Читать книгу Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том третий - Нелли Шульман - Страница 5

Отложив счетные книги, Марта потерла поясницу:

– Маша, ты корову не хочешь завести? Дороговато нам молоко обходится, на пятерых детей.

Невестка оторвалась от пеленок: «А сено? Здесь не ферма, а господский дом. И ставить ее некуда будет, не на конюшню же.

– Да, – согласилась Марфа, – ей здесь и пастись негде. Жаль, так бы мы и масло свое сбивали, и сыр делали. Ты говорила, что умеешь.

– Умею, – Маша потерла руками красные глаза:

– Устала я, лечь бы и заснуть прямо сейчас. У Лизы опять зубы режутся. Ты полночи с ней сидела, а с утра она опять раскапризничалась.

– Я тебе скажу, – Марфа погрызла перо, – что нам грех жаловаться. У нас пятеро на двоих, а многие одни с таким приплодом справляются. Тео большая девочка, помогает. Все равно, сидишь днями над бумагами, – она обвела рукой стол, – и прогуляться забываешь.

– Давай я отнесу, – она подхватила стопку белья.

– Хоть по лестнице поднимусь, – Марфа поцеловала Машу в щеку:

– Ты с детьми возилась, пока я спала. Посиди, отдохни.

Марфа зашла в опочивальни и принялась убирать белье.

– Простое какое, – она рассматривала Машины рубашки гладкого, серого льна. Марфа носила отделанный кружевами шелк. Рука натолкнулась на что-то в глубине ящика комода. Марфа вытащила на свет маленький томик, обернутый во что-то невесомое, белоснежное. Короткая сорочка брюссельского кружева щеголяла глубоким вырезом. Книгой оказалось итальянское издание «Декамерона».

– Пуритане, – усмехнулась Марфа. «Я не знала, что Маша по-итальянски читает».

– Поехали вместе в Лондон, – Петя погладил по голове жену. Зевнув, Марфа пристроилась удобнее на его плече. Лиза сопела между ними. Тео лежала в высокой траве с книжкой. Мальчишки убежали на реку.

– Тебе потом в Делфт ехать, мне в Брюссель, давай отдохнем перед работой, – он коснулся губами нежной шеи Марфы.

– Как? – смешливо спросила она.

– Приезжай завтра вечером в городской дом, и узнаешь, как, – осторожно передав ей Лизу, Петя поднялся, сдерживая улыбку.

В опочивальне усадьбы Клюге ее ждал ящик белого вина.

– Пока не арестовали Симмонса, – заметил муж, – нам с тобой нельзя появляться вместе в городе. Тебе придется посидеть здесь.

– Посидеть? – она подняла бровь. «И почему только мне?».

– Не только посидеть, – он откинулся на подушки:

– Тебе, потому что я с утра побегу на рынок за едой, чтобы ты могла позавтракать в постели. Держи, – Петя достал что-то из-за спины.

Волна кружев накрыла ей руки. Потом Марфа покосилась на разорванную, валяющуюся на полу рубашку: «Стоило надевать».

– Очень даже стоило, – Петя вынул что-то из-под кровати. «Смотри». Марфа ахнула:

– Оба тиража сожгли. Вероника показывала мне подпольное венецианское издание. Но это, – она кивнула на книгу, – настоящее?

– Самое что ни на есть, – ухмыльнулся Петька:

– Хорошо иметь связи в Коллегии Кардиналов. Я везу книжку дону Хуану, но, думаю, он не обидится, если мы немного почитаем.

– Мне такое нравится, – Марфа указала на одну из гравюр.

– Я давно понял, – Петя поцеловал ее:

– Послушай, в венецианском издании стихи с ошибками, не то, что здесь:

И в безмерном счастье, что теснит дыханье, пусть бежит по венам страсти полыханье…

– Можно повторить, – предложила Марфа.

– Стихи? – Петя усмехнулся: «Вижу, что не стихи». Легко подняв жену на руки, он прижал Марфу к стене опочивальни:

– Сейчас закричу, – шепнула Марфа.

– И очень хорошо, – ответил муж. «Я постараюсь, дорогая, чтобы ты у меня голос сорвала».

Открыв «Декамерон», Марфа замерла, узнав почерк на первой странице:

– Так целуй же меня раз сто и двести, больше, тысячу раз и снова сотню, снова тысячу раз и сотню снова.

Марфа засунула книжку в глубины комода. «Господи, бедная моя. Да знает ли она?»

Оказавшись в коридоре, Марфа прислушалась. Внизу о чем-то спорили мальчики. Из ее кабинета, за две двери от спален, раздался легкий скрип. Марфа нажала на медную ручку:

– Маша, – она остановилась на пороге, – ты что здесь делаешь?

Невестка захлопнула ящик стола. На обрамленном белым чепцом, обычно спокойном лице, горели красные пятна.

– Ничего, – она комкала платок. «Думала, что вышивание мое здесь».

В моем кабинете? – Марфа вскинула бронзовую бровь. «Вряд ли».

Машины глаза оставались заплаканными.

– Милая, – сказала Марфа ласково, – что не так? Степан скоро приедет и до родов твоих дома останется. Что ты расстраиваешься?

Маша прикусила предательски дрожащую губу. Получив письмо из Италии, Маша не могла больше спать. Уложив детей, она рыдала, уткнувшись в подушку, не понимая, что делать дальше.

Прочитав сухие строки, сообщавшие о его казни, пошатнувшись, Маша положила руку на живот. Она ждала его, так ждала. Ждала с начала осени, каждый день просыпаясь с надеждой увидеть всадника на лондонской дороге. Но он давно был мертв и ей оставалось только написать Степану.

– Сядь, – Марфа налила им вина, – Петя из Парижа ящик бордо прислал. Белое, легкое, только в тягости и пить его. С ребенком что? Али не двигается? Дак сие случается. Когда я Федьку носила, тоже как-то раз толчков не чувствовала. Они не всегда ворочаются, бывает, что и спят. Хочешь, за миссис Стэнли пошлем?

Маша покачала головой: «С дитем все хорошо, толкается, как и положено ему»

– И чего ты тогда плачешь? – Марфа улыбнулась.

– Хотя на сносях все рыдают, голова у нас набекрень. Я с Федькой весь гарем загоняла. Сие мне не так, то не нравится, подайте другое, уйдите вон, куда ушли, вернитесь! Даже на Селима орала, а он терпел, – по Машиным щекам потекли крупные слезы. Уронив голову в руки, невестка разрыдалась всерьез.

Марфа обняла Машу:

– Ты боишься, что ли? Дак мы с тобой бабы здоровые, каждая по паре родила. Опростаемся, и не заметим, поверь. У тебя с близнецами тяжело вышло, дак сейчас вряд ли сие случится. И Степан к тебе приедет Петя, – Марфа вздохнула, – не знаю, успеет ли. Срок у нас одинаковый, может, и родим в один день.

Маша молчала, сцепив пальцы.

– Степан, да, – сказала она незнакомым, – Марфа даже поежилась, – холодным голосом. «На днях, говоришь, приезжает он?»

– Ты сама мне письмо показывала, – потормошила ее Марфа:

– Маша, ты как себя чувствуешь? У тебя голова не болит? Мушек нет перед глазами? Ты скажи мне. Если такое дело, то тебе надо лежать, а не бегать. Давай я тебе настой сделаю и за миссис Стэнли гонца отправлю.

– Не надо, – поднявшись, Маша прижалась лбом к мелкому переплету окна. Лицо горело. Глубоко вздохнув, она повернулась к Марфе.

Невестка заплела бронзовые волосы в косы. Она держала в ухоженной руке серебряный бокал. На пальце переливался большой изумруд, подарок мужа. Даже ее домашнее, просторное, медного шелка платье украшало дорогое кружево. Зеленые, в темных ресницах глаза Марфы смотрели на Машу спокойно и уверенно.

– Травы я у тебя искала, – Маша закрыла глаза, чтобы не видеть ее ясного взора.

– Какие? – услышала она голос Марфы.

– Чтобы дитя скинуть, – стиснув руки, ответила ей невестка.

Марфа еще отпила из бокала:

– Грех сие, – коротко отозвалась женщина.

– Ты сама говорила, что настои пила, и, что начнешь опять, когда дитя откормишь, – зло сказала Маша.

– Сие дело другое, – Марфа положила руку на живот. Ребенок ворочался, ровно ему не нравилось, о чем шел разговор.

– Мне, дорогая моя, не с руки было детей каждый год рожать, я без мужа жила. Что я травы пить буду, дак Петя об сем знает и согласен. Когда решим еще дитя зачать, дак я и брошу.

– Ты думаешь, я не хотела от Степана рожать, – Маша опять расплакалась, – я хотела, но получилось…

– Получилось, что сие вовсе не Степана ребенок, верно? – тихо спросила Марфа:

– Маша, ты же не девица невинная. Ты знаешь, что случается, коли ты для мужчины ноги раздвигаешь.

– Ты не раздвигала, у тебя двое от Духа Святого родились? – прошипела Маша.

– Я, Мария, была уверена, что муж мой погиб. Ты меня в блядстве-то не вини, не получится сие, – вздохнула Марфа.

Маша молчала, не вытирая слез.

– Срок у тебя какой на самом деле? – спросила Марфа. «Без вранья только, когда рожать тебе?».

– Скоро, – Маша еще ниже опустила голову.

– Степану ты хотела сказать, что раньше срока родила? Что дитя сие с того времени, как он мирить нас с Петей приезжал? – Марфа походила по комнате. —

Да, – неслышно прошептала Маша.

– Как он в тебя той ночью кончил, дак ты, наверное, потом на коленях Иисуса благодарила, – усмехнулась невестка. Маша покраснела.

– Я у тебя в ящике книгу видела, – Марфа взяла невестку за руку, – его это дитя? Знаешь ты, что с ним случилось?

– Его, – кивнула Маша.

– Да, я в августе письмо получила. Он и не знал, что я понесла, а теперь… – она пожала плечами.

– Теперь да, – Марфа решительно проговорила, – значит, как Степа приедет, ты ему все и расскажи.

Лучше я удавлюсь, – безразлично отозвалась невестка. Маша ахнула – Марфа хлестнула ее по щеке.

– Удавиться каждый может! – женщина раздула изящные ноздри:

– Ты, Маша, как у Христа за пазухой жила, а подумай, как мне было! Только ни разу я руки к веревке не протянула, потому как я мать, и детей своих вырастить должна. Тако же и ты, и мальцов своих, и того, что в чреве у тебя сейчас.

– Может, и не говорить Степе-то? – измученно шепнула женщина. «Зачем ему знать?»

– Лгать нам Иисус не заповедовал, – отозвалась Марфа:

– Я бы тоже могла Пете сказать, что Федосья от него. Месяц сюда, месяц туда, десять лет назад дело случилось, кто разберется? Однако я ни мужу своему, ни детям неправды говорить не собираюсь, и тебе не советую.

– Но ежели Степа меня выгонит? Куда мне идти тогда? – Маша опять разрыдалась.

– Завтра он приедет, дак и узнаешь его решение, сейчас чего гадать? Умой лицо, и пошли к детям. Что мы за матери, сидим здесь и плачем, а чада без присмотра, – Марфа поднялась.

Степан спешился во дворе усадьбы. Марфа стояла на ступенях, держа за руки близнецов. Мальчишки, вырвавшись, полезли на него, ровно на корабельную мачту. Они трещали о ветряной мельнице и птичьих яйцах, о пони и собаке, о том, что Майкл упал и ударился коленом, но совсем не плакал, не то, что Лиза, которая вечно ноет.

Они шептали, что Федька противный, нет, не противный, это Федосья противная девчонка, слишком много о себе возомнила.

Они были уверены, что папа точно привез им из Лондона что-то интересное, а, может, быть, не только из Лондона, но и откуда подальше. Они обнимали его, крича, что они с Федей сделали на ручье запруду и приладили к ней колесо, и оно крутилось, а теперь на ручье лед и невозможно показать все папе, но колесо крутилось, все видели!

– Крутилось, крутилось, – Степан улыбнулся, – я верю.

Близнецы смотрели на него синими, будто море глазами. Прижав их к себе, он показал на седло: «Весь мешок для вас пятерых. Снимайте и бегите в детскую».

