тоже нет, у нее солнце и мороженое на берегу Тибра, под стенами замка святого Ангела…

Саша лениво подумал, что можно заказать из буфета эскимо:

– И съесть его с видом на памятник Дзержинскому, – он фыркнул, – но это совсем не то…

Он еще раз прочитал каллиграфически выведенные буквы. Удостоверений было два, офицерское и наградное. Саша наизусть помнил строки из приказа:

– За образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом мужество и героизм присвоить товарищу Гурвичу, Александру Матвеевичу, внеочередное звание старшего лейтенанта и наградить его орденом «Красной Звезды»…

После торжественного вручения ордена в узком кругу коллег, Саша спустился в закрытый архив Комитета. Папку отца нельзя было заказывать даже в кабинет. Он смотрел на строгий очерк лица, вглядывался в серые глаза:

– Ты бы обрадовался, папа… – тихо сказал Саша, – обещаю, что я всегда буду достоин тебя и дедушки…

Из Далласа Скорпион спокойно добрался на автобусе до мексиканской границы. Он узнал, что Джек Руби выполнил задание якобы мафии, попивая лимонад у открытого бассейна дешевой гостиницы, в захолустном городке по ту сторону реки Рио-Гранде:

– Дальше о Руби позаботятся американские коллеги, – лениво улыбнулся Скорпион, – я свое дело сделал… – бережно убрав удостоверения в личный сейф, Саша полистал «Праздник, который всегда с тобой»:

– Бывает вечер, когда нечем заняться… – он старался не смотреть на пухлую папку с газетными вырезками, – в театрах ровно ничего интересного. «Доброго человека из Сезуана» я посмотрел, а в кино ходить не на что. Не на «Тишину» же… – Саша скривился, – роман неплох, но две серии фильма я не выдержу…

На Фрунзенской его ждал переданный Невестой новый роман о Джеймсе Бонде. Рука Саши заколебалась над телефоном:

– Ей я звонить не собираюсь, – кисло подумал юноша, – много чести. Для посольства я продавец книжного магазина, а они все сейчас закрыты… – Невеста продолжала появляться на оперативной квартире товарища Матвеева два раза в неделю:

– Глаза бы мои ее не видели, – сочно пожелал Саша, – но теперь до понедельника я свободен, – несмотря на его настойчивые рапорты, руководство пока считало нецелесообразным заканчивать операцию с девушкой.

– Она передает отличные сведения, – вздохнул Саша, – придется потерпеть… – по глазам Невесты он понимал, что девушка ожидает кольца на палец:

– Не дождется, – он вытащил сигарету из пачки «Мальборо», – еще полгода-год, и мы от нее избавимся… – он мог позвонить младшей Куколке, Надежде Наумовне:

– Она, наверняка, болтается на какой-нибудь вечеринке… – на прошлой неделе Саша столкнулся с девушкой на брехтовском спектакле, – она прошла мимо меня с свитой, и бровью не повела. Или это была ее сестра, их никак не различить… – всякий раз, думая от двойняшках, Саша чувствовал головную боль, – но, в общем, какая разница? Анна Наумовна тоже мне откажет, сучки считают такое ниже собственного достоинства. Какое достоинство, на них давно пробы негде ставить… – на Патриарших прудах обретался еще и Фокусник.

Саша терпеть не мог парня:

– Метит в советские Яны Флеминги, тиснул очередной рассказик в «Юности», о работе ЧК в годы гражданской войны… – по мнению Саши, Левин и в подметки не годился британскому писателю:

– Фокуснику шестнадцать, но он разговаривает со мной свысока, мерзавец… – Левин находился под личным кураторством генерала Мортина, заместителя начальника Сашиного первого управления, внешней разведки. Мортин несколько лет провел в Китае и считался признанным специалистом по стране:

– Он носится с Фокусником, как с писаной торбой, – недовольно подумал Саша, – большое дело, китайский язык. Парень нахал, каких поискать, но трогать его нельзя, иначе неприятностей не оберешься… – Саша взглянул на часы. Мыши, в Куйбышев, звонить было поздно:

– Ей не поздно, она полуночница, но Журавлевым… – Мышь летом получала аттестат и отправлялась прямиком в ПТУ:

– Она станет слесарем-наладчиком широкого профиля, – ухмыльнулся Саша, – она намекала, что хочет попасть в космическую программу. И попадет, она упорная девчонка… – Новый Год он провел на Волге. Наталья Ивановна закармливала его домашним наполеоном и кружевными блинами:

– Пани Данута тоже хорошо печет блины, – хмыкнул Саша, – но до нее тем более никак не добраться… – девушка постригалась следующим летом:

– Приняв обеты, она постарается стать экономкой викарного епископа Кардозо… – священник пока сидел в Африке, но Саша не сомневался, что того ждет отличная карьера:

– Наши глаза и уши пригодятся рядом, как говорит товарищ Котов.

Наставник считал, что переезд Дракона, графа Дате, в Гонконг, придется как нельзя на руку:

– Мы будем воевать во Вьетнаме, – Саша потянулся, – воевать и побеждать американцев. Нам нужен свой человек в регионе. Ничего, граф полетит и в Рим, и не только в Рим, если там будет обретаться Монахиня… – отогнав мысли о девушке, Саша с отвращением посмотрел на затасканную папку.

Получив орден, он не должен был, как выражался товарищ Котов, почивать на лаврах. Саша вызвался сделать доклад на комсомольском собрании его Первого Управления. Скорпион был приписан к отделению С, занимавшемуся нелегальными операциями за границами СССР:

– Придут не только наши ребята, – он откровенно зевнул, – ожидается сотни две участников, надо не ударить в грязь лицом… – ему не хотелось просматривать пачку полуграмотных материалов из сибирских газет о героях комсомольских строек:

– Собрание только в апреле, на ленинскую годовщину, – облегченно подумал Саша, – ударники подождут… – на столе красовалась еще одна папка, тощая. Этого задания ему было никак не миновать. Почерк генерала Сахаровского, начальника Первого Управления, славился разборчивостью:

– Не то, что некоторые коллеги, – Саша взял записку, – царапающие, словно курица лапой. Пишущие машинки испортили нам почерк… – к записке Сахаровского прикрепили бланк на немецком языке, с эмблемой восточногерманского комсомола:

– Тов. Гурвичу, – начальство писало кратко, – по представлению лично тов. Вольфа в Советский Союз направляется тов. Брунс, для учебы в нахимовском училище в г. Ленинграде… – со времен бесследно пропавшего фальшивого каменщика Рабе, Саша с подозрением относился к рекомендациям Вольфа, – прошу взять тов. Брунса в личное кураторство…

Скорпион потянул к себе папку: «Посмотрим, что за немец к нам едет на этот раз».

Длинные пальцы в пятнах краски покрутили рычажок. Аня подхватила вылезающий из машинки лист:

– Ловкость рук и никакого обмана, – провозгласил брат, – почти такой аппарат стоит в музее на Лесной улице… – идея пришла в голову Павлу на экскурсии учеников Строгановского училища в бывшую подпольную типографию газеты «Искра»:

– Конструкция несложная, – объяснил он Ане, – смотри, что пишет герой революций и войн, – голос юноши дышал презрением, – товарищ Александр Данилович Горский… – он полистал затрепанный томик «Прерванного полета»:

– Дорогой Володя, «Искру» мы успешно печатаем в подвале. Ротатор машина простая. Один человек вооружен валиком, левая его рука подкладывает под рамку чистые листы и выбрасывает из-под нее отпечатанные. Кончик сапога движением вверх и вниз приподнимает и опускает рамку с трафаретом. Таким образом, можно свободно обходиться при печатании без посторонней помощи. Благодаря моим техническим навыкам мы усовершенствовали прибор… – Павел зевнул:

– Дальше идет похвальба, обычная у Горского… – брошюрка полетела в стену. Пьеро и Арлекин, спавшие на софе Павла, даже не пошевелились:

– Совсем разленились, – смешливо сказал юноша, – они старенькие, бедняги. Не зря Витька оставил мне ключи от комнаты, – подмигнул Павел сестре, – у меня теперь есть теневая мастерская… – Лопатин-младший осенью ушел в армию. Приятеля, правда, послали всего лишь в Кронштадт:

– Но в военно-морской флот, на три года, – недовольно подумал юноша, – хотя он даже на корабле пока не побывал… – Витька служил в береговых частях:

– После учебки меня определили в столовую морского штаба, – писал приятель, – я варю кофе для адмиралов… – Павел предполагал, что его самого освободят от призыва:

– Мортин постарается, – подумал он о кураторе, – он намекнул, что поступление на восточный факультет мне обеспечено. Будем вместе с Аней ездить в университет…

Павел вернул с малаховской дачки на Арбат чемоданчик с рабочими принадлежностями. Не доверяя советским сберкассам, он завел неприметный саквояж, куда складывал плату за фальшивые документы. Багаж Павел хранил на вокзалах, каждую неделю перевозя его с места на место:

– Или перетаскивая, как на Каланчевке… – сестра изучала отпечатанный лист, – это наш неприкосновенный запас на случай побега… – на тот же случай Павел держал в саквояже чистые, ворованные в Гознаке, бланки советских паспортов. Сестрам он о своих планах пока ничего не говорил:

– Впрочем, это даже не планы, – в приемнике громко играли битлы, – а подготовка к непредвиденным обстоятельствам… – ротапринт Павел собрал сам, тщательно изучив устройство похожего аппарата, стоявшего под замком в отдельной комнате при канцелярии училища:

– Нашу машину снабдили особым журналом, – весело сказал он Ане, – советская власть боится, что кто-то начнет копировать антисоветчину… – сестра так же смешливо отозвалась:

– Что, в общем, действительно правда… – они поставили аппарат на рабочий стол в гостиной. Аня загораживала спиной поле обзора возможных камер в вентиляционных отдушинах. Под звон гитар ребят из Ливерпуля она одними губами сказала:

– Получилось отлично, но рисковать больше не стоит. Уноси машинку и учебник на Арбат… – сестры знали, что у Павла есть ключи от комнат Лопатина, – будем делать по несколько экземпляров в неделю и посылать бандеролью в Киев…

Лазарю Абрамовичу не удалось избежать очередной психиатрической экспертизы:

– На Хануку он вышел на Крещатик со светильником и зажег свечи под плакатом «Отпусти мой народ», – написала Фаина Яковлевна, – у нас отказали в выезде нескольким семьям. В здешней больнице ему делать нечего, и он принялся составлять учебник святого языка… – главы Бергер передавал жене на свиданиях, под видом писем:

– Учебник хороший, – со знанием дела сказала Аня, – в Москве он тоже пригодится… – сестра продолжала разбирать синагогальный архив:

– Надо организовать группу изучающих иврит, – заметила девушка, – в ешиве его преподают, но туда принимают только парней. В синагогу на праздники ходят не только религиозные люди… – девушка задумалась:

– С раввином говорить бесполезно, – она вздохнула, – мне скажут, что в синагоге осведомитель на осведомителе… – Аня встряхнула темными локонами:

– На Пуриме я прощупаю почву. Если найдутся желающие, мы сколотим группу, будем встречаться у ребят на квартирах… – Павел восхищенно отозвался:

– Ты сама уже можешь преподавать… – девушка смутилась:

– Начальный уровень, конечно. Но иврит, по сравнению с китайским, простой язык… – Павел ловко опустил ротатор в заранее приготовленный портфель:

– Говоря о китайском, мне еще надо позаниматься… – куратор из КГБ, неприметный человечек с серым лицом, снабжал его бесконечным потоком строго секретных документов, как сообщали красные печати с иероглифами:

– Бумаги воруют в Пекине, – понял Павел, – отношения между СССР и Китаем практически разорваны, но у гэбистов остались агенты в стране… – Аня кивнула:

– Мне тоже. У меня завтра доклад на семинаре, о советской текстильной промышленности. Слава Богу, что мне разрешили со следующего курса перевестись на кафедру истории средних веков. Больше не надо читать бюрократические писульки из наркоматов… – Аня хотела продолжить занятия экономической историей:

– Буду писать о фландрских текстильных мануфактурах, – заметила девушка, – о торговле тканями. Так больше шансов попасть в Бельгию… – они пока не смогли передать письмо доктору Гольдбергу:

– Но передадим, обязательно… – Аня полюбовалась свежеотпечатанным листом, – и вообще, нам недолго осталось здесь болтаться… – они верили, что рано или поздно покинут СССР:

– Пока мы еще не знаем, как, – Павел уложил в портфель перебеленные сестрой листы учебника, – пусть хотя бы кого-нибудь из нас выпустят на запад… – он понимал, что на такое шансов мало. Аня щелкнула зажигалкой:

– Пойду кофе сварю. Надя велела ее не ждать… – по стеклу ползли потеки мокрого снега, – она сегодня на вечеринке в Доме Кино… – устроившись на диване, по соседству с мопсами, Павел потянулся за китайской тетрадью. На клетчатый плед выпала скромная открытка со снегирем:

– У меня все хорошо, – читал он неряшливый почерк, – летом я сдаю выпускные экзамены и поступаю в профессиональное училище. Зима на Волге суровая, у нас часто бушуют метели. Мне всегда грустно, когда на дворе метель. Наверное, это с детства. Пиши мне, твой друг Марта Журавлева…

Павел вспомнил крохотный золотой крестик на узкой ладони девочки, тихий голос:

– Мне сказали, что мои родители погибли в ходе секретного эксперимента. Они были физики, но я не знаю их имен… – отыскав под грудой папок чистую тетрадку, Павел решительно вывел вверху страницы: «Полигон. Повесть». Он быстро писал, наклонив рыжеватую голову. Поставив рядом чашку кофе, неслышно поцеловав теплые волосы на затылке брата, Аня пошла к себе.

Выбросив руку вперед, поэт склонил голову. Стол взорвался аплодисментами, с дальнего конца закричали:

– Водки! За это надо выпить, Василий Васильевич! Это настоящая русская поэзия, не чета всяким Мандельштамам и обери… – говорящий запнулся, – обери… – Надя неслышно сказала: «Обэриутам». Бархатный, вкрадчивый голос над ее ухом заметил:

– У вас хорошее образование, Наденька. Обычно актрисы таким не блещут… – Надя поднесла сигарету к огоньку его зажигалки:

– Я говорила, товарищ Королёв… – на его висках сверкала изысканная седина, – я не актриса, я модель и танцовщица. Я студентка училища при Большом Театре, работаю в ансамбле Моисеева… – бесконечные ноги Нади в черных чулках американского нейлона, едва прикрывало такое же черное платье, скромного, почти монашеского покроя:

– Только длина у него не монашеская, – усмехнулась девушка, – товарищ Королёв дырку во мне проглядел. На закрытый показ «Вчера, сегодня, завтра», с Марчелло Мастроянни и Софи Лорен, Надю пригласил один из ее официальных, как весело говорила девушка, работодателей.

– Я словно Марианна во Франции, – замечала Надя, – ни одна мозаика или фреска о молодежи Страны Советов не обходится без меня… – художник-монументалист готовил эскизы отделки проектирующегося дворца культуры в Братске. Насколько видела Надя на газетных фотографиях, Братск пока большей частью состоял из бараков и палаток:

– Ничего, – уверенно сказал монументалист, – все впереди. Из вас выйдет отличная бетонщица, товарищ Левина… – Надя была рада позировать в комбинезоне. Ей не нравились откровенные взгляды художника:

– Но товарищ Королёв вообще едва слюну не пускает… – стряхнув опьяневшего монументалиста, Надя собиралась поехать домой, но у столика появился хорошо знакомый ей поэт, в сопровождении вальяжного мужчины с благородной сединой, в отлично сшитом костюме:

– Надюша, – раскрыл объятья знакомец, – позволь тебе представить. Василий Васильевич Королёв, наш бард и скальд, певец жизни героя революции и гражданской войны, товарища Горского. Он не может покинуть ресторан, не познакомившись с олицетворением красоты… – Королёв склонился над ее рукой:

– Аншанте, мадемуазель, – сказал он с тяжелым акцентом, – по-французски это значит… – Надя отчеканила:

– Je sais ce que ça veut dire. Très bien… – танцуя с ней, Королёв все время вставлял в разговор французские слова. Чувствуя его настойчивую руку пониже спины, Надя дерзко сказала:

– Вы определитесь, месье Королёв, – она слегка отстранилась, – вам, наверное, тяжело в вашем возрасте переходить с языка на язык… – Королёв напыщенно отозвался:

– Мне всего шестьдесят, по французским меркам, я еще молодой человек… – Надя поняла, что он носит протез:

– На левой руке, писать это ему не мешает. Он упоминал, что его ранило, когда он служил ординарцем у Горского… – Королёв рассказал, что скоро отправляется в очередную заграничную командировку:

– Цюрих, Женева, Париж… – он заказал для Нади шампанское и фрукты, – я собираю материал для большого романа, саги о трех русских революциях. Он станет моей… – Надя едва не встряла: «Лебединой песней». Девушка велела себе прикусить язык:

– Седина в бороду, бес в ребро… – Королёв не выпускал под столом ее коленки, – он может взять письмо для папы, не задавая вопросов. Он партиец, приближен к Комитету, – за водкой и закусками Королёв хвастался знакомством с чекистами, как он называл работников Лубянки, – его не обыщут на таможне. Надо сделать так, чтобы он потерял голову. Конверт у меня при себе, я придумаю историю о заграничной подруге. Придется с ним… – Надя подавила вздох отвращения, – но зато папа получит наше письмо, узнает, что мы живы.

Их компания оставалась последней в опустевшем ресторане. На измятой скатерти расцвели пятна соуса и сигаретного пепла, на паркете валялись виноградные косточки:

– За нашего друга, – Королёв поднял стопку, – настоящего русского поэта… – зазвенел хрусталь, кто-то рассмеялся:

– Яснолобый отрок – это Ленин… – парень помахал сигаретой, – ты молодец, даже сюда Ленина ввинтил… – он рыгнул:

– Премия тебе обеспечена, не в этом году, так в следующем… – за столом шел разговор о премиях, о путевках в творческих союзах, о кооперативах и машинах:

– У меня своя «Волга» с водителем, – сообщил Королёв Наде, – я переехал в новую квартиру на проспекте Калинина… – Павел называл проспект, с его небоскребами, вставной челюстью Москвы. Подумав о Павле, Надя мимолетно улыбнулась:

– Меня не представили по фамилии, а потом поэт напился. Хорошо, потому что Королёв критиковал Павла… – «Литературная газета» напечатала большую статью, где прозаик клеймил современных авторов, гонящихся, как он выражался, за дешевой популярностью:

– Павла, Стругацких и еще кого-то, – вспомнила Надя, – Иосиф написал Павлу, чтобы он не обращал внимания на всяких нафталиновых старцев… – Королёв, впрочем, старца не напоминал. Он ловко подхватил Надин бокал:

– Вы совсем не пьете, Наденька. Шампанское дамский напиток, позвольте себе расслабиться… – Королёв бесцеремонно мял подол ее платья, гладил край чулка, большая рука двигалась дальше:

– Терпи, – велела себя девушка, – это все ради нас. Но мерзавцы пируют, а Иосиф сидит в тюрьме… – в январе из Ленинграда пришли вести об аресте приятеля. Бродского обвинили в тунеядстве:

– Собравшиеся здесь не стоят его мизинца, – зло поняла Надя, – они травили Пастернака и затравят Иосифа… – ленинградские друзья передали Левиным номер тамошней «Вечерки» со статьей, где Бродского называли бездарностью:

– Окололитературный трутень, – Надя раздула ноздри, – это вовсе не текст, а пасквиль. Павел сказал, что в старые времена мерзавцев, его напечатавших, вызывали бы на дуэль… – в конце декабря Иосиф навестил Москву:

– Мы его уговаривали остаться или вообще уехать подальше от милиции, но он сказал, что у него в Ленинграде личные дела, что он должен вернуться. Он вернулся, чтобы сесть в тюрьму… – поэт, прикончив водку, опять поднялся: «Теперь «Братская ГЭС!». Наде хотелось зажать уши. Она повторяла про себя:

– Спаситель родился в лютую стужу, в пустыне пылали пастушьи костры… – кто-то заорал:

– Ура! Ура славе земли русской! Надо еще выпить… – напротив Нади вскинули вилку с маринованным рыжиком. Пьяный голос икнул:

– Герцен, кстати, был немец или еврей… – сосед говорившего грохнул кулаком по столу, грязные тарелки подпрыгнули:

– Не смей трогать Герцена, – он покачивался, – Александр Иванович наша гордость, а ты… – он затейливо выматерился. Надя услышала тихий шепот Королёва:

– Хотите посмотреть, как я живу, Надюша… – ткнув сигаретой в переполненную пепельницу, Надя подхватила черную сумочку на цепочке: «Очень хочу, Василий Васильевич».

