Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй - Нелли Шульман - Страница 2

За окном университетской аудитории кружились снежинки. Дубовые столешницы амфитеатра пестрели чернильными пятнами и вырезанными инициалами бывших студентов:

– Дядя признался, что он тоже оставил здесь подпись, – смешливо подумал Адольф, – он учился на юридическом факультете, но ходил к историкам заниматься латынью и древнегреческим языком…

Сегодняшний семинар шел в узком кругу, стариков-профессоров не ожидалось. Студенты последнего курса, аспиранты и молодые преподаватели пренебрегли костюмами и галстуками. Университет экономил на отоплении, ребята не снимали свитеров. Некоторые даже сидели в пальто.

Адольф не предполагал, что его доклад заинтересует кого-то, кроме будущих и настоящих археологов. Аспирантов несколько раз в год обязывали вести семинарские занятия. Адольф относился к повинности скептически:

– Здесь почти все свои, – он мельком оглядел аудиторию, – занимающимся античной или библейской археологией неинтересны наши кресала…

Адольф, с его знанием арабского языка и иврита, мог сменить специализацию, однако ему не хотелось навещать Израиль:

– В библейской археологии не обойтись без тамошних раскопок, – он поморщился, – но я устал от жидовского кагала, – он считал, что именно жидовское воспитание заставило Фредерику сбежать из семьи:

– И ударить меня кинжалом, – шрам, впрочем, почти сгладился, – дядя правильно сделал, что не стал ее искать. Мы дали ей все, чего она хотела, а она предала нас и предпочла вернуться к жида, – в разговорах с дядей Адольф не упоминал о кузине.

Максимилиан связывался с ним раз в неделю. Юноша понятия не имел, где именно находится дядя и откуда он звонит в его скромную квартиру. В университете Адольф не щеголял богатством, однако решил жить в центре города. Дядя с ним согласился:

– Я тоже обитал в сердце Гейдельберга, – весело сказал Макс, – приятней просыпаться с видом на бессмертные творения арийского духа, а не на одинаковые бетонные коробки на окраинах, – летом Адольф вытаскивал пишущую машинку на кованый балкон.

Квартирка располагалась под крышей дома семнадцатого века. Почти без боя сдавшись американцам, Гейдельберг не пострадал на войне:

– Даже пивные остались там, где они стояли в времена учебы дяди, – Адольф отхлебнул кофе из картонного стаканчика, – интересно, где он сейчас? Наверное, у друзей, шейхов. Я тоже провел бы зиму в более приятном климате, однако мне придется ехать в самые холода, на восток, – на следующей неделе он улетал в Западный Берлин.

У Адольфа имелся адрес церкви, где служил его кузен Генрих:

– Вернее, он тоже Адольф, – хмыкнул юноша, – ему поменяли имя, лишили его связи с семьей…

Не сомневаясь в своих ораторских способностях, юноша считал, что сможет убедить кузена в правоте дела Новой Германии. Адольф не верил в Бога, но согласился с решением дяди:

Пользуясь свободной минутой перед началом семинара, он развесил на доске свои плакаты:

– Генрих любимец медиа, как теперь принято выражаться. Он выступает со статьями, его проповеди передают по радио, его приглашают на телевизионные программы, – Адольф видел одну из передач с участием пастора Рабе:

– Он убрал из фамилии дворянскую частицу, – хмыкнул Адольф, – он хочет стать ближе к народу. Меня тоже все знают, как Ритберга, а не Ритберга фон Теттау, – кузен неожиданно ему понравился. Адольф ценил спокойных ребят:

– Вроде Миллера, – он подумал о легионере Барбье, тезке дяди, – интересно, где он сейчас? Он тоже антикоммунист, каких поискать, – кузен Генрих, судя по передаче, коммунистов ненавидел:

– Хорошо, – обрадовался Адольф, – он заинтересован в объединенной, сильной Германии, а не в жалкой подстилке коммунистов на востоке и пристанище длинноволосых на западе…