Дети пронеслись по ступеням маленьким ураганом. Степан поцеловал Марфу в висок:

– Здравствуй, сестрица. Марья-то где? Или случилось что? – Степан испугался. Марфа смотрела на него странно, ровно она хотела что-то сказать и сдерживалась.

– Нет, здорова она, – Марфа помолчала. «У себя ждет».

– Все в порядке? Дети как? – сестра зашла в дом: «С детьми все хорошо. Я с ними побуду».

В два шага догнав ее, Степан встряхнул женщину за плечи: «Марфа!»

– Иди к жене своей, Степа, – только и велела она.

Не веря, не умея поверить, он еще раз переспросил: «Не мой?»

– Нет, – сквозь рыдания отозвалась жена. «Не могу я врать далее, Степа. Не твое это дитя».

Не понимая, что делает, Степан сжал кулак, но вспомнил: «Отродясь я на женщину руку не подыму».

– Как ты могла? – он приказал себе сдержаться:

– Шлюха дрянная! Я тебя за порог выброшу. Иди к своему… – он выругался, – или в бордель, где такие подстилки в цене. На жизнь себе ты заработаешь».

Она съежилась в кресле, прикрывая руками аккуратный живот. Ему стало брезгливо:

– Но спасибо, что ты мне сказала, – зло добавил Ворон, – хоша теперь чужого ублюдка не воспитаю.

– Степа, но ты сам Пете говорил…, – жена подняла заплаканное лицо.

– Ты, Мария, думала, что я умер, – ядовито спросил Степан, – и поэтому решила с другим в постель лечь? Однако я вроде живой был, что тогда, что сейчас. Ты себя с Марфой не равняй, ты поблядушка просто.

Он с удовлетворением увидел, как Маша дернулась, ровно от удара.

– Кто отец? – устало спросил Степан. «Али ты не знаешь?».

– Зачем тебе? – всхлипнула женщина.

Он остановился рядом: «Посмотри на меня». Маша покорно подняла глаза.

– Трогать я тебя не хочу, – сказал Степан, – хоша другой муж тебя бы до смерти забил и верно бы сделал. Но мне даже пальцем единым прикасаться к тебе противно, тварь развратная. Но того, с кем ты блудила, я убью. Иначе нельзя, здесь дело чести моей затронута. Кто он, говори!

– Умер он, – сглотнула Маша. «Летом еще. Мне письмо прислали».

– Как удобно, – рассмеялся Степан.

– Ты солгать хотела, что ребенок мой? – он заставил себя снять руку со шпаги. «Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой, и говорит, я ничего худого не сделала», – он мерил шагами спальню.

Кивнув, она опять расплакалась.

Степан остановился у двери:

– Ежели отродье блуда живым принесешь, дак духу его здесь не будет и не увидишь ты его более. Поняла?

– А я? – Маша опустила голову в руки. Он видел только аккуратный пробор в ее черных косах. Чепец лежал на ее коленях.

– Я теперь не уверен, что и сыновья мои, – горько сказал Ворон.

– Степа! – соскользнув с кресла, жена рухнула на колени. «Чем хочешь клянусь, что твои это дети!»

– Что твои клятвы стоят, коли гадина ты бесчестная, – спокойно сказал ей муж:

– Я так решил. За детьми ты ходишь прилежно, они тебя любят, посему из дома я тебя пока не выгоню. Про ублюдка твоего скажу, что умер. Жить я с тобой более не стану, – он хмыкнул, – а когда мальчикам исполнится восемь, я их заберу. Пока они еще маленькие. Потом отправляйся куда хочешь, и чтобы я о тебе больше не слышал, и не видел тебя. Поняла?

Маша разрыдалась, стоя на коленях

– Прости меня! Хоша что доброе мне скажи!

– Доброе? – нехорошо улыбнулся муж:

– Слушай доброе. Ежели за два года, что я тебя из милости под крышей своей оставляю, ты с кем блудить начнешь, дак я тебя живой в землю зарою. Иисус меня простит, ино ты заповедь Божью преступила. Ты, Машенька, знай, я хоша человек терпеливый, но ты мое терпение сейчас до самого дна вычерпала.

Осторожно закрыв дверь жениной спальни, Ворон привалился к стене. Если бы сейчас ему было, кого убить, он бы сделал это, не задумываясь.

В кабинете он взял Библию: «Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога».

– А я? – Степан увидел на соседней странице слова, что давно казались забытыми: «Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. Муж оказывай жене должное благорасположение».

Он отложил книгу и подошел к окну. Над рекой стоял низкий, морозный закат. Он вспомнил день, когда жена рожала близнецов.

– Не могу видеть ее, – он прислонился к холодному стеклу:

– Забить бы до смерти шлюху, как она только посмела? Надо будет съездить в Лондон, найти, куда пристроить ее ублюдка пристроить. Может, хоша мертвым родится, все меньше хлопот. И чего ей не хватало? Сыта, одета, крыша над головой крепкая. Забыла, что я ее в одном платье рваном с улицы взял.

Марфа постучала в дверь: «Дети ждут». Взяв Писание, он пошел вниз.

– Сэр Стивен, – Тео держала на коленях Лизу, – от Иоанна сказано: Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? То есть, нельзя любить только Бога, а других людей – нет?

– Да, – сказал Степан, – помнишь, как дальше учит апостол: «И мы имеем от Него такую заповедь. Чтобы тот, кто любит Бога, любил и брата своего». Наша любовь к Богу выражается в том, как мы относимся к другим людям, прежде всего, к нашим близким.

Федор, покраснев, пробормотал: «Я дерусь не потому, что тебя не люблю, а потому, что ты задаешься».

– Что нам Евангелия говорят о скромности? – Степан улыбнулся. «Какой апостол нас учит: «Облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать. Итак, смиритесь под крепкую руку Божию»?

– Петр! – одновременно крикнули близнецы.

– Правильно, – отец кивнул:

– Молодцы. Получается, что человек должен во всем уповать на Господа, и не быть чрезмерно гордым и заносчивым. Кто вспомнит, что учат Псалмы? На кого нужно надеяться?

– Не полагайтесь на вельмож, на человека, не властного над спасением! – сказала Тео. Федор продолжил: «Когда душа покинет его, он возвратится в землю, и в тот день пропадут замыслы его».

Один из близнецов встрял:

– Значит, человек должен доверять Богу и не брать правосудие в свои руки.

– Да, – ответил Степан, – ибо сказано: «У меня отмщение и воздаяние».

– Обед подан, – раздался с порога голос Марфы.

В зале он обвел глазами склоненные головы детей: «Глаза всех к Тебе устремлены, и Ты даешь им пищу вовремя. Ты открываешь руку Свою и щедро насыщаешь все живое. Аминь».

– Аминь, – вразнобой отозвались они.

Марфа, смотря прямо на брата, добавила: «Справедлив Господь на всех путях Своих и верен слову Своему во всех делах».

Степан отвел от нее глаза.

За едой взрослые молчали. Дети, почуяв неладное, притихли, быстро собравшись спать.

– Я с Лизой посижу, – шепнула матери Тео. «Можно, она со мной ляжет?».

Женщина кивнула, искоса глянув на брата. Лицо Ворона застыло, словно вырубленное из камня.

– А где мама? – громко спросил Ник. «Почему она с нами не ела?».

– Она себя плохо чувствует, милый, – ласково ответила Марфа. «Пусть она побудет в покое, и все пройдет. Только не мешайте ей сейчас».

Налив себе полный бокал вина, Степан выпил его, одним глотком. Дети, убрав со стола, ушли. Они с Мартой остались одни.

– Что Петька? – хмуро спросил Ворон: «Когда вернется?». Невестка невозмутимо рассматривала трепещущие огоньки свечей.

– Пишет он, что дело затянулось. Как первая католическая лига в прошлом году распалась, герцог де Гиз зачал новую делать. Судя по всему, Пете еще долго мотаться между двором де Гиза и ставкой Хуана Австрийского, – Марфа отпила вина, – который еще не оставляет надежд освободить Марию Стюарт. Я тоже, – она положила руку на живот, – сейчас рожу, и летом вернусь в Нижние Земли, к королеве Шарлотте. Говорят, она без меня скучает, – женщина мимолетно улыбнулась:

– Да и детям будет полезно опять при дворе пожить. Здесь хоша и хорошо, но все же деревня. Однако, Степа, – женщина осторожно взглянула на брата, – я летом уеду, а на кого мальчики останутся?

– Ты все знаешь? – спокойно поинтересовался Степан. «И знала ранее?»

Марфа отодвинула бокал. «Маша мне только вчера сказала, когда я ее в кабинете застала. Травы она у меня искала, чтобы дитя скинуть».

– Поздновато она об этом задумалась, – нехорошо рассмеялся Степан. Марфа невозмутимо молчала.

– Я ее оставлю с мальчиками еще на два года, а как минует им восемь лет, дак я их заберу.

– А Маша? – еще более осторожно спросила Марфа.

– Пущай идет, куда хочет, ее судьба меня менее всего волнует, – Степан помолчал:

– Я найду куда пристроить ее ублюдка ее, но не здесь, а в Лондоне. Но только чтобы она не знала где.

Марфа сжала маленькую руку в кулак:

– Степан, ты что, умом тронулся! Ты как смеешь у матери дитя забирать!

– Я его воспитывать не собираюсь, – отрезал Степан, – но Майклу с Ником пока нужна хоть такая мать, – он горько рассмеялся.

Марфа, несмотря на свой живот, неожиданно быстро поднялась.

– Ты сам Петра уговаривал меня принять со всем приплодом, сказала она, – дак что же ты Машу на вечное несчастье обрекаешь!

– Она сама себя на него обрекла, зачав блудить, – Степан тоже поднялся.

Сестра была много ниже его, но Ворону показалось, что она, словно львица, сейчас бросится на него. Зеленые глаза яростно сверкали.

– Ты Машу шестнадцатилетним ребенком взял, – угрожающе сказала Марфа:

– Ты подумал, что бедная девочка ничего, кроме деревни, не видела? Молчи! – увидев, что Ворон открыл рот, она подняла руку.

– Со мной ты ее не равняй. Хоша я с детства на золоте ела и на серебре спала, но меня родители ровно клинок булатный закалили, посему я и не сломалась. Маша тебе в руки попала испуганной, одинокой, а ты, взрослый мужик, надел ей кольцо на палец и оставил. Ты когда после свадьбы в море ушел? – прищурилась Марфа.

– Через месяц, – неохотно ответил Степан.

– Дак что ты хочешь? Ты за десять лет дома сколько провел – год, ежели все сложить? Али еще меньше? – Марфа вскинула твердый подбородок:

– У мужчин, Степа, шлюхи есть. Ежели ты женат, но и к шлюхе ходишь, никто тебя не обвиняет, правда ведь? – сестра требовательно смотрела на него.

Ворон молчал.

– Нам, бабам, что делать? – Марфа вздохнула:

– Да зачастую и не постели хочется, а посидеть рядом, поговорить, поласкаться. Ты с Машей разговариваешь?

– Об чем с ней разговаривать? – в сердцах отозвался Степан. «О детях только, более она ничего не знает».

– Какой дурак, – простонала Марфа, опускаясь в кресло. «Господи, какой дурак! Ты почему со мной о политике говоришь?»

– Потому что ты про сие знаешь, – устало ответил ей брат.

– И Маша знает! И про книги знает, я говорю с ней. Ты приезжаешь, играешь с детьми, она тебя обихаживает, а ты и слова не скажешь, словно она безъязыкая, – Марфа все еще глядела на него:

– Ты муж, глава семьи, Евангелие им толкуешь, а в Евангелии сказано, что Мария у ног Иисуса сидела, и он с ней разговаривал! Что же ты за христианин, ежели Иисус тебе не пример? Даже в гареме, Степа, султан с бабами говорит, поверь мне! – она усмехнулась. «Там баб поболе, и не все они умные, как я, али жена твоя».

– Такая умная, что блудить начала, – не сдержался Степан.

– Я не говорю, что нет ее вины, – серьезно сказала Марфа, – есть. Но и твоя тоже есть. Ежели ты сейчас Машу выгонишь, дак сие тебе отольется. Сказано от Писания, кто из вас без греха, тот первый пущай бросит в нее камень. Ты без греха, Степа?