Павел рассказал сестрам об интуристе, которого пытались арестовать в ЦУМе:

– Но на такое рассчитывать нельзя, – задумчиво отозвалась Аня, услышав брата, – это ничего не значит. Он мог забыть наши имена, забыть имя папы или вообще посчитать все ерундой… – Надя вертела эскиз лица незнакомца:

– Он явно работал в охране африканского деятеля, – заметила девушка, – комитет посчитал его шпионом, поэтому они и появились в ЦУМе. Но Аня права, – она бережно убрала рисунок, – не стоит надеяться на мимолетные несколько слов… – Павел вскинул бровь:

– Учитывая обстоятельства, при которых они были сказаны, я бы поспорил, но письмо вещь более верная…

Конверт с отстуканным на машинке адресом лежал на журнальном столике полированного ореха, рядом с бутылкой коньяка. Королёв жил на верхнем этаже высотки. В окне гостиной переливался огнями проспект Калинина:

– Я переехал перед Новым Годом, – он усадил Надю на просторный, обитый кожей диван, – квартира еще не обжита… – Надя видела такие интерьеры в каталоге, где они заказывали одежду:

– В ванной у него черная плитка и зеркала, – девушка успела навестить ванную и кухню с американским рефрижератором, – сначала он меня здесь… – Надя подавила тошноту, – а потом поведет в спальню… – дверь в спальню пока оставалась закрытой.

Гостиную осенял увеличенный фотографический портрет железного Горского:

– С этого снимка писали знаменитую картину в Третьяковской галерее, – Королёв развалился на диване, – вы, наверное, видели холст… – Александра Даниловича неожиданно изобразили не в шинели с буденовкой, а в белой рубашке и галифе. Горский сидел, опираясь на спинку стула, глядя прямо на зрителя:

– Знаете, Наденька, – Князев повел рюмкой в сторону фотографии, – я помню его и таким. Он не только воевал, он много читал, отлично играл на фортепьяно, знал музыку. Разносторонний человек… – губы Королёва касались ее уха, – как и вы… – Василий Васильевич не сомневался, как Горский повел бы себя с девушкой:

– Он бы с ней не церемонился, как и с остальными женщинами. Подержал бы при себе немного, потом отдал бы матросам на потеху, а те бы ее расстреляли и сбросили в реку. Но с классово близкой женщиной Горский такого бы себе не позволил… – Александр Данилович наставительно говорил:

– Краеугольным камнем нового общества станет уважение к подруге, воину, трибуну, борцу. Вообще, – он поднимал палец, – скоро мы выбросим на свалку отжившие практики, откажемся от института брака, буржуазного инструмента угнетения. Мужчины и женщины будут соединяться, следуя взаимному влечению… – понимая, что партия не считает еврейку подходящей подругой для Александра Даниловича, Королёв не упоминал в книгах о Фриде:

– В любом случае, она погибла в революции пятого года, – хмыкнул Василий Васильевич, – в моем романе она стала Катей… – он держал на стене снимок покойной Лады в роли ткачихи-революционерки:

– Говорят, что Феллини плакал на просмотре фильма, – вспомнил Королёв, – он сказал, что сцена смерти Кати войдет в анналы кинематографа… – Василий Васильевич заранее пристроил новую, еще не написанную книгу, в заботливые руки режиссеров:

– Сначала двухсерийный фильм, потом телевизионные новеллы, – решил он, – новый формат с короткими сериями очень выигрышен. Ничего, что про революцию, с хорошими актерами никто не заметит революции… – Надя тоже узнала девушку на фотографии:

– Она погибла, в газетах писали о трагической утрате для советского искусства. Она тоже была много его младше… – Надя заставила себя не отстраняться. От Королёва пахло коньяком, писатель пытался расстегнуть защелку на ее бюстгальтере:

– Вы испытываете ко мне влечение, Наденька… – бормотал он, – отбросьте условности, отриньте ложный стыд, станьте моей подругой, самкой… – Надя лукаво отозвалась:

– Вы обещали взять письмо, Василий Васильевич… – его рука зашарила по столу:

– И возьму, – отозвался Королёв, – пароль д’онёр, как говорят французы… – Надя объяснила, что доктор Гольдберг отец ее приятельницы:

– Она бельгийка, тоже балерина. Она приезжала сюда с гастролями… – Надя мимолетно вспомнила об афишах конкурса Чайковского. Летом она ждала звонка от товарища Матвеева, однако ее оставили в покое:

– Авербаху присудили второе место, потому что он израильтянин, – Надя устало закрыла глаза, – то есть у него два гражданства. Хорошо, что Комитет не стал опять меня под него подкладывать… – она думала о музыканте с брезгливостью, – а доктора Эйриксена… – сердце защемило, – здесь больше ждать не стоит. Он женат, забудь о нем, вы никогда не встретитесь… – Надя разозлилась:

– Мы вырвемся отсюда и все случится по любви. Я забуду о мерзавцах вроде Королёва… – забрав письмо, Василий Васильевич помахал конвертом:

– Послезавтра я улетаю в Париж, ваша весточка уйдет по назначению. Подождите, Наденька, я сейчас… – девушка поняла:

– За презервативами пошел. Может быть, ничего не произойдет, он пожилой человек… – Королёв вернулся со второй бутылкой французского коньяка:

– Письмо, он, наверное, положил в чемодан… – бесцеремонная рука шарила по телу Нади, – нет, кажется, пока у него все получается… – Королёв положил ее ладонь на расстегнутую ширинку:

– Видите, – он сыто рассмеялся, – я давно готов, Наденька. Ваше платье только мешает… – платье сбилось к талии, щелкнули застежки чулок. Он пытался скинуть брюки, Надя задыхалась от крепкого запаха спиртного. Откинув голову назад, она почувствовала тяжесть его тела. Королёв хрипел, в свете торшера его лицо казалось багровым:

– Оно такое и есть… – Надя не успела вскочить с дивана, – надо вызвать скорую помощь… – на лицо ей закапала слюна, рот писателя перекосился. Надя распласталась под мертвым, неподвижным телом Королёва.

За большими окнами зала ожидания Киевского вокзала царила беспросветная тьма раннего февральского утра. Приемщик камеры хранения в подвальном этаже, позевывая, выдал скромный саквояж высокому парню в дорогой дубленой куртке и твидовом кепи. Лицо юноши было бледным, взволнованным. Сверив паспорт гражданина Бергера с квитанцией, приемщик пожелал юноше счастливого пути. Смахнув серебро в ящик, он проводил глазами широкие плечи:

– Одет хорошо, модные штаны носит… – приемщик забыл, как называются такие брюки, – а чемодан у него паршивый. У него этюдник на боку, художник, наверное… – тарелка над головой ожила, диктор сказал:

– Сегодня суббота, восьмое февраля. В Москве шесть утра, температура ноль градусов. Передаем спортивные новости с Олимпиады… – навострив уши, приемщик забыл о поднявшемся наверх посетителе.

Павел нашел сестру в только что открывшейся стекляшке. Надя нахохлилась над граненым стаканом напитка, который Павел называл кофе секкио:

– Звучит красиво, – весело добавлял он, – это самое главное… – так называемый кофе дымился за стойкой в эмалированном ведре:

Надя не поднимала глаз от пластика стола:

– Не знаю, зачем я его взяла. Я вообще не понимаю, что делать дальше… – она прикусила губу. Вытащив флягу со сваренным Аней черным кофе, Павел забрал секкио себе:

– Я выпью, – он отхлебнул половину стакана, – а ты ешь и слушай меня… – на дне его сумки болтались мандарины и криво отрезанный Аней кусок салями:

– Держи билет, – Павел выложил на стол картонный квадратик, – добираешься до Брянска и пересаживаешься на киевский поезд. По дороге домой я зайду на почту… – он понизил голос, – дам телеграмму Фаине Яковлевне. Она тебя встретит в Киеве и обо всем позаботится… – на колени Нади лег конверт:

– Твой паспорт, – шепнул Павел, – и вот еще возьми… – в ее руке оказалась перетянутая резинкой пачка сторублевок:

– На первое время, – Павел заставлял себя говорить спокойно, – потом все устроится, в Киеве тоже есть художники и театры с танцевальными труппами. Ты найдешь работу, не беспокойся. Фаина Яковлевна откроет тебе ящик на почтамте, напиши сюда, сообщи его номер… – он вырвал лист из блокнота. Сестра подняла припухшие, темные глаза:

– Почему Бергер… – Павел ухмыльнулся:

– Когда Лазаря Абрамовича арестовали у Колонного Зала, надо было носить ему передачи, а их принимали только у родственников. Я переделал попавший мне в руки документ… – старшая сестра разбудила Павла утром:

– Даже не утром, а в четыре ночи… – он заметил на лице Нади следы слез, – будем надеяться, что гэбисты ничего не поняли… – Аня приблизила губы к его уху:

– У Нади неприятности, – шепнула она, – одевайся, бери этюдник, езжай на Киевский вокзал… – сестра только сказала, что она собралась в гости к общим друзьям, на юг:

– С того вокзала, где мы их провожали, – добавила Надя, – я сейчас здесь… – включив в ванной воду, Аня заметила:

– Ночные записи они прослушают утром. Надя не позвонила бы просто так, дело серьезное… – пост охраны в подъезде менялся в семь утра:

– Я отправился на этюды, день выходной, – объяснил Павел Наде, – когда я вернусь, внизу будут сидеть другие твари. Объясню, что электричку отменили, не было смысла ждать… – он сказал Ане, что позаботится о деньгах. Сестра ничего не спросила, но по ее глазам Павел видел, что она все понимает:

– Ротапринт и учебник остались в квартире, – вспомнил он, – я не успел отнести технику на Арбат. Но вряд ли к нам приедут с обыском прямо сейчас, хотя неизвестно, когда товарищ Матвеев собирался встретиться с покойником… – Надя сдерживала болезненный озноб. Она не помнила, как выбралась из-под тела Королева:

– Надо забрать письмо… – рванувшись в спальню, девушка уперлась в закрытую дверь, – черт, замок защелкнулся. Но где мне искать ключи… – она вздрогнула от телефонного звонка:

– Почти два ночи, кому он понадобился… – Королев обзавелся новой техникой, автоответчиком. Надя узнала голос:

– Василий Васильевич, здравствуйте, – развязно сказал товарищ Матвеев, – вы, должно быть, в гостях. Я заменяю вашего куратора, я заеду за сведениями, учитывая, что вы в воскресенье улетаете… – Надя закуталась в шубку:

– Я не смогла отыскать письмо, было опасно оставаться в квартире. Матвеев мог решить навестить его и ночью… – Павел накрыл теплой рукой холодную ладонь сестры:

– Ты все правильно сделала, нельзя было рисковать. И помни… – он улыбнулся, – мы всегда с тобой, мы твоя семья. Мы никогда не расставались, не расстанемся и сейчас… – Павел хотел перекинуть саквояж на Белорусский вокзал и дать телеграмму Фаине Яковлевне из местного почтового отделения. Допив кофе, сестра шмыгнула носом:

– В квартире везде отпечатки моих пальцев, – она помолчала, – но он умер сам, Павел.

Юноша фыркнул:

– Даже если бы ты его стукнула бутылкой по голове, потеря для человечества невелика. Письмо… – он дернул щекой, – ладно, может быть, гэбисты его не найдут. Пойдем, – он взглянул на часы, – нам на третью платформу… – он сунул в карман шубки Нади пакет с недоеденной провизией:

– Сумка у тебя есть, то есть сумочка… – вагон был почти пустым, – к обеду окажешься в Брянске… – он обнял Надю:

– Все будет хорошо, милая. Дай телеграмму сразу по приезду в Киев. Фаина Яковлевна найдет тебе комнату… – фонари на перроне тонули в сыром тумане. Надя прижалась лбом к запотевшему стеклу. Стащив кепи, брат помахал ей:

– Скоро увидимся, – прочла Надя по его губам, – помни, один за всех и все за одного… – блеснули рыжеватые волосы. Надя вспомнила:

– Он был таким маленьким, что мы с Аней называли его куклой… – в ушах сухо затрещали выстрелы, зашумел океан. Запахло сандалом, она услышала испуганные детские голоса:

– Non, non, Paul frère… – застучали колеса, Надя откинулась к жесткой стенке плацкарты:

– Котов хотел его вышвырнуть в море. Мы цеплялись за него, плакали. Котов не его отец, к нам он тоже не имеет никакого отношения… – Надя сжала руку в кулак:

– Мы увидим нашего отца, обещаю. Мы вырвемся отсюда, чего бы нам это не стоило… – прислонившись виском к окну вагона, девушка велела себе немного поспать.

Очередь в камеру хранения Белорусского вокзала двигалась медленно. Шурша купленной на почте «Комсомолкой», Павел с высоты своего роста разглядывал коротко стриженый светловолосый затылок невзрачного парня, стоявшего впереди. Крепкий юноша носил затасканное пальто и разбитые деревенские сапоги. Под мышкой он зажал облысевший заячий треух. Парень тащил древний фибровый чемодан и брезентовый рюкзак. На чемодане химическим карандашом криво вывели: «Вальд»:

– Прибалт, – подумал Павел, – или советский немец, с них сняли ссылку, разрешили ездить по стране… – в вокзальном почтовом отделении все прошло легко:

– Телеграмму Фаине Яковлевне я дал, завтра она встретит Надю, – в подвале было жарко, Павел вытер пот со лба, – может быть, стоило позвонить Ане, успокоить ее… – взглянув на часы, он решил не рисковать. Стрелка перевалила за семь утра, подслушка могла появиться на работе:

– Официально я поехал на пленэр, – Павел поправил этюдник, – я могу сказать, что электричку отменили, она поймет. Ладно, я через четверть часа буду дома… – сверившись с расписанием, он запомнил время отправления действительно отмененной электрички на Можайск:

– Какой пленэр в такую погоду, – развеселился Павел, – под ногами хлюпает, над головой течет. Хотя певца русской природы Левитана это бы не остановило… – на прилавок камеры хранения шлепнулись чемодан и рюкзак. Парень сказал с акцентом: «На неделю, пожалуйста»:

– Точно, прибалт, – Павел сунул газету в карман дубленки, – комитетская тварь, товарищ Рабе, говорил похоже. Но тот был фальшивый пролетарий, а этот, кажется, настоящий… – сильные руки парня покрывали ссадины, под ногтями виднелась каемка грязи. Приемщик, шевеля губами, выписывал квитанцию.

Юноша неожиданно повернулся к Павлу. Глаза у него были спокойные, прозрачной голубизны:

– Совсем невидный, – усмехнулся Павел, – сморгни и не заметишь… – он вспомнил веселый голос Дануты:

– С тобой, милый, не стоит ходить на свидания в людные места… – Павел приподнялся на локте:

– Это почему еще… – девушка наклонилась над ним, рассыпав вороные, спутанные волосы:

– Потому, – Данута поцеловала его в нос, – что нельзя быть красивым таким… – она улыбалась, – девушкам не нравится, когда все смотрят на их молодого человека… – Павел притянул ее к себе:

– Ерунда. Все смотрят только на тебя… – он в который раз пообещал себе:

– Я ее найду, не знаю, как, но найду, даже если ради этого придется делать вид, что я лоялен СССР и писать про чека… – рассказ про доблестного чекиста Павел настрочил в шутку, когда Надя пожаловалась, что в СССР никто не пишет на манер Яна Флеминга:

– Это вам не майор Пронин, – девушка помахала ярким томиком на английском языке, – от Пронина хочется зевать, а Бонда не закроешь, пока не дочитаешь до конца… – Павел в ответ провозгласил:

– У нас появится свой Бонд, советский Бонд… – в «Юности» похвалили рассказ о московском сироте, потерявшем родителей, пришедшем шестнадцатилетним парнем на работу в ВЧК.

У Павла имелись большие планы на героя:

– Это опубликуют, – мрачно подумал он, – а «Полигон» останется в ящике стола. Никто не напечатает повесть о том, как Советский Союз ради создания атомной бомбы принес в жертву жизни сотен людей… – Павел был уверен, что родители Марты, кем бы они ни были, погибли именно так. Он очнулся от неуверенного голоса парня:

– Простите, товарищ, как проехать на Красную площадь? Мы гости столицы, хотели посмотреть мавзолей Владимира Ильича… – Павел незаметно скривился:

– Половину Прибалтики выслали в Сибирь, немцев отвезли в товарных вагонах в Казахстан, а они притащились в Москву поклоняться мумии фараона. Правильно Аня говорит, то есть в Библии написано, должно пройти время, пока вымрут все, кто родился в рабстве… – юноша сухо ответил:

– Выйдете на улицу Горького, сядете на любой троллейбус в сторону центра. Извините, я тороплюсь… – несмотря на субботний день, троллейбус Павла был забит:

– Провинция за колбасой приехала, – он галантно пропустил к свободному месту худенькую женщину в ватнике и сером платке, – у нее при себе тоже авоська… – женщина сунула в карман ватника матерчатую сумку, – в Можайске, наверняка, магазины пустые…

Сойдя с троллейбуса у бывшей Алексеевской больницы, Павел гуляющей походкой направился к Патриаршим прудам. Гастроном на углу еще не открыли, но у входа скопилась небольшая очередь:

– Еще десять минут, – он заметил давешнюю тетку из троллейбуса, – точно, она решила прямо к открытию подойти. В училище говорят, что у нас хороший магазин… – Павел и сестры не переступали порога гастронома:

– Нам все привозят на дом… – потянув тяжелую дверь подъезда, он насторожился, – странно, почему вахтеров, то есть гэбистов, нет на месте… – он и не думал разворачиваться и отправляться на Арбат:

– Во-первых, нельзя бросать Аню, а во-вторых, меня найдут и на Арбате. У комитета есть адрес Витьки, они знают, что мы дружим. Инструменты я держу в тайнике, но гэбисты не поленятся вскрыть полы… – взбежав на третий этаж, он обнаружил настежь распахнутую дверь квартиры. На полу разбросали одежду. Павел обвел глазами гостиную:

– Где портфель с ротапринтом и учебником… – он замер. Опустившись на колени, юноша аккуратно коснулся неподвижных мопсов. На первый взгляд, собаки дремали:

– Они похолодели… – Павел почувствовал влагу на ресницах, – Аня с Надей никогда бы не повезли их в ветеринарную лечебницу. Они хотели, чтобы Пьеро и Арлекин оставались дома до конца… – на Дальнем Востоке и в интернате, кто-то из мопсов непременно приходил в кроватку Павла:

– Он лизал мне щеку, я утыкался в него носом и засыпал. Он был теплый, он сопел мне в ухо… – Павел услышал сзади небрежный голос:

– Они не страдали, гражданин Левин. Старые собаки, им давно пора было сделать соответствующий укол… – товарищ Матвеев не успел больше ничего сказать. Согнувшись, он схватился за разбитый нос. Павел от всей души добавил ему по ребрам:

– Сука, – сказал он тихо, – подлая, мерзкая тварь. Где моя сестра… – его схватили за плечи, товарищ Матвеев кивнул:

– Наручники. Где ваша сестра… – он вытер кровоточащий нос накрахмаленным платком, – о том же самом я хотел спросить у вас, гражданин Левин. И спрошу, не сомневайтесь…

Саша распорядился: «В машину его».