Адольф, впрочем, отказался от военного образца стрижки, хотя короткие волосы ему нравились больше, чем патлы, как их называли некоторые профессора. В аудитории семинара попадались и такие парни. Адольф недавно отрастил аккуратную бороду:

– И нашим и вашим, – весело подумал он, – с профессорами борода придает мне солидность, а первокурсники, – Адольф вел семинары и у них, – принимают меня за хиппи, то есть за своего…

С бородой Адольф напоминал арийского воителя с гравюр времен, как выражался дядя, рейха и фюрера:

– Мне не хватает волчьей шкуры через плечо, – он сбил пылинку с кашемирового свитера, – но девицы и так укладываются в штабеля, – Адольф ограничивался коротким связями с аспирантками или студентками других факультетов:

– Иначе получится конфликт интересов, – он взялся за колокольчик, – пора начинать, – ребята затихли, Адольф откашлялся:

– Не забудьте подписать листок посещений, – напомнил он – иначе деканат не поверит, что вы пришли на семинар и вы получите незачет, – листок поплыл по рукам, Адольф кивнул:

– Отлично, – он подтянул к себе переносную доску, – увеличенные фотографии артефактов, о которых пойдет речь в докладе, лежат в ваших папках, – заскрипел мел:

– Сегодня речь пойдет о некоторых параллелях между европейскими орудиями труда времен ленточной культуры, – он уловил шум за дверями, – и аналогичными предметами с раскопок на юге Чили, – рыжая голова всунулась в аудиторию:

– Здесь семинар по чилийской керамике? – Адольф услышал в ее немецком знакомый акцент:

– Она из Южной Америки…, – девушка сверкнула голубыми глазами, – наверное, из наших эмигрантов, – он добродушно ответил:

– Почти, и вы почти не опоздали, фрейлейн, – Адольф взглянул на часы, – проходите, садитесь, – размахивая холщовой сумкой, девица устремилась в верхние ряды аудитории.

Легкий снег присыпал булыжники узкой улицы. К вечеру небо над городом очистилось, над крышами и шпилями Гейдельберга засияли зимние звезды. Из витрины кондитерской на площади еще не убрали елочку и подсвеченный разноцветными лампочками рождественский вертеп. Где-то в недрах магазина крутился двигатель. Волхвы кланялись Марии и младенцу, осел и корова в стойле кивали головами.

Полина брала в этом заведении кофе навынос:

– Американцы их приучили, – девушка остановилась перед витриной, – здесь многие объясняются по-английски, пусть и кое-как…

Фрейлейн Мендес, приехавшая в Гейдельберг по студенческому обмену, предпочитала немецкий язык. Преподаватели делали комплименты ее произношению:

– В Аргентине издавна жили немцы, – заметил один из них, – и сейчас там большая…, – оборвав себя, он заговорил о другом:

– Он хотел сказать, что в Аргентину сбежало много нацистов, – Полина скривила губы, – но здесь никто не говорит о войне, если не считать политиков, – она исправно смотрела телевизор, стоявший в студенческом общежитии, где ей выделили комнату.

Депутат бундестага Краузе с трибуны парламента призывал немцев к раскаянию, как он выразился, в грехах темного прошлого:

– Все это слова, – зло подумала Полина, – поскреби немца и из него вылезет нацист, а иногда и скрести не надо, – с товарками по факультету она политику не обсуждала:

– С Ритбергом мы тоже ни о чем таком не говорили, – порывшись в карманах куртки, Полина закурила, – но понятно, что он меня заметил и запомнил, – почитав перед семинаром нужные статьи, Полина задала вопрос о вероятном заселении Южной Америки европейцами.

