Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый - Нелли Шульман - Страница 4

– Когда твой друг в крови, – крутилась кассета в переносном магнитофоне, – а ла гер ком а ля гер…

Деревянные шпаги со стуком скрестились. Федор Журавлев весело сказал:

– Сдавайтесь, Арамис, – Мотя откинул со лба прядку белокурых волос, – вам не тягаться с Портосом…

Над кустами розария деловито жужжали пчелы, деревья еще не подернулись желтизной. Над озером простиралось лазоревое небо начала осени. Первое сентября выпало на четверг.

– Таможня, то есть я, – Саша рассмеялся, – дает добро на дополнительные каникулы. Пойдете в школу шестого, парни, у меня служебная командировка.

Саша вел операцию с ожидавшимся в Москве в воскресенье Атосом, как с легкой руки парижского дипломата назвали барона де Лу. Он доверял четырнадцатилетнему Федору.

– Парень почти взрослый, – хмыкнул Саша, – жизнь у нас налаженная. Им надо позаботиться об ужинах, однако с полуфабрикатами они справятся.

Мальчики отводили Симочку в детский сад и забирали дочку домой. На холодильнике висело расписание спортивных секций и дополнительных занятий языками. Для Моти школьный год был последним. Летом сын переезжал в казарму суворовского училища. Федор тоже хотел отложить поступление в институт международных отношений. Саше понравилось намерение парня поработать на сибирских стройках.

– Это твоя малая родина, – серьезно сказал он Федору, – сначал поедешь с комсомольским отрядом на восток, – в комсомол мальчика принимали в этом году, – а потом тебя ждет воздушный десант.

Помня о мечте Федора, Саша подмигнул парню.

– После института ты отправишься носить фраки и передавать верительные грамоты…

Саша не ожидал от дипломатов поворотливости, однако парижские коллеги хорошо поработали с вице-консулом. Парень не вызвал у месье де Лу никаких подозрений.

– Или вызвал, – поправил себя Саша, – Атос стреляный воробей и на мякине его не проведешь, но мы узнаем об истинной цели его визита только в Москве.

Он велел себе не забегать вперед. В июле дети отдыхали у дедушки Давида на острове Возрождения. В августе Саша отвез семью в ведомственный санаторий в Крыму, откуда они отправились на настоящем военном корабле в Одессу. На тамошней киностудии Саша получил в подарок кассету с черновыми записями песен к будущему фильму о мушкетерах.

Симочка, возившася с игрушками на расстеленном покрывале, оживилась.

– А ля гер, – девочка отчаянно картавила, – ком а ля гер, – Мотя расхохотался:

– У нее произношение лучше, чем у нас обоих, – мальчик теснил Федора к мраморной ограде, – сила ничего не решает, в фехтовании нужна ловкость…

На одесской киностудии им показали наброски костюмов к ленте. Мотя попросил себе берет.

– И пальто, как в каталоге, – Мотя сам выбирал себе одежду, – пожалуйста, папа…

В пальто и пресловутом берете мальчик выглядел окончательным, как смеялся Саша, парижанином. В крымском санатории на закрытом показе они увидели новый американский фантастический фильм, где дрались на световых мечах.

– Но мушкетеры лучше, – Мотя почти выбил у Федора самодельную шпагу, – он молодец, ничего не скажешь…

Мотя едва успел поднять свою палку. Симочка, нахмурившись, размахивала маленькой сабелькой.

– Я тоже, – упрямо сказала девочка, – тоже хоцу драться! Только я буду за Портоса.

В белокудрых кудряшках играло солнце. Симочка носила трогательно маленькие голубые джинсы и расшитую цветами кофточку. Летний загар еще не сошел, на носу и щеках девочки высыпали веснушки.

– Я не сомневался, – Мотя подхватил сестру на руки, – ты всегда помогаешь Федьке против меня. Тебя как зовут? – Симочка с готовностью отозвалась: «Д'Артаньян». Девочка на удивление легко справилась с французским именем. Опустив шпагу, Федя пощекотал ее.