На отчищенной от жира, сверкающей электрической плитке, шипела сковородка. По словам хозяйки дачного домика, не было смысла водружать большую плиту в тесном кухонном углу:

– Ничего, – женщина затянулась папиросой, – кому надо готовить и спиралью обойдется. У меня летом мамаши с детьми комнаты снимают, а зимой командировочные живут или как вы, проезжий народ…

Электричка от платформы Немчиновка до Белорусского вокзала шла всего двадцать минут. Марта поняла, что две комнатушки, заставленные хламом, заваленные стопками разлохматившихся журналов, сдаются по цене московских гостиниц:

– Но в гостиницы не устроиться без командировочного удостоверения… – хозяйка, на вид ровесница ее и Веры, едва мазнула взглядом по паспортам семейства Вальд, – а здесь никаких бумаг не требуют, плати и живи. Впрочем, и квитанции никакой не выдают… – по пути от станции к поселку Вера напомнила ей о графе оперативных расходов:

– Эти деньги мы спишем, – уверенно сказала миссис Мэдисон, – но в магазинах надо брать чеки… – Марта похлопала себя по дерматиновой сумочке:

– У меня целый конверт накопился… – не желая рисковать, как кисло выразилась Марта, очередным полковником Вённерстремом, они не показывались в Стокгольме:

– Вы бы подружились с Гретой и Кампе, – вздохнула Марта, – но, как говорится, не в этот раз… – британская подводная лодка всплыла на поверхность Балтийского моря в пяти милях от границы СССР:

– Коммандо позаботились об остальном, – Марта перевернула шницели на сковородке, – место для высадки с лодки мы подобрали отличное, никто ничего не заметил, тем более ночью… – проскользнув мимо советских радаров, моторка доставила их на безлюдный, топкий латышский берег:

– Утром мы проголосовали на шоссе до Сигулды, где сели на псковский поезд, а остальное было просто… – в Пскове, остановившись тоже в частном секторе, они обзавелись не вызывающим подозрения багажом:

– Не с пустыми же руками нам ехать на великие стройки Сибири, – Марта набила чемодан и рюкзак подержанными вещами из рыночной скупки, – никто багаж не проверит, но надо быть аккуратным даже в мелочах… – в общем вагоне поезда на Москву Марта внимательно изучала прошлогодний путеводитель по столице СССР, с приложенной картой транспорта:

– Видишь, – сказала она Вере, когда женщины курили в пустом тамбуре, – деревня, где я спрыгнула с поезда, двадцать лет назад, давно стала районом Москвы, там теперь открыли метро… – Марта задумалась:

– Нам удобнее оставаться на западном направлении, по понятным соображениям… – лодка ожидала их в точке рандеву на побережье ровно через две недели:

– Времени не так много, – заметила Марта в поезде, – но опасно здесь болтаться дольше положенного… – она затянулась папиросой:

– Попробуем обосноваться в Немчиновке. Это стародачное место, вроде Мейденхеда, – женщина коротко улыбнулась, – в поселке должны сдавать комнаты даже сейчас… – в первой же закусочной на станции подавальщица направила Марту, как она выразилась, к сватье:

– Мы с ней куковать остались, – невесело сказала женщина, – мой сын и ее дочка, как поженились, тоже в Сибирь подались. И что им здесь не сиделось, под материнскими крыльями… – Марта заставляла себя не думать о Теодоре-Генрихе:

– Ему двадцать два года, – она приняла от подавальщицы пластиковый поднос с чаем и коржиками, – совсем большой мальчик. Где он, что с ним… – Марта не верила, что старший сын мертв:

– Он уехал из Новочеркасска, – твердо говорила себе она, – у него хорошие, надежные документы. Может быть, он тоже в Сибири… – вслух Марта весело заметила:

– У вас с мужем теперь вроде медовый месяц получается… – подавальщица смерила ее тяжелым взглядом:

– Получился бы, если бы он из земли сырой встал. Он в наших местах погиб, в октябре сорок первого, а Лешка мой декабрьский, я его в эвакуации родила. Сватья моя мужа после войны потеряла, в местах не столь отдаленных… – хозяйка дачи не распространялась о прошлом:

– Я торговый работник, – заметила она, – ларьком заведую на станции. Ухожу рано, прихожу поздно, обедов от меня не ждите… – Марта всплеснула руками:

– Что вы, милая, я повар. Если хотите, я и вам приготовлю… – хозяйка усмехнулась:

– Я дочке говорила, что две бабы на кухне захотят, а не разминутся. Своим домом надо жить, какая бы свекруха золотая не была, из ее рук смотреть нельзя. Наташка моя еще и поэтому в Сибирь ускакала… – Марта подняла бровь:

– Она бы могла у вас остаться, с мужем… – женщина отозвалась:

– Лешка в примаки не пошел бы, он парень гордый. Не беспокойся, на своей кухне я сама управлюсь. Вы все равно в Москве пропадать будете, гости столицы… – хозяйка добавила:

– Муж твой что, ссылки не пережил… – Марта покачала головой:

– Умер, как сын наш еще младенцем был… – хозяйка выпятила губу:

– Если у тебя в одном месте горит, можешь комнаты убрать, я вам оплату скину… – уборкой занималась Вера. Марта с Джоном с утра поехали в Москву, сдавать багаж в камеру хранения:

– Для вида, – сказала женщина племяннику, – нам надо обзавестись какой-то бумажкой, в добавок к нашим билетам в Иркутск… – билеты на отходящий через неделю поезд, в отличие от их паспортов, были насквозь фальшивыми:

– В общем, съездили мы не зря, – шницели Марта купила в кулинарии гастронома на Патриарших прудах, – едва мы вышли из электрички, как Джон наткнулся в камере хранения на Павла Левина… – разложив еду, она присела к шаткому, покрытому клеенкой столу, – у Механика точный глаз, он его отлично описал… – Джон взялся за бутылку ситро:

– Значит, его сестер, то есть девочек дяди Эмиля, вы не видели, тетя Марта… – Марта проторчала в гастрономе больше часа. Перещупав картонные пачки советских макарон, выпив два стакана кофейной смеси «Здоровье», она ухватила обещанную в очереди докторскую колбасу.

На Белорусский вокзал, где ее ждал Джон, Марта приехала с батоном и пакетами дешевых конфет:

– Соевые сладости, – сказала она наследному герцогу, – Виллема в свое время было от них за уши не оттащить… – батончики понравились всем. Марта обещала Вере:

– Я тебе дам рецепт. В конфетах только сахар, соевая мука и арахис… – откусив от бутерброда, она покачала головой:

– Девочек не было. Либо их увезли раньше Павла, – Марта помрачнела, – либо они живут не в этой квартире или даже не в Москве… – Павла Левина, в сопровождении двоих мужчин в серых пальто, забрала «Волга» с затемненными стеклами:

– Видно было, что он садится в машину не по своей воле, – Марта принялась за чай, – мы постараемся выяснить, что случилось… – она поднесла сигарету к зажженной племянником спичке:

– Значит, пирожки с лотка и московские девушки тебе нравятся… – Джон кивнул:

– Очень красивые, тетя. Правда на меня, в этих тряпках, – он подергал подержанный свитер, – никто не смотрит.

На вокзале Марта застала юношу с эскимо:

– В Италии в феврале тоже едят мороженое на улице, – бодро сказал наследный герцог, – только там в это время цветут апельсиновые деревья… – нацарапав что-то на листке из блокнота, Марта перебросила бумажку племяннику:

– Завтра посетишь Красную площадь, – обнадежила она юношу, – загляни в ЦУМ, постарайся найти Виктора. Держи адрес старого подельника Волка, Алексея Ивановича Лопатина. Дом на Смоленке, рядом с резиденцией посла США… – Джон поинтересовался:

– А вы с тетей Верой что будете делать… – Марта спокойно забрала грязные тарелки:

– Мы с тетей Верой навестим мое давнее пристанище, Замоскворечье… – миссис Мэдисон знала о привезенном Механиком портрете Густи:

– Но Джон не знает, – Марта искоса взглянула на юношу, – пока так лучше. В конце концов, может быть, я ошибаюсь, а сэр Дик прав, и все это игра КГБ…

Открыв воду в облупившейся раковине, она велела: «Включайте радио, послушаем последние известия».

Перед поездкой в Россию Маленький Джон провел неделю над картами города:

– Тебе не надо особенно хорошо разбираться в столице, ты провинциал из казахской степи, – напутствовала его тетя Марта, – однако, бродя с потерянным видом, ты привлечешь внимание милиционеров… – документы Вальдов были надежными, но Марта не хотела никакого риска. Джон и не собирался болтаться по городу наугад, приставая с прохожим с расспросами. Он хорошо помнил холодную манеру Павла Левина:

– Настоящий столичный житель, облил невежу презрением, – усмехнулся Джон, – то есть он, конечно, Юдин. Тетя Марта так называет его для удобства. Интересно, он знает о своих настоящих родителях? Аня и Надя знают, не зря Павел говорил Механику о докторе Гольдберге. Но Павел, наверное, считает себя сыном Кепки… – несмотря на советское происхождение, юноша напомнил Маленькому Джону аристократа:

– Он и есть такой, – развеселился наследный герцог, – по материнской линии он граф, наследник древнего тосканского рода, у него есть палаццо во Флоренции… – Италия давно стала республикой, однако тетя связалась с тамошними официальными лицами:

– Палаццо никуда не делся, – хмыкнул Джон, – Волк рассказывал, что покойная графиня Лючия использовала только один этаж. На остальных графы д’Эсте устроили музей, у них хорошая коллекция картин… – отец Лючии передал палаццо городу с условием сохранения за семьей квартиры в здании:

– Апартаменты сейчас закрыты… – Джон остановился на Театральной площади, – как и их загородная вилла. Наш замок тоже почти пустует, семья появляется в Банбери только на каникулах. Но Полина поселится там с мужем и детьми. Павел тоже вернется в свое законное владение, надо только вывезти его отсюда. А я… – он вдохнул сырой, дымный московский воздух:

– Я тоже когда-нибудь женюсь, наверное… – сестра намекала, что он нравится принцессе Анне:

– Которая еще девчонка, как и сама Полина, – усмехнулся наследный герцог, – у них пристрастия меняются по несколько раз на дню. Полина пока что без ума от Че Гевары… – сестра пристроила на стену портрет команданте и кубинский флаг. Такие плакаты Маленький Джон заметил и в Москве:

– И апельсины у них кубинские и марокканские… – глазея на театр, юноша очистил один, – а к нам фрукты везут с карибских островов… – апельсин он купил на лотке перед бывшим Елисеевским магазином:

– Выпил ситро и дошел пешком до Красной площади, – Джон долго стоял в восхищении перед собором Василия Блаженного, – видно, что Кремль возводили итальянские мастера, но собор русский, у нас так строить не умеют… – под ногами хлюпала волглая грязь, с реки дул теплый южный ветер:

– Завтра обещали плюс пять градусов, – вспомнил Джон, – но тетя Марта говорит, что это обманная весна. Хотя все девушки надели короткие юбки… – москвички только скользили скучающими взглядами по дурно одетому, неловкому провинциальному парню. Стоя в очереди у лотка, Джон услышал легкий шепоток:

– Смотри, Гутиэррес… – очень красивая черноволосая девушка в легкой дубленке, покинув белую «Волгу», независимо прошла в гастроном. Джон проводил ее взглядом:

– Вертинская, дочь знаменитого певца. Тетя Марта показывала мне ее фильмы… – товарищ Вальд должен был хорошо знать советский кинематограф:

– Теодор-Генрих, наверное, теперь отлично говорит по-русски, – Джон выбросил шкурки из-под апельсина в урну, – это если он вообще жив, конечно… – юноша все же считал, что кузена не арестовали:

– Не такой он человек, – уверенно думал Маленький Джон, – он водил за нос Штази и Комитет, он не дастся им в руки… – юноша заметил припаркованную у Малого театра «Волгу» с затемненными стеклами:

– Лубянка в пяти минутах ходьбы отсюда, – вспомнил Джон, – но Лубянка не станет меня пасти, они понятия не имеют, кто я такой… – порывшись в кармане, он подсчитал деньги в дерматиновом портмоне, с портретом его предполагаемых матери и тетки. Тетя Марта долго наставляла миссис Мэдисон в искусстве съемки у советских фотографов:

– Боже тебя упаси улыбаться, – строго заметила тетя, – в СССР ценятся серьезные лица. Сделаем подходящие прически, приоденемся… – Вера вскинула бровь:

– Космический век на дворе, а мы будем выглядеть, как деревенские простушки… – Марта вздохнула:

– Мы такие и есть, милая. Нас привезли в товарных вагонах из приволжской глуши в глушь казахскую, где мы и просидели последние двадцать лет… – родня носила блузки в цветочек с бантиками.

По краю фигурно обрезанного фото вилась еще более фигурная надпись: «Милому сыну и племяннику Яну от любящих матери и тети. Курган, 1963». До отъезда на сибирские стройки Вальды, по документам, обретались именно в пригороде Кургана:

– Деньги на оперативные расходы брать нельзя, – Джон хотел купить подарок сестре, – ладно, у меня есть и свои рубли… – рубли он поменял в Coutts & Co, где банковские работники еще с позапрошлого века приучились не задавать клиентам ненужных вопросов:

– Через два года я окончательно стану совершеннолетним, – пришло в голову Маленькому Джону, – пока ее величество наш с Полиной опекун, вместе с тетей Мартой. Ко мне перейдут герцогский титул и все владения семьи. Но я верю, что папа жив, он не мог погибнуть. Он где-то в СССР, но как его искать… – «Волга» медленно двинулась в сторону Тверской. Маленький Джон чиркнул спичкой:

– Найдем. Виктор, – он взглянул в сторону зеркальных окон ЦУМа, – судя по всему, друг Павла. Он может знать, почему его вчера увезли с квартиры и что с ним случилось. На крайний случай, у меня есть адрес мистера Лопатина на Арбате, куда я и направлюсь, если не увижу Виктора в ЦУМе… – оскальзываясь на вычищенном дворниками тротуаре, Джон пошел к вертящимся дверям универмага.

Холеная, сильная рука постучала сигаретой о край пепельницы. Низкий голос сказал:

– Я знаю, мой милый, что курение дурная привычка и комсомол ее не одобряет. Однако позволь мне на седьмом десятке лет потворствовать моим прихотям… – Наум Исаакович подмигнул мальчику:

– Мавзолей ты посетил, на Красной площади мы побывали, перед тобой Большой театр, который ты еще навестишь, – а сейчас… – он посмотрел на швейцарский хронометр, – время обеда… – официально парня курировал Скорпион, однако вчера Науму Исааковичу передали, что старший лейтенант Гурвич временно занят по службе:

– Товарища Брунса привезут вам на дачу, – сухо сказал начальник Первого Управления Сахаровский, – вам разрешено устроить экскурсию по Москве… – Эйтингон чуть не поправил генерала: «В тюрьму»:

– На зону меня не вернули, – усмехнулся он, – экономят казенные деньги на разъездах. Но мне осталось сидеть еще два года… – кроме начальства в дачном уединении его навещали только леди Августа, Невеста и сам Саша:

– Странница преуспевает на Кубе, – довольно подумал Наум Исаакович, – активистка тамошнего комсомола, обратила на себя внимание Че Гевары. Пусть посидит на Острове Свободы, и мы отправим ее в Америку, в движение пастора Кинга. И в Риме все в порядке, Монахиня скоро примет обеты и отцу Кардозо будет от нее никак не отвертеться…

О пропавшей троице шпионов и предателей, во главе с 880, Наум Исаакович предпочитал не думать. Допросы в Новочеркасске, где после бунта расстреляли зачинщиков, ничего не дали. Герцог, фальшивый товарищ Рабе и Мария Журавлева словно провалились сквозь землю:

– Ладно, – сказал себе Эйтингон, – их кости могут гнить в земле, а если нет, то мы рано или поздно их найдем… – пока что он, по его выражению, складывал под сукно и докладные записки профессора Кардозо. Герой Социалистического Труда требовал доставить к нему на остров Возрождения дочь:

– Он читал ее докторат и полагает, что доктор Кардозо внесет неоценимый вклад в советскую медицину, – Эйтингон презрительно выпятил губу, – никто сейчас не станет заниматься ее похищением, есть заботы важнее… – от настойчивого Кардозо отделывались обещаниями:

– Он еще тридцать лет проживет, – желчно сказал себе Эйтингон, – ему нет шестидесяти. Подождет он свою Маргариту, ничего страшного… – Кардозо напирал на то, что хочет передать экспериментальный институт в надежные руки:

– Профессор до ста лет дотянет, – хмыкнул Наум Исаакович, – пусть не притворяется стариком…

Он подозревал, что именно так думает о нем мальчик, сидящий рядом в комитетской «Волге». Комсомольца товарища Брунса, шестнадцати лет от роду, направили в ленинградское нахимовское училище по просьбе руководства Германской Демократической Республики и лично Маркуса Вольфа. После фиаско с так называемым перебежчиком Рабе, Наум Исаакович скептически относился к рекомендациям немецкого коллеги, однако изучив досье мальчика, приехавшее с ним из Берлина, он изменил свое мнение:

– Важно даже не досье, а сам парень… – он смотрел в прозрачные, голубые глаза, – он не лжет, он говорит правду… – немецкие коллеги тщательно порылись в документах гитлеровских времен. Эйтингон внимательно рассмотрел лагерные фотографии родителей Брунса:

– Нам повезло, что и Бухенвальд, и Равенсбрюк находятся на востоке… – бывшая Гертруда Моллер, в парадной форме вспомогательных частей СС, кокетливо улыбалась в камеру, – бедный Иоганн, он словно олицетворение трагедии немецкого народа… – мальчик много говорил о погибших отце и сестре, но почти не упоминал мать:

– Ему стыдно, – понял Эйтингон, – она тоже сгинула в пожаре, но мать есть мать… – ему казались знакомыми глаза и повадка подростка:

– Будто он аристократ, а не уроженец деревенской глухомани, – понял Наум Исаакович, – но Моллер негде было завести связь с аристократом… – он предполагал, что Моллер получила новые документы, оказав услуги союзникам:

– Понять бы, какие, – вздохнул Эйтингон, – в ГДР, кстати, давно выписали ордер на ее арест… – он сказал парню, что пожар на ферме, скорее всего, устроил посланец беглых нацистов:

– Женщина в маске и черном плаще, – задумался Наум Исаакович, – по-немецки она говорила без акцента. Зачем она прятала лицо, если не собиралась никого оставлять в живых… – получить доступ к западногерманским материалам по расследованию пожара было невозможно:

– Но и расследовать нечего, – Наум Исаакович велел шоферу: «Домой», – парень сбежал в море в состоянии шока, аффекта, как сейчас говорят. Хотя он молодец, не растерялся и выстрелил в нацистку, если она, конечно, была нацисткой… – отомстить Моллер могла и любая заключенная из Нойенгамме или Равенсбрюка:

– В Равенсбрюке сидели десятки тысяч женщин, – устало подумал Эйтингон, – ищи ветра в поле, что называется… – он утешил себя тем, что у Иоганна, по его признанию, не осталось никакой родни в Германии:

– Он знает только материнскую ласку, – сказал себе Эйтингон, – то есть любовь нашей страны, любовь социалистического ГДР. На западе его бы заперли в психушку, никто бы не поверил его истории о черном плаще… – он потрепал мальчика по плечу:

– Обед нам накроют на даче… – Иоганн знал его, как товарища Котова, консультанта служб государственной безопасности, – поиграем в шахматы, посмотрим телевизор… – на даче оборудовали и кинозал:

– Надо показать ему наши ленты, – решил Эйтингон, – вообще он напоминает Скорпиона в его юношеские годы… – Иоганн на своем неловком русском отозвался

– Спасибо, товарищ Котов. Я счастлив, – он повел рукой в сторону промелькнувшего мимо здания стадиона, – счастлив, что я здесь, в СССР… – черная «Волга» с затемненными стеклами скрылась в пелене оттепельного дождя.

Заставленный хламом унылый дворик арбатского дома тонул в серых клочьях промозглого тумана. Тощая кошка, пройдясь по верху проржавевшей кровати, ловко прыгнула на забор. Моросила капель, с реки дул почти весенний ветер. Тулуп и ушанка Джона казались неуместными среди легко одетой московской толпы. Не желая рисковать проверкой документов, он не сел в метро на площади трех вокзалов, а добрался до Арбата, как выразился бы Волк, на перекладных. Он хорошо помнил адрес Алексея Ивановича:

– Дом на Спасопесковском переулке, рядом с резиденцией американского посла… – Джону пришло в голову, что он может появиться на пороге резиденции:

– Или поехать в Замоскворечье, в наше дипломатическое представительство, – он усмехнулся, – здравствуйте, я герцог Экзетер. Ерунда, советские охранники меня быстро скрутят и сунут в воронок. Тем более, мне надо позаботиться о Генрихе, Маше и Феденьке…

Миновав пару остановок на троллейбусе, Джон понял, что на его наряд никто не обращает внимания. В выходные дни Москву наполняли провинциалы, приезжающие в столичные магазины за провизией. Тощий рюкзак Джона болтался за его плечами. Кроме смены белья, зубной щетки с порошком и безопасной бритвы, в его так называемом багаже больше ничего не было:

– Дворик писал художник Поленов, – очнулся он от скрипучего голоса за спиной, – видели вы картину… – сизый дым сигареты вился рядом с раскрытой форточкой, Джон отозвался:

– Только в альбомах. В мои прошлые… – он поискал слово, – визиты в СССР, у меня не оставалось времени на экскурсии в музеи… – мебель в гостиной покойного, как теперь знал Джон, Алексея Ивановича Лопатина, сдвинули к стенам. Два неприметных парня в рабочих спецовках аккуратно вскрыли искусно устроенный тайник в паркете наборного дерева:

– До переворота вся квартира принадлежала Лопатиным, – старик курил американскую сигарету, – отец Алексея Ивановича числился купцом третьей гильдии. Он держал лавку на Смоленском рынке. Для вида, разумеется, – добавил незнакомец, представившийся Аркадием Петровичем, – вообще он занимался скупкой краденого товара… – на звонки Джона в мощную дверь арбатской квартиры ответил один из парней:

– Два звонка, как на табличке указано, – они с Аркадием Петровичем пили хорошо, по-московски, заваренный чай, – парни шестерки, если говорить на их манер… – Аркадий Петрович отставил пустую гарднеровскую чашку:

– Максиму Михайловичу привет передавайте, – мимолетно улыбнулся он, – я его годовалым парнишкой помню. Я его родителей знал, светлой памяти… – старик перекрестился, – бабушку, Любовь Григорьевну… – новый московский смотрящий не упоминал о своем возрасте, но Джон понял, что перед ним человек, родившийся в прошлом веке:

– Он объяснил, что вышел из отставки после убийства Алексея Ивановича, – герцог вздохнул, – значит, ни Лопатин, ни его люди не выдали меня и Машу… – один из парней, почти с поклоном, поставил на столик маркетри невидный саквояж:

– Приберите все, – Аркадий Петрович щелкнул сухими пальцами, – и подгоните машину. Наш гость поедет в Малаховку, на дачу… – старик прищурился:

– Смотрите, тучи рассеиваются. Сегодня ожидается теплый день, но это обманная весна, Иван Иванович, то есть Василий Корнеевич… – повертев просроченный паспорт Джона, старик утвердительно сказал:

– Окольными путями в Москву добирались. В вагон дальнего следования вас с такой филькиной грамотой не пустили бы… – Джон кивнул:

– И в приграничную зону не пустят, а мне надо вывезти отсюда племянников и их ребенка, то есть моего внука… – Аркадий Петрович пробормотал:

– У гробового входа младая жизнь будет играть… – почти бесцветные глаза озарились усмешкой:

– Я дворянин, – неожиданно сказал старик, – закончил Поливановскую гимназию на Пречистенке… – он перешел на старомодный, изысканный французский язык, – но из университета меня выгнали перед смутой пятого года. За шулерство и другие дела… – поведя рукой, он щелкнул замком саквояжа:

– Паспорта мы вам сделаем, ваша светлость… – Джон не скрывал, кто он такой, – но придется подождать. Еще одного Гудини в Москве нет, придется искать мастера в других городах… – ребята Аркадия Петровича, по его собственному выражению, присматривали за квартирой на Патриарших прудах:

– Гудини они называют Павла Левина, то есть Юдина, – понял Джон, – он дружит с Витей Лопатиным, сыном Алексея Ивановича… – старик поджал губы:

– По закону не положено в армии служить, но Виктор и не пойдет по нашей дороге, его ждет легальное трудоустройство… – по словам старика, герцог удачно выбрал время для визита на Арбат:

– Меня разбудили звонком, – признался Аркадий Петрович, – сначала из квартиры вывели сестру Гудини, – он помолчал:

– Мы путаем девочек, они близняшки. Непонятно, кто это был, Аня или Надя, но она шла одна. Потом появился Павел, он поднялся наверх, а через десять минут и его сунули в комитетскую машину. Береженого Бог бережет, – Аркадий Петрович заглянул в саквояж, – ключи от комнат Вити у меня есть, мы поспешили на Арбат. Комитет знает адрес, сюда после гибели Алексея Ивановича приезжали псы… – Генрих рассказывал Джону о визите на Арбат и встрече с Павлом на танцах в ДК МГУ:

– Это был мой племянник, – объяснил Джон, – он работал под видом перебежчика с запада, но после Новочеркасска ему пришлось уйти в подполье… – Аркадий Петрович помолчал:

– После Новочеркасска. Понятно было, что там все обречено на провал… – он взглянул на часы:

– По коням, ваша светлость. Насчет Гудини и его сестер мы постараемся что-нибудь выяснить, но на Лубянку ходов у нас нет. С Петровкой было бы легче, это милицейская вотчина… – резко затрещал звонок. Джон посчитал:

– Два раза, к Лопатиным. У меня при себе нет оружия, а сейчас может начаться пальба… – шестерки Аркадия Петровича взглянули на старика. Джон невозмутимо допил чай:

– Здесь, наверное, есть черный ход… – старик кивнул, – отправляйтесь туда, а я открою… – звонящий опять нажал на кнопку. Поправив обвисший деревенский пиджак, герцог спокойно пошел в переднюю. Щелкнув засовом, он взглянул на топтавшегося на площадке невысокого парня, в разбитых сапогах и затрепанном пальто. Юноша вскинул голубые, прозрачные глаза:

– Вырос, – Джон заставил себя устоять на ногах, – Господи, совсем большой мальчик. Сыночек мой, он не верил, что я погиб, он приехал за мной… – сын едва слышно прошептал:

– Папа… Папа, милый, ты жив… – Маленький Джон, как в детстве, нырнул в раскрытые отцовские руки. Запахло табаком и лесом, он уткнулся мокрым от слез лицом в твердое плечо:

– Папа, папочка, я поверить не могу… – юноша послушал ровный стук отцовского сердца:

– Поверь, – отец погладил, как маленького, по голове, – поверь, милый. Я здесь, я с тобой. Пойдем… – Джон перевел сына через порог квартиры, – ты мне все расскажешь.

Список орденов доктора Гольдберга занимал треть страницы убористой машинописи. К составленной архивистами справке подкололи вырезанный из газеты снимок седоватого мужчины с длинным носом, в простых очках:

– Ордена Британии, Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии… – Саша едва не сбился со счета, – американцы выписали ему генеральскую награду. Он и есть генерал, только партизанского движения…

Провинциальный доктор на фотографии никак, по мнению Саши, не тянул на знаменитого Монаха, главу бельгийского Сопротивления:

– Он почти пять лет воевал за линией фронта, устраивал диверсии, взрывал рельсы и военные корабли, убивал бонз из гестапо и спасал евреев… – Саша подумал, что, живи Гольдберг в СССР, он давно бы стал Героем:

– Но вместо звездочки мы отвесили ему смертный приговор… – в справке указывалось, что Гольдберг возглавлял бандитские вылазки в освобожденной Польше:

– В сорок пятом году, – Саша затянулся сигаретой, – а через десять лет герой-партизан устроил танковый бой с нашими войсками в Венгрии… – венгры, как выяснилось, тоже выписали Гольдбергу расстрел:

– Нацисты ему с десяток таких расстрелов обещали, а он жив и здоров… – Гольдберг, глава рудничного госпиталя в шахтерском местечке Мон-Сен-Мартен, представлял Бельгию во Всемирной Организации Здравоохранения:

– Первая жена погибла в Польше, в сорок пятом году, – Саша исподтишка взглянул на старшую Куколку, – вторая жена умерла от ранений, полученных в венгерском выступлении контрреволюционеров, третья жена… – Саша поднял бровь:

– О ней ничего не сообщают, но я уверен, что она есть… – ему хватило одного взгляда на доктора:

– Он словно 880, – хмыкнул Саша, – пройдешь и не заметишь, но, приглядевшись, понимаешь, что они непростые люди…

Скорпион аккуратно вложил в папку с досье Гольдберга письмо, найденное в квартире покойного Королёва. Экспертиза показала, что смерть писателя произошла от естественных причин:

– У него случился сердечный приступ, – Саша покачал линейкой, – неудивительно в его возрасте, при виде Надежды Наумовны… – о визите младшей Куколки в квартиру Королёва Саша узнал рано утром. Обычный куратор писателя отдыхал в Сочи:

– Он забыл меня предупредить, что кроме Королёва, он ведет и других осведомителей… – желчно подумал Саша, – меня разбудили на Фрунзенской в семь утра… – дежурный по Лубянке сообщил о звонках от трех, как они выражались, представителей творческих кадров:

– Все торопились сказать, что автор «Братской ГЭС» позволил себе пару политических анекдотов на вечеринке… – Саша закинул ногу на ногу, – а известный беллетрист Королёв покинул Дом Кино в сопровождении не менее известной в узких кругах светской бабочки, то есть Надежды Наумовны…

Судя по беспорядку в одежде, Королёв умер, едва успев приступить к развлечениям. Саша сильно сомневался, что младшая Куколка подцепила Королёва с намерением весело провести время:

– Он был ей нужен не для этого… – Саша раздул ноздри, – мерзавки выяснили имя своего отца и пытались передать ему письмо… – в весточке на французском языке Куколки не скрывали своего намерения покинуть СССР. Саша сомневался в подлинности архивной справки:

– Гольдберг действительно поехал в Польшу, мутить воду и даже жену взял с собой. Но она не погибала, – понял Саша, – она оказалась в нашем плену, ее отправили в Москву… – он подумал, что мать Куколок и Фокусника была редкой красавицей:

– Фокусника она родила позже, – понял Саша, – наверняка, с ней жил кто-то из окружения Берия или даже сам министр. Куколки не напоминают отца, хотя нет… – он пригляделся, – подбородок у них отцовский, им железо можно резать…

Анна Наумовна невозмутимо рассматривала беленую стенку над головой Саши:

– Понятно, почему младшая Куколка сбежала, – зло подумал Саша, – мерзавки не хотели, чтобы кто-то знал об их планах. Получив записку, Гольдберг немедленно отправился бы в СССР, пусть и нелегально. Он бы не оставил своих детей на произвол судьбы… – пока Анна Наумовна упорно молчала, только заметив, что со вчерашнего дня не видела сестру:

– Надя взрослый человек, – сухо сказала девушка, – у нее много знакомых в Москве. О каком письме идет речь, я вообще не знаю… – письмо отстукали на машинке, но Куколки подписались от руки:

– Графологическая экспертиза покажет, что это их почерк, – Саша оставил линейку, – если Анна Наумовна продолжит запираться, она сильно пожалеет… – Саша водрузил на стол ротапринт и рукописный учебник иврита:

– В СССР не запрещено изучать иностранные языки или пользоваться множительной техникой, – вспомнил он издевательский голос девушки, – бремя доказательства моей так называемой вины лежит на вас, гражданин Матвеев. Остальное антиконституционно и станет предметом моей жалобы в вышестоящие органы законности. – она поправила темные, тяжелые волосы. Саша все же щелкнул линейкой по краю стола:

– Я ухожу, Анна Наумовна, – он хотел поговорить с Фокусником, – но скоро вернусь… – она независимо вздернула изящную голову:

– Советую не упрямиться, такое поведение не в ваших интересах… – мягко закрыв дверь, Саша поднялся на этаж выше, где сидел Фокусник.

Кофе Павлу принесли хороший:

– Не секкио, – весело подумал юноша, – здесь не вокзальная забегаловка. У псов в буфете наверняка стоит итальянская кофейная машинка. Мерзавцы держат народ в черном теле, а сами жрут шоколад и икру, – к кофе полагались деликатные птифуры.

Не притрагиваясь к пирожным, юноша дымил собственной американской сигаретой, разглядывая голый двор в окне небольшого кабинета:

– Я на первом этаже, – понял Павел, – но Аня может быть, где угодно, здание огромное… – он вспомнил рассказы Аркадия Петровича, имевшего дело с тогда еще ВЧК во времена Дзержинского:

– Его арестовали за спекуляцию золотом и чуть не расстреляли, – Павел незаметно осмотрелся, – он говорил, что здесь есть подвалы и чуть ли не подземные ходы… – за инструменты и запасы химикатов Павел не беспокоился:

– Вряд ли комитетчикам придет в голову прямо сейчас отправиться на Арбат, – он стряхнул пепел, – а за нашей квартирой на Патриарших приглядывают ребята Аркадия Петровича. Ему сообщат о случившемся, он обо всем позаботится… – гораздо больше Павла волновал паспорт на имя Бергера, во внутреннем кармане его дубленой куртки. Юношу пока не обыскивали:

– Аня бы заявила, что они не имеют права на обыск без санкции прокурора… – он обвел глазами беленую комнату с рассохшимся канцелярским столом, – но здесь территория законности заканчивается. Весь СССР одна сплошная вотчина беззакония…

Павла, как несовершеннолетнего, нельзя было допрашивать без присутствия органов опеки, но юноша предполагал, что товарищу Матвееву на это наплевать:

– Но нельзя, чтобы паспорт попал к ним в руки… – услышав шаги в коридоре, Павел выпрямился, – ладно, Гудини, настал твой звездный час… – он не сомневался, что Аня припишет себе и учебник иврита, и ротапринт:

– Надя тоже бы так сделала на ее месте, – вздохнул Павел, – они мои старшие сестры, пусть и не по крови, они считают своей обязанностью меня оберегать… – юноша мимолетно коснулся антикварного серебряного медальона на шее. Безделушку он купил за бесценок в комиссионке на Арбате:

– У Ани и Нади тоже такие есть, я подарил им вещицы на день рождения. Мы обещали, что никогда не расстанемся со свитками… – Павел подумал о Свете и Софии:

– У них остались записки с их именами. То есть, наверное, остались. Непонятно, где они и что с ними случилось. Скорее всего, мы их больше никогда не увидим… – сейчас это было неважно:

– Соберись, – велел себе Павел, – Аня одобрила бы мою тактику. Надо сбить их со следа, заставить растеряться. Пусть ищут Надю, пусть хоть обыщутся. Но если Аня сказала, что учебник и ротапринт принадлежат ей, Лубянка может обозлиться и выписать ей срок в колонии. Ане и Наде восемнадцать лет, их можно судить, как взрослых… – Павел не сомневался, что его не тронут:

– Аня сделает вид, что сама занималась незаконной печатью незаконного учебника на незарегистрированной технике, а мой куратор напомнит Матвееву, что я, то есть мои навыки, ценны для Лубянки. Я все правильно делаю, – Павел почувствовал тяжелую ярость, – Ане такого не позволят, а мне разрешат. Пусть разрешают, на их голову… – на него пахнуло сандалом. Нос товарища Матвеева сильно распух:

– Так ему и надо… – Павел откинулся на спинку скрипучего стула, – тварь, он даже собак не пожалел. Ничего, мы вырвемся отсюда и навсегда забудем о нем…

Павел предполагал, что письмо сестер их отцу попало в руки Матвеева:

– Они пришьют Ане намерение покинуть нашу советскую родину, – зло подумал юноша, – если бы Надя осталась на квартире Королёва, ее бы тоже арестовали… – Саша взглянул на спокойное лицо Фокусника:

– Он похож на французского актера из фильма Антониони… – Саше понравилось «Затмение», – точно, Ален Делон. Красавчик, каких поискать, он мог бы пойти во ВГИК, сниматься… – Саша прислонился к стене:

– Нет, его бы не пустили в кино. Начальство сказало бы, что осведомителей в творческих кругах у нас много, а Фокусник, с его талантами, один… – длинные пальцы парня аккуратно смяли окурок в привинченной к столу жестяной пепельнице. Саша решил не церемониться с мальчишкой:

– Бить его нельзя, усиленные методы допроса мне пока не одобряли, однако здесь не детский сад. Избаловали парня, он считает себя бесценным достоянием страны… – кинув папку на стол, Саша поинтересовался:

– Где ваша сестра, гражданин Левин? Я имею в виду Надежду… – ему показалось, что в серых глазах парня промелькнул страх:

– Ага, – обрадовался Саша, – он не Анна Наумовна, у него нет партизанской крови… – он понимал, откуда у Куколок взялось их упорство:

– Дочери своего отца. Гольдберг наш враг, но бесстрашия у него не отнять. Однако Фокусник не такой. Его отец, кем бы он ни был, не имел никакого отношения к партизанам. Он, наверняка, один из подручных Берия…

Саша искренне верил, что именно расстрелянный министр госбезопасности виноват в прошлых беззакониях, случавшихся в его ведомстве:

– Анна Наумовна собралась жаловаться в вышестоящие инстанции, – вспомнил он, – пусть жалуется, это ее конституционное право. На учебнике и ротапринте остались отпечатки ее хорошеньких пальчиков. Она получит пятерку за антисоветскую агитацию и поедет в колонию, как миленькая. Она нам не нужна. Фокусник признается, куда сбежала Надежда Наумовна… – парень смерил Сашу коротким взглядом:

– Я скажу вам, где Надя, – Павел помедлил, – но только после выполнения моего условия… – Саша хотел, как следует, встряхнуть наглеца, но велел себе сдержаться:

– Какого же, Павел Наумович… – вежливо спросил он:

– Я должен встретиться с моим отцом, – вытащив из пачки новую сигарету, Левин щелкнул зажигалкой, – если он жив, конечно.

– Это было весною, в зеленеющем мае…

Высокий тенор перекрывал дребезжание растрескавшейся гитары. По окну стучала капель. На горизонте полыхал ветреный, ясный закат.

Первая, опустевшая бутылка водки перекочевала под стол. Герцог ловко скрутил золоченый язычок со «Столичной»:

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – щегольнул присказкой Маленький Джон. Отец посоветовал:

– Закусывай, товарищ Вальд, – он коротко улыбнулся, – зря, что ли, шестерки Аркадия Петровича доставили сюда весь ассортимент гастрономии ресторана «Прага» … – чугунную сковороду с разогретым пловом водрузили на колченогую подставку для горячего:

– Плов из «Узбекистана», – поправила его Марта, – я узнаю вкус, за пятнадцать лет ничего не поменялось… – Джон пока не хотел говорить о делах:

– Надо посидеть с Мартой наедине, – решил он, – я еще не упоминал, что она стала бабушкой… – приехав в Немчиновку с Маленьким Джоном, они обнаружили, что женщины только что вернулись из Москвы:

– Они были рядом с посольством, но Марта не объяснила почему они туда отправились… – Джон успел успокоить кузину тем, что и Теодор-Генрих, и Маша живы. Марта с заметным облегчением перекрестилась:

– Слава Богу. Получается, что вы встретились в Новочеркасске, – она покачала головой, – кто бы мог подумать. Мы слышали записи ваших выходов в эфир и боялись, что… – она оборвала себя:

– Все хорошо, что хорошо кончается. Значит, ты приехал сюда за документами, а их оставил в Сибири… – Джон замялся:

– Место надежное, они в безопасности… – о том, что у Марты появилась невестка, она же падчерица, Джон тоже решил сказать позднее:

– Теперь она спокойна, а это главное… – он заметил, что кузина приехала в СССР с родовым пистолетом, – интересно, зачем она брала оружие к посольству? И для чего они с Верой туда ездили… – Марта согласилась, что дебрифинг, как выразилась женщина, надо устроить ночью:

– Миссис Мэдисон, – неловко сказал герцог, – у нас есть кое-какие семейные новости, их надо обсудить первым делом. Потом мы с миссис М к вам присоединимся. Я очень сожалею о вашей утрате, Джеймс был замечательным человеком… – бледные щеки Моли слегка покраснели:

– Спасибо, ваша светлость… – Джону показалось, что Моль сейчас сделает реверанс, – что вы, я все понимаю. Я пока приберу… – она захлопотала над столом, заставленным судками. Джон передал сыну гитару:

– Давай теперь ты… – на шее мальчика, в расстегнутом воротнике свитера, блеснула медная оправа клыка, – я только старые песни знаю, а ты, наверное, нахватался новых… – Маленький Джон еще не мог поверить, что отец жив:

– У него поседели волосы, он потерял глаз, но это папа… – отец, странным образом, стал похож на фамильный портрет Ворона:

– Не чертами лица, они у Экзетеров другие, а его выражением. По папе видно, что он никогда не сдается… – Джон разозлился:

– Папа не мямлил бы, а двинулся дальше, что называется… – юноша не собирался обременять отца своими личными, как думал Маленький Джон, делами, – он бы забыл о случившемся и не выпрашивал у родни, под надуманными предлогами, ее фотографии…

Сердце немного щемило:

– Папа и мама любили друг друга, – напомнил себе Джон, – они ждали, искали, они прошли через огонь и воду, но оказались вместе, пусть и ненадолго. Если бы Фрида меня любила, я бы ничего не побоялся. Но ведь она ясно все сказала…

Юноша опустил светловолосую голову к гитаре:

– Новое, да, – Маленький Джон помолчал, – в Лондоне, на русской службе Би-Би-Си, я услышал пленку. Пленку привез в Британию кто-то из молодых дипломатов.

– Вечеринка актеров и художников, – вспомнил юноша, – там пела девушка, очень красиво. Французский шансон, похоже на кузину Дате. Я подумал, что она тоже иностранка, у нее нет акцента в языке… – переписав пленку, Маленький Джон поставил Волку русскую песню. Дядя заметил:

– Не знаю, что за парень поет, но слова правильные. В лагере так и думаешь, поверь моему опыту… – Джон не хотел играть мелодию, но пальцы сами пробежались по струнам:

– Не заплачешь ты и не станешь ждать, и навещать не станешь родных. Только мне плевать… – горло перехватило, он скомкал песню:

– Никогда больше не вспомню о ней, – пообещал юноша, – она точно обо мне забыла… – отец мягко отозвался:

– Хорошие слова… – он налил Джону немного водки, – а теперь на посошок, милый и кое-кому пора в постель, то есть на раскладушку… – он коснулся руки сына:

– Если мы теперь не выездные из Малаховки, как в СССР говорят, посидим завтра с тобой, поговорим… – Марта поднялась:

– Я на веранду, – женщина сняла с гвоздя в косяке двери ватник, – приходи… – из тесного угла с раковиной доносился плеск воды. Сын умывался, Моль собирала грязные тарелки:

– Я помогу, миссис Мэдисон, – герцог подхватил стопку:

– Мне не хочется называть ее Молью, – понял Джон, – она с волосами что-то сделала, ей идет… – Моль сменила мышиный пучок на кокетливые светлые кудри. Перехватив его взгляд, женщина зарделась:

– Миссис М мне посоветовала, – она опустила глаза, – так в Кургане носят, в провинции. Изучив фотографии в советских газетах, я составила анализ наиболее популярных в СССР женских стрижек, распределив модели по частоте появления в прессе.

Герцог не сомневался, что ради правильной стрижки Моль переворошила в библиотеке Набережной все толстые тома переплетенных газет:

– Она всегда отличалась дотошностью, что в нашем деле хорошо… – опустив посуду в таз, он напомнил женщине:

– Мы вас ждем, миссис Мэдисон… – Вера смутилась:

– Конечно. Но не торопитесь, ваша светлость, времени у нас много…

На деревянной террасе дул сырой западный ветер, пахло тающим снегом и весной. В темном небе сверкал Млечный Путь, вспыхивал и тух огонек сигареты Марты. Набросив на бронзовую голову платок, она склонилась над тетрадкой. Джон щелкнул зажигалкой:

– Начну прямо с того, что она теперь бабушка… – он едва успел открыть рот. Марта повернулась к нему, блеснули зеленые глаза:

– Я не хотела говорить о таком при мальчике… – женщина тяжело вздохнула, – но Густи работает на СССР, Джон.