– Это очень интересная тема, – серьезно сказал аспирант Ритберг, – разумеется, в эпоху ленточно-линейной культуры такие контакты были невозможны из-за океана, преграждающего путь распространению цивилизации, – по его тону было ясно, что единственно ценной цивилизацией он считает европейскую, – однако я не исключаю описанного вами сценария, пусть и в более позднее время…

Не желая вызывать подозрений аспиранта, Полина не собиралась болтаться в аудитории после семинара, но Ритберг подошел к ней сам:

– Подошел и взял мой телефон, – по уверенной манере парня Полина поняла, что он знает себе цену, – еще и вручил визитку, – отпечатанную на дорогой бумаге карточку она вложила в ежедневник.

В витрине блеснули фары въехавшей на площадь машины. Полина хорошо знала подержанный опель с болтающейся на заднем стекле мягкой игрушкой. Выбросив окурок, она вскинула сумку на плечо:

– Мы не имеем права тебе помогать, – вспомнила она голос куратора, – когда ты войдешь в контакт с Ритбергом, мы покинем город. Пиши на безопасный адрес, – почтовый ящик располагался во Франкфурте, – в случае острой нужды звони по телефону…

Полина предполагала, что Моссад держит во Франкфурте, как выразился бы Иосиф, станцию. В приоткрытом окне опеля слышалась заунывная турецкая музыка. Парень за рулем, кусавший неряшливую лепешку с мясом, мог сойти за уроженца Стамбула:

– Моссад хорошо подбирает персонал, – подумала Полина, – он сливается с местными турками, никто на него не обратит внимания, – на площади больше никого не было.

В Гейдельберге допоздна работали только бары и пивные:

– За остальным надо ехать в большой город, – Полина пошла к опелю, – они правы, не стоит здесь болтаться и привлекать внимание, – на нее пахнуло дымом дешевых сигарет.

Скомкав фольгу от лепешки, парень за рулем поинтересовался:

– Какие новости, Птичка, – Полина вызвала кураторов звонком по безопасному номеру во Франкфурте, – надеюсь, что господин Ритберг перед тобой не устоял? – комнаты общежития снабдили телефонами. Аспирант позвонил Полине на второй день после семинара:

– Он не набивал себе цену, – поняла девушка, – наоборот, он торопился. Он боялся, что кто-то перейдет ему дорогу, – Полина устало сказала:

– Он пригласил меня в ресторан завтра вечером. Думаю, что все пойдет по плану, вы можете уезжать, – машина мигнула фарами, водитель подтолкнул напарника:

– Птичка в порядке, больше незачем торчать в этой глуши, – даже между собой они говорили по-немецки:

– Первый язык выучил, – поняла Полина, – а у второго он из семьи, почти родной, – она хорошо слышала у второго куратора акцент йеке, как звали в Израиле немецких евреев. Блондинистый парень встрепенулся от дремоты:

– Хорошо, что в порядке, – он широко зевнул, – связь держишь через почту. В случае острой необходимости звони нам, Птичка, – он снял ненужные ночью темные очки:

– На этой площади в тридцать четвертом году дядя твоего ухажера жег книги из университетской библиотеки, – он кивнул на заснеженный фонтан, – но здешние жители предпочли все забыть, – водитель включил зажигание. Полина зачем-то спросила:

– Ты откуда знаешь? – парень окинул ее долгим взглядом:

– Отец мне рассказывал, ему тогда было четырнадцать. Кондитерская принадлежала моему деду, – он кивнул на вывеску, – отца успели отправить в Палестину, а остальная семья…, – он махнул рукой:

– Поехали, Шимон, – опель скрылся за поворотом.

Оглянувшись на витрину булочной, подавив горький вкус во рту, Полина пошла к общежитию.