В комнате повисло тяжелое молчание.

– Я – не святой, Марфа, – наконец, сказал Степан.

– Дак никто не святой, милый мой, – вздохнула сестра.

Он поднялся: «Поеду в Лондон».

– Поешь, ради Бога, – устроившись на подлокотнике Машиного кресла, Марфа держала на коленях тарелку. «Или попей хоша, ребенок ни в чем не виноват, ты о нем подумай».

– Дети как? – Маша жадно выпила полный кубок сидра:

– Я налью, – Марфа остановила потянувшуюся за графином невестку, – ты сиди спокойно. Дети хорошо, спать легли. Он уехал.

– Куда? – Маша побледнела.

– Сказал, что в Лондон, – Марфа задумалась, – а ты пока складывай корзинку, что на первое время нужно. Я тебя завтра к себе домой отвезу. Там и родишь, и живи сколько хочешь.

– Степан тебя убьет! – ахнула невестка.

– Знаешь, милая, – жестко сказала Марфа, – кабы не дед мой, и не родители, упокой Господи души праведников, дак ничего бы сего не было, – она обвела рукой опочивальню, – потому как твой муж на колу бы торчал, а мой в остроге бы издох, и не спас бы их никто. Не Воронцовым указывать, что мне, Вельяминовой, делать.

– Но сие не твой дом, ты ведь за Петей замужем. Коли ты замужем, дак ничего своего нет, все мужу принадлежит, – измученно сказала Маша. «Закон такой».

– Я, дорогая, – сладко улыбнулась Марфа, – домом и не владею. Ты думаешь, что я законов не знаю? Сие дом казенный, сданный мне безвозмездно и бессрочно. Кого хочу, того и пускаю жить и Степан твой мне не указ. Пусть Ее Величеству жалуется. Посему собирайся, – подогнала она невестку, – детям скажем, что ты уехала в Лондон рожать, где к врачам ближе. Вот и все.

Маша тяжело поднялась:

– Марфа, а если он мне мальчиков видеть запретит? – красивое лицо невестки распухло от слез.

– Он в феврале в море уйдет до осени, – Марфа хищно, нехорошо улыбнулась:

– Как он из Нового Света узнает, куда я с детьми езжу? – продолжила женщина. «Не волнуйся, все устроится».

– Но деньги! – ахнула Маша, – миссис Стэнли надо заплатить, у меня, – она покраснела, – и драгоценностей нет, чтобы продать.

Марфа закатила глаза.

– Когда осенью арестовали Симмонса, дак я его незадолго до сего упросила за процент передоверить мой вклад Кардозо, банкиру из Амстердама. Я сказала, что взялись за католиков и беспокоюсь я за деньги свои. Владения Симмонса конфисковали, но доверенность сия, – Марфа томно опустила ресницы, – потерялась, что случается. Сие моего дедушки деньги, а не мои. Ежели дедушка распоряжается, дак Кардозо мне золото выдает. Понятно? – усмехнулась женщина.

– Твой дедушка в Святой Земле! – удивилась Маша. «Оттуда долго письма идут, сколько же надо ждать его разрешения!»

– Мой дедушка прислал единое письмо, – Марфа поцеловала невестку, – написал он, что сколь внучка его не попросит, столь ей и выдать.

– Марфа, – восхищенно сказала Маша, – ты такая умная!

– Ежели бы ты пожила в гареме не неделю, а три года, – сердито ответила невестка, – дак тоже бы поумнела. И не в глуши твоей, а в Стамбуле, в самом змеином гнезде. Давай складываться. Не волнуйся, не нашелся еще мужик, даже Ворон твой, что с Марфой Вельяминовой потягался бы.

Старик поворошил кочергой угли в камине:

– Редкий ты гость, – заметил он, – но это хорошо. Если не появляешься, значит, как я думаю, – он мимолетно улыбнулся, – все в порядке. Или стыдно тебе, Стивен, мне на глаза показываться. Скорее второе.

– Иногда я жалею, что не папист, – вздохнул Ворон, – или не православный, как раньше. У них тоже исповедь есть

Старик погрел руки у огня: «Зачем тебе перед кем-то исповедоваться, если Бог всегда рядом с тобой?»

– Господь не посоветует, что делать, – горько сказал Степан. «Поэтому я к вам и приехал».

– Я тоже не посоветую, – глаза у старика были живые, голубые, хоть и обрамленные сетью морщин: «Только ты можешь решить, куда дальше идти».

– Я решил, – Степан потер лицо руками, – но потом стал сомневаться. Один человек сказал мне, разве ты сам без греха, что бросаешь в нее камень?

– Умный человек, – хмыкнул старик: «Стивен, что случится с кораблем, если ты его бросишь?»

Поплывет по воле ветра и волн, – пожал плечами Ворон, – куда Божья воля его приведет, так и будет.

– В семье так же, – заметил старик. «Только ведут семейный корабль двое, а не один. Вы с женой бросили румпель и видишь, что случилось».

– Значит, Божья воля нам расстаться? – Степан помолчал.

– Если корабль тонет, капитан с него бежит? – спросил старик.

– Никогда такого не случится, – удивился Степан. «Капитану должно на корабле оставаться до последнего».

Старик повернулся к нему:

– Ты, как и твоя Мэри, можешь сейчас сбежать, но после такого ваш корабль точно разобьется. Ты этого хочешь?

Степан помолчал: «Не хочу. Я дом хочу, семью, чтобы любили меня».

– Каждый хочет, чтобы его любили, – резко ответил старик, – однако только Бог любит человека просто так, на то Он и Бог. Нам, смертным созданиям, любовь дается тяжело. Мы жадные создания и думаем только о себе. Если ты свою жену не любишь и не заботишься о ней, откуда у нее любви взяться?

– Она должна, – упрямо ответил Степан. «Жена должна любить мужа и подчиняться ему. Она клятву в давала».

– Ты, значит, не должен? – поинтересовался старик. Степан вспомнил тихий голос Анны: «Не рушь того, что годами созидалось».

– Я люблю, – сам того не ожидая, сказал он, – но я столько всего дурного сделал, что не мог в глаза ей посмотреть. Теперь еще и это…, – он прервался.

– Ты сам себе все и сказал, – заметил старик, – а что ты не без греха, я знаю. Ты много раз приходил ко мне. Я тебе тогда говорил и сейчас повторяю – повинись перед Мэри, она тебя простит, и не делай так более. Женщины, Стивен, умнее мужчин, умнее и добрее. Ты не пошел, а сейчас не хочешь ее простить. Ты, должно быть, кричал на нее, угрожал девочке, я тебя знаю. Это твоя гордыня, вот и все, – старик с сожалением посмотрел на Степана:

– Ты думаешь, что обеты, друг другу принесенные, они только слова? Ты обеты нарушил, теперь и смотри, что получилось. Иди, попроси у нее прощения, и прекращай блуд. Ты деньги на общины даешь, но от заповедей Господних золотом не откупаются, Стивен. Будь, наконец, взрослым человеком. Седина у тебя в голове, дети растут, – они долго молчали.

– А что с ребенком? – Степан понял, что и так все знает.

Старик похлопал его по плечу: «И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает».

– Спасибо, – Степан встал, – я поеду домой».

– Я помолюсь за вас и за дитя ваше, – сказал ему на прощанье Джон Фокс, глава пуритан Англии.

Он спешился, не доезжая усадьбы. Привязав лошадь, Ворон спустился к темной реке:

– Я сам виноват, – понял Степан, – надо было поговорить с ней, и не так, как я сделал, – он покраснел, – а ласково, как я умею. Зачем я тогда венчался, жил бы один, и все. Прав Фокс, давши клятву, ее исполнять надо. Был бы мой отец жив, он бы меня за такое по голове не погладил.

С востока дул пронзительный ветер. Степан вздохнул:

– Даже могил семейных не осталось, чтобы прийти на них. Хватит рушить, не для сего мы с Петькой выжили. Строить надо.

В окне Машиной комнаты горела единая свеча.

В детских стояла тишина. Тео дремала, прижавшись щекой к «Смерти Артура» сэра Томаса Мэлори, что он привез из Лондона. Степан вытянул книгу. Поворочавшись, девочка заснула еще крепче. Лиза раскинулась рядом, будто ангелочек.

У мальчиков Ворон понял, что Ник и Федя сегодня дружат против Майкла. Парни заняли одну кровать, Майкл расставил подушки вокруг своей.

– Завтра все изменится, – улыбнулся Степан. Он постоял немного, слушая дыхание детей.

Осторожно постучав в дверь Машиной спальни, Ворон увидел на пороге Марфу. Невестка, в халате на соболях, щурилась, держа подсвечник.

– Иди к себе, – Степан прикоснулся губами к ее лбу.

– А… – открыла рот Марфа.

– Иди, – Степан взял свечу, – дальше я сам.

Жена так и сидела большом кресле, положив руки на живот, будто охраняя его. Вернув подсвечник на стол, Ворон долго смотрел на ее склоненную, темноволосую голову.

– Прости меня, – сказал он, – я был неправ. Иисус учит, что никто не безгрешен, а как я могу тебя обвинять, ежели сам перед тобой виноват?

– Я знаю, – сказала Маша.

– Как? – его губы заледенели, словно на жестоком морозе.

Жена подняла голову. Ее глаза опухли, по щекам катились слезы.

– Когда ты приезжал той осенью, что мальчикам год исполнился, – горло, закрытое скромным воротником платья, дернулось, – я потом заболела.

Если бы Ворон мог, он бы закончил свою жизнь прямо сейчас, не смея взглянуть на нее. Тогда он вылечился быстро. Пожурив его за неосторожность, судовой хирург пообещал, что к Плимуту все будет в порядке. После той болезни он больше не рисковал портовыми шлюхами. Он брал дорогих и надежных женщин, стоивших потраченного на них золота. Больше у него ничего такого не случалось.

Я тебя не виню, – сказала тихо Маша. «Ты мужчина, у вас так принято». Ни одна из его ран не приносила такой боли, как ее простые слова.

– У меня давно все в порядке, Степа, – она запнулась, – но врач сказал, что я больше не смогу понести. Видишь, – она горько усмехнулась, – как вдруг получилось…, – жена отвернулась. Он заметил рядом с креслом сложенную корзинку.

– Завтра я уеду, – сказала Маша, – кольцо твое я сняла, оно в шкатулке. Если…, – она прервалась, – если со мной все будет в порядке, ты разрешишь мне видеть мальчиков? Хоть иногда.

Он молчал, пока рвалось на части все, что еще оставалось живым внутри.

– Я не знаю, как мне просить у тебя прощения за все, – ответил Ворон, – я не знаю, примешь ли ты меня обратно. И я ничего, никогда у тебя не спрошу. Но если ты уйдешь, у меня больше не будет дома.

Он положил руки на ее теплые плечи:

– Ты часть меня, Маша. Твои дети, и мои дети тоже. Что бы с тобой ни было, ты часть меня.

– Поцелуй меня, – Маша прижалась щекой к его руке.

– Я не могу, – Ворон обнимал ее, – сначала мне все рассказать…

– Не надо, – Маша сама поцеловала его, – не надо, любимый. Просто будь со мной.

Свечи догорали, в комнату вползал серый рассвет. Степан прижал ее к себе поближе:

– Когда дитя родится, я больше в море не пойду.

– Как! – ахнула Маша.

– Не совсем, – поправился Степан. Маша улыбнулась: «Наймусь капитаном, ходить в Голландию али Германию».

– Тебе же скучно будет, – удивилась жена.

– Зато я всегда останусь рядом с вами, – Степан провел губами по ее нежной спине. «Черт с ними, с деньгами, всех не заработаешь. Семья важнее». Маша повернувшись, поцеловала его: «Ты прости меня, Степа. Я плохо поступила с тобой, очень плохо. Прости».

– Девочка моя, – он отдался в ее ласковые руки, – я сам перед тобой виноват, не сказать, как. Мне до конца жизни свою вину не загладить. Не плачь, пожалуйста, не расстраивай маленького. Иди ко мне.

Скользнув вниз, она что-то горячо зашептала. Ворон больше ни о чем не мог думать. Он только гладил ее по голове: «Еще, еще, пожалуйста!» Она остановилась, Степан пробормотал: «Не мучай меня, Мария, иначе я тем же отвечу».