Марта с Верой появились на улице Серафимовича, рядом с посольством ее Величества, сойдя с троллейбуса. Вера тащила матерчатую сумку с пакетами конфет и пряников. Марта размахивала плетеной авоськой. Под ногами женщин хлюпал тающий снег. Над площадью Репина в прозрачном московском небе ошалело кричали речные чайки:

– Площадь переименовали, – шепнула Вере Марта, – когда я здесь росла, – женщина махнула в сторону серой громады Дома на Набережной, – она называлась на старый манер, Болотной. Памятник Репину новый, его возвели несколько лет назад… – Марта помолчала:

– Тогда я провела всего полгода в СССР. Мой отчим погиб на испанской войне, а маму направили на работу в Швейцарию, куда мы с ней и поехали. Я почти не ходила по городу пешком, у мамы была служебная машина… – Марта помнила, что гастроном в ее бывшем доме всегда считался хорошим. Пряники и конфеты они купили на улице Горького, для отвода глаз:

– Здесь мы тоже что-нибудь ухватим, как в СССР говорят, – пообещала Марта Вере, – рядом кассы «Ударника», театральные кассы. Понятно, зачем провинциалки здесь болтаются… – в «Ударнике» крутили «Тишину». Театр Эстрады обещал бенефис Аркадия Райкина.

Кроме авоськи, во внутреннем кармане драпового пальто Марты лежал небольшой браунинг с золоченой табличкой на рукояти:

– Стрелять мы не собираемся, упаси Боже, – сказала она Вере, – но я не хочу оставлять оружие без присмотра. В отличие от биноклей, пистолет я не достану…

Черные бинокли, на вид обыкновенную театральную оптику, снабдили сильными линзами. Из кафетерия гастронома Марта отлично видела мощные ворота посольства ее Величества, с наглухо закрытой дверью для посетителей и будкой охраны. Веру она отправила в унылый сквер, разбитый вокруг статуи великого русского живописца:

– Внимательно следи за воротами и подай сигнал платком, если кто-то покинет посольство… – Марта взглянула в серо-голубые, блеклые глаза Моли. Женщина сплела тонкие, покрасневшие от холода пальцы:

– Марта, ты ошибаешься, – неожиданно, мучительно сказала Вера, – это совпадение, игра Комитета. Леди Августа не могла стать предательницей, она любит свою страну… – Марта сунула товарке белоснежный носовой платок:

– Ты воевала в подполье, Вера. Ты знаешь, что мы не имеем права рисковать жизнями наших работников здесь. Пеньковского казнили, но, кроме него, в СССР есть и другие агенты. В Советском Союзе, в конце концов, мой сын. Теодор-Генрих может воспользоваться сигналом тревоги, прийти сюда… – женщины неслышно переговаривались, делая вид, что изучают театральную афишу. Моль помолчала:

– Я долго не верила ребятам во Франции, убеждавшим меня, что Альбер… – она поморщилась, – предатель. Я уговаривала себя, что бойцы ошибаются, что все совпадение. Когда меня арестовали… – она, не отрываясь, смотрела на яркий плакат, – Альбер пришел на мой допрос и смотрел, как меня… – Вера не закончила:

– Мне оставалось два месяца до родов, но схватки начались почти сразу… – Марта пожала ее руку:

– Все прошло и не вернется, милая. Но наш долг все досконально проверить… – миссис Мэдисон кивнула: «Да». Вернув Марте рукопожатие, дождавшись зеленого сигнала светофора, Моль направилась к памятнику Репину.

На террасе дачки тускло мерцала старомодная керосиновая лампа. Марта развернула перед Джоном наскоро вычерченную схему. Он водил пальцем по стрелкам и линиям, рассматривал вложенный в блокнот портрет Густи, с нацарапанными на обороте буквами: «КГБ». Женщина тихо заметила:

– Мне кажется, что эскиз руки Павла. На Патриарших прудах я поняла, что за квартирой наблюдают, но я не знала, кто послал туда ребят… – герцог вздохнул:

– Аркадий Петрович, новый, то есть старый московский смотрящий. Но, по его словам, узнать, что случилось с Левиными, пока не представляется возможным… – Марта прикурила новую сигарету от окурка:

– Скорее всего, одну из девочек, Аню или Надю, арестовали еще раньше. Комитет устроил зачистку территории. Близняшки могли пытаться передать письмо Эмилю, учитывая, что они знают, кто их настоящий отец. Они пытались, но Комитет перехватил послание… – Марта качнула головой:

– Возвращаясь к Густи, остальное оказалось просто… – племянница, в изящном пальто с канадской норкой, покинула посольство пешком, через сорок минут после того, как Вера и Марта обосновались на площади:

– Она села на четвертый троллейбус, – продолжила женщина, – куда прыгнули и мы. Машина была забита, Густи нас не увидела. Мы с Трезором… – Марта называла Веру старой кличкой, – не потеряли навыков наружного наблюдения… – у метро «Октябрьская» Густи вышла из троллейбуса:

– Ее ждала «Волга» с московскими номерами, – добавила Марта, – с затемненными стеклами… – Джон тоже закурил:

– Теодор-Генрих подал сигнал тревоги, когда мистер Мэдисон не пришел на рандеву в Нескучный Сад. Я отправил через священника в костеле святого Людовика записку о готовящейся акции на Москве-реке. Весточка попала в руки КГБ, но конверт мог принести и прелат… – Марта согласилась:

– Мог. И Теодор-Генрих мог нарваться на техническую заминку, но все равно меня что-то настораживает… – Джон почесал седеющий ежик:

– Ты велела Густи встречаться с нашим родственником, Пауком… – Марта пожала плечами:

– Нет, конечно. Когда она с ним виделась… – герцог отозвался:

– Еще до Новочеркасска. Теодор-Генрих наткнулся на них в колоннаде Большого Театра, все выглядело, как свидание… – он неуверенно добавил:

– Может быть, Густи решила проявить инициативу. Или она завела здесь связь, что запрещено, но это еще не предательство, Марта… – кузина кивнула:

– Не предательство. Все может быть цепью совпадений, как случилось в Америке, о чем я тебе еще расскажу… – она затянулась папиросой:

– В любом случае, надо немедленно отзывать ее из СССР и сажать на проверку… – Джон хмыкнул:

– Займемся этим, когда достигнем Лондона… – Марта рассказала ему о будущем рандеву на Балтике, – только я не знаю, как мы поместимся в одну моторку… – герцог решил завести разговор о женитьбе Теодора-Генриха обиняком. Марта пожала плечами:

– В одну и не надо. Сначала мы отправим на запад тебя, Теодора-Генриха и Машу, а сами дождемся второго рейса. Хотелось бы увезти отсюда и Левиных, но мне кажется, что сейчас мы бессильны против Комитета… – герцог закашлялся:

– Думаю, что сначала на запад надо послать женщин и детей… – кузина недоуменно спросила:

– Каких еще детей… – Джон торопливо сказал:

– Ты только не волнуйся, пожалуйста. У тебя внук, Феденька, – Марта заметно побледнела, – ему год исполнился. У него четыре зуба, – зачем-то добавил Джон, – отличный парнишка. Теодор-Генрих женился, – кузина открыла рот, – в Новочеркасске… – Марта пробормотала:

– Успел. Хорошая там девушка, Джон… – герцог кивнул: «Хорошая. Племянница моя, Мария».

Слушая мерное тиканье ходиков в соседней комнате, Джон поскреб немного чешущийся шрам под ежиком седоватых волос. На его советских часах стрелки миновали четыре утра:

– Сна ни в одном глазу… – он поворочался, – Марта тоже сказала, что с такими новостями она не скоро заснет… – сын улегся на раскладушке в боковушке, как называла темный чуланчик Марта:

– Она с Верой устроилась в гостиной, – герцог прислушался, – нет, кажется, они задремали… – женщины тихо переговаривались и после полуночи:

– У них надежные документы, – вздохнул Джон, – значит, им и наблюдать за Густи. Маленький Джон попробует найти кого-то из приятелей Павла Левина, а мне остается сидеть на дачке, читать для практики в языке знакомого мне Чехова или играть на фортепиано… – при мысли об инструменте он поморщился. Марта не удивилась тому, что профессор Кардозо жив и здоров:

– Такие, как он, всегда выживают, – между бронзовыми бровями залегла жесткая складка, – торопясь от него избавиться, Эстер покойница пристрелила темноволосого бородатого мужчину, не разобравшись, кто перед ней на самом деле… – Марта задумалась, – это мог быть и пан Блау… – Джон отозвался:

– Циона хотела от него освободиться. Наверняка, операцию организовал наш старый знакомец Кепка. Сама Циона, думаю, давно мертва… – Марта ткнула бессчетным окурком в пепельницу:

– Нельзя сбрасывать ее со счетов. Но Полина в безопасности, твоя дочь ей не нужна. Если Циона выжила, она постарается найти… – герцог помолчал:

– Фриду. С этой неизвестной операцией, я теперь знаю, чья она дочь… – в полутьме террасы он видел жесткий очерк лица Марты:

– Она постарела, – понял Джон, – но, если бы мой сын пропал в СССР, я бы тоже постарел. О чем я, – герцог усмехнулся, – мне не исполнилось пятидесяти, а я выгляжу на десять лет старше… – Марта тихо сказала:

– Я знала, с послевоенных времен. Пусть Авраам сам решит, когда поговорить с девочкой и что сказать близнецам насчет их отца. Фриде девятнадцать лет, она служит в армии своей страны, она плоть от плоти Израиля. Авраам ее отец, а вовсе не… – Марта оборвала себя. Герцог отозвался:

– Все верно. Я, разумеется, и словом ни о чем не обмолвлюсь. Что касается мальчика, которого родила Циона, младенец, скорее всего, давно мертв, если его похитила воровка. Но Аврааму надо предупредить Фриду. Максимилиан, мерзавец, настолько обнаглел, с новым лицом и новыми документами, что он может либо сам наведаться в Израиль, либо послать туда… – он передернулся, – Адольфа… – как не старался Джон, он не мог назвать подростка сыном Эммы:

– Она не хотела этого ребенка, – сказал себе герцог, – не считала его своим, а теперь брат Маленького Джона, пусть и по матери, отъявленный нацист… – Марта уверила его, что за Максимилианом следят:

– По мере сил и возможностей, – добавила женщина, – и мы читаем их шифрованную переписку, когда корреспонденция попадает к нам в руки…

Приподнявшись на тощей подушке, он отпил остывшей заварки, из носика стоящего на полу чайника:

– Насчет Сэма они молодцы, – одобрительно подумал Джон, – хорошо все спланировали, но никто не смог бы угадать, куда его потащат беглые нацисты. Понятно, что парень торчит где-то в тропиках, а не заведует кухней на вилле Макса… – Джон даже с Мартой не обсуждал службу в отряде Барбье:

– Я все делал ради Эммы, – он вернулся на подушку, – приходилось творить и зло. Но я был взрослым человеком, я отслужил в армии, а Сэм мальчишка. Он может оказаться перед выбором, которого я никому не желаю…

Часы хрипло отстучали половину пятого. Марта, разумеется, сама рвалась поехать в Тайшет и Братск, но герцог остановил ее:

– Не торопись, – ласково попросил он, – я понимаю, что ты хочешь первой пробраться к внуку, но надо подождать, пока Маше сделают паспорт. Я вернусь на восток и привезу всех сюда… – по недовольному огоньку в зеленых глазах кузины, Джон видел, что она хочет отправиться в Сибирь сама:

– Все идет хорошо, – успокоил ее герцог, – твой внук растет, как ему и положено. Пока я доберусь до Тайшета, он, наконец, пойдет, а не поползет. Ты говорила, что Теодор-Генрих тоже никуда не спешил, пока был ребенком… – Марта улыбнулась:

– Именно так. Но у тебя пока тоже нет паспорта, придется подождать и тебе… – по словам Аркадия Петровича, бумаги должны были привезти дня через три:

– Тогда я и отправлюсь в обратный путь… – пошарив по полу, он нашел пачку американских сигарет, – в Сибирь и назад…

Рассохшиеся половицы заскрипели. В свете луны за неплотно задернутыми шторами блеснули светлые волосы. Герцог сварливо сказал:

– Спать надо, мой дорогой. Я в твои годы спал как сурок, особенно после водки… – сын присел на край узкого топчана:

– Ты не поедешь в Сибирь, папа, – твердо сказал Маленький Джон, – туда поеду я.

Чай подали на закрытую мраморную террасу, выходящую в расчищенный от снега сад. На газоне клумб пробились зеленые ростки.

Усаживая гостью в плетеное кресло, Эйтингон заметил:

– Не поверишь, но, кажется, прилетели грачи. Я сегодня ходил к озеру… – на озере он был с Иоганном, однако гостье он, разумеется, не мог сказать о мальчике, – слушал голоса птиц… – створку окна распахнули. Эйтингон заботливо сказал:

– Накинь платок, – он подал девушке оренбургскую шаль, – это еще обманная весна, нас еще ждут морозы…

Самовар охрана растапливала сосновыми шишками. Чай подавали с яблочной шарлоткой или ванильным кексом, с черничным и крыжовенным вареньем, с пряниками и сушками. По заведенной традиции за самоваром они о делах не разговаривали. В передней дачи Невеста передавала ему конверт с нащелканной за неделю пленкой. Девушку снабдили ручкой особой конструкции:

– Паркер и паркер, – довольно подумал Наум Исаакович, – никаких вопросов он не вызывает… – бывшие шарашки, а ныне закрытые КБ, не зря ели свой хлеб:

– Дочь Вороны хочет попасть в бюро Королева, – о планах Марты Наум Исаакович знал от Саши, – девчонка молодец, она унаследовала упорство матери. И ее интеллект, слава Богу, потому что полковник Воронов не был светочем ума. Как и генерал Кроу, – он исподтишка взглянул на утомленное лицо девушки, – от военных не стоит ждать большой сообразительности. Матвей тоже не отличался инициативой, однако Саша не такой. Он пошел в Горского, хотя тот вообще ни признавал никаких авторитетов…

Иоганна Наум Исаакович засадил за, как он выразился, каникулярное задание:

– Тебе предстоит учиться на русском языке, – мягко сказал Эйтингон, – тебе организуют дополнительные занятия с преподавателем, но лучше приехать в Ленинград подготовленным… – мальчик читал «Остров сокровищ»:

– Английский и французский у него свободные, – порадовался Наум Исаакович, – он вырос на ферме, но совсем не кажется провинциалом…

Невеста курила, прихлебывая чай, завернувшись в платок. Под лазоревыми глазами девушки залегли темные круги, веки припухли:

– На «Октябрьской» никто тебя не видел… – он подвинул гостье хрустальную вазочку с вареньем, – все прошло хорошо… – Густи кивнула:

– Саша не придет, – она оглядела стол, – здесь всего два прибора. Он позвонил в среду, передал приглашение, но его самого нет… – глаза Густи набухли слезами:

– Я ему не нужна… – девушка повертела гранатовый браслет, – он ко мне остыл… – Густи не хотелось думать о таком, – он живет в Москве, а не в проклятой посольской клетке, – рот девушки дернулся, – он встречается с друзьями, ходит на вечеринки…

Густи хотелось побывать на брехтовском спектакле в новом театре, о котором ей рассказывал Саша. Она хотела носить джинсы, а не скучный министерский твид, водить «Волгу», танцевать рок и ездить на выходные в Ленинград или Прибалтику:

– Не в Мейденхед или Саутенд, чтобы играть в кегельбан на пирсе… – она скривилась, – британцы не умеют отдыхать… – московская жизнь казалась Густи гораздо интереснее лондонской:

– В Лондоне все усаживаются у телевизора от «К и К», с подносом на коленях и жуют разогретые обеды, а в Москве только начинают развлекаться…

Она слышала о выступлениях поэтов в Политехническом музее, о концертах бардов, как их называл Саша. Коллега из посольства, за бесценок, скупающий картины непризнанных художников, рассказал Густи об артистических вечеринках:

– В Москве очень красивые девушки, – по блеску в глазах дипломата, Густи поняла, что девушки удостоили его вниманием, – жаль, что вы, леди Августа, не можете окунуться в светскую жизнь столицы, – он подмигнул Густи, – вы особа высшего уровня секретности… – Густи отчаянно надоел ее статус:

– Пошло все к черту, – девушка скрыла глубокий вздох, – я исчезну, и никто ничего не заподозрит. Но Саша не предлагал мне пожениться, – Густи ждала предложения каждый день, – а девушке о таком заводить разговор не принято, даже сейчас. Он меня не любит, я ему надоела, он хочет от меня избавиться… – Густи надеялась на беременность, но Саша был очень осторожен:

– Он говорит, что это обязанность мужчины. Он не хочет ставить меня, в моем положении, в ситуацию, где мне придется… – Густи вспомнила Иосифа:

– Он меня не любил, я стала для него развлечением. Меня никто не любит, а Стивену почти шестнадцать. Я для него старая дева, у него свои друзья, свои интересы, он, наверняка, бегает на свидания, а я чахну над кипами папок… – она пыталась сдержаться, но на накрахмаленную скатерть упала крупная слеза. Густи хлюпнула носом:

– Извините, товарищ Котов, – голос девушки задрожал, – я устала, сейчас много работы… – на нее повеяло теплым сандалом, крепкая рука погладила ее по голове:

– Что ты, милая, – товарищ Котов присел на ручку ее кресла, – я тебя выслушаю, дам совет. Не стесняйся, Густи… – он вспомнил пылающий факел бомбардировщика на газоне военного городка в Карлсхорсте, – поговори с мной, как если бы я был твой отец…

Тело генерала Кроу свесилось из разбитого пулями колпака машины, двигатель натужно ревел:

– Мозеса ранили, – вспомнил Эйтингон, – он пытался взлететь. Странница молодец, дочь своих родителей. Леди Августа ей и в подметки не годится. Она звезд с неба не хватает, но нельзя ее считать отработанным материалом, она еще нам пригодится… – достав платок, он ласково вытер слезы с лица девушки:

– Как если бы я был твой отец, – повторил Наум Исаакович, – я здесь для того, чтобы с тобой все было хорошо… – привалившись к его надежному плечу, Густи тихо сказала:

– Я не хочу возвращаться в Лондон, товарищ Котов.

Саша приехал на можайскую дачу в отличном настроении.

Просьбу Фокусника о свидании с отцом начальство удовлетворило. Скорпион узнал новости в кабинете генерала Мортина, куратора парня. Начальство сухо заметило:

– На квартиру его не возвращайте, подержите пока здесь, но в хороших условиях… – Фокусника отправили в особое крыло внутренней тюрьмы, – однако организация встречи не ваша забота… – Саша кашлянул:

– Товарищ генерал, что касается его сестры, то есть сестер… – Мортин подвинул ему папку: «Ознакомьтесь». Саша пробежал глазами отпечатанный на машинке приказ с грифом «Совершенно секретно», с размашистой подписью товарища Семичастного. Как и предполагал Скорпион, сестры Левины получили, – здесь Саша едва сдержал смешок, – по серьгам:

– Пять лет колонии, правда, обычной, а не строгого режима, – довольно подумал Саша, – за антисоветскую агитацию… – пятьдесят восьмую статью в новой редакции уголовного кодекса сменили на семидесятую:

– Публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя или захвату власти, а равно массовое распространение материалов, содержащих такие призывы, наказываются лишением свободы на срок до трех лет… – вспомнил Саша, – однако здесь группа, Анна Наумовна и Надежда Наумовна. Более того, они действовали по заданию представителей иностранных организаций… – Саша не сомневался, что учебник старшая Куколка подхватила у интуриста, – это десятка, им еще мало дали… – Семичастный предписывал разделить сестер:

– Отыскав Надежду Наумовну… – Саша ожидал, что Фокусник заговорит после встречи с отцом, – мы забросим ее на другой конец СССР, благо у нас большая страна. Они поваляются под уголовницами и конвоирами, истаскаются и потеряют зубы. Они сами приползут и напишут любое требуемое письмо…

Семичастный хотел арестовать приговоренного к расстрелу доктора Гольдберга:

– Одному письму герой-партизан не поверит, – хмыкнул Саша, – он даже не знал о существовании у него дочерей, но несколько весточек, особенно из колонии, заставят его собраться в дорогу… – Куколок должны были судить в закрытом заседании:

– Фокуснику ничего не сообщайте, – велел Саше Мортин, – на его вопросы о сестрах не отвечайте. После вынесения соответствующего приговора мы вернем его на Патриаршие пруды… – Мортин коротко усмехнулся, – пусть заводит новую собаку достойной породы, а не дамскую безделушку… – Саша поинтересовался:

– Может быть, обыскать его, товарищ генерал? Мы его не трогали, но вдруг у него в карманах водится какая-нибудь антисоветчина? В квартире мы ограничились поверхностным осмотром… – генерал покачал седеющей головой:

– Не стоит настраивать его против себя. Письмо с учебником… – Мортин скривился, – инициатива его сестер, он ничего не знал о происходящем. Тем более, у него другой отец…

Ведя машину по Можайскому шоссе, Саша перебирал в уме состав Политбюро. Судя по всему, отец Фокусника заседал именно там:

– Значит, не министр Берия, – решил Саша, – но, кем бы он ни был, он не последний человек в стране. Или это кто-то из генералов, например, Жуков… – маршал сидел в очередной опале. Саша помнил слухи о поведении высших офицеров в оккупированной Германии:

– Мать Фокусника, попав в плен, могла приглянуться армейскому бонзе. Ладно, это не мое дело, пусть его куратор занимается встречей. Фокусник признается, где Надежда Наумовна, иначе мы не выпустим его из камеры… – на допросе старшая Куколка настаивала на полной невиновности брата:

– Письмо написали мы, – заявила Анна Наумовна, – я не собираюсь спорить с выводами ваших экспертов… – от издевательского тона девушки у Саши болела голова, – но, кажется, в СССР еще не запретили отправлять корреспонденцию за рубеж… – получив подпись Куколки под протоколом допроса, Саша предпочел не развивать тему далее.