Темный дерматин сидений потрескался, к низкому потолку бара поднимался табачный дым

– Я бродил по Сан-Тельмо, – янтарный виски переливался в тяжелом стакане, – получается, что твоя квартира рядом с моим любимым кафе, – язык Ритберга заплетался, – наверное, ты туда часто ходила, Полли? – Полина отогнала от себя мысли о Максе:

– Мы жили в пансионе, – она отхлебнула рома с колой, – я стучала на машинке в кафе «Гиппопотам», воображая, что напишу великую книгу, – Полине стало противно, – как я могла быть такой дурой? – она отозвалась:

– В «Гиппопотаме» полно туристов, – они с Ритбергом говорили по-испански, – если ты снова приедешь в Аргентину, я покажу тебе места, не попавшие в путеводители…

Ритберг предложил ей заглянуть в бар после обеда в чопорном ресторане неподалеку от университета:

– Кухня здесь хорошая, – небрежно заметил он, – но выпивкой место не славится, если не считать французских вин, – они пили бордо, но Полина не увидела счета, – пойдем, – он ловко подал девушке пальто, – я знаю отличное местечко по соседству…

Полине казалось, что она на свидании с Максом:

– Адольф похож на него не только внешне, – поняла девушка, – Макс его вырастил и воспитал. Он хотел сделать из племянника идеального арийца, – ее затошнило, – и, кажется, преуспел, – за обедом Адольф сказал:

– Ты потомок конкистадоров, – он налил Полине вина, – ты меня поймешь. Европейская цивилизация принесла миру все, чем он гордится. Мы обязаны белой расе великими научными открытиями, гениальной литературой и музыкой, – Ритберг наставительно поднял палец, – но Европа сейчас в опасности и наша задача, задача молодого поколения, ее спасти, – Полине казалось, что она слушает партийного оратора:

– У него интонации Макса, – ей хотелось заткнуть уши, – он болванчик, говорящая голова, у него нет ничего своего, – она игриво ответила:

– Боюсь, что политика не моя стезя, Адольф. Я, как всякая девушка, больше интересуюсь нарядами, – несмотря на январский холод, Полина вышла из общежития в коротком черном платье и на шпильках, – после университета я хочу работать в женском журнале и, – она повела рукой, – заниматься семьей и детьми. Я католичка, – девушка размашисто перекрестилась, – это долг верующей женщины. Но я разделяю твое мнение, – голубые глаза Ритберга довольно заблестели, – христианские ценности находятся в забвении, – Полина вздохнула, – молодежь ведет неподобающий образ жизни…

В Израиле, готовясь к миссии, она сказала куратору:

– Пережимать не надо. Я не ханжа, – Полина усмехнулась, – я собираюсь лечь с ним в постель. Однако если он похож на дядю, – теперь Полина в этом удостоверилась, – он тоже окажется защитником семейных ценностей…

Адольф хозяйским жестом погладил ее по руке:

– Ты права, – он кивнул – мне нравятся девушки, относящиеся к браку серьезно. В молодости можно расслабиться, – он подмигнул Полине, – но взрослые люди должны подходить к таким вещам ответственно, – судя по приглашению в бар, Ритберг именно что позволил себе расслабиться:

– Все-таки он не Макс, – хмыкнула Полина, – того было не свалить с ног бутылкой виски, а Адольф опьянел после двух стаканов, – вернувшись к столику с третьей выпивкой, Ритберг взглянул на часы:

– Местечко скоро закроется, – в угловой кабинке они сидели одни, – я думал, что нам удастся потанцевать, но придется уходить ни с чем, – Полина хихикнула:

– Не могу представить себе немца танцующим, но во Франкфурте я видела ночные клубы, – Адольф приобнял ее за плечи:

– Я немец, то есть гражданин Лихтенштейна, но я отлично танцую, – большая рука ловко пробралась за ворот платья Полины, – а ты, наверное, предпочитаешь танго…

В Израиле Полину наставлял в искусстве танго пожилой, благообразный мужчина, представившийся ей сеньором Хозе:

– Вернее, Иосиф, – он широко улыбнулся, – я, милая сеньорита, танцевал танго задолго до вашего рождения. Мне шестьдесят пять, но я еще отлично держусь на танцполе, – сеньор Хозе рассказывал ей о довоенном Буэнос-Айресе:

– Была одна пара, – учитель помолчал, вспоминая, – немцы, кстати говоря. Сеньор Теодор и сеньора Ана, не помню их фамилии. Они отлично танцевали, срывали аплодисменты на милонгах, – учитель затянулся сигарой:

– Танго придумали евреи, – смешливо сказал он Полине, – эмигранты, бренчавшие на пианино в публичных домах. Докуривайте и вернемся к работе…

Адольф поглаживал ее шею:

– Предпочитаю, – кивнула Полина, – но в Буэнос-Айресе мне обещали скучный семестр. Немцы не танцуют танго, а наливаются пивом перед телевизором или чавкают сосисками на стадионе. Футбол меня не интересует, а пиво я не пью, – Адольф понизил голос:

– Я его тоже не люблю. Я вырос в Швейцарии, на вилле моего дяди. Он обеспеченный человек, у нас были отличные винные погреба, – адрес швейцарской виллы Ритбергов ничего бы не дал Полине:

– Фон Рабе туда не вернется, – сказала она кураторам, – золото и ворованные полотна он держит в швейцарских банках, а сам предпочитает путешествовать по свету. Он боится разоблачения, даже после пластических операций, – Полина лукаво сказала:

– Ты необычный немец, – розовые губы приоткрылись, – мне хочется узнать тебя поближе, – ее щеки горели, Полина успокоила себя:

– Здесь жарко и в нас плещется по нескольку коктейлей. Он должен пригласить меня домой, – Ритберг упомянул, что живет в центре города, – а я не откажусь, – теплое дыхание обожгло ей ухо. Ритберг поцеловал ее пальцы:

– У меня есть пластинки танго, – парень улыбался, – хочешь, мы выпьем еще коктейль и потанцуем, только я и ты, – Полина шепнула: «Хочу, Адольф».

Адольф не ждал сегодня звонка от дяди:

– Мы разговаривали позавчера, – он следил за итальянским кофейником на электрической плитке, – у него все в порядке. Он перевел деньги для поддержки легального крыла движения…

Адольф отвечал за финансирование маргинальной партии, созданной несколько лет назад в Западной Германии для, как выражался дядя, отвода глаз. В национально-демократическую партию Германии собрали, как любил говорить Максимилиан, бесполезных крикунов:

– Надо дать им выпустить энергию, – провозгласил Феникс, – митингами они усыпят бдительность полиции и отвлекут внимание от наших планов, – он весело добавил:

– Хотя руководство полиции пока состоит из парней, в молодости приветствовавших друг друга нацистским салютом, – так называемая денацификация, проведенная союзниками, большей частью ничего не значила:

– Русские подходили к делу серьезней, – однажды заметил Максимилиан, – у них было не отделаться формальными сроками. Они, милый мой, расстреливали партийцев без суда и следствия, – дядя помолчал:

– Что касается нынешних арестов старых бойцов, то на арену политики вступает поколение, выросшее в послевоенных развалинах и лишившееся отцов на фронте. Они ненавидят нас и я, честно говоря, не могу их в этом винить, – звезда нового поколения, депутат бундестага Фридрих Краузе, впрочем, воздерживался от прямых обвинений нацизма:

– Он молодец, – одобрительно сказал дядя, – он говорит, что немцы совершили трагическую ошибку, а не преступление. Народу это нравится, остальные политики его поколения талдычат о вине всех немцев в случившемся, – согласно указаниям Максимилиана, Краузе держался как можно дальше от крайне правых маргиналов:

– Он член христианского-демократического союза, куда надо вступить и мне, – кофейник зашипел, – когда я получу докторат, – связи Краузе в министерстве внутренних дел принесли Адольфу Ритбергу, этническому немцу, паспорт ФРГ:

– Сначала обрети академическую приставку к имени, – напутствовал Адольфа дядя, – а потом отправляйся в политику. Немцы всегда испытывали уважение к образованным людям, – докторат по линейно-ленточной культуре Адольф надеялся защитить в следующем году:

– Мне надо работать, – присев к столу на тесной кухне, он позволил себе утреннюю сигарету, – но я должен и отдыхать, – отдых, насколько слышал Адольф, сопел в подушку, свернувшись клубочком под кашемировым одеялом на разоренном диване. Адольф не жалел денег на отопление квартиры:

– Полли не простудится, – он зевнул, – в Буэнос-Айресе тоже бывает холодно, однако таких морозов там не случается, – прогноз погоды обещал в Берлине минус пять градусов:

– Надо купить ей шубку, – решил Адольф, – сегодня поедем в Карлсруэ и купим. Она летела сюда через Франкфурт, она не видела настоящей Германии, – на Пасху он хотел отвезти Полли в Трир и Страсбург, тоже находившиеся по соседству.

Адольф считал Страсбург немецким городом:

– Французы не имеют никакого отношения к Эльзасу, – он взглянул на часы, – это земля Германии. Западные районы должны вернуться в состав нового рейха, – Адольф не собирался говорить дяде о Полли.

Юноша предполагал, что, услышав о его новой связи, дядя закажет полное досье девушки:

– У него паранойя насчет агентов Моссада, – Адольф потянулся, – чушь, Полли настоящая испанка, хотя у нее есть и немного шотландской крови. Но кельты всегда славились воинственностью, – девушка напоминала Адольфу сбежавшую кузину Фредерику:

– У них похожая стать, – понял юноша, – но Полли настоящая женщина, – он весело улыбнулся, – она не ломалась, встретив настоящего мужчину, – Адольфа охватила сладкая усталость:

– Надо сходить за выпечкой, – напомнил он себе, – или обойдемся тостами, потому что я хочу вернуться в постель, – кроме недоверия дяди, Адольф рисковал и его интересом к Полли:

– Ему шестьдесят, а он выглядит сорокалетним, – юноша поднялся, – но ничего не случится. Я взрослый человек, я имею право устраивать свою жизнь, как хочу. Его право отпускать шпильки, хотя Полли из Аргентины, у нее нет сомнительных предков…

Дядя называл подругу Краузе, голливудскую звезду Хану Дате, жидовской обезьянкой. Адольфу актриса втайне нравилась:

– Но немцы не согласятся на такую жену политика, – он поставил чашки кофе на поднос, – и она скоро бросит Краузе. Он не переедет в Америку, а Дате нечего делать в Германии, – в комнате уютно пахло лавандой, рыжие кудри Полли разметались по подушке:

– У нее голубые глаза, как у меня, – Адольф присел на кровать, – вернее, светло-голубые, – один глаз приоткрылся, она хрипловато сказала:

– Доброе утро, милый. Ой, кофе, – девушка приподнялась, – ты меня балуешь, – Адольф поцеловал ее в нос:

– Медиалунас нет, – он уложил девушку в постель, – я поленился сходить в булочную, – Полли рассмеялась, – но мы позавтракаем в Карлсруэ. Это всего полчаса на машине, – не желая привлекать к себе внимание, Адольф водил скромный опель, – я хочу сделать тебе подарок, а в Гейдельберге его не купишь, – Полли потерлась щекой о его плечо:

– Что за подарок, милый? – Адольф отозвался:

– На дворе немецкая зима, тебе нужен мех. Мы остановимся в хорошем отеле, а завтра я покажу тебе Баден-Баден. На дворе выходные, можно никуда не торопиться, а потом ты позвонишь в деканат и сделашь вид, что заболела, – Полли удивилась:

– Почему? – Адольф забрал у нее недопитый кофе:

– Иди ко мне, – он расстегнул джинсы, – я успел по тебе соскучиться, милая, – мягкие волосы девушки ласкали его руки, – потому что на следующей неделе мы полетим в Западный Берлин.