– Только Атоса у нас нет, – Мотя широко улыбнулся:

– Папа у нас Атос. Пошли, – велел он сестре, – нарвем роз к обеду, садовник нам разрешил…

От каменной террасы веяло приятным дымком. Дедушка Леня в холщовом фартуке обосновался над мангалом. До них донесся веселый голос отца:

– Мушкетеры, пора обедать! Не зря мы вставали на предрассветную рыбалку.

Удерживая пышные розы, Симочка первой побежала на берег озера.

Наум Исаакович Эйтингон рассматривал беспечное личико бывшей Мишель-Луизы-Мари-Соланж Пельетье, новоиспеченной баронессы де Лу. Копии документов Атоса, как назвали сына Монахини, и его свежей, по смешливому выражению Наума Исааковича, жены, доставили из Парижа. Науму Исааковичу понравилась восемнадцатилетняя студентка Сорбонны.

Так мадемуазель Пелетье обозначила свои занятия в посольской анкете. На фотографии девушка носила скромную водолазку. Бархатный обруч удерживал шелковистые кудри. Эйтингону почудилась тень лукавой улыбки.

– Ладушка смотрела похоже, – Эйтингон скрыл вздох, – девчонка тоже знает, как себя лучше показать. Это врожденное, такое не сыграешь…

После обеда терраса погрузилась в блаженное спокойствие. Собаки растянулись в полосе солнечного света на ступенях. Симочка дремала в кроватке беленого дуба, помнившей младенческие годы Моти. Мальчишки отправились в библиотеку.

Наум Исаакович позаботился о хорошей подборке книг для парней. Он занимался с мальчиками языками и математикой.

– В коммерческом училище преподавали на совесть, – заметил он Саше, – а мой отец служил бухгалтером. Мы происходим из бедной ветви семейства, но мои родственники были вполне обеспечены, – Эйтингон не поддерживал связей с родней за границей.

– Хотя после революции семья за рубежом имелась почти у всех, – хмыкнул он, – только Владимир Ильич и Иосиф Виссарионович миновали такую участь. У кукурузника подозрительной родни быть не могло. Никита был от сохи и остальные нынешние вожди тоже деревенские парни…

Уважая только Ювелира, товарища Андропова, Наум Исаакович пророчил ему должность генсека. Он верил в слухи о еврейском происхождении нынешнего главы Комитета.

– Аидише копф, – Наум Исаакович налил себе целебного чая на травах, – он продвигает в секретари ЦК земляка. Южная мафия сплоченнее остальных фракций в Политбюро, – Горбачева тащили в секретари ЦК и Громыко с Сусловым.

– Потому что он почти единственный на Старой площади, кто не напоминает Кощея Бессмертного, – развеселился Эйтингон, – но это партийные дела. У нас впереди более важные вещи, то есть обеспечение безопасности страны, – визит Атоса представлял именно что угрозу безопасности страны.

– Дело шито белыми нитками, – сказал Эйтингон Саше, – его отправила сюда твоя проклятая кузина М. Она мастерица загребать жар чужими руками, – Наум Исаакович помолчал, – ее мать была такой же. Кукушка никогда сама не подставлялась под пулю, – вспомнив допросы женщины в июне сорок первого, Эйтингон поправил себя:

– Вернее, один раз она подставилась, но с дальним расчетом. М. больше не пошлет к нам сыновей, – Эйтингон затянулся сигарой, – пусть месье барон сует голову в петлю. Он приехал сюда за щенком Монахини.

Сирота Юдин очутился в детском доме в Нарьян-Маре. По документам мать ребенка отказалась от него после рождения. Саша считал, что мальчишке надо повариться в собственном соку.

– Его там не убьют, – сказал он Эйтингону, – а после операции с Атосом я предъявлю мальчишку Фокуснику. Мерзавец пойдет на все ради спасения сына…

Крючков и Андропов считали Фокусника перспективным кадром. Наум Исаакович с ними соглашался.

– У него появится трагический флер, – Эйтингон пощелкал крепкими пальцами, – оступившись, осознав ошибки, он вернулся в Москву повзрослевшим. Пусть кропает свои книжки и сценарии, – Наум Исаакович ощерил острые зубы.