– Грозный Ворон, – рассмеявшись, она почувствовала шлепок. «Еще!» – Маша сладко потянулась.

– Не бросай дело на полдороге, – посоветовал муж, – у нас на кораблях и кое-что другое имеется для лентяев.

– То на кораблях, – она, правда, вернула губы туда, где им было сейчас место.

Закинув руки за голову, Ворон присвистнул: «Ты, Мария, разбаловалась вконец, пора тебя поучить, как мужу положено». В темных глазах жены метались искорки смеха, Степан потянул ее к себе: «Сейчас узнаешь, каково это».

Он и не знал, что жена может быть такой. Ворон все спрашивал: «Тебе, правда, хорошо?»

– Хватит болтать, – простонала Маша, – иначе весь дом услышит, как мне хорошо!

Пошарив рукой, не найдя подушки, Маша вцепилась зубами в его плечо.

– Почему ты раньше такого не делал? – жена нежилась у него под боком.

– Дурак был, – он зевнул: «Какая ты у меня красивая, Марья, так бы и не выпускал тебя отсюда. А ты чего, – он лукаво взглянул на жену, – раньше таким не занималась?»

– Тоже дура была, – она обняла его: «Кажется, поумнели мы с тобой, Ворон?»

– Точно, – у него слипались глаза, – все, – Степан прижался к ее спине, – отдыхать, долго, и чтобы нам никто не мешал».

Они проспали до вечера в объятьях друг друга. Марфа, устав гонять детей от опочивальни, заперла дверь, что вела в Машины комнаты с лестницы.

Женщина строго сказала: «Кто первый постучит, тот сладкого не получит вообще никогда».

– Вы летом уедете, тетя Марта, – запротестовали близнецы.

– Мистрис Доусон тоже все узнает, – ехидно пообещала женщина.

– Папа, – спросил Майкл, – а почему ты так долго дома?

Степан усмехнулся:

– Мне нравится дома, сынок, зачем еще куда-то ехать? Кто скажет, каким путем португальцы в Индию ходили?

Дети сидели на ковре вокруг большой карты.

– Здесь, – Ник показал на мыс Доброй Надежды, – сначала на юг, а потом на северо-восток. Ты плавал туда, папа?

– Конечно, – кивнул Степан. Тео уперла палец в Молуккские острова:

– Наш батюшка отсюда специи возит. Они такие вкусные, прямо вот как здесь сейчас пахнет.

– Сандаловое дерево, – объяснил Степан, – оно растет в Индии.

– Хотела бы я туда попасть, – мечтательно сказала девочка. Степан вспомнил, как то же самое давно говорила его покойная сестра.

– Рассказать вам про Гоа? – Степан потрепал по голове Федора, лежащего с альбомом под боком. «Ты рисуй, у нас целая книга получится с картинками».

– Да, да, пожалуйста! – закричали дети.

Оттолкнув рукой ножницы, Лиза скривила губы:

– Лизонька, девочка моя, – ласково сказала Марфа, – надо немножко постричься. Тогда волосы станут красивее. Посиди спокойно, доченька.

– Тео тоже стричься не любила? – Маша удерживала ребенка на коленях.

– Они никто не любят, такие маленькие, – Марфа отрезала кончики длинных каштановых прядей, – но хорошо, что дети не в Лондоне растут, где вшей уйма. Мы бы с тобой только и делали, что их вычесывали.

– Дочку хочу, – Маша успокаивала хнычущую Лизу:

– Мальчишки и сейчас больше с отцом, – она покраснела, – а девочка при матери останется.

– Твой Степан с дочкой будет носиться не поверишь, как – усмехнулась невестка, – я у отца родилась, как ему пятьдесят исполнилось, дак батюшка меня ровно царевну баловал! Все, Лизавета, – она поцеловала дитя, – теперь ты пуще красавица.

– Марфа, а вы ей про мать-то ее скажете? – спросила Маша.

Невестка быстро подмела пол вокруг кресла: «Подрастет и скажем, зачем в тайне сие держать».

Маша вздохнула:

– Степа меня не спрашивает… – замявшись, она указала на живот.

– Хорошо, – Марфа отряхнула Лизино бархатное платьице. «Не спрашивает, и не надо».

– Мама! – девочка протянула к ней ручки.

– Иди сюда, счастье мое, – Марфа прижала ее к себе, – смотрю на тебя и вижу твою мать покойницу. Хоша бы ты, Лизавета, – она потерлась о нежную щечку девочки, – счастлива была бы.

– Будет, – уверенно сказала Маша, тоже отряхиваясь.

– Кое-кто, я смотрю, тоже счастлив, – заметила Марфа, – спать с петухами ложится, и с постели к обеду поднимается. Ты только осторожнее, Марья, ты все же на сносях.

Маша шепнула что-то на ухо невестке.

Марфа рассмеялась: «Я до Стамбула и не ведала, что такое делать можно. Спасибо Селиму, обучил». Маша отозвалась: «Ох, Марфа, сейчас бы дитя принести и все хорошо будет».

– Принесешь, куда денешься, – невестка оценивающе посмотрела на ее живот. «Все равно, мне кажется, девочка сие. И у меня тоже», – она погладила свой.

– Пойдем, – Лиза подергала ее за подол. «Мама, гулять!»

– Всех соберем, – Марфа подхватила дочь, – и отправимся. Ветер утих, не так холодно, как с утра было.

– Гулять хочу! – крикнула Лиза, когда женщины зашли в библиотеку.

Степан велел детям: «Быстро на конюшню, седлайте пони».

– Лизу нам взять? – спросила Марфа.

Ворон поцеловал виднеющиеся из-под чепца черные локоны жены:

– Мы с Марьей пешком пройдемся, ей сие сейчас полезно. Заодно за всадниками нашими приглядим. Ты одень Лизу и приведи ее вниз, мы ее с собой возьмем.

Подняв бровь, Марфа вышла вслед за детьми. Степан запер дверь на ключ.

– Что? – спросила жена.

– Ты сядь, Марья, сядь, – посоветовал муж.

– Степа, – она покраснела.

– Десять лет мы с тобой прожили, – он опустился на колени перед ее креслом, – десять лет, Марья, а ты все краснеешь.

– Так день же, – откинув голову назад, Маша развязала ленты чепца.

– Косы распусти, – попросил Степан. «День, не день, я ждать не хочу, понятно?»

– Понятно, – задыхающимся голосом ответила Маша. Вороные волосы хлынули на его плечи, Маша вцепилась зубами в ладонь мужа.

Приводя в порядок ее юбки, Ворон смешливо взглянул на синие следы у себя на руке.

– После обеда соберись, – он поцеловал горячее, нежное, – поедем в Лондон денька на два.

– Зачем? – недоуменно спросила жена. Ворон отозвался:

– Я, Марья, хочу с тобой один побыть, вот зачем. Послушать, – добавил он.

– Услышишь, – пообещала жена.

На дворе Степан взял Лизу: «Давай ее сюда, она тяжелая». Уютно устроившись на руках дяди, девочка оценивающе взглянула на него. Ворон поцеловал мягкую щечку:

– Большой, – восторженно сказало дитя.

– Побольше твоего батюшки, – Степан пощекотал ее.

– Папа, – девочка погрустнела. «Когда папа?».

– Скоро, – пообещал Степан. «Не родит твоя матушка без него, не бойся. Марья, – он повернулся к жене, – а тебе срок когда?».

– Дней через пять, думаю, – Маша остановилась. «Степа, а кто на твоем корабле пойдет, ежели ты дома останешься?».

– Молодому Рэли придется, – расхохотался Степан. «Ничего, я в его годах кораблем командовал. Он справится».

– Ногами! – потребовала Лиза.

– Что с тобой делать, – опустив племянницу на землю, Ворон взял ее за руку. «Сама!» – девочка, вывернувшись, затопала впереди них.

– Упадет ведь, – забеспокоилась Маша, – расплачется.

– Нет, бойко справляется, – Степан крикнул детям: «Я ворота открою, можете до деревни проехать. Присмотри за ними, Тео».

– Хорошо, сэр Стивен, – смуглое лицо девочки разрумянилось на холоде, она сдвинула меховую шапочку набок.

– Надо будет женских седел купить, – Степан смотрел вслед детям. «Родишь, дак я тебя научу верхом ездить».

– Куда мне, – Маша подхватила поскользнувшуюся Лизу, – в мои-то года.

– Иди сюда, – муж привлек ее к себе, – и чтобы я больше такого не слышал. Ты у меня самая молодая и красивая.

– Степа, – нежно сказала жена, – ты дитя как хочешь назвать?

– Ежели дочка, то Полли, по матери моей Прасковье, а ежели мальчик, дак ты решай, – отозвался муж.

Маша немного покраснела

– Как решишь, дак и назовем, – глянувшись на Лизу, что катала снежки, Степан поцеловал жену.

– И меня! – хитро велела Лиза, влезая между ними.

– И тебя тоже, – Степан подбросил ее вверх, девочка расхохоталась: «Еще! Еще!».

Спешившись, Ворон помог жене выйти из кареты. Над засыпающим Сити сеял крупный, легкий снег.

– Как красиво-то, – Маша смотрела на блистающее ночное небо над головой.

– Смотри, Степа, – она показала, – падает одна.

Они постояли, обнявшись, следя за косым полетом звезды.

– Если б ты знала, Марья, – вздохнул муж, – как за вас боюсь. Мне восемнадцать едва исполнилось, когда я семью потерял, и Петька на руках у меня оставался, шестилетний. И сейчас я думаю, случись что со мной, как вы справитесь? У Петра своих трое и четвертый скоро народится. Вас он подымет, но тяжело ему придется.

– Да что случиться может, Степа? – шепнула ему на ухо жена. «Ты по нашим морям сколько ходил, сие не Новый Свет».

– Все равно, – неохотно ответил Ворон, – море есть море. Ладно, – он поцеловал жену в холодную, сладкую щеку, – пойдем, любовь моя, ино как дитя народится, мы с тобой всласть не поспим.

– Ты сюда спать приехал? – рассмеялась жена.

– Сейчас узнаешь, зачем я сюда приехал, – подхватив Машу на руки, Степан внес ее в дом.

– Степа, – потормошив мужа, Маша зажгла свечу. «Кажется, время».

– Сейчас разбужу миссис Стэнли и Марфу, – он озабоченно посмотрел на жену. «Ты как?»

– Ничего, – слабо улыбнулась Маша, – еще не так больно.

Когда муж вышел, она с усилием встала, так было легче. Женщины так и застали ее, опирающейся на стену. Маша постанывала сквозь зубы.

– Не перевернулось дитя-то, – миссис Стэнли ощупала Машин живот:

– Да и переносила ты его, дней на десять. Посмотрим, главное сейчас, чтобы схватки не прекратились. Воды отошли, если затянется, это не очень хорошо.

К обеду лицо невестки осунулось. Маша, часто дыша, кусала губы. Марфа шепнула акушерке: «Я спущусь, погляжу, как Степан и дети, и сразу назад». Миссис Стэнли нахмурилась:

– Если она до ночи не родит она, надо ехать за врачом. Ребенок крупный, больше восьми фунтов. У нее близнецы меньше были. Схватки у нее, сами видите, миссис Кроу, слабеют. Она больше, чем восемь часов рожает.

Марфа наклонилась над кроватью: «Я сейчас вернусь, милая, только посмотрю, как дети».

Залитое слезами лицо Маши дрогнуло: «Господи, хоть бы быстрей».

– Но если разрез сделать? – шепнула Марфа миссис Стэнли. «Как у нее с мальчиками было».

– Без толку, – пожала плечами акушерка:

– Ничего не происходит, ребенок застрял. Если бы хоть ножка показалась, я бы сумела его достать. Сейчас резать незачем, дитя еще вниз не спустилось даже.

В зале царила тишина. Дети ели молча, без обычного перешептывания и шуток. Тео кормила Лизу, держа ее на коленях. Поймав взгляд Марфы, Ворон поднялся:

– Можно мне к Маше? – неуверенно спросил брат. «Как она?»

– Зайди, ей легче будет, – встав на цыпочки, Марфа коснулась губами его виска.