Парковку на даче держали в полном порядке. К вечеру распогодилось, серая вода озера сверкала под низким солнцем. Загнав «Волгу» на расчищенный асфальт, Саша щелкнул зажигалкой:

– Товарищ Котов сказал, что нам надо поговорить… – наставник позвонил на Лубянку, – заодно познакомлюсь с парнишкой, Брунсом… – в досье немца указывалось, что его спасли пограничники ГДР в Балтийском море:

– У него погибла вся семья в пожаре. Испугавшись обвинения в поджоге, он сбежал в море. Бедный мальчишка, ему всего шестнадцать лет… – Саша подхватил с заднего сиденья машины заманчиво громыхнувшую сумку:

– Товарищ Котов обещал настоящий кавказский шашлык. Иоганн выпьет ситро, а мы посидим за бутылкой коньяка… – на даче хватало спиртного, но Саша никогда не появлялся здесь с пустыми руками. Он знал, что наставник ценит его внимание:

– О Куколках или Фокуснике я ему рассказывать не могу, – решил Саша, – я не получал соответствующих указаний… – Наум Исаакович полюбовался по-военному подтянутой походкой Скорпиона:

– У Матвея всегда была отличная осанка, армейская косточка, что называется. Саша дослужится до генерала, но сначала ему надо жениться… – Наум Исаакович пыхнул сигарой, – и я даже знаю на ком…

Помахав мальчику, он легко, словно скинув тридцать лет, пошел ему навстречу.

Рыжий баскетбольный мяч стучал по доскам гимнастического зала. Прицелившись, Саша точным броском отправил его в корзину:

– Три очка, – завистливо сказал Иоганн, – ты высокий, а я едва дотягиваю до ста шестидесяти сантиметров… – Скорпион потрепал его по плечу:

– Вырастешь, Немо, – парень привез в СССР немецкую кличку, – тебе всего шестнадцать лет. На подводных лодках ценятся невысокие парни… – Иоганн мечтал о службе на атомной субмарине:

– У вас в ГДР, пока таких нет, – заметил товарищ Котов за шашлыками, – но все впереди. Зато у вас отличная береговая охрана и морская пехота… – Иоганн кивнул:

– Именно там я и хочу служить, когда пойду в армию… – парень должен был провести в нахимовском училище два года, а потом вернуться домой для призыва:

– Потом я опять приеду в СССР, – уверенно заявил Иоганн, – чтобы стать морским офицером. Я буду капитаном во флоте социалистической Германии… – Скорпиону понравился парнишка:

– Словно он мой младший брат, – улыбнулся Саша, – надо навестить его в Ленинграде, показать город. Может быть, Мышь тоже приедет, на один из ее университетских семинаров… – завтракали они в малой столовой, с буфетом красного дерева, со старым серебром приборов:

– Погода не меняется, – Саша взглянул в окно, – хотя только начало февраля. Однако товарищ Котов прав, нас еще ждут морозы… – за завтраком он объяснил Иоганну, что дача принадлежит правительству СССР:

– Товарищ Котов живет здесь, потому что он консультирует Комитет Государственной Безопасности, где я работаю, – наставительно сказал Саша, – у него огромный опыт, он начинал с товарищем Дзержинским, работал с Лениным и Горским, моим дедом… – Иоганн даже открыл рот:

– Он никогда о таком не говорил… – Саша пожал плечами:

– Он скромный человек. Я давно его знаю, он был наставником моего героически погибшего отца… – Иоганн не мог поверить, что познакомился с таким человеком:

– Александр тоже, – он искоса взглянул на старшего товарища, – отличный парень, настоящий комсомолец. Мне повезло, что меня окружают такие люди… – в Берлине Иоганн учился в школе для детей высшего руководства ГДР. Он жил в семье генерала Вольфа, почти усыновившего мальчика:

– Потом я пойду в армию и в морское училище, – вздохнул Иоганн, – до своего дома мне пока далеко. Александр тоже, кажется, не женат, хотя ему всего двадцать два года… – в ГДР Иоганн избегал говорить о матери, но много рассказывал о погибшем отце, антифашисте:

– Папой я могу гордиться, – успокаивал себя Иоганн, – он и есть мой отец, а не какой-то неизвестный британец… – он не упоминал о герцоге Экзетере:

– Даже если он жив, я его никогда не видел и не увижу, – решил подросток, – не стоит никому о нем знать… – в зале раскрыли окна, по полу гулял прохладный ветерок. Саша кинул мяч подростку:

– Теперь ты, а потом отправимся на пробежку к озеру. Там проложили отличные дорожки, заодно искупаемся… – Скорпион не боялся холодной воды:

– Парнишка тоже тренированный… – хмыкнул Саша, – конечно, он будущий моряк… – ловко уложив мяч в корзину, Иоганн поинтересовался:

– Ты был в Америке, Александр? Видел, как играют в баскетбол… – Саша кивнул:

– Был два раза, по работе. Они говорят, что белые парни не умеют прыгать, но, как видишь, это неправда…

Открыв дверь зала, Наум Исаакович прислонился к косяку. Нащупав в кармане портсигар, он все-таки решил не курить рядом со спортсменами:

– Семичастный меня поддержал, мы убьем двух птиц одним камнем. Невеста в плохом состоянии, мы рискуем ее провалом. Надо ее успокоить, сильнее привязать к себе. Ребенка не появится, Саша будет осторожен. Если ее переведут в Британию или пошлют куда-то еще, тем лучше. У нас всегда останется надежный агент. Сходить в ЗАГС невеликая проблема. Они туда и не пойдут, вернее пойдут, но в особый ЗАГС… – Наум Исаакович не сдержал улыбки:

– Для нее важно кольцо, платье, букет и бумажка с печатью. Она все получит, пусть и фальшивое. Пусть считает, что она замужем… – он не сомневался, что мальчик согласится:

– Саша выполнит приказ командования, а настоящая жена у него будет другая. Она еще девчонка, но скоро повзрослеет… – мяч запрыгал рядом с ним. Эйтингон весело сказал:

– Молодцы. Кофе готов, а потом Иоганна ждет пробежка… – Саша отозвался:

– Мы хотели отправиться к озеру вместе, товарищ Котов… – Наум Исаакович подмигнул ему: «Для вас, старший лейтенант, есть особое задание».

Засаленные карты шлепнулись на круглый стол антикварного ореха. Герцог высоким тенором напел:

– Дорога дальняя, казенный дом. Быть может, старая тюрьма центральная меня, парнишечку, по новой ждет… – кутаясь в поношенный платок из псковской скупки, Марта сварливо сказала:

– Сплюнь через левое плечо. В Стокгольме перед началом миссии ты тоже пел о Воркуте, и что получилось… – Джон затянулся окурком:

– Получилась Средняя Азия. В Воркуте я не побывал, хотя все впереди… – Марта отпила горячего чая, из погнутого чайника старинного олова:

– Сплюнь еще раз. Значит, ты думаешь, вошь сидит в Казахстане… – вспомнив покойного Меира, Джон стал называть профессора Кардозо именно так.

Они могли говорить свободно. Тетка и племянник Вальд уехали в Москву. Вера собиралась занять пост на площади Репина, у британского посольства, а Маленький Джон хотел заехать на Патриаршие Пруды и купить билет до Тайшета:

– Ты правильно сделал, что не остановил его, – Марта рассматривала карту Средней Азии, в завалявшемся на дачке атласе, – парню девятнадцать лет, он рвется в бой. Язык у него хороший, пусть и с акцентом. Фильмы он смотрел, состав Политбюро и решения съездов знает назубок. Он справится, – подытожила Марта. Джон тасовал колоду:

– Папа любил этот пасьянс, – заметил герцог, – его бабушка Марта научила… – Марта кивнула:

– Мой отец тоже его знает. Если сойдется, то все будет в порядке… – женщина улыбнулась: «Впрочем, он всегда сходится». Джон раскладывал карты:

– Все равно, – недовольно сказал герцог, – сколько я с мальчиком побыл? Даже недели не получилось, а я его пять лет не видел… – он помолчал:

– Марта, он хотел поступить в Кембридж, стать историком. Чего ради он в Сандхерст подался? Из-за меня?

Женщина почесала карандашом серебристую прядь на бронзовом виске:

– Следующим месяцем мне только сорок, а я седею, – заметила она, – что касается военной академии, то Джон посчитал себя обязанным пойти в армию после твоей смерти, то есть исчезновения… – о личных делах сын с ним не говорил. Герцог вздохнул:

– Он скрытный, как я. Ладно, в его года я учился и ни о чем таком не думал… – не выдержав, он нарочито небрежно спросил у Марты:

– Наверное, парень на свидания бегает… – кузина задумалась:

– Если и бегает, то мы ничего не знаем. У нас только Питер планирует будущую свадьбу с мисс Луизой Бромли, – она усмехнулась, – а остальные пока этим не озабочены. Полина тем более, ей всего четырнадцать. У нее голова занята статьями в левой прессе и испанской грамматикой, – поставив несколько точек на карте, Марта показала Джону лист. Герцог пожал плечами:

– В Новосибирск меня привезли на самолете. Это может быть и Аральское море, и Каспийское, берега у них безлюдные, островов хватает… – Марта уперла карандаш в лист:

– Лиза и Стивен во время войны обретались в Казалинске, на севере Арала. Она слышала от местных о каком-то острове, но непонятно было, кто там обосновался. Хотя Байконур ближе к Аралу… – герцог мрачно ответил:

– Я помню материалы из нацистских концлагерей. Профессор Стругхольд, которому Ворон заслуженно отказался подавать руку, исследовал влияние экстремальной высоты на организм человека. Теперь Стругхольд уважаемый американец, а профессор Кардозо не менее уважаемый советский ученый, член партии и орденоносец… – герцог витиевато выматерился:

– Профессора Кардозо мы навестим, – спокойно сказала Марта, – в память Эстер покойницы я этого не оставлю. Что касается Куйбышева… – герцог вздохнул:

– Услышав, что брат Марты жив, Мария собралась к Журавлевым, требовать у них отпустить девочку. Я запретил ей даже ногой ступать на Волгу. Завидев ее, Журавлевы немедля бы побежали в комитет… – Марта наблюдала за аккуратно ложащимися картами. Подняв голову, герцог заметил хорошо знакомый упрямый блеск в больших, зеленых глазах:

– Даже не думай, – предостерегающе сказал он, – случившееся случилось двадцать лет назад. Журавлев тебя не пощадит, ему наплевать на тогдашние чувства…

Откинувшись на спинку покойного кресла, обитого растрескавшейся кожей, Марта покачала маленькой ногой в растоптанной войлочной пантуфле:

– Наплевать, – согласилась она, – однако на его обязательство о работе ему не наплевать. Такие вещи не имеют срока давности, он не рискнет расстрелом… – герцог поскреб шрам на голове:

– Сначала надо выяснить, что происходит с Густи и какое отношение к ней имеет Паук, то есть Гурвич… – Марта налила себе еще чая:

– Гурвич с ней спит, – она скривилась, – сработала медовая ловушка. Густи сирота, ее завлекли не постелью, а обещанием дома и семьи. Она жила у Клары, потом привыкала к мачехе, потом осиротела… – герцог пробурчал:

– Ее отца убили русские, об этом она забыла… – Марта поболтала в чае кусочком рафинада:

– Уверяю тебя, что Паук навешал ей лапши на уши, скормил слезливую легенду, из тех, что он тебе толкал в Суханово. Произошла трагическая ошибка, такие вещи случаются в небе, никто машину не расстреливал, это была авария… – Джон угрюмо отозвался:

– Хотелось бы увезти отсюда и Паука, чтобы он тоже закончил электрическим стулом, как его отец… – Марта прислушалась к хрипящей тарелке:

– Февраль бьет температурные рекорды, – сообщила она, – завтра до плюс семи градусов, но скоро нас ждет похолодание… – в открытую форточку дачной комнаты задувал теплый ветер, за окном щебетали воробьи:

– У ФБР есть его фото, – кисло сказала Марта, – как и фото Ширли Бриджес, то есть Сары Мозес, но Гувер больше озабочен поисками моего брата, которого он считает советским шпионом, вкупе с мамой и остальной нашей семьей. Хорошо, что до Канады ему не дотянуться… – выложив последнюю карту, Джон удовлетворенно сказал:

– Сошелся, все будет хорошо!

Марта приподнялась:

– Я, что ли, королева червей… – герцог усмехнулся:

– Король червей при тебе, блондин, как ему полагается… – пасьянс загадывался на играющего, однако он мог выбрать в раскладке и других родственников:

– На Волка похож, – одобрительно сказала Марта, – а ты король бубен, тоже светловолосый… – она ткнула пальцем в карту:

– При тебе дама, не королева. На Веру смахивает… – завитая дама бубен, блондинка, кокетливо улыбалась. Герцог немного покраснел: «Да, есть что-то общее». Марта хмыкнула:

– Она рядом, но королева тоже рядом, только не твоя, а пиковая… – рыжие волосы королевы пик прикрывала черная траурная накидка:

– Если карта осталась в пасьянсе, значит, человек жив… – Марта зорко взглянула на герцога. Джон смешал карты:

– Ее расстреляли или она не перенесла операции, каким бы ни было вмешательство. Ерунда, – он поднялся, – пошли жарить картошку, Вера и мальчик вернутся голодными… – собирая посуду, Марта перевернула королеву пик рубашкой вверх:

– Джон прав, это ерунда, Циону не пощадили бы после ее попытки прорваться на запад. Кардозо пустил ее на опыты, у него бы не дрогнула рука…

Марте казалось, что она еще видит торжествующую улыбку дамы пик. Засунув карту подальше в колоду, она понесла поднос в тесный кухонный закуток.

Посольские охранники слушали трансляцию BBC из Инсбрука. Возвращая Густи ее пропуск, мужчина средних лет смешливо сказал:

– Моя сестра после войны уехала в Канаду. В сорок четвертом году она служила во вспомогательных женских войсках, в столовой на базе Бриз-Нортон, откуда ваш батюшка покойный летал бомбить бошей. Познакомилась с канадским офицером, ну и… – охранник повел рукой:

– Племянники мои с хоккейной площадки не вылезают. Но даже канадцы бессильны против русских… – старший смены хмыкнул: «Пока ничья». Второй охранник обернулся:

– Может быть, останется такой счет, еще не финал… – он поинтересовался:

– Погулять собрались, леди Августа? Погода отличная. Ждешь, что распустятся нарциссы, словно дома, в Лондоне…

Москва сияла прозрачной голубизной неба, рваные белые облака неслись над Кремлем. Лед на реке подтаял, в промоинах виднелась темная вода. Ноздреватые куски снега плыли по канаве, черные стволы деревьев на площади торчали из оплывших сугробов. На сухих дорожках отчаянно чирикали, толкались птицы. Густи очнулась:

– Да, – девушка вздрогнула, – мне надо в книжный магазин… – охранник улыбнулся:

– Подышите воздухом, не все над бумагами сидеть. Хорошего вам дня… – калитка щелкнула, загудел звонок:

– Славная девушка, – охранник проводил глазами темную норку на воротнике пальто, – она говорила, что брат ее в авиационные кадеты подался. Растет второй Ворон, пока юный… – транзистор от «К и К» взорвался аплодисментами. Старший смены требовательно сказал:

– Русские ведут, три-два. С тебя фунт… – охранник налил себе чая:

– Еще десять минут до конца матча, в хоккее все меняется быстро…

Через десять минут Густи встала в хвост маленькой очереди в вестибюле станции метро «Новокузнецкая». Она решила не ждать троллейбуса, медленно тащащегося через Большой Каменный мост и не ловить такси:

– Площадь у посольства вся, как на ладони… – девушка справилась с часто бьющимся сердцем, – отдел внутренней безопасности может заинтересоваться моими маршрутами. Но до метро я хожу переулками, они меня потеряют… – по дороге к «Новокузнецкой» Густи не заметила никого подозрительного. Звонок раздался в ее кабинете, когда девушка работала с записями разговоров на позавчерашнем приеме в посольстве:

– Скука смертная, – зевнула Густи, – переводить такое лень. Болтали о смерти писателя Королёва, о новом романе Солженицына, о каком-то Бродском, вроде поэте… – Густи никогда в жизни о нем не слышала:

– Творческая интеллигенция знает, что в здании нет жучков КГБ, – усмехнулась Густи, – у них развязываются языки. Правда, есть подслушка британская, для наших целей… – она несколько раз приносила товарищу Котову фотографии расшифровок:

– Он всегда говорит, что такая болтовня не стоит пленки, которую на нее тратят… – Густи взяла разменянные пятачки, – он просит меня снимать только действительно важные документы… – такие бумаги через Густи почти не проходили:

– Посольство использует меня, как переводчика, – недовольно подумала она, ступая на эскалатор, – а на приемах я изображаю секретаршу, в платье с декольте, – начальник Густи, тоже работник Набережной, служивший в посольстве под видом третьего секретаря, считал, что присутствие красивой женщины расслабляет гостей.

– При виде вас твердокаменные коммунисты теряют бдительность, – весело говорил он, – особенно, когда вы лепечете на ломаном русском… – Густи устала от притворства:

– Стивен поймет, – в который раз сказала себе девушка, – я напишу письмо, отправлю весточку через советское посольство в Лондоне. Я объясню, что встретила любимого человека и решила остаться в СССР. Мы не виноваты, что наши страны прекратили быть союзниками. Русские не несут ответственности за гибель папы и Лизы, товарищ Котов мне все объяснил… – Густи верила старшему товарищу Саши.

На платформе «Новокузнецкой» собралась небольшая толпа. День был выходной, москвичи выбрались в центр с детьми. Густи смотрела на трогательные пальтишки и шубки, на пуховые капоры и шапочки с помпонами. Малыши тащили дешевые мячики на резинке, грызли ядовито-красные леденцы:

– У нас тоже появятся дети, – ласково подумала Густи, – мальчики и девочки. Александр, как и я, сирота, у нас будет большая семья… – по ночам, перебирая детские имена, Густи ловила себя на улыбке. Толпа задвигалась, в тоннеле послышался грохот:

– Вагоны здесь всегда набитые, они приходят с «Павелецкой», – вздохнула Густи, – ладно, всего одна остановка… – Александр ждал ее у колонн Большого театра:

– Ваш заказ готов, забирайте его в обычном магазине в два часа дня… – вежливо сказал утром хорошо знакомый посольскому коммутатору голос. По дороге обратно в посольство Густи всегда покупала какую-нибудь книжицу:

– Русскую классику или современного автора, – она поправила сумочку, – в посольстве меня считают очень серьезной девушкой… – пропуская выходящих из вагона людей, Густи взглянула поверх голов скопившейся у дверей толпы.

Пальцы похолодели, она помотала головой:

– Почудилось. Похожая женщина, какая-то провинциалка… – она еще раз посмотрела на скамью у колонны бежевого мрамора, но пассажирка в скромном пальто слилась с толпой:

– Почудилось, – Густи ступила в вагон, – что ей здесь делать… – Густи рассеяно окинула взглядом забитые народом сиденья.

– Осторожно, двери закрываются… – она услышала шипение, – следующая станция «Площадь Свердлова», переход на… – поезд закачался на рельсах, Густи вовремя схватилась за поручень. Вскинув голову, она почувствовала, как кровь отхлынула от щек. Прямо на нее смотрели блеклые, серо-голубые глаза миссис Веры Мэдисон, Моли.