– За границу мы его не выпустим, зато он сможет воспитывать сына, – подытожил Эйтингон.

Их волновала выжившая, согласно сведениям из Италии, Монахиня. Через местных леваков на Лубянке узнали, что искалеченная женщина вернулась в Лондон. Наум Исаакович не сомневался, что Монахиня спряталась под крылом семьи.

– Получится элегантно, – решил он, – можно одним махом избавиться от Моцарта и профессора Эйриксена. Мы ничего не забываем, а они отработанный материал…

Ветер играл шелковыми портьерами. Над серебряным антикварным самоваром, над гарднеровскими плошками с вареньем лениво жужжали пчелы. Саша замялся:

– Хорошая мысль, товарищ Котов, но вряд ли мне стоит появляться в Лондоне, – Наум Исаакович покачал головой.

– Для таких акций и нужна твоя будущая группа. Пусть получат боевое крещение, – он уверенно положил ладонь на папку.

– Что касается мадам баронессы, – в темных глазах заиграли озорные искорки, – я имею отношение к книгопечатанию, по документам я редактор. Я съезжу на выставку и познакомлюсь с мадам де Лу, – подытожил Эйтингон, – девушка нам пригодится, – Саша неуверенно сказал:

– Вам идет восьмой десяток, товарищ Котов, – Наум Исаакович отозвался:

– Тем лучше, милый. Меня не в чем заподозрить, я безобидный старик с палкой…

Презрев трость черного дерева, прислоненную к плетеному креслу, он легко поднялся.

– Я видел Маяковского и Мейерхольда, я жертва незаконных репрессий. И я не забыл, как обращаться с красивыми девушками, – свистнув собакам, он улыбнулся.

– Пойдем, милый, погуляем.

Автомат с газировкой зафыркал, ледяная вода полилась в туристический стаканчик. Продавщица мороженого, скучающая под навесом лотка, томно позвала:

– Молодой человек, пломбир не желаете? – ей понравился широплечий парень в брезентовой куртке.

– Есть крем-брюле, эскимо, стаканчик с черной смородиной, – девушка похлопала щедро накрашенными глазами. Продавщица решила, что перед ней геолог. Загорелый голубоглазый парень тащил яркий рюкзак и гитару. Светлая борода завивалась волнами. Незнакомец, напоминающий артиста Черкасова из старого фильма, белозубо улыбнулся.

– В следующий раз, девушка. Держите, – он порылся в походной сумке – вам гостинец с Алтая.

Рядом с лотком висел газетный щит. Продавщица не ожидала бойкого дня. Вчера дети пошли в школу.

– Гости столицы уже разъехались, – она обмахнулась бумажным веером, – а отпускники еще не вернулись с юга.

Деревья в парке бывшей Лепехинской лечебницы шелестели зеленой листвой. Над Покровкой неслись пышные облака. Скучая без покупателей, девушка изучила вчерашние газеты и афишу первой международной книжной ярмарки. Интуристы на Покровку не заглядывали. На бойкие места на улице Горького ставили продавщиц, сумевших угодить начальнику торга.

– Угодить понятно каким местом, – она скривила губы. На лотке появился завернутый в фольгу пакетик.

– Кедровая халва с медом, – парень допил воду, – ешьте на здоровье, – девушка ахнула:

– Вы работали на Алтае. В «Известиях» о вас напечатали, – она кивнула на щит, – так интересно…

Статья о раскопках курганов оказалась самой захватывающей среди бесконечных писем трудящихся, единогласно поддерживающих проект новой Конституции и репортажа о строящейся атомной электростанции в украинском Чернобыле. Археологи обнаружили древние захоронения с драгоценными украшениями. Парень кивнул.

– Работал, – девушка открыла рот, – всего хорошего, мне пора, – он зашагал вниз по Покровке.

– Наверное, женатик, – кедровая халва таяла во рту девушки, – повезло кому-то…

Продавщица со вздохом проводила глазами крепкую спину незнакомца.

Час назад Исаак Бергер сошел с барнаульского поезда. Он действительно провел пару недель среди курганов на Алтае. Поехать в горы его подговорил кореш из артели золоискателей.

