Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй - Нелли Шульман - Страница 5

Деревянная ложка стучала о край глиняного горшка.

В старообрядческом поселении пользовались дореволюционной посудой. Местные жители предпочитали не сталкиваться со слугами Антихриста, как истинно верующие называли советскую власть. Притащив из деревни короб древних мисок и ложек, Маша весело сказала дяде:

– Придется все отскребать. Мне дали что поплоше, хотя в хозяйстве и такие вещи сгодятся… – здешние старообрядцы были кержаками, потомками бежавших на Урал истинно верующих из нижегородских земель:

– Сие в осьмнадцатом веке случилось… – возвращаясь из деревни, Маша несколько дней говорила на старинный манер, – после скитского разорения и выгонки при императрице Екатерине… – кержаки двигались на восток, пока не осели в глухих лесах Прибайкалья:

– Они беспоповцы, – объяснила Маша, – то есть теперь беспоповцы. Раньше их беглые попы окормляли, а теперь и оных нет. Общину возглавлял старик уставщик, родившийся при императоре Александре Освободителе.

– Ему восемьдесят четыре года, – хмыкнул Джон, – но у них нет недостатка в мужчинах, они не останутся без церковной службы, то есть без молебнов… – уставщик и крестил внука, как Джон думал о Феденьке. Мальчик родился прошлым февралем:

– У них еще в сторожке Корнея Васильевича все получилось, – смешливо подумал герцог, – когда мы с Марией добрались до здешних мест, стало все понятно: племянница велела ему не рисковать и не появляться в Братске.

– Мало ли что, – решительно сказала Маша, завязывая дешевый платок, – после Новочеркасска вас, наверняка еще ищут, а я чалдонка, – девушка блеснула белыми зубами, – деревенщина, меня никто не в чем не заподозрит… – Джон не хотел отпускать девушку одну на трассу:

– Ты не знаешь, кто в такие места вербуется, а я знаю, – заметил герцог, – в газетах пишут про комсомольцев, но это только половина правды. Вокруг достаточно и бывших зэка… – в деревне старообрядцев тоже жили беглые зэка:

– Семейские, – вспомнил Джон, – истинно верующие с Алтая. Их раскулачили в тридцатые годы, сослали или отправили в лагеря, откуда они и бежали… – старообрядцы отлично управлялись с немногими расчищенными от леса участками пашни:

– Даже яблоки у них вызревают… – племянница поставила кадушку моченых плодов, – они все люди хозяйственные, аккуратные… – по немногим намекам, Джон понял, что среди жителей деревни имелись и бывшие белые партизаны:

– Как покойный Иван Григорьевич Князев, что твоего прапрадеда сжег в паровозной топке, – сказал он мальчику, – но то дела давно минувших дней, вспоминать о таком не стоит… – старообрядцы почти не выбирались в деревни и поселки на тайшетской трассе:

– У них даже соль своя… – герцог отправил в рот парню ложку каши, – а нас обеспечивает Генрих… – первая и последняя поездка Марии в Братск обошлась без неприятностей:

– Я его сразу отыскала, – девушка подтолкнула мужа вперед, – товарищ Миллер висел на доске почета, как лучший каменщик участка… – Теодор-Генрих откладывал оклад ударника и северные надбавки. По подсчетам Джона, денег и оставшегося золота Хомутова хватало на оружие и два чистых паспорта:

– Тебе бумаги не нужны, – он пощекотал толстый бок мальчика, – ты у нас пока обойдешься без документов… – разинув ротик с четырьмя зубками, Феденька сладко зевнул:

– Доедай, – Джон поцеловал мягкие, каштановые волосы, – папа с мамой придут из парилки и спать ляжете… – при заимке имелась рубленая по-черному банька:

– Здесь тихо, – Джона тоже клонило в сон, – воздух чистый, парню хорошо расти. Но это сейчас спокойно, а завтра могут появиться слуги Антихриста, как о них говорит Мария… – рожала племянница в деревне старообрядцев, с помощью местных женщин:

– Я сделала вид, что мы с Генрихом венчаны, – девушка покраснела, – что он православный. Они бы не поняли иначе, они люди другого воспитания… – герцог отозвался:

– Вы все равно, что венчаны, милая. Доберемся до Лондона и устроим свадьбу… – Феденька потер кулачками голубые, яркие глаза:

– Ты у нас в Волка пошел, – сказал ему герцог, – а подбородок у тебя папы, то есть бабушки твоей… – внук попытался забрать у него ложку. Каша была, как выражалась Мария, полбяная, на козьем молоке:

– Жадина, – ласково пожурил его Джон, – мама тебя еще грудью покормит, ты своего не упустишь… – он все время вспоминал Полину:

– С Маленьким Джоном мы встретились, когда ему три года исполнилось, – вздохнул герцог, – а Полину я купал, пеленал ее, кормил, как сейчас Феденьку. Господи, ей тринадцать лет, а мне два года до пятидесяти… – в сторожке было жарко натоплено, Джон держал мальчика на коленях. Ребенок бойко ползал по дощатому полу и пытался вставать:

– Чтобы гоняться за Цезарем… – рыжая лайка ждала Джона в сенях, – славный пес попался, жалко будет его здесь оставлять… – лайка опекала мальчика. Феденька часто засыпал, привалившись к ее мягкому боку:

– Ты отправишься в постель, – Маша разгородила комнатушку домотканой завесой, – а дедушка Джон пойдет на охоту, – герцог покачал мальчика.