– Волосы-то седые, – поняла она, – и у Пети тоже, а тому только четвертый десяток пошел.

Степан вышел, Марфа опустилась на его место: «Молодцы, что так хорошо себя ведете. Скоро у вас будет новый братик или сестричка».

– После обеда нам в детские пойти? – Тео вытерла салфеткой рот сестры. «Еще хочу!», – Лиза потянулась за свежим хлебом.

– Давай ее мне, милая, – попросила Марфа. «Побудьте у себя, поиграйте, только не шумите».

– Хорошо, – угрюмо сказал Федя. «Я рисовать буду».

– Вот и славно, милый, – намазав Лизе краюшку хлеба маслом, Марфа незаметно взглянула на близнецов. Мальчики сидели, не поднимая головы, взявшись за руки.

– Мама не умрет? – спросил кто-то из них, тонким, наполненным слезами, голосом.

– Никто не умрет, – перекрестившись, твердо отозвалась Марфа.

Выйдя из Машиной опочивальни, миссис Стэнли кивнула Ворону.

– Сэр Стивен, хорошо, что вы пришли – сказала акушерка, – надо посылать в Лондон за хирургом. Одна я не справлюсь. Ребенок крупный, ваша жена его переносила. Дитя лежит неправильно, а роженица очень ослабла. Я не могу подвергать ее опасности. Надо поворачивать ребенка, для этого нужен врач.

– Хорошо, – он помолчал, – я сейчас поеду. Можно к ней зайти?

Маша была почти без сознания. Марфа, сама отяжелевшая, ласково стирала пот с ее лба. Нагнувшись, он поцеловал жену в ледяные губы. Маша что-то простонала. Рука с посиневшими лунками ногтей, сначала напряглась, но потом бессильно упала на простыню.

– Езжай, Степа, – попросила Марфа. – езжай быстрее.

Он постучал в дверь детской. Тео выглянула в коридор.

– Тео, – он попытался улыбнуться, -присмотри за остальными, пожалуйста. Твоя мама помогает акушерке, а я еду в Лондон.

– Конечно, сэр Стивен, – девочка покраснела. Ворон поморщился: «Оставь меня так называть. Можешь дядей, можешь по имени».

– Хорошо, дядя, – она вскинула голову и Степан мимолетно увидел покойную Федосью Никитичну. У Тео была та же северная стать, с прямой спиной и гордой осанкой: «И глаза у них похожи, – понял Степан, – только у ее бабушки они сталью отливали, а Тео зеленоглазая».

Степан почти забыл, как юношей он исподволь любовался женой Федора Васильевича. Тогда не проходило и ночи, чтобы он не думал о серых глазах, обрамленных золотистыми ресницами, о плавной, изящной походке, о тонких руках – думал и желал коснуться. Одной такой мысли хватало, чтобы уткнуться горящим лицом в подушку, и все равно, продолжать желать.

Когда они виделись в последний раз, в Колывани, стоя на палубе отплывающей «Клариссы», Степан долго провожал взглядом ее стройную фигуру и выбившиеся из-под чепца соломенные косы.

Несколько раз, в особенно одинокие переходы в океанах, женщина приходила в его сны. Степан тогда долго лежал, думая о ней, прислушиваясь к грохоту тяжелых валов за бортом корабля.

– Спасибо, Тео, – сказал он мягко. Прикрыв дверь, повернув ключ в замке, Тео приложила ладони к пылающим щекам.

Посадив сонную Лизу на колени, Тео прикрикнула на близнецов: «А ну тихо!» Майкл вернулся на кровать, но Ник все дергал ручку.

– Я хочу к маме, – сказал он упрямо.

– Матушка твоя рожает вам братика или сестричку, нельзя ей мешать-то, – вздохнула девочка.

– Лучше братика. Как Федька, – кивнул Майкл на младшего мальчика.

Федор, рыжий, голубоглазый, кудрявый, ровно херувим, отложил в сторону альбом: «Я тоже брата хочу».

– У тебя вон двое, – ядовито отозвалась сестра.

– Я еще хочу, – упрямо сказал мальчик. «Тео, а маменька наша скоро дитя принесет?»

– Совсем скоро, Федя, – сестра ласково поцеловала его в лоб. Они были почти одного роста.

Ник угрюмо вернулся на кровать рядом с братом. Дверь взломать не удалось.

– Тео, – спросил он, – когда ваша матушка Федьку рожала, ты где была?

Над Стамбулом повисло огненное сияние заката. Высокая, черноволосая девочка, в шальварах и халате китайского шелка, играла на террасе павильона Ифтар в шахматы. С Золотого Рога тянуло соленой свежестью.

Наставник, пожилой, благообразный евнух, двинув вперед коня слоновой кости, хлопнул себя по лбу.

– Мат, – ехидно протянула девочка, прикоснувшись к фигуре своей королевой, черного агата.

– Принцесса быстро учится, – улыбнулся евнух. «Не пора ли нам на покой, или сыграем еще одну партию?»

– Еще одну, пожалуйста, – протянула девочка, умоляюще смотря на учителя раскосыми, цвета ярких изумрудов, глазами.

На террасу взбежал султанский паж:

– Принцесса Фарида, ваша мать, кадина Марджана, жена его величества Селима, разрешилась от бремени мальчиком.

– Да будет благословенно имя Аллаха, – девочка повернулась к наставнику. «У меня есть брат!»

– Рот-то закройте, – рассмеялась, глядя на близнецов, Тео.

– Ты правда была принцесса? – Майкл распахнув глаза.

– Звали меня так, да, – неохотно отозвалась девочка. «Меня готовили в жены шаху персидскому, поэтому и дали титул, как всем султанским дочерям».

– А кто твой отец? – заинтересовался Ник.

Майкл дернул брата за рукав рубашки.

– Что? – закатил глаза мальчик. «Уже и спросить нельзя».

– Князь. Он далеко живет, на севере, где все снега да снега, – мечтательно сказала Тео. «Маменька говорит, что Федька на золотой кровати родился».

– Из чистого золота? – спросили в один голос близнецы.

– Да, – лениво зевнул Федор, – у султана других нет, – мальчик, не удержавшись, рассмеялся. Тео тоже захохотала. Близнецы насупились.

– Ладно, ладно, – добродушно хмыкнула Тео, – слушайте, когда я родилась, такой мороз стоял, что птицы на лету падали, – добавила девочка.

– Как интересно! – протянул Майкл. «А мы только здесь сидим. В Лондоне бываем, и все».

– Ваш батюшка зато и в Новый Свет ходит, и в Африку, – пожала плечами девочка.

– То батюшка, а то мы, – вздохнул Ник. «Хотел бы я на настоящем корабле побывать!»

– Мы в Венецию по морю Средиземному плыли на большом корабле был. В самой Венеции лодки, гондолы называются, – Тео оживилась: «Там на конях не ездят, только пешком, или на лодке».

– Тебе где больше всего понравилось? – спросил Майкл.

Девочка задумалась:

– Мне везде хорошо, главное, чтобы матушка рядом с нами оставалась. Она родит и мы летом в Европу поедем.

– Но как же мы? – нижняя губа Майкла задрожала. Ник уставился в окно, избегая взгляда Тео.

– Мы ненадолго, – уверила девочка близнецов. «Побудем и вернемся, нам учиться надо. Давайте поспим. Лиза дремлет, да Федька зевает».

Мальчик и вправду дремал, прижавшись к боку сестры. Пристроившись рядом, Тео вздохнула. Первый раз она увидела его так близко, первый раз он у нее что-то попросил. Она, как дура, раскраснелась и только что-то бормотала.

– Стивен, – девочка, улыбаясь, закрыла глаза.

Скоро вся детская спала. Наверху, в комнате Маши, Марфа прижалась щекой к холодному лицу роженицы:

– Маша, держись. Все будет хорошо, Степан за врачом поехал.

Ресницы Маши дрогнули, она с трудом вдохнула: «Марфа, обещай, что дитя мое не бросишь».

– Ты сама его завтра к груди приложишь, – попыталась возразить невестка.

Обещай, – смертным, еле слышным шепотом потребовала женщина.

Взяла ее за руку, Марфа держала холодеющую ладонь, слушая, как в окна бьется зимний ветер.

Степан очнулся от скрипа двери. Привезя хирурга, он заснул прямо в кресле у опочивальни. Руки врача покрывала засохшая кровь, на длинном холщовом фартуке виднелись свежие разводы алого.

Хирург остановился перед ним. «Поворот нам не удался. Схваток у вашей жены часа два, как нет, ребенок не двигается».

– Что теперь? – измученно спросил Ворон.

Из полуоткрытой двери донесся низкий, звериный стон.

– Теперь, – продолжил врач, – надо действовать быстро. Либо мы расчленяем ребенка, инструменты я привез…

– Как расчленяем? – Степан смотрел в светлые, усталые глаза врача.

– На части, – зло ответил тот, – тогда останки легче будет вытащить, и ваша жена сможет выносить и родить еще детей. Хотя я не уверен.

– А если не…? – Ворон не в силах был повторить это слово.

– Тогда можно сделать операцию, – ответил хирург, – но ваша жена ее не перенесет, после такого не выживают. Она и так без сознания, однако, сердце ребенка, как ни странно, еще бьется. Решайте, иначе умрут они оба.

– Я не знаю, – Ворон уронил голову в ладони, – я не знаю.

– Степа, – раздалось из-за двери. Врач вздохнул:

– Раз вы не можете решить, пусть решает ваша жена. Кажется, она очнулась.

Степан остановился на пороге. Пахло кровью, на полу валялись простыни, испещренные подсыхающими, темными пятнами.

Маша приподняла веки. Опустившись на колени рядом с постелью, Ворон нашел ее руку, чтобы не уже не отпускать. Он целовал ее пальцы, не умея ни видеть, ни говорить, не понимая ничего, только молясь, чтобы ладонь ее оставалась теплой.

Боль была такой, что, казалось, тело рвется на части. Комната мутилась перед глазами Маши. Зеленые глаза невестки при свече казались золотыми. Марфа обняла ее: «Что, милая?».

– В Евангелии моем письмо для Пети, передай, – одними губами попросила Маша.

– И не говори…, пока он не прочтет.

Марфа кивнула.

– Что… – Маша запнулась, – ребенок…

Врач наклонился над ее посиневшими, изорванными в кровь, губами.

– Сердце ребенка пока бьется. Мы можем убить его и вы останетесь живы. Или оперировать вас, но тогда вы умрете. Маша кивнула: «Пусть… ребенок». Ее нежное горло задергалось.

Степа… – Маша ласково коснулась его мокрой от слез щеки:

– К мальчикам… – задохнулась она, – не будь строгим, Степа. Они хорошие у нас. И это дитя… тоже.

– Не плачь, – она почувствовала влагу на руке. «Не плачь, любимый мой. Прости меня».

Маша вспомнила темные, счастливые глаза Джованни: «Надо, чтобы жил». Закусив зубами тряпку во рту, она ощутила острую сталь ножа на животе. Боль заполнила все вокруг, но ее сердце успело толкнуться пару раз, прежде чем застыть навсегда.

– Степа! – Марфа потрясла брата. «Возьми дочь!»

Ворон не отрывался от мертвенно холодной ладони: «Я не могу, Марфа. Не могу!».

Его плечи дернулись, Марфа подхватила из рук хирурга девочку – крепкую, черноволосую, отчаянно кричащую. Даже не думая, женщина дала ей грудь.

– Миссис Кроу, – ахнула акушерка. «Не надо, у вас сейчас схватки начнутся».

Марфа, терпевшая последние несколько часов, почувствовала теплую влагу между ногами. Она выдохнула:

– Давно начались, а сейчас воды отошли. Рожаю я быстро, миссис Стэнли.

– Здесь и пристроить вас некуда, – акушерка обернулась на кровать. «Не рядом же с покойницей».

Тело Маши накрыли чистой простыней. Степан так и стоял на коленях, уткнувшись лицом в ее руку.

Марфа схватилась за спинку кресла:

– Только тряпок каких-нибудь принесите…, – она часто задышала, – осталось совсем немного…, – она родила по соседству с корзинкой, где спокойно спала новая девочка.

– Тоже девица, – миссис Стэнли улыбнулась: «Ох, и громкая она!» Услышав крик новорожденной, Машина дочь требовательно заплакала.