Перед началом миссии Марта засадила Веру за русский алфавит и карты Москвы:

– К глухонемым в СССР относятся, как к умственно отсталым, – заметила миссис М, – но даже глухонемой лучше не привлекать к себе излишнего внимания…

Вера назубок выучила названия центральных станций метро и могла прочитать русские буквы. С племянником, как она шутливо называла Маленького Джона, Вера рассталась на Казанском вокзале. Всю дорогу от дачки до платформы Малаховка юноша насвистывал песенку:

– Привязалась, тетя Вера, – шепотом сказал он, – с той записи, что я слышал в Лондоне… – Маленький Джон перевел ей пару строчек:

– По Курской, Казанской железной дороге построили дачи, живут там как боги… – в ответ Вера хмыкнула:

– Наш сарайчик вряд ли сойдет за дворец, но сосед за оградой возвел целый особняк… – юноша выкинул окурок в покосившуюся урну рядом с платформой:

– Он директор вокзального ресторана. Только он никакого отношения к евреям не имеет, папа мне рассказывал. У него работал, то есть держал документы, покойный мистер Лопатин… – юноша добавил:

– Здесь есть синагога, папа показал. Только она тоже больше напоминает сарай… – взглянув на толпу, заполнившую перрон, Маленький Джон ухмыльнулся:

– Все, тетя Вера, переходим на язык жестов… – в электричке бродили и настоящие глухонемые, продающие из-под полы всякую дребедень:

– Может быть, они тоже притворяются, – пришло в голову Вере, – на войне, в подполье мы так часто делали. Немцы не обращали внимания на глухонемых, считали их идиотами, а в Германии их вообще умерщвляли…

На площади трех вокзалов они сели в разные поезда кольцевой линии. Билет в Тайшет товарищ Вальд собирался купить на обратном пути:

– Джон хочет проверить, что происходит на Патриарших Прудах, – недовольно вздохнула Вера, – он надеется наткнуться на товарищей Павла или на кого-то из девочек… – они пока не знали, кого из дочерей месье Эмиля арестовал Комитет. В Лондоне Вера видела фотографии покойной Розы Левиной:

– У меня дух захватило, – вспомнила женщина, – такая она была красивая. Марта говорит, что месье Механик встречал кого-то из ее дочерей, они тоже словно королевы красоты… – Вера, привыкшая к скромному пучку волос, чувствовала себя неловко со светлыми кудрями, пусть и прикрытыми шерстяным платком:

– Не придумывай себе ничего, – сердито пробормотала она, торопясь вслед за леди Августой к метро, – его светлость на тебя и не смотрит. Он герцог, у него титул со времен Вильгельма Завоевателя, а ты дочка обедневшего эсквайра и учительницы французского языка… – брак родителей Веры до первой войны считался мезальянсом:

– Мама приехала в Лондон из Ренна, – вспомнила Вера, – у нее была дворянская кровь, но очень дальняя. Она рано потеряла родителей, устроилась преподавательницей в Лондоне… – отец Веры тоже учительствовал, но в школе для мальчиков:

– От меня до его светлости дальше, чем до Луны, – подытожила Вера, – и вообще я Моль… – она отлично знала свою кличку на Набережной, – кто на меня посмотрит… – она все равно не могла не заметить короткие взгляды герцога. Стоя на платформе, Вера поняла, что покраснела:

– Здесь жарко, – она размотала платок, – леди Августа, значит, собралась в центр… – в вагоне Вера спряталась за широкой спиной провинциала с фибровым чемоданом, явившегося в Москву в лохматом тулупе. Поезд качнуло, она на мгновение потеряла равновесие:

– Леди Августа могла меня увидеть, – забеспокоилась Вера, – посмотрим, где она выйдет… – бывшая подопечная проехала одну остановку. Платформа «Площади Свердлова» кишела людьми. Вера быстро нашла глазами пальто цвета спелых ягод с воротником темной норки, каштановые, аккуратно уложенные локоны леди Августы:

– Нашла и потеряла, – она озиралась, – нет, вроде бы такое пальто… – пальто оказалось только похожим. Дама, его носившая, была толще леди Кроу фунтов на тридцать.

Издалека послышался гудок подходящего поезда, рельсы осветились белыми лучами. Толпа напирала на Веру, она почувствовала сильный толчок в спину. Мужчина вовремя подхватил ее под локоть:

– Осторожней, гражданочка, – он рванул Веру назад, – вы едва не упали… – что-то промычав, Вера ринулась к эскалаторам, в сторону стрелки: «Пушкинская улица». На ступенях мелькнуло красное пальто, Вера услышала скороговорку дежурной:

– Стойте справа, проходите слева, как в Лондоне… – слева размеренно шагали люди, – Марта мне все объяснила. Леди Августа не могла толкнуть меня под поезд… – движение замедлилось. Вера вцепилась побелевшими пальцами в резиновый поручень:

– Если она увидела меня в вагоне, – женщина помотала головой, – нет, я не верю, что это она. Она знает, что у меня дети, она играла с Чарли и Эмили.

Выскочив в вестибюль, заметив красное пальто, Вера велела себе:

– Соберись. Делай свое дело, Трезор… – заставив себя успокоиться, она незаметно вышла вслед за леди Августой на Пушкинскую.

Саша приехал к Большому театру с пышным букетом роз. В кармане дубленой куртки лежала обтянутая бархатом коробочка. Скромное кольцо с бриллиантом Саша выбрал в служебном каталоге:

– Я не собираюсь дарить ей ничего роскошного, – угрюмо подумал Саша, – много чести тратить народные деньги на Пиявку…

Он, тем не менее, согласился с доводами сначала товарища Котова, а потом председателя Комитета, товарища Семичастного. Сейчас Невеста редко приносила что-то значащее, однако, по мнению начальства, девушку ждала хорошая карьера на Набережной:

– Она тебя любит, милый мой, – смешливо сказал товарищ Котов, – ради тебя она каштаны из огня потащит. Этот брак, – он повел рукой, – не стоит и бумажки, которая его засвидетельствует, однако церемония служит интересам нашей державы…

С интересами державы Саше было никак не поспорить. Пиявке предстояло увидеть квартиру на Фрунзенской:

– Твой свадебный подарок, – заметил товарищ Котов, – в путешествие вам не отправиться, но пусть Невеста посмотрит из окна на реку и парк… – в квартире их ждало шампанское и шоколад. На следующей неделе Саша вел Невесту в так называемый ЗАГС:

– Объяснишь, что по соображениям секретности ваш брак регистрируется на выездной церемонии, – заметил товарищ Котов, – она выберет платье по каталогу, а на мероприятие вас доставят на машине… – роли сотрудников ЗАГСа играли коллеги Саши. Он не намеревался баловать Пиявку:

– Она привыкла, что мы видимся два раза в неделю, если я в Москве, – хмыкнул Саша, – пусть так и остается. Скоро я поеду в Европу… – следующим летом Саша хотел встретиться с Драконом, перехватив его по дороге в Гонконг, – меня ждет работа с команданте Че Геварой в Южной Америке… Так называемая жена будет меня видеть редко, что мне только на руку. Надеюсь, ее переведут из Москвы в Лондон или еще куда-нибудь…

Зная Невесту, Саша предполагал, что она будет считать себя замужней женщиной. Его это никак не касалось:

– Даже когда я женюсь на любимой девушке, придется сохранять связь с Невестой, – вздохнул он, – надо выполнять задания партии и правительства. Невеста нужна для работы, она бывает хорошим источником данных. Может быть, потом она получит доступ и к более ценным документам…

Утром Саша успел передать Иоганна его будущему куратору. Приехавший из Ленинграда коллега забрал парня в аэропорт:

– Ты полетишь в колыбель трех революций, – весело сказал Саша на прощанье, – жди меня в гости на белые ночи. Я тоже там учился, побродим по городу, съездим в Кронштадт… – вспомнив о Кронштадте, он подумал о Фокуснике:

– Виктор Лопатин, его приятель, служит во флоте, – Саша нахмурился, – когда мы подстрелили его отца на Москве-реке, в документах я видел, что, кроме комнат на Арбате, им принадлежит дача в Малаховке…

В Малаховке находилось гнездо буржуазного сионизма и религиозного мракобесия, как писали в газетах, синагога, при которой, по данным осведомителей, содержались подпольные, незаконные курсы иврита. Учебник старшей Куколки, вернее, его копии, мог предназначаться именно для Малаховки:

– Где может прятаться и младшая Куколка, – пришло в голову Саше, – Лопатин мог оставить Фокуснику ключи от дачи, вернее, летнего строения… – именно так собственность Лопатиных именовали в бумагах. Саша решил не дожидаться результатов свидания Фокусника с отцом:

– Хватит мерзавцу нас шантажировать… – Саша взглянул на часы, – может быть, Малаховку никто не навещал, но я не пойду на поводу наглого мальчишки. Если Надежды Наумовны на даче нет, Фокусник нам расскажет, где она, а если птичка, – Саша быстро улыбнулся, – именно там, то мы не выпустим ее из клетки… – Саша с удовольствием думал о будущих бонусах от Надежды Наумовны:

– В ближайшие пять лет ее ждут нары у Полярного круга, – он ощерил крупные зубы, – пьяная вохра и уголовницы. Дура, в Москве, под моим крылом, она могла бы кататься как сыр в масле. Нет, сестрички захотели на запад. Однако вместо запада они очень скоро поедут на восток…

Саша спустился на площадь Свердлова, к своей «Волге», припаркованной у Малого театра. Машину оборудовали рацией. Отдав соответствующие распоряжения, он заметил на ступенях Большого знакомое красное пальто. Невеста пришла на десять минут раньше назначенного времени:

– Пиявке не терпится, – Саша нацепил на лицо улыбку, – сил нет, как она мне осточертела. Ладно, придется в который раз поиграть в любовь… – по рации его уверили, что свяжутся с малаховским отделением милиции:

– Пусть пошлют туда машину, – велел Саша, – и пусть будут осторожны. Надо не спугнуть подозреваемую… – держа букет, он легко взбежал по ступеням. У Невесты было странное, бледное лицо. На скулах горел румянец, лазоревые глаза расширились. Девушка тяжело дышала, комкая перчатки:

– Мне нельзя возвращаться в посольство, Саша, – она кусала губы, – за мной прислали миссию с Набережной. Они сейчас в городе. За мной следят, чтобы похитить и вывезти в Лондон… – Густи всхлипнула:

– Я не могу пойти обратно в Замоскворечье, иначе ты меня больше никогда не увидишь. Спаси меня, милый, спаси… – разрыдавшись, девушка уткнулась в его плечо.

Утром в камере Павла появился тюремный парикмахер.

Комната с кроватью старинного ореха за китайской ширмой, с письменным столом и отдельной ванной, выложенной муранской плиткой, нисколько не напоминала камеру, но на допросах юноша упорно называл помещение именно так. Он получил альбомы, пишущую машинку, китайские тетради и книги:

– Если вам что-нибудь понадобится… – вежливо сказал неприметный человечек, – мы готовы выполнить ваши заказы… – Павел сухо отозвался:

– Доставьте мне «Образы Италии» Муратова… – охранник, как о нем думал Павел, даже бровью не повел, – и Playboy… – Павел держал в своей спальне на Патриарших подшивку растрепанных, приобретенных у фарцы журналов:

– Где еще в Советском Союзе прочитаешь Набокова на английском языке, – весело говорил он, – его и по-русски при нашей жизни не издадут…

«Образы Италии» Павел купил из-под полы у ловких людишек, крутившихся рядом с букинистическими отделами. Муратова, эмигранта, в СССР не издавали.

Ему привезли все заказанное, не задавая вопросов. Павел коротал время за китайской грамматикой, отстукивал на машинке курсовую об итальянском Ренессансе или листал журналы, развалившись на кровати с сигаретой. Ему позволяли курить, в комнату принесли импортный электрический чайник и запасы кофе:

– Еще бы кормили по меню и был бы настоящий санаторий, – мрачно подумал юноша, – только в подвалах Лубянки… – в комнате не было окна. За железной дверью лежал тюремный коридор:

– Товарищ Котов наверняка сидел в курортных условиях, – издевательски подумал Павел, – он слишком ценный кадр, его не пустили в расход вместе с министром Берия… – после стрижки и бритья, завидев в чемоданчике парикмахера знакомый флакон, Павел велел:

– Туалетную воду, пожалуйста… – от охранников, севших с ним в «Волгу», пахло «Шипром»:

– Не Floris of London, как у меня… – юноша принюхался, – Аня и Надя любят аромат… – юноша не задавал вопросов об Ане, зная, что ему ничего не ответят. За Надю Павел был спокоен:

– Фаина Яковлевна не вчера на свет родилась, – твердо сказал себе он, – Надю на первое время спрячут и никакой Комитет ее не найдет. Может быть, ей достанут новые документы… – после встречи с так называемым товарищем Котовым Павел собирался заявить, что Надя подалась в Сибирь:

– Пусть хоть все за Уралом перетряхнут, – пожелал он, – пусть товарищ Матвеев, гнида, лично отправится в какой-нибудь Братск, где он отморозит себе задницу и все остальное… – предполагая, что Аня взяла на себя ответственность за учебник и ротапринт, Павел, тем не менее, не мог поступиться честью. Он заявил, что множительная машинка вышла из его рук:

– Безделка, товарищ Матвеев, – спокойно сказал юноша, – подражание аппарату из мемориальной типографии «Искры». Вдохновившись примером подпольщиков времен первой русской революции, я решил повторить их инженерные изыскания… – по глазам товарища Матвеева Павел понял, что комитетчик ему ни на грош не верит:

– На что мне откровенно наплевать, – устроившись на заднем сиденье черной «Волги», он вытянул ноги, – как наплевать и на товарища Котова. Но я хочу посмотреть в глаза убийце моих родителей… – Павел не собирался упоминать о сестрах:

– Аня и Надя никакого отношения к нему не имеют, – он смотрел на ленту шоссе, – он держал их мать в заключении, в золотой клетке, удовлетворяя свои прихоти. Не удивлюсь, если он убил ее при попытке к бегству… – машина шла на запад. Охранники молчали, Павел лениво шуршал сегодняшней «Комсомолкой». Газетами его снабжали каждый день:

– Материалы совещания в ЦК ВЛКСМ «Об усилении борьбы комсомольских организаций с проникновением буржуазной идеологии в среду молодежи» … – юноша сдержал смешок, – давайте, ребята, боритесь со штанами и музыкой… – он взглянул на фото на соседней странице: «Герои Братской ГЭС»:

– Конечно, – зевнул Павел, – легче запрещать джинсы, сидя в Москве. В Братске не носят джинсы, они ютятся в бараках, а комсомольские вожди распинаются на трибунах, предостерегая от опасности рока… – машина замедлила ход у мощных ворот серого железа:

– До Можайска мы не доехали, – понял Павел, – свернули с шоссе… – бетонная, ощетинившаяся колючей проволокой, ограда уходила в густой, заснеженный лес:

– Сюда оттепель не добралась, – на воротах замигали лампочки, – недурно устроился товарищ Котов… – «Волга» нырнула в открывшуюся щель. Павел огляделся:

– Из машины выходить только по нашей команде, – предупредил его один из охранников. Юноша пробормотал себе под нос:

– Шаг вправо, шаг влево считается побегом… – в ветровом стекле «Волги» вырастала вилла в палладианском стиле. Павел не помнил дальневосточный особняк, но сестры рассказывали о розарии, окружавшем здание, о парке с прудами и фонтанами:

– Товарищ Котов вдохновлялся идеальными пропорциями классицизма, – зло подумал Павел, – сейчас двуличная тварь услышит, что я о нем думаю…

Высоко вскинув рыжеватую голову, засунув руки в карманы щеголеватой замшевой куртки, он пошел вслед за охранниками к дому.

Брезентовый рюкзак стоял на расшатанном столе. По рассохшимся ступеням террасы в пятне солнечного света прыгали воробьи. Отщипнув привезенного Маленьким Джоном калача, Марта бросила птицам крошки:

– Значит, с площади Свердлова ты ушла… – Вера укладывала в рюкзак консервы, – но Густи могла тебя видеть… – миссис Мэдисон мрачно отозвалась:

– Она меня видела, Марта. Я не хочу лелеять химеру недоверия, как говорит его светлость, – женщина слегка покраснела, – но мне кажется, что я не случайно споткнулась на платформе метро. Меня попытались столкнуть под поезд… – сидя на перилах с чашкой кофе, Марта затянулась сигаретой:

– Химера бывает очень полезна, – задумчиво сказала она, – мы с тобой работали в подполье и знаем, что без нее иногда не выжить… – Марта жалела, что не может позвонить матери:

– Хотя зачем звонить, – она вздохнула, – все понятно. Джон тоже считает, что Густи надо отзывать в Лондон и начинать детальную проверку… – Вера вернулась из Москвы первой. Услышав о рандеву Густи у Большого театра, Марта заметила:

– Боюсь, Джон, нам некого будет проверять… – герцог удивился:

– Марта, она не перебежит к русским. У нее брат, у нее семья. Ладно, у нее есть связь… – Джон немного смутился, – но связь еще не значит, что она пошла на предательство… – Марта подняла бровь:

– С одной стороны, хорошо, что ты идеалист, несмотря на все случившееся, – хмыкнула она, – но с другой, болтаясь в СССР, мы рискуем жизнью. Я, видишь ли, склонна думать, что именно Густи принесла в Комитет твою записку… – герцог хотел что-то сказать. Марта покачала головой:

– У меня здесь остаются сын, невестка и внук. Твой Маленький Джон тоже едет не на запад, а на восток. Аркадий Петрович привезет нам паспорта, и мы снимемся с места. Сейчас главное, оказаться в Лондоне, где мы и решим, что делать дальше… – паспорта доставил на дачу приятного вида паренек:

– Аркадий Петрович передает привет, он уехал в командировку, в Среднюю Азию, – Марта усмехнулась, – вот машина, ключи и права… – паренек приехал на потрепанном «Москвиче-403». Права выписали на Марту:

– Иван Иванович глухонемой, – объяснил паренек, – глухонемым права не выдают… – герцог обзавелся паспортом Ивана Ивановича Вальда, уроженца бывшей автономной республики немцев Поволжья:

– Вы у нас временно муж и жена, – весело сказала Марта Вере, – надо купить календарей, именно их глухонемые продают по вагонам… – «Москвич» они бросали в Волоколамске, где садились на рижский поезд:

– Мы покидаем Советский Союз словно по учебнику, – поняла Марта, – надеюсь, так и останется… – они ничего не говорили Маленькому Джону о Густи. Марта, однако, велела племяннику не появляться на московских вокзалах:

– Береженого Бог бережет, – заявила женщина, – доберешься на электричке до Владимира, где и поймаешь состав. Сейчас лучше не маячить в столице… – на Патриарших Прудах, по словам Маленького Джона, он никого не увидел:

– Шестерка Аркадия Петровича тоже ничего не знает, – недовольно подумала Марта, – попрощаемся с мальчиком и двинемся в путь… – Маленький Джон вез в Сибирь свидетельство о браке Марии Ивановны Миллер и метрику на ее сына, Федора:

– Фотографий Марии нет, – развел руками герцог, – в Тайшет или Братск ездить было опасно, но я все же сходил в ателье… – Марта отмахнулась:

– Ладно, сойдет. На Сахалин они отправятся на пароме, где документов не спрашивают, а остальное дело техники… – Вера затянула горло рюкзака:

– Марта, – неуверенно сказала женщина, – ты думаешь, что леди Августа не вернется в посольство… – Марта смотрела поверх покосившегося забора дачки:

– Вера, – спокойно ответила она, – зови его светлость и Маленького Джона, садитесь в «Москвич». У нас гости, чего я и ожидала… – женщина достала из кармана ватника браунинг с золоченой табличкой. Пробормотав «Быстро, они обернулись», Марта подогнала Веру:

– Что стоишь, немедленно в машину… – по ухабистой улочке, среди луж растаявшего снега, медленно ехал милицейский газик.

Гражданка Вальд, Марта Теодоровна, сорока лет от роду, бывшая жительница более несуществующей Автономной Республики Немцев Поволжья, пекла отличные пирожки:

– С капустой возьмите, – радушно предложила женщина, – с яичками, товарищ начальник. Яички свежие, из-под курочки… – у гражданки был уютный, провинциальный говорок, – еще с ливером, с мясом.

Румяные пирожки, вынесенные на крыльцо, были теплыми. Гражданка Вальд, как следовало из ее трудовой книжки, месяц назад работала поваром на заводе «Кургансельмаш».

– Сын мой там токарем был, – гражданка подтолкнула неловкого, дурно одетого парня, – Ян, поздоровайся с товарищем начальником… – старший из милиционеров приосанился. Парень что-то пробормотал, гражданка извинилась:

– Он у меня застенчивый с детства, а дома мы жестами говорим… – сестра и зять гражданки Вальд оказались глухонемыми:

– Иван Иванович у нас токарь, – объяснила гражданка, – глаз он на производстве потерял, после войны… – Марта Теодоровна, как все работники общественного питания, была словоохотлива:

– Соскучилась по болтовне в столовой, – весело подумал милиционер, – дома у нее все немые, или из них клещами слова не вытянешь, как из Яна… – за пирожками последовали блины. Гражданка Вальд предложила поставить самоварчик:

– Машина моя… – гордо сказала женщина, указывая на «Москвич», – мы в Кургане домик продали, а в столице купили машину… – оказалось, что неловкий Ян отправляется в Тайшет:

– Он вперед поедет, – объяснила Марта Теодоровна, – а мы потихоньку на машине двинемся… – на веранде дачки громоздились провинциального вида чемоданы.

Вальды приехали в Москву не только за подержанным «Москвичом»:

– Мы были в Мавзолее Владимира Ильича, в Третьяковской галерее… – повар совала под нос милиционерам открытки, – ходили в ГУМ, в ЦУМ… – она понурилась:

– Только в Большой театр мы не попали, но снаружи все хорошо рассмотрели, и колонны и эту… – она наморщила лоб. Младший из милиционеров помог: «Квадригу». Гражданка Вальд вздохнула:

– Спасибо. Слово сложное, товарищ начальник, с первого раза не запомнишь. Я туфли сюда взяла, лаковые и кофточку шелковую, думала, что в театр надену, но не получилось… – вытерев пальцы носовым платком, старший небрежно пролистал паспорта семьи:

– Муж у вашей сестры Вальд, и она сама тоже, по девичьей фамилии, – он кивнул на невзрачного инвалида и его не менее невзрачную жену в сером пальто и шерстяном платке, – как так вышло.