Теодор-Генрих приезжал из Братска всего пару раз в месяц. Не желая мешать молодым, герцог в эти ночи отправлялся с собакой в тайгу. Цезарь застучал хвостом в сенях, скрипнула дверь, по ногам пахнуло холодом. Они прятались под тулупом Теодора-Генриха, Маша замотала голову шерстяной шалью.

– С ума сошли, – строго сказал герцог, поднимаясь, – минус тридцать на дворе, а у тебя ноги голые… – племянница носила валенки на босу ногу:

– Мы в снегу купались, дядя Джон, – Генрих стряхнул иней с тулупа, – идите, каменка еще горячая… – Джон накинул короткий полушубок:

– Пар не тот, – он передал Феденьку отцу, – я после охоты привык мыться. Укладывайте графа фон Рабе… – мальчик тихо посапывал, – и сами отдыхайте… – Генрих не мог оставаться на заимке надолго:

– Он провел здесь летний отпуск, сделал вид, что ездил на Байкал, но сейчас ему надо на рассвете возвращаться к машине… – Генриха ждало десять километров лыжного хода по глухому лесу. Юноша шутил, что именно его и надо посылать на Олимпиаду:

– У нас впереди еще парусный спорт, то есть управление катером, – отвечал Джон, – только сначала надо доехать до Сахалина, – свистнув Цезарю, герцог обернулся на пороге.

Холщовая занавесь даже не колыхалась.

– Пусть спят, они устали… – Цезарь потерся о его руку, – а мы с тобой, дружище, пойдем на белок или глухаря подстрелим… – в заимке Джон говорил по-русски, ради практики, но наедине с псом переходил на английский язык. Цезарь все отлично понимал:

– Доедем домой, – Джон поднял мешок с припасами и патронами, – Федор Генрихович будет расти на Ганновер-сквер, где его все разбалуют. Они будут счастливы, а я… – сердце тоскливо сжалось, герцог поправил черную повязку на утерянном глазе:

– Детей бы вырастить. Маленькому Джону восемнадцать, совсем большой мальчик. Ладно, дружище, – он распахнул перед Цезарем дверь, – делай, что должно и будь, что будет.

Пробравшись среди сугробов на крохотном дворе, Джон нырнул в растворенную калитку.

В подвешенном на бревенчатую стену старом фонаре оплывала восковая свеча. В сторожке пахло березовыми вениками, дымом буржуйки, сладко тянуло молоком и пряниками:

– Ты сама словно пряник, – пробормотал Генрих, уткнувшись в плечо Маши, – я так скучаю, так скучаю, любовь моя… – в середине ночи они устроили мальчика между собой, под тулупом и деревенским стеганым одеялом:

– Он проснулся потому, что ты здесь, – неслышно сказала Маша, кормя ребенка, – он чувствует, что папа рядом… – Феденька всегда тянулся к отцу. Генрих обнимал Машу, не выпуская теплой ручки сына:

– Не ходишь еще, – он улыбнулся, глядя на сонное личико мальчика, – ты у нас осторожный.

Маша кивнула:

– Не только осторожный, но и толстенький, – она погладила ребенка по голове, – но, как побежит, так похудеет… – Генрих потянулся:

– Мама рассказывала, что я тоже после года пошел, а заговорил еще позже. Может быть, оно и к лучшему, – вздохнул юноша, – я при Гитлере рос, а потом проклятый Максимилиан заставлял меня трехлетним отдавать нацистский салют… – Маша беспокоилась насчет тети Марты, как она называла мать Генриха, но юноша уверил ее:

– Лучшего человека и не найти. И она замужем за Волком, все складывается отлично… – Маша хихикнула:

– Они удивятся, что в их годы обзавелись внуком… – Генрих согласился:

– Мама меня рано родила, в восемнадцать лет, а нам с тобой почти двадцать два. Ничего, – он аккуратно накрыл одеялом спящего Феденьку, – главное, достичь Японии. Мама с Волком прилетят, заберут нас домой. Бабушка Анна тоже через Японию бежала из СССР… – Маша подняла бровь:

– И твой прадед, Горский. Нам в школе рассказывали, как он спасся из ссылки… – девушка вздохнула:

– Но как же это получается, Генрих? У Марты жив брат, а мы не можем вывезти ее из СССР… – герцог строго запретил им появляться в Куйбышеве. Джон повел рукой:

– У меня есть рычаги влияния на Журавлева, – дядя помолчал, – но, чтобы их применить, мне надо сначала оказаться в Лондоне. Не думай, что Журавлевы не предадут тебя, – сказал он племяннице, – как только ты появишься на пороге их дома, они побегут в Комитет… – Маша мрачно буркнула:

– Раньше, чем пропоет петух. Но мне жалко Марту, она живет во лжи, как жила я… – Джон почесал бороду:

– Уверяю тебя, что она пошла в мать, то есть в Констанцу. Она не проглотит советскую дребедень, у нее своя голова на плечах… – Маша часто вспоминала приемную сестру:

– Она, наверное, добилась своего, отправилась в ПТУ, – сказала девушка мужу, – она растет упрямой, не чета мне… – девушка посмотрела вдаль:

– Если бы не Зоя, мученица, – Маша перекрестилась, – у меня бы глаза не открылись, но Иисус и Божья Матерь позаботились о нашей встрече. Только она, наверное, давно сгинула в тюрьме или сумасшедшем доме, вроде того, где дядя сидел… – о своем пребывании во владениях профессора Кардозо Джон племянникам не рассказывал:

– Меньше знаешь, лучше спишь… – он иногда ощупывал скрытый под волосами шрам на голове, – не надо им о таком слышать. Марте надо, но до Марты нам еще предстоит добраться… – он сомневался, что Кардозо удастся призвать к ответу:

– Мерзавец все предусмотрел, его защищает мощь СССР. Он сделал мне операцию на мозге, но какую… – Джону не нравились его внезапно появившиеся музыкальные способности:

– Циона мне всадила заточку в глаз, сделала мне лоботомию, но я плохо помню, что было дальше… – он, однако, хорошо помнил время пробуждения, как называл это герцог:

– Я стал лучше мыслить, я откуда-то узнал, что Фрида дочь Максимилиана и Ционы, что у Ционы родился еще один ребенок, украденный воровкой по фамилии Генкина… – Джон предполагал, что медики поднимут его на смех:

– Никто никогда не пересаживал доли мозга, это ерунда. Но откуда я могу знать то, что знала только Циона… – он не ожидал, что бывшую жену оставили в живых:

– Ее пристрелили и зарыли тело в безымянной могиле, если вообще не сожгли. СССР она больше не нужна, она отработанный материал. В любом случае, края, где сидит Кардозо, Среднюю Азию, нам тоже навещать нельзя. Нам вообще не стоит задерживаться в СССР… – то же самое говорил жене и Генрих:

– Все равно, – он провел губами по нежной ключице, по рассыпавшимся вокруг белокурым волосам, – нам недолго осталось здесь куковать. Вернется дядя, начнется весна и мы пойдем на восток, к океану, то есть поедем… – они хотели добраться с новыми документами до Иркутска и сесть там на владивостокский поезд:

– Только мне не нравится, что вы с Феденькой остаетесь одни, – озабоченно сказал Генрих, – я буду приезжать, но, может быть, тебе лучше перебраться к людям…

Маша приподнялась на локте:

– До деревни еще километров двадцать, – невесело сказала девушка, – туда даже лыжня не ведет, одна тропинка. Тебе станет сложнее нас навещать, если мы там обоснуемся, а в Братске нам с Феденькой появляться опасно… – Генрих знал, что жена права, но все равно не мог избавиться от беспокойного чувства. Маша мимолетно улыбнулась:

– Не волнуйся. Припасы у нас есть, дрова я наколю. В скиту я сама себе избушку срубила. Дядя через месяц вернется, настанет весна… – Генрих поцеловал ее в улыбку:

– Ты моя весна, – неслышно сказал юноша, – как у Боттичелли на картине. Ты моя жизнь, мое дыхание… – Маша шепнула:

– Погоди, я маленького переложу… – распущенные волосы метнулись по ее спине. Она ловко устроила мальчика в колыбели из домотканого рядна, привешенной к потолку сторожки:

– Нет, это ты, – Маша оказалась в его руках, – ты моя жизнь, Генрих… – ему оставался какой-то час до отъезда.

– Всякий раз, я словно отрываю часть от себя, – успел подумать юноша, – Господи, скорей бы все закончилось… – откинув голову, Маша сдержала низкий стон:

– Закончится, – девушка припала к его губам, – мы всегда останемся вместе. Я люблю тебя, люблю… – пламя в буржуйке играло теплыми отсветами на стенах:

– Она сама как золото или янтарь… – Генрих не хотел закрывать глаза, – сколько я бы на нее не смотрел, мне всегда будет мало… – свеча, зашипев, потухла.