– Как сестра ее, – Марфа разглядывала белокурую голову и синие, младенческие глаза. «Здравствуй, Марья Петровна!»

– Садитесь пока в кресло, – велела миссис Стэнли.

– Что делать, если…, – она искоса посмотрела на Степана. Ворон поднялся: «Я пойду к мальчикам».

Полли бойко взяла грудь, Марфа позвала вслед:

– Я ее выкормлю, ты не бойся.

Степан молча вышел из комнаты.

Остановившись рядом с детской, прислушавшись, он заставил себя сглотнуть слезы. Ник сидел на окне, вглядываясь в туманный рассвет, Майкл перелистывал Федин альбом с рисунками Индии.

– Тео и Лиза еще спят, папа, – услышав скрип двери, Ник соскочил на пол. «И Федя тоже».

– Пойдемте ко мне в кабинет, – попросил Ворон.

Устроив их у себя на коленях, он долго молчал, пытаясь понять, что сейчас надо сказать. Майкл прижался к нему, Степан услышал, как бьется сердечко сына. Ник взял брата за руку.

– Мама умерла, – Степан, наконец, собрался с силами.

– А дитя? – синие глаза Ника смотрели прямо на отца. Ворон отвел взгляд.

– Дитя тоже, – ответил он.

Майкл сквозь слезы спросил: «Это был братик, или сестричка?».

– Сестричка, – отозвался отец. «Тетя Марфа родила двух девочек, ваших кузин, Мэри и Полли».

– Можно на маму посмотреть? Попрощаться, – Ник обнял отца. Ворон почувствовал детские слезы у себя на лице.

– Господи, – попросил Степан, – прости, что я им солгал, прости, пожалуйста. Но я не могу сейчас, не могу.

– Ты знаешь, что мы так не делаем, милый, – он погладил сына по голове. «Давайте мы помолимся за маму, хорошо?».

Взяв Писание, он прочел почти наизусть:

– Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли – для Господа живем. Умираем ли – для Господа умираем. И потому, живем ли или умираем, – всегда Господни. Ибо Христос для того и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми.

– Папа, – шепнул Майкл, – а как мы теперь будем без мамы?

– Нам будет трудно, сыночек, – ответил Степан, – но мы справимся, потому что любим друг друга.

– Мы здесь останемся? – вздохнул Ник. «В Англии? А ты уедешь?».

– Я больше никуда от вас не уеду, – Ворон долго молчал, обнимая сыновей.

Петя спешился на дворе усадьбы. Вокруг еще висел морозный туман, ставни дома закрыли. Поставив лошадь на конюшню, он с усилием распахнул тяжелые двери. На кухне было пусто и холодно. Мистрис Доусон, судя по всему, еще не вставала, очаг пока не разожгли.

– Заспались как, – нежно сказал Петя. Он поднялся в опочивальню к жене, где горел камин и пахло новорожденными детьми.

– Господи, – он склонился над колыбелью, – неужели двойня?

Он осторожно коснулся пальцем мягкой щечки крупного, темноволосого ребенка. Дитя поморгало глазами, тоже темными, в длинных ресницах, но не заплакало. Второй малыш, поменьше, с белокурой головой, спокойно дремал.

– Ты приехал, – раздался с постели сонный голос жены.

– Прости, пожалуйста, – он прижал Марфу к себе, – что не успел. Море штормит, мы три дня просидели в Кале. Это мальчик и девочка? – он кивнул на колыбель.

– Обе девочки, беленькая наша Марья, а черненькая Полли, брата, -Марфа замялась, – твоего.

– С Марьей-то что? – озабоченно спросил Петя.

– Умерла, – вздохнула Марфа, – ее оперировали, чтобы Полли выжила…, – женщина махнула рукой.

– Господи, – Петя перекрестился, – дай ей вечный покой в сени присутствия Твоего. Степан как?

Девочки внезапно заплакали.

– Дай мне малышек, – попросила жена.

Петя удивился тому, как легко он взял новорожденных, словно всегда держал их в руках. Девчонки, почувствовав незнакомый запах, притихли. Подав жене детей, он и устроился рядом.

– Молоко не пришло еще, – сказала Марфа, – сей ночью родились. Сначала Полли, а потом Марья наша. Ничего, пусть сосут, полезно. Степан, – Марфа помолчала, – что Степан? Трудно ему. Он сейчас с мальчиками, а потом в церковь пойдет, насчет похорон говорить.

Девочки успокоились. «Спасибо, – прошептал Петя, – не тяжело тебе было?

– Все в порядке, – отмахнулась Марфа, – родила, и не заметила, как, у меня сие недолго. Славная получилась девчонка, маленькая, но шумная.

– В родителей, – усмехнулся Петя

– Соскучилась, – неслышно сказала Марфа, – они заснули. Положи их обратно, а я разденусь пока.

– Я сам, – сказал Петя, – сам тебя раздену. Не зря я в Кале три ночи мучился и до сего еще сколько времени.

Он расплел Марфе косы: «Что-то ведь можно, да?»

– Что-то, – жена улыбнулась, – можно. Ино тихо, а то девчонки проснутся.

– Я не кричу обычно, – обиженно пробормотал Петя, – хотя, – он сдержал стон, – сейчас сие сложно, дорогая моя.

– Ты здесь не спи, – потормошила его потом жена. «Девчонки, отдохнуть тебе не дадут. Иди в свою старую опочивальню. Я детям велю тебя не тревожить. Ты есть хочешь?».

– Встану и позавтракаю – еле поднимаясь с постели, сказал Петя. «Я всю ночь из Дувра ехал, в Лондон даже не завернул».

– Ложись, – Марфа погладила его по щеке. «Ложись и спи, сколько надо тебе».

– Много, – Петя опять зевнул, – за полгода сейчас отосплюсь.

Он поцеловал Марфу: «Красивей тебя никого на свете нет, любимая моя. Все, я пошел, а то меня ноги не держат».

Деревня скрылась за холмом, Степан, обернувшись, еще увидел шпиль церкви.

– Правильно я сделал, что пешком пошел, – хмыкнул он:

– Мальчишки наплакались, пусть спят в моем кабинете, а я подумаю. Холодно, но ладно. Место на кладбище хорошее, деревья старые, летом красиво будет. Не хотелось у англикан хоронить, но не в Женеву же тело везти. Что если взять мальчишек и в Новый Свет отправиться? – он подышал на пальцы.

– Деньги у меня есть, построю домик на Санта Ане. Мы все равно на корабле большую часть времени будем. Лет пять походим, мальчики к морю приучатся, а потом в школу их отдам. Но Полли? – Степан остановился:

– Я обещал Марье, храни Господь душу ее, о ребенке заботиться. Вернусь и заберу ее. Тяжело без жены девочку растить, но ничего, я справлюсь. Замуж ее выдам и вернусь в Новый Свет. Тогда и мальчики подрастут, у них свои корабли появятся. Да, так хорошо. С Марфой надо поговорить, она не откажет.

– Майкл с Ником спят, что ли? Мои подниматься стали, завтракать пора, – Марфа открыла дверь брату. «Поговорил со священником?»

– Да, завтра хороним, – Степан прошел в зал и остановился у окна:

– Отсюда повезем. Я в комнате, – он махнул наверх, – окна растворил, до завтра, – он прервался, пытаясь справиться с собой, – все в порядке будет. После обеда придут из деревни, мерку снимут, – Ворон отвернулся. Марфа, подойдя, взяла его за руку.

– Мальчики спят, – добавил Степан, – я им сказал, что их сестра умерла, и что ты родила двойню.

Марфа застонала. «Степа, как ты мог! Ни с кем не посоветовавшись!»

– Марфа! – обернувшись, он встал на колени:

– Я прошу тебя! Пожалуйста! Что мне теперь остается делать? Возьми ее хоть ненадолго!

Дверь заскрипела.

– Что случилось? – недоуменно спросил Петя, застыв на пороге.

– Он, видишь ли, не хочет забирать Полли, – зло сказала Марфа, – а хочет, чтобы мы ее пока воспитывали, вместе с нашей Марьей.

Поднявшись, Степан поглядел на усталое лицо брата. «Я камин разожгу, зябко».

Ворон орудовал кочергой:

– Я хочу мальчиков отвезти в Новый Свет до школы, лет на пять. Я не могу туда тащить новорожденное дитя. Где я ее буду растить на корабле? Тем более…, – он замялся.

– Ты хотел воспитывать ребенка, как своего, – твердо сказала Марфа. «Ты, Степан, слово давши, не отступай от оного».

– Если бы Маша жива осталась…, – он прервался. «Я Полли возьму потом, но я даже не знаю, чья она дочь». Марфа вытащила из-за корсета письмо:

– Петька, сие тебе Маша просила передать.

– Да ты… – Степан попытался шагнуть к брату, но Марфа встала на его пути.

– С ума сошел, что ли? – резко сказала она. «Как ты можешь подумать, что твой брат…»

– Неизвестно, чем они в Астрахани занимались, – Степан схватился за щеку.

– Скажи спасибо, что не убила, – гневно отозвалась женщина:

– Я мужу как шестнадцатилетней девчонкой доверяла, дак и посейчас верю, и буду верить до конца дней наших. Тебе стыдно должно быть, ты взрослый мужик, а ведешь себя словно дитя.

– Мы заберем Полли, – Петя спокойно свернул прочитанное письмо. «Она дочь Джованни ди Амальфи. Он приезжал со мной сюда весной, когда я привез Лизу. Как мы можем ее не забрать?»

– И говорить нечего, – кивнула Марфа, – дочь Джованни мне как моя собственная.

– Вот же шлюха! – выплюнул Степан. Лазоревые глаза Пети заблестели гневом.

– Я тебя, Степа, бить не собираюсь, – тихо проговорил Петр, – я тебя сразу прикончу. Белла, упокой Господь душу ее, тоже шлюха была? Ты бы вырвал язык тому, кто такое бы про нее сказал. Как ты смеешь память жены твоей покойной порочить?

– Почему она мне не призналась? – Степан опустил голову в ладони. «И ты, Марфа, ведала об сем?»

– Ведала, – спокойно ответила женщина. «Но Маша меня попросила ничего не говорить, пока муж мой не узнает, а я свои обещания выполняю».

– Она тебе ничего не сказала, потому, что ты не знал его, – грустно улыбнулся Петя, – но мы с Марфой знали. Он мне жизнь спас в Тоскане, и потом, когда его арестовали, и он умер молча. Я жив только благодаря нему. Если бы со мной случилось что, он бы заботился о Лизе, как о своей дочери. Как я могу его ребенка оставить? – Петр взглянул в зеленые глаза жены. Марфа твердо сказала:

– Все будет в порядке. Бери мальчиков, Степа, и езжай спокойно.

– Дни человека, как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его. Милость же Господня от века и до века к боящимся Его, – размеренный голос священника мешался со свистом ветра.

– Аминь, – сказал Петя замерзшими губами, покрепче взяв Федора за руку. Брат стоял напротив, с близнецами. Мальчики, опустив головы, смотрели на крепко заколоченную крышку гроба.

– Батюшка, – раздался шепот Тео, – а почему мама не пошла на похороны?

– Сестрички ваши совсем маленькие, – ответил тихо Петя, – а здесь холодно. Не приведи Господь, они с Лизой простудятся. Мистрис Доусон стол готовит, занята она.

– Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! – гроб опустили в могилу. Отец и сыновья первыми бросили комья мерзлой земли вниз.

– Бегите, – велел Степан детям, – вперед с Тео и Федором, еще замерзнете. Мы попозже подойдем.

– Я пригляжу за ними, – Петя обнял брата. «Не волнуйся, Степа». Взрослые пошли по дороге к усадьбе, среди заснеженной равнины. Темзу покрывал тонкий ледок.

– Мне очень жаль, Стивен, – Джон затянул вокруг шеи подбитый мехом шарф.

– Спасибо, – кивнул Ворон, – я хочу сейчас надолго в море уйти. Сыновей я тоже забираю, до школы. Я к тебе приеду на днях, подумаем, как лучше добычу передавать. Процент можно выплачивать Питеру, у него моя доверенность на ведение дел.