Марта Теодоровна убрала опустевшую тарелку из-под блинов:

– Мальчику в дорогу наготовила… – ласково сказала женщина, – и вам заверну, товарищи начальники… – милиционер вспомнил свою рано умершую мать, военную вдову:

– Я немногим старше этого Яна, – понял он, – я с сорок первого, а он с сорок пятого. Мама тоже такие блины пекла… – от гражданки Вальд веяло домашним, кухонным запахом:

– Мы все родственники, – женщина улыбалась, – Иван Иванович, значит, наш с Верой брат троюродный… – она аккуратно сложила блины в провощенную бумагу:

– Поедите в отделении… – руки у женщины были маленькие, ловкие, – чайку, значит, попьете… – старший милиционер нарочито строго сказал:

– Только с временной пропиской у вас непорядок, гражданка… – Марта Теодоровна потупилась:

– В гостиницах мест нет, а на станции койки предлагают… – гражданка Вальд не помнила, что за старушка привела их на дачку:

– В сером платке, как у Веры, – она ткнула пальцем в сестру, – мы, значит, деньги ей отдали, а ключи она велела сунуть под половичок… – Марта Теодоровна показала и половичок:

– Вообще это карается штрафом, – старший отдал ей документы, – здесь не Курган, а Подмосковье… – Вальд совсем загрустила. Старший наряда добавил:

– Но если вы сегодня уезжаете, то простим вас на первый раз… – милиционер полагал, что оборотистая местная бабка просто зарабатывает деньги:

– Наверное, она прибиралась у покойного Лопатина, как моя тетушка, – решил милиционер, – хотя тетушка занимается не сараем, а настоящим дворцом… – тетя милиционера присматривала за дачей покойного композитора Глиэра:

– В Переделкино у писателей, тоже хорошие дома, да и у нас достаточно богатых особняков, а Лопатин, хоть и отпетый вор, но жил совсем скромно… – милиционерам сообщили приметы девушки, могущей обретаться на дачке, однако никого похожего они пока не видели:

– Мы ищем высокую и темноволосую, а здесь одни тетки, пройдешь мимо и не посмотришь… – глухонемые бродили вокруг «Москвича», размахивая руками:

– Вальд всю дорогу до Сибири поговорить будет не с кем, – понял милиционер, – поэтому она сейчас языком болтает. Ладно, нам здесь больше делать нечего… – старший решил для очистки совести отправить описание Вальдов в Москву:

– Собирайтесь, товарищ Вальд, – позволил он, – не будем вас задерживать, путь до Сибири долгий. Вас ждут новые трудовые свершения, новые подвиги… – ему показалось, что большие глаза женщины заблестели:

– С немцев почти десять лет, как сняли ссылку, – вспомнил милиционер, – они могут ездить по всей стране. Вальды рабочие люди, пусть трудятся на благо нашей родины… – Марта проводила глазами удаляющийся уазик:

– Вроде пока пронесло… – услышала она голос герцога, – ты все разыграла, как по нотам… – Марта сомкнула пальцы на рукоятке браунинга в кармане ватника:

– Это пока, – вздохнула женщина, – уверяю тебя, что через пару часов все вокруг будет кишеть комитетчиками… – Вера внезапно сказала:

– В Малаховке, в двадцать пятом году арестовали Сиднея Рейли. Потом его расстреляли на Лубянке… – Марта кивнула:

– Я помню. Чтобы нас миновала такая судьба, надо как можно быстрее оказаться вдали от поселка. Маленького Джона мы высадим на шоссе, он поймает машину до Владимира… – герцог устроился за рулем:

– Выезжаем, – коротко распорядился он, – Марта права, нельзя терять время… – мотор зарычал, Джон поморщился:

– Совсем развалюха. Но до Волоколамска «Москвич» нас довезет, а больше нам никуда не надо… – вспугнув птиц на заборе дачки, машина скрылась из вида.

Наум Исаакович не мог поверить своим ушам. Выяснилось, что две машины малаховского отделения милиции не оборудовали рациями. С работниками, отправленными на дачку покойного Лопатина было никак не связаться:

– Мы найдем только трупы, – заорал он на блеющего в трубку главу московской милиции, – мы имеем дело с профессионалами, не оставляющими следов…

Полчаса назад Наум Исаакович принял звонок от Скорпиона. Невеста пребывала в безопасности, на Лубянке. Площадь Свердлова перекрыли, метро прочесали, но миссис Вера Мэдисон, следившая за девушкой, словно провалилась сквозь землю. Саша растерянно сказал:

– Товарищ Котов, но что жена Мэдисона делает в Москве… – Эйтингон поправил мальчика:

– Его вдова. Она не просто вдова, милый мой… – для заказа архивной справки времени не оставалось, но Эйтингон никогда не жаловался на память

– Не просто вдова, – повторил Наум Исаакович, – она с довоенных времен работает на Набережной, которая, впрочем, тогда официально не существовала. Британцы писали о ней в открытых источниках. Она героиня войны, кавалер орденов, сражалась в рядах французского Сопротивления. Партизанская кличка у нее Трезор… – Эйтингон не сомневался, что Трезор появилась в столице не только ради леди Августы:

– Но Саша не виноват, – вздохнул он, – мальчик ничего не знал о проклятой бабе. Он правильно подумал о Малаховке, но не успел сообщить приметы 880, Рабе и Марии… – Наум Исаакович предполагал, что на дачке сидят именно беглецы из Новочеркасска:

– Они связались с посольством, – злобно подумал он, – в обход леди Августы… – Эйтингон доверял девушке, считая, что она не может быть двойным агентом:

– У нее слишком открытая натура, – сказал он как-то раз Саше, – хотя ее отец, генерал Кроу, в свое время почти два года водил нас за нос, притворяясь полковником Вороновым. Но Невеста тебя любит, милый мой. Она не предаст тебя и не разыграет комедию… – девушка была права в своем нежелании возвращаться в посольство Ее Величества:

– В таком случае ты ее действительно больше никогда не увидишь, – сказал он Саше по телефону, – ее вывезут отсюда под наркотиками, ближайшим рейсом в Лондон… – он услышал недовольный голос:

– Теперь мне от нее не избавиться, товарищ Котов, а оперативной ценности она не имеет… – Эйтингон почесал паркером седеющий висок. Невесте можно было пустить пулю в затылок прямо сегодня, однако, по мнению Наума Исааковича, такое было непредусмотрительно:

– Она пригодится в работе, – объяснил он Саше, – когда она вернется в Британию, до секретных сведений ее больше не допустят, но и не расстреляют, – он усмехнулся, – у них расстреливают за измену только военных, остальных вешают. Однако петля ей не страшна, она женщина, а британцы не казнят женщин. Может быть, ее даже не отправят в тюрьму. Она сошлется на любовь, на чувства… – Эйтингон затянулся сигарой, – а у нас появится безопасный адрес в Лондоне. Это многого стоит, потерпи еще пару лет… – Саша кисло сказал:

– Я все понимаю. Ей сделали успокоительный укол, я могу поехать в Малаховку… – Наум Исаакович отозвался:

– Только не один. Думаю, что паре дуболомов, отправленных туда, пришел конец. Но надо подождать, пока милиция не звонила… – он заметил в окне кабинета черную «Волгу», въезжающую на территорию закрытой дачи:

– Кто еще сюда явился… – он сорвал трубку с рычага. Голос у начальника московских милиционеров был веселый:

– Никого подозрительного на даче не нашли, товарищ Котов, – отрапортовал генерал, – там обретаются провинциалы, снявшие помещение частным образом. Они из Кургана, приехали в Москву за машиной, а вообще направляются в Сибирь, на стройки… – собеседник зашуршал бумагами, – ребята вернулись от них с пирожками. Фамилия Вальд, их две сестры. Одна глухонемая, ее муж инвалид труда. При них парень, сын Марты Теодоровны Вальд… – у Эйтингона похолодели руки, – токарь, девятнадцати лет от роду…

Наум Исаакович нарочито спокойно поинтересовался:

– Инвалид труда потерял глаз на производстве, а глухонемую сестру зовут Верой… – глава МУРа недоуменно ответил:

– Да, но откуда вы знаете… – Наум Исаакович взорвался:

– Пусть ваши работники подавятся пирожками! Вы упустили опасных шпионов запада… – дверь скрипнула, он услышал голос охранника:

– К вам гость, товарищ Котов… – Эйтингон обернулся:

– Я никого не…

Рыжеватые волосы искрились в свете полуденного солнца. Высокий парень в американских джинсах и дубленой куртке прислонился к косяку двери. Вокруг шеи он замотал на парижский манер полосатый шарф. Серые глаза юноши спокойно посмотрели на Эйтингона:

– Здравствуй, – парень помолчал, – папа.

Ноздреватый снег проседал под сапогами. В промоинах чернела земля, усыпанная пожелтевшими сосновыми иглами. Большой ворон, почуяв шаги, подхватив клювом шишку, метнулся к верхушке вековой сосны. Яркое небо расписали белые следы самолетов. Дул теплый ветер, среди почти растаявших сугробов звенел ручеек.

«Москвич» они загнали в карман окружной дороги, на заброшенную зимой стоянку. На проржавевшем щите виднелся силуэт шалаша. Рядом торчал щит с облезлым плакатом: «Береги лес от огня!».

Заглушив двигатель, Марта указала вперед:

– Поворот на Владимирский тракт, на Балашиху, – добавила она, – тебе туда, мой дорогой Ян Вальд… – Маленький Джон потянулся за рюкзаком, герцог нахлобучил на голову вытертый треух:

– Провожу тебя, сыночек, – он помолчал, – хотя бы немного… – они вылезли из машины. Глядя вслед прямой спине старшего Джона, Марта попросила:

– Ты тоже выйди, Вера. Оружие у нас одно на троих, – она коротко улыбнулась, – присмотри, чтобы с ними все было в порядке. Сходи по нужде, – она махнула в сторону бревенчатой избушки, – нам еще восемьдесят миль тащиться до Волоколамска. Если не успеем на сегодняшний рижский поезд, придется искать ночлег в частном секторе… – Вера повязала светлые кудри платком:

– Думаешь, наши приметы уже в полиции… – Трезор упорно пользовалась британскими словами. Марта повела зажженной сигаретой:

– Отсюда и до Владивостока, моя дорогая. Но вроде номер машины они не записывали, а фотоаппарата у них при себе не было, что большая удача… – Вера недоуменно взглянула на избушку:

– Но здесь нет таблички «Туалет», Марта… – женщина отозвалась: «Поверь мне, он именно там».

Оглядываясь на стоянку, герцог видел выбившиеся из-под платка локоны Веры. Прислонившись к машине, Трезор покуривала, посматривая в сторону окружной дороги:

– Она молодец, не потеряла партизанских навыков, – хмыкнул герцог, – а что Густи ее увидела в метро, то никто не застрахован от случайностей… – с дальнего конца просеки доносился гул машин:

– Владимирское шоссе, милый, – герцог остановился, – будь осторожнее, пожалуйста. Твои приметы тоже гуляют по СССР, товарищ Вальд… – сын широко улыбнулся:

– Таких парней, как я, двенадцать на дюжину, папа. Билет на поезд у меня в кармане, паспорт в кассах предъявлять не придется… – в расстегнутом воротнике невидного шерстяного свитера Маленького Джона поблескивала медная цепочка. Герцог велел:

– Клык не теряй, то есть постарайся не потерять… – отец прижался небритой щекой к его щеке, – Теодор-Генрих ждет каждую субботу на тайшетском вокзале, у барельефа Горского, его прадеда… – юноша ухмыльнулся:

– То-то он удивится. Он молодец, двадцать два года, а уже жена и ребенок. Увел он Марию, а кто бы мог подумать, вроде тихий парень… – Джон потрепал сына по коротко стриженым волосам:

– Она все равно тебе слишком близкая родня. Может быть… – он неловко посмотрел в сторону, – ты кому-то хочешь передать привет в Лондоне… – Маленький Джон отчаянно подумал:

– Пусть папа пошлет ей открытку от моего имени. Она моя кузина, она в армии, как и я, ничего подозрительного. Нет, она скоро выйдет замуж, за еврея, этого Эмиля. Она все ясно сказала, граф Хантингтон… – он отозвался:

– Нет, папа. То есть, я не успел… – единственный глаз отца подмигнул ему:

– Может быть, ты в СССР кого-то найдешь… – Джон подумал о дочках дяди Эмиля:

– Тетя Марта видела, как кого-то из них арестовывали. Наверное, вторую забрали раньше, но за что? Месье Механик видел кого-то из них на экскурсии для малийской делегации. Может быть, они узнали, чьи они дочери на самом деле, попытались передать письмо для дяди Эмиля, но Комитет перехватил конверт… – он не мог разжать рук, не мог выпустить отца из объятий:

– Значит, ты понял, – сварливо сказал герцог, – из Тайшета поезжайте в Иркутск, перебирайтесь за Байкал и двигайтесь на восток. На Кунашир вас вряд ли пустят, но от южного Сахалина до Хоккайдо тоже недалеко… – он прибавил:

– Пока ты до Тайшета доедешь, наш первый внук сам пойдет. Федор забавный парень, хотя с ребенком вам будет сложнее… – Маленький Джон шепнул:

– Ты тоже увидишь внуков, папа. Внуков и правнуков, обещаю… – на них посыпался снег, юноша вскинул глаза. Ворон парил в голубой прогалине чистого, почти весеннего неба:

– Это к счастью, – ласково сказал отец, – я теперь вроде первого Ворона… – он поправил повязку на глазу:

– С Богом, милый, и помни, делай, что должно тебе… – шлепая по грязи, сын пошел на шум Владимирского шоссе:

– Он хороший мальчик, – вздохнул герцог, – он мягким получился, в Эмму. Джон улыбается так, как она… – он погрел руки в карманах ватника:

– Как это он мне сказал? Не будь строг с Полиной, ей только четырнадцать лет. Полина и пять лет назад характером напоминала Тони, а сейчас, наверное, еще больше. Надо ей рассказать про Циону… – герцог не мог заставить себя признаться дочери в правде:

– Фрида ее сестра, – угрюмо подумал он, – надо сначала поговорить с Авраамом, заручиться его согласием. Хотя он вряд ли скажет Фриде, чья она дочь… – герцог был уверен, что новорожденный младенец, сын Ционы и Максимилиана, давно умер:

– Если его похитила воровка, вряд ли она стала его воспитывать. Наверняка, она украла младенца, чтобы просить с ним милостыню, а потом избавилась от него… – загребая сапогами снег, он пошел к стоянке.

Джон бы и не заметил его, если бы не очередной ручеек, появившийся на пути:

– Не может быть, – герцог наклонился, – но это обманная весна. Он слишком рано расцвел… – аккуратно сорвав подснежник, Джон одним ловким движением оказался на сухом асфальте. Марта завела машину, Трезор шагнула к нему:

– Проводили графа Хантингтона, ваша светлость… – Джон взглянул в голубовато-серые, большие глаза. Золотистый завиток волос упал ей на потный лоб. Вера, смутившись, потянула из кармана носовой платок:

– Жарко в пальто, – она избегала смотреть на герцога, – Марта обещала морозы, а сегодня, кажется, почти десять градусов тепла. Но это ложная весна… – Вера вздрогнула. Белые лепестки легли ей в ладонь:

– Не ложная, Трезор, – тихо сказал Джон, – совсем не ложная… – Вера почувствовала мимолетное касание его пальцев. Высунув бронзовую голову из отвернутого окна машины, Марта закричала:

– Пора ехать, до Волоколамска еще далеко…

Пробормотав «Спасибо», зажав подснежник в руке, Вера пошла к «Москвичу».

В последний раз Павел видел человека, которого он долго считал отцом, одиннадцать лет назад. Юноша разглядывал сильное лицо, с почти сгладившимся шрамом на лбу. Котов носил твидовый пиджак с заплатками на локтях, белоснежную рубашку с расстегнутым воротом. Павел с удивлением увидел на нем джинсы:

– Следит за модой, мерзавец, – юноша бросил взгляд на антикварный стол с тремя телефонами, – он почти не изменился, только поседел… – Котов коротко стриг густые волосы цвета перца с солью:

– У него появилось больше морщин, но не скажешь, что ему идет седьмой десяток… – насчет седьмого десятка Павел только предполагал. Они с сестрами не знали ни возраста, ни настоящей фамилии Котова:

– Только имя, Наум, которое тоже может оказаться фальшивкой, – зло подумал Павел, – не собираюсь я ему ничего говорить. Я только хочу посмотреть ему в глаза…

Глаза у Котова были карие, спокойные, с золотистыми искорками. Павел вспомнил о старой, выцветшей фотографии в саквояже, где он держал наличные:

– Правильно я сделал, что не оставил снимок папы на Патриарших прудах, – порадовался юноша, – и на Арбате его тоже хранить не стоило. Жаль, что я не знаю, как выглядела моя мать. Лючия, ее звали Лючия. У близняшек есть могила, куда можно прийти, а мои родители сгинули без следа… – на глаза навернулись слезы, Павел велел себе собраться. Он не хотел плакать перед Котовым, что-то у него просить или о чем-то рассказывать:

– Много чести, – решил юноша, – он от меня и слова не услышит. Он, наверняка, знает, что Аню арестовали. Судя по здешней обстановке, он не последний человек в Комитете… – Павел окинул взглядом искусно отреставрированную мебель и персидский ковер, – у него даже подлинник Левитана висит. Ему на нас наплевать. Он одиннадцать лет о нас не вспоминал, а сейчас приказал привезти меня, чтобы узнать, где Надя. Обещаю, что я и рта не раскрою…

В хрустальной пепельнице дымилась сигарета. Пахло крепко заваренным кофе и сандалом.

Один из телефонов зазвонил. Эйтингон, не глядя, дал отбой аппарату:

– Ему шестнадцать лет, – Наум Исаакович взглянул на спокойное лицо парня, – он как две капли воды похож на предателя Юдина… – Эйтингон хорошо помнил допросы бывшего партизана, – но осанка и манеры у него материнские, заметен аристократизм… – Павел напомнил ему портреты времен итальянского Ренессанса:

– Я видел картину в Музее Метрополитен, до войны. Бронзино, «Портрет молодого человека с книгой». Павел даже стоит точно так же… – зазвонил второй телефон, прямая линия с Лубянки. Эйтингон опять дал отбой. Павел даже не сделал шага в комнату:

– Я вижу, что ты занят, – услышал он холодный голос парня, – впрочем, я тоже здесь ненадолго… – Павел раздул ноздри, его лицо дрогнуло, – я знаю, что ты не мой отец… – Эйтингон не успел ничего сказать. Юноша оторвался от косяка. На Эйтингона пахнуло знакомым ароматом пряностей:

– Он тоже носит Floris, – понял Наум Исаакович, – судя по его одежде, с ним все хорошо. Непохоже, что его привезли сюда из колонии. Надо у него спросить о девочках. Но как он узнал о Юдине, его не могли допустить до таких папок… – юноша повторил:

– Не мой отец. Ты не имеешь ко мне никакого отношения… – Эйтингон вспомнил мягкие ручки мальчика, обнимавшие его за шею, мирное сопение собаки, страницы детских журналов, разбросанных по кроватке:

– Я читал ему о Питере Пэне и Белоснежке. Он брал мою ладонь, подсовывал себе под щеку и так засыпал. Он любил грызть печенье в постели. Я всегда приносил ему что-нибудь с кухни… – Павел вскинул голову:

– Никакого отношения, – красивое лицо юноши замкнулось, – я знаю, что моя мать мертва, что ее зарыли в лагерном рву с другими зэка… – он сжал кулаки, – где мой отец, Павел Юдин, что с ним… – Эйтингон растер окурок в пепельнице:

– Нет смысла притворяться, – устало подумал он, – я вижу по его глазам, что он мне не поверит. Он ничего не скажет о девочках, спрашивать бесполезно… – Эйтингон зажег еще одну сигарету:

– Твой отец, – сказал он, – пропал без вести на Колыме. Он бежал из лагеря, но следов его не нашли. Скорее всего… – Эйтингон почувствовал странную радость, – он сдох в каком-нибудь болоте, его кости обглодало зверье… – ему было неожиданно приятно смотреть на изменившееся лицо парня:

– Пусть помучается. Случившееся в прошлом ничего не значит, – напомнил себе Эйтингон, – и вообще, прошлого не существует. Прошлое творим мы. Если кто-то попытается задать ненужные вопросы, он исчезнет, как исчез Уинстон Смит или отец Павла. Нечего жалеть парня, он приехал сюда крикнуть, как он меня ненавидит. Проклятая кровь предателей, ничего с ней не сделаешь. Мерзавка Марта такая же, дочь своей матери. Но Кукушки больше нет и Марта тоже сгинет без следа… – ничего не ответив, Павел пошел к распахнутой двери. На пороге юноша обернулся:

– Тварь, – брезгливо сказал он, – надеюсь, что я больше никогда тебя не увижу… – зазвонил очередной телефон. Павел от души грохнул дверью. Прислонившись к шелковым обоям, не обращая внимания на охранников, юноша опустил лицо в ладони:

– Мой отец может быть жив, – Павел незаметно вытер слезы, – жив. Я сделаю все, чтобы его отыскать, но пока надо скормить им фальшивку о Наде…

Глубоко вздохнув, он велел охранникам: «Везите меня на Лубянку, к товарищу Матвееву».