– Может, быть, это и к лучшему, – вздохнул Джон. «Да, поговорим и о наших агентах в Новом Свете. Если ты надолго собрался в те края, лучше, чтобы ты за ними следил.

– Невестку мою не посылай пока никуда, – попросил Степан, – пусть она с детьми посидит.

– Двойня, – Джон хмыкнул, – да, до лета пусть она здесь будет. Кстати, Босуэлл умер в Копенгагене. Отмучился, говорят, в конце он совсем с ума сошел.

Степан остановился. Джон мягко добавил: «Она обвенчалась, с кем-то из своих норвежцев…, – он поежился, – пошли, а то холодно».

Устроившись на ковре в кабинете, дети рассматривали глобус.

– Мы сюда едем, – Ник указал на Западное полушарие:

– Папа хочет построить дом, но вообще мы будем плавать на его новом корабле, что сейчас в Плимуте заканчивают.

– Когда вы едете? – хмуро спросил Федор. «Скоро?».

– В феврале, – ответил Майкл. «Жалко, мне здесь нравится».

– Я с одними девчонками останусь, – презрительно сказал Федор:

– Тео хоть на лошади ездит, а остальные, – он фыркнул, – маленькие совсем.

Лиза протянула к нему ручки: «Федя, можно?».

– Иди сюда, что с тобой делать? – вздохнул мальчик. «Давай порисуем».

Дверь приоткрылась, Петя позвал: «Тео?»

Девочка выглянула в коридор: «Да, батюшка?». Отчим стоял рядом со Стивеном, как его про себя называла Тео.

– Дядя твой едет по делам в Лондон, а мне надо поработать. Последишь за мальчиками, если что? – попросил отец.

– Конечно, – не поднимая взгляда, ответила она. Вдохнув запах сандала, девочка услышала мягкий голос: «Спасибо, Тео».

После обеда близнецы и Федор отправились на конюшню.

– Только по двору, – строго сказала Тео. «Ворота не смейте открывать, я узнаю и вам так задам, что мало не покажется».

– Подумаешь! – пробормотал ей вслед брат. «Нашла дураков!».

Поднявшись наверх, Тео постучалась в опочивальню матери.

Лежа на кровати с пером и чернильницей, Марфа делала пометки в каких-то бумагах. Девочки зашевелились в колыбели.

– Дай мне их, пожалуйста, – не поднимая головы, попросила мать, – ох уж сии Нижние Земли. Один доносит одно, другое, другое, только на месте и разберешься.

– Матушка, – осторожно начала Феодосия, поднеся ей детей.

Почмокав нежными губами, Маша захныкала. Приложив девочку к левой груди, Марфа погладила белокурую голову дочери. Полли, спокойно лежавшая справа, заворочалась, словно чувствуя рядом сестру.

– Тихо, милая- женщина поцеловала темные волосы. «Ешь, а не буянь».

– Что, Тео? – подняла она глаза.

Дочь помялась. «Дядя Стивен теперь вдовец?»

– Ты сама знаешь, – вздохнула Марфа. «Зачем спрашиваешь?»

– Значит, я могу за него выйти замуж? – лицо девочки заполыхало.

– Не можешь, – сухо сказала мать. «Ты, слава Богу, не в Турции и не в Индии какой, а в христианской стране. Не говоря о том, что за дядю замуж не выходят».

– Он мне не настоящий дядя, – упрямо отозвалась девочка. «И не сейчас, а когда мне будет четырнадцать. Или тринадцать», – добавила она.

– Не пори чушь, – Марфа откинулась на подушки: «Так и летит время, – она смотрела на вытянувшуюся дочь, – Тео уже не ребенок». Она добавила:

– Дядя Стивен уезжает в Новый Свет с близнецами, а мы остаемся здесь. Ты выйдешь замуж, но попозже, а не в тринадцать лет.

– Я тебя ненавижу! – разрыдавшись, вылетев из комнаты, Тео натолкнулась на отчима. Петя попытался ее поймать, но девочка, вырвавшись, бросилась по лестнице наверх, в детские.

– Что случилось? – присев на постель, Петя поцеловал жену.

– Она за Степана замуж собралась, – усмехнулась Марфа. «Говорит, что готова ждать года три али четыре, но не боле». Петя погладил сонных младенцев по головам:

– Девчонкам потом тоже надо женихов находить. Не было у меня детей, а теперь сразу пятеро, и дай Бог, еще появятся.

Марфа прижалась к его плечу: «Думаешь, обойдется все?»

Синие глаза мужа посмотрели на нее с любовью:

– Посмотрим, Марфа. Но, кажется, что у нас с тобой случилось, такое один раз в жизни бывает. Давай, девчонки спят и ты тоже отдохни. Я бумаги сложу, а то у тебя не постель, – он усмехнулся, – а кабинет.

Оказавшись в колыбели, девочки прижались друг к другу. Бронзовые косы задремавшей Марфы разметались по белым кружевам постели, домашнее платье осталось расстегнутым.

Пристроившись рядом, Петя понял, что и сам вымотался, каждый день, рискуя жизнью. Он зевнул:

– Один неверный шаг и мне снесут голову даже не на плахе. Влепят пулю из мушкета и зароют в безымянной могиле.

От Марфа пахло молоком и цветами. Обняв ее, слушая сопение дочерей, Петя спокойно заснул.

Тео, глотая слезы, бросилась на кровать в пустой детской. Она почти решила постучаться в дверь его кабинета и все сказать. Но его не было дома, а ждать она не могла. Решительно вытерев лицо, Тео потянула к себе перо.

– Опять мы с тобой здесь ночуем, как в прошлый раз, – Степан разлил по бокалам вино, – но знал ли я тогда…

– Когда ты мне написал о Маше, я был в Париже, по дороге сюда, – Петя выпил:

– Что я тебе могу сказать, брат? Помнишь, ты мне еще давно сказал, у сего камина: «Коли любишь женщину, дак и дети ее, твои дети».

– Что он за человек был? – спросил Степан.

– Он был мой друг, – тихо ответил Петя:

– Очень хороший, очень одинокий. Умный. Смелый. Честный. Почто ты себе сердце рвешь, Степа? Нет более их обоих, а Полли нам поднимать, иначе что же мы за люди?

– Да сие понятно, – брат закрыл ставню:

– Ветер какой на дворе», – он прислушался, – восточный. Не завидую я тем, кто в море сейчас.

Степан повернулся, кусая губы.

– Понимаешь, – сказал Ворон, – я все время думаю, а если бы сие был мой ребенок, что бы она выбрала?

То же самое, – ответил Петя, – и душу не мучай свою, Степа. Думаешь, Марфа согласилась бы выжить ценой того, что ее дитя умрет? Да никогда в жизни. Хоть от меня дитя бы сие было, хоть от кого другого. И не думай об сем даже.

Братья помолчали.

– Ты весной на континент? – спросил Степан.

– Да, в апреле. Сначала в Мадрид, проследить, чтобы они не передумали насчет дона Хуана, потом в Рим, а потом в Нижние Земли, – Петя добавил: «Ты мне долю за усадьбу не смей отдавать, не возьму».

– Петька, – запротестовал брат.

– Я, Степа, – легко улыбнулся Петя, – с семьи денег не беру. Более того, Марфа перевела вклад лежавший у Кардозо, ко мне в контору. Дед ее разрешил, он мне доверяет. Хорошо, когда все средства под одной рукой, и на управление деньги не расходуются.

– Хотел бы я Никиту Григорьевича повидать, – заметил Степан, – не чаял я, что жив он останется.

– Да сих новгородцев ничто не сломит, на Марфу посмотри, – хмыкнул Петя. «Вы с Джоном о чем договорились?»

– Процент мой будут тебе отдавать, по доверенности. Кстати, – Степан отпер железный шкап, – я Никите Григорьевичу денег должен остался. Сейчас и верну, если все вклады теперь, у тебя. Только сколько сие получается? – он нахмурился.

– Он тебе в ефимках деньги давал? – спросил Петя. «И без процента, наверное? Сколько?».

– Две сотни, – ответил Степан.

– Двадцать пять лет назад дело было, – Петя пошевелил губами. «Три сотни шиллингов, деньги сейчас не те, что раньше. Тем более, ефимки чеканили из серебра более высокой пробы, не из монетного, на сие надо поправку сделать».

– И как тебе сие удается, даже пера с бумагой не взял! – восхитился старший брат.

– Герр Мартин покойный, благослови Господь душу его, – ответил Петя, – знаешь, как лихо в уме вычислял, куда мне! Он в конце жизни не видел почти ничего, а считал еще отменно. Я с мальчиками занимался, – добавил брат, – у них обоих хорошо с математикой.

– В нашем деле математика тоже полезна, – Степан закрыл дверь шкапа. «Курс-то надо прокладывать».

– Степа, – брат замялся, – а ежели кто из них не захочет капитаном быть?

– Как не захочет, – удивился Ворон, – что еще им делать?

– Разным можно заниматься, торговать можно… – осторожно начал Петя.

– Да родятся у тебя сыновья, – успокоил его Степан, – вы с Марфой молодые, ей и тридцати не исполнилось. Не хочу я мальчишек разлучать. Они друг к другу привязаны и матери у них нет более.

Степан прервался: «Черт, совсем старый стал. Мне надо на южный берег заглянуть, с долгами расплатиться, а потом в Плимут ехать».

– Что-то дорого, – заметил Петя, глядя, как старший брат отсчитывает золото.

– Я если гуляю, Петенька, дак гуляю, – ответил Ворон. «Ты верно сказал, деньги сейчас не те, что были. Девственницы пятнадцатилетние нынче недешевы, милый мой».

– Бросил бы ты сие, Степан, – неохотно сказал брат.

– В Новом Свете и брошу, – Степан закрыл кошелек. «Я и на берег сходить не собираюсь, придется до Лондона потерпеть. Ты остаешься?» – он накинул плащ.

– Да, мне завтра с Джоном сидеть, и делами позаниматься надо, – Петя обнял брата. «Езжай осторожнее, дороги обледенели, лошадь не гони».

Степан прикоснулся губами ко лбу Пети, что он делал только изредка: «Да не умру я на суше, братик».

Ворон вернулся в усадьбу поздно, когда все спали. Отперев дверь кабинета, положив на стол счета по новому кораблю, полученные в Адмиралтействе, он заметил на полу что-то белое. Присев на край кресла, Степан развернул письмо. Листок заговорил с ним детским, задыхающимся голосом.

– Дорогой Стивен! – писала она. «Я знаю, что вы сейчас уезжаете в Новый Свет, и все время плачу, потому что я не могу быть без вас, потому что я вас люблю. Вы, наверное, думаете, что я маленькая девочка, и ничего не понимаю, но я вас люблю с того мгновения, когда мы встретились. Я всегда буду вас ждать, и даже если я больше никогда вас не увижу, тоже буду. Как писал сэр Томас Уайетт:

Внизу она приписала, торопливо чиркая пером: «Пожалуйста, сожгите это письмо! Пожалуйста!!!»

Степан бережно сложил листок. Он помнил сонет из той книги, что когда-то читала ему Маша. Тео немного изменила строки. Уайетт обращался к женщине.

– К Анне Болейн, – вспомнил Степан, – ладно, с утра с ней поговорю.

Взяв свечу, Ворон прошел к затихшим детским. Из-за двери невестки донесся плач девочек. Он постучал: «Помочь тебе?».

– Спасибо, они грудь взяли, – зевнула Марфа. «Петя в Лондоне остался, по делам?».

– Да, приедет на днях. Спокойной ночи тогда, – сказал он.

– Спокойной ночи, Степа, – в полудреме пожелала ему Марфа.

Закончив заниматься с детьми Писанием, он попросил: «Тео, ты не уходи пока». Девочка, зардевшись, опустила глаза.

– Спасибо тебе за письмо, – Ворон увидел, как она сглотнула рыдания. «Мне было очень приятно его читать».

– Простите, пожалуйста, – Тео сдерживалась, чтобы не заплакать. «Вы потеряли жену, вам очень трудно, а я лезу с глупостями».

– Это вовсе не глупости, – медленно сказал Степан.

– Если бы…, – прервавшись, он улыбнулся: «В общем, я рад, что ты мне написала».

– Вы никому не скажете? – Тео вытирала слезы.

– Разумеется, нет, – он улыбнулся. «О таких вещах не рассказывают, не волнуйся. Но письмо твое, если ты не против, я оставлю себе».

– Почему? – девочка, глядела на него зелеными, раскосыми глазами. Он потрепал темные локоны:

– У меня есть привычка хранить письма. Иногда я их перечитываю.

– Все? – она вздохнула.

– Только самые важные, – серьезно ответил Степан.

Она покраснела: «Стивен, а что у вас там?», – Тео кивнула на повязку.

Ворон усмехнулся. Все его женщины, рано или поздно, задавали такой вопрос. Смелые, как покойная Белла, сами проверяли.

– Она тоже смелая, – понял Ворон.

– Можешь посмотреть, – он откинулся на спинку кресла. «Садись ко мне на колени».

Она была очень легкая, пахло от нее по-детски, сладостями. Шелковое, темно-зеленое платье едва поднималось на груди, смуглую шею обвивала нитка жемчуга.

– Вам было больно? – Тео глядела на шрам. От его щеки пахло кружащим голову, теплым, пряным.

– Да, только я давно все забыл, много лет прошло, – Ворон почувствовал прикосновение ее горячих, быстрых губ.

Дверь скрипнула, прошуршали юбки, девочка исчезла, словно и не было ее в кабинете.

Степан потер щеку: «А почему бы и нет?»

– В Новом Свете индианки за спиной детей носят, – Ворон помог Марфе достать девочек из колыбели. «Руки свободны, удобно».

– Я Федосью так по стойбищу таскала, – Марфа улыбнулась. «Там слуг не заведено. Рыбу ловить, мясо разделывать, шкуры чистить, все с ней приходилось делать. Когда я в Чердынь через Большой Камень ехала на лошади, Федосья у меня тоже в перевязи сидела».

– Может, взять кого в помощь тебе? – спросил Степан, глядя как Марфа кормит девочек. «Я уеду сейчас, Петя тоже весной на континент отправится».

– Да не надо, – Марфа хмыкнула, – мы с мистрис Доусон справимся. Мальчиков ты заберешь, а Тео большая. Лучше, чтобы здесь чужих не было, – она указала на разложенные по столу бумаги.

– Не прятать же сие каждый раз, а работы у меня много. Джон отправляет мне все донесения из Нижних Земель отправляет, а я пишу отчеты для Ее Величества. К лету я и сама туда съезжу с детьми, навещу свою, – она усмехнулась, – подружку Шарлотту.

– Пока я здесь, – велел Степан, – себя не перетруждай. Корми да нашими делами занимайся, с детьми я побуду.

– Спасибо, – Марфа зевнула. «Девчонки сонные, когда они дремлют, дак и мне в постель хочется».

– Молока-то у тебя хватит на двоих? – брат забрал Полли и Мэри.

– Хоть залейся, – рассмеялась Марфа. «Я все больше лежу, отдыхаю, сие для кормления хорошо».

– Я с детьми постреляю, сегодня ветра нет, удобно. И Тео возьму, пусть приучается, – Степан поднялся.

– Лизу на кухню отведи, – Марфа зевнула, – мистрис Доусон ей теста даст. Она булочек налепит, за ужином съедим.

– Кривые выйдут, – усмехнулся Степан.

– Зато свои, – серьезно ответила сестра. «Я хоша и в богатстве да роскоши росла, однако меня матушка на поварню взяла в Лизины года, еще двух мне не исполнилось. Пусть привыкает, своим домом заживет, все легче станет».

– Я метко стреляю, как мальчики, – гордо сказала Тео, нежась под ласковыми движениями гребня. Девочка сидела на материнской постели, в одной рубашке, рассматривая свои ногти.

– Дай, – Марфа вгляделась в руку дочери. «Вроде чистые, порох оттерла. Отец твой знаешь, какой меткий лучник был? Он птиц в полете снимал. И у батюшки твоего тоже глаз отличный».

– Ты ведь тоже хорошо стреляешь? – Тео прижалась к матери.

– Да, – Марфа улыбнулась, – меня твой дедушка покойный учил. Что вы еще делали?

– Шпагой занимались, во дворе. Я против Феди была, – Тео смешливо сморщила нос. «Сэр Стивен потом сказал: «Сила в поединке не главное, главное, ум и поворотливость. Я очень поворотливая, он меня хвалил». Девочка подперла щеку рукой:

– Матушка, а почему Мэри с Полли такие разные? Они сестры, а не похожи друг на друга, не как близнецы? – Тео глядела на мирно спящих девочек.

– Ох, Степан, Степан, – вздохнула про себя Марфа, – сие всегда случается. Единый раз солжешь, а потом приходится и дальше лгать. И ведь не кому-то, а детям своим.

– Не только же близнецы бывают, – отозвалась женщина. «Случается, что и мальчик с девочкой рождаются одновременно. Покойная сестра дяди твоего, Мария, тоже вместе с ним на свет появилась.

– Нашу Мэри в честь нее назвали? – Тео зевнула.

– Да, и в честь жены сэра Стивена покойной. А Полли, в честь матери их, Прасковья она была, – женщина заплетала дочери косы.

– Маменька, – девочка замялась, – а скоро я замуж пойду?

Марфа рассмеялась.

– Дак то разве знаю я, милая? Встретишь какого-нибудь юношу, полюбите вы друг друга, дак и повенчаетесь.

– Обязательно, чтобы любить? – Тео помолчала: «А ты отца моего любила?»

– Тайбохтоя? – Марфа кивнула. «Да, но не так, как батюшку твоего. По-другому».

– Обязательно юношу? – Тео покраснела. «Вдруг он постарше будет?».

– Мой батюшка моей матушки на четверть века был старше, а любили они друг друга так, как я и сказать не умею даже…, – отозвалась мать. «Кого полюбишь, того и полюбишь, милая».

– Можно с тобой поспать сегодня? – несмело спросила Тео.

– Они тебе житья не дадут, – мать кивнула на колыбель, – пять раз за ночь поднимут.

– Ничего, я помогу тебе! – девочка поцеловала Марфу в пахнущую жасмином щеку.

– Хорошая ты у меня дочка, – мать привлекла Тео к себе. Они полежали, обнявшись, глядя на багровый зимний закат за окном.

Петя развязал мешок: «Подходите по очереди и не толкайтесь».

Увидев стопку книг, Тео запрыгала. Отчим вручил ей несколько томов: «Дели с близнецами. Для тебя Ронсар и Белло, а для них отчет Джорджа Беста о плавании Мартина Фробишера».

– Северо-Западный проход! – восхищенно сказал Ник. «Атлас вы привезли, дядя Питер?».

– Привез даже два, чтобы у каждого был свой, – Петя передал Майклу большие тома.

– Федор, здесь краски, бумага, уголь и что-то еще…, – он протянул мальчику коробку. Федя ахнул: «Батюшка, это они?»

– Они самые, – кивнул Петя, – из камберлендских шахт. Они веревкой обмотаны, чтобы удобней было держать. Затачивают их ножом».

– Какая линия четкая, – восхитился Федор, проведя по бумаге. «Не то, что у серебряных или свинцовых карандашей. А стирать их чем?»

– Просто хлебом, – отозвался Петя:

– Тебе, счастье мое, – он подхватил на Лизу, – я тоже кое-что привез, только в мешок не поместилось. Пойдем, посмотрим? – спросил он у дочери.

– Рошадка! – девочка протянула руки к большой игрушке. «Хочу на рошадку».

– Мы с близнецами ее в детскую отнесем, – Федор усадил Лизу на лошадь, – когда она, – мальчик рассмеялся, – наиграется вдоволь.

Выпив вина, Петя откинулся на спинку кресла. «Тихо-то как», – блаженно сказал он.

– Дак младшие спят после обеда, – ответил Степан, – а остальные заняты, кто читает, кто, – он кивнул в сторону окна, – на речку пошел рисовать.

– Федя тепло оделся? —озабоченно спросил Петр. «Я у Марфы был, – он покраснел, – не уследил».

– Да тепло, – зевнул брат, – не волнуйся.

Поднявшись, Степан подошел к окну:

– Морозно еще, словно прошлой зимой. Ничего, скоро мы на юге окажемся. Слушай, – он повернулся к брату, – я прошу руки твоей дочери. То есть падчерицы, – поправился Степан.

Петя даже закашлялся:

– Степа, я понимаю, ты потерял жену, тебе тяжело, но, может быть, не стоит…

– Что случилось? – Марфа заглянула в комнату с девочками на руках.

– Я хочу жениться на твоей дочери, – взглянул на нее Ворон.

– На которой? – ехидно спросила Марфа. «Я нынче дочерями богата, Степан Михайлович».

– На Федосье, – устало ответил он.

– Совсем ума лишился, – Марфа опустилась в кресло:

– Ты взрослый мужик, Степан, а она ребенок. Она на тебя сейчас смотрит и краснеет, дак она тебя забудет на следующий день, как ты в Новый Свет уедешь.

Петя подумал, что жена неправа. Тео была Вельяминова, а те ничего не забывали.

– И потом, – добавила Марфа, – ты на ней сейчас жениться собрался? Или подождешь все же?

– Пять лет, – сказал Степан:

– Мальчикам в школу надо пойти. Я вернусь, заберу Полли, и женюсь на Федосье.

Марфа погладила темные волосы спящей девочки. «Близнецам что скажешь?».

– Правду и скажу. Они к тому времени постарше станут, легче им будет все понять, – хмуро ответил Степан.

– Так что? – он посмотрел на брата и невестку.

– Степа, – мягко сказал Петя, – ты один раз женился на шестнадцатилетней. Здесь тебе, ты прости меня, под пятьдесят будет, и ты все время в разъездах…

– Я, как вернусь, в море более не пойду, – твердо ответил Ворон:

– Мальчики будут в школе, Полли надо будет воспитывать и дай Бог, еще дети народятся. Дома останусь, – подытожил он, – даже близко ходить, и то не собираюсь.

Марфа взглянула на мужа:

– Федосья, кажется, хоша сейчас с тобой под венец готова побежать. Да и лучше с тобой ей жить, ты человек взрослый, разумный вроде, – усмехнулась она.

Петя кивнул:

– Но, Степан, если мы все свои и одна семья, дак ты брось свои дела со шлюхами. Говорил я тебе сие, и еще раз повторяю. Тео мне не родная дочь, однако у меня все дети равны, и не хочу я дитя отдавать тому, кто ее честь беречь не станет, хоша и брат ты мне.

– Ты думаешь, – горько сказал Ворон, – что меня жизнь ничему не научила? Я хоша человек упрямый, но понимаю, где я неправ был. Как повенчаюсь я с Федосьей, не повторится сего более.

– Тогда за Тео схожу, и девочек заодно отнесу, – поднялась Марфа.

Она вышла, Петя замялся:

– Степа, ты хорошо подумал? Тео своей матери дочь. Она сквозь огонь и воду пройдет, ежели захочет, чего добиться. Не случится ли того, что слово ты свое не сдержишь? Не хочу я, чтобы она зазря страдала, сердце у человека одно.

– У меня тоже оно одно, Петя, – тихо сказал ему брат. Марфа впустила в комнату девочку.

– Иди сюда, Тео, – сказал отчим, – сэр Стивен просит твоей руки. Ты как, согласна?

Изумрудные глаза девочки засияли таким счастьем, что Марфе стало немного больно.

– Думаешь, что молода еще, – вздохнула она, – а дочь через пять лет повенчается.

– Конечно, – ахнула девочка, внезапно зардевшись: «Что, прямо сейчас?»

– Попозже, Тео, – мягко сказал Степан. «Когда тебе шестнадцать исполнится, станешь моей женой?»

Девочка кивнула: «Я подожду, хорошо, Стивен». Тео подалась вперед:

– Я всю жизнь вас буду ждать, если надо! И никому ничего не скажу, ни Майклу с Ником, ни Феде, – спохватившись, добавила она.

Степан улыбнулся, глядя на раскрасневшиеся, смуглые щеки:

– Всю жизнь не надо, дорогая моя девочка. Я приеду из Нового Света и повенчаюсь с тобой.

– Ой, я так рада! – совсем по-детски призналась Тео. «Я буду вам писать, можно?».

Степан погладил ее по голове: «Конечно. Я буду тебе отвечать, так время и пройдет».