– Незачем целый месяц бродить по тундре, – заявил парень, – на юг я рвану в бархатный сезон. На Алтае будут хорошенькие студентки, – кореш подтолкнул Исаака, – в экспедициях их всегда хватает…

Студентки Исаака не интересовали, однако он обрадовался возможности потренировать альпинистские навыки. Археологи занимались и пещерными захоронениями.

Исаак любил послушать умных людей, а ученые по вечерам устраивали у костра импровизированные лекции.

– Где я развешивал уши, как с рассказами Александра Матвеевича, – усмехнулся юноша, – через год я мог бы закончить университет и стать археологом, как Фрида и ее муж.

Он аккуратно расспросил ученых о раскопках на Ближнем Востоке. Один из кандидатов наук присвистнул.

– Это золотое дно. Тамошние материалы очень важны для создания полной истории региона.

Исаак слышал о кумранских свитках и Масаде, однако внимал парню, открыв рот. Он решил посоветоваться с отцом.

– Папа скажет, что это некошерное занятие, – понял Исаак, – археологи могут наткнуться на человеческие останки. И я ставлю телегу впереди лошади, папу пока не выпустили с зоны и тем более нам не разрешили выезд…

Лазарь Абрамович надеялся на амнистию к грядущей годовщине великой революции, как напыщенно называли седьмое ноября в газетах. Родители пока не знали, куда им девать домик в Заречном, выкупленный у наследников умершей хозяйки. Пятистенок отдали за сущие, как сказала мать, гроши.

Исаак аккуратно вел личную бухгалтерию. Намытое золото он оборачивал в доллары, пользуясь услугами смотрящего. Павел Петрович брал процент, но такие продажи были безопасней, чем услуги фарцы.

– Самородок к ним не понесу, – по дороге Исаак сгрыз спелое яблоко, – надо от него побыстрее избавиться…

Самородок размером с грецкий орех Исаак от государства утаил, хотя старателей обязывали сдавать все крупнее пыли. Вещь покоилась в потайном кармане его рюкзака.

Исаак намеревался забрать у смотрящего старый чемодан с наличностью и освободиться от золота.

– До нового года неделя, – он метнул огрызок в урну, – я все успею.

На новый год Исаак ехал к семье в Сыктывкар, а День Искупления и Суккот проводил в Перми и Екатеринбурге. Шофар у Бергеров был свой, новые календари он забирал в Малаховке.

– С молитвой за правительство СССР, оплот мира во всем мире, – хмыкнул Исаак, – чтобы оно прова…

Юноша вовремя остановился. У входа в арку, где располагался подъезд смотрящего, торчали черные «Волги» с затемненными стеклами. Весной Павел Петрович смешливо сказал:

– Последуем примеру доблестного чекиста товарища Штирлица, – он погладил глянцевые листья, – я вне подозрений у легавых, но береженого Бог бережет. Если цветок стоит на подоконнике, ко мне хода нет

Заметив в открытом окне квартиры олеандр, Исаак быстро свернул на Покровский бульвар.

– Все ясно, – он неслышно выматерился, – псы добрались до Павла Петровича и моего чемодана…

Юноша прыгнул в раскрытые двери подъехавшего к остановке трамвая.

Стоя над переносной электрической плиткой, Исаак жарил блины. На второй конфорке пыхтел антикварный жестяной кофейник, полученный им от ныне арестованного, как предполагал Исаак, смотрящего. Павел Петрович ловко раскрутил конструкцию.

– Все просто, – заявил он, – сюда насыпаешь кофе, сюда наливаешь воду. До войны таких в магазинах стояло много, это американский патент, – Исаак кивнул:

– Похоже на итальянский способ, – о нем он слышал от западной родни, – до войны в СССР продавались американские товары? – смотрящий присвистнул.

– В тридцатом году я фарцевал, пользуясь нынешним выражением, у гостиницы «Метрополь». Там жили американские инженеры, приехавшие, как писали в газетах, на великие стройки Страны Советов. Той порой мне исполнилось шестнадцать, – смотрящий помолчал, – а в тридцать втором году мне выписали первый срок на Соловках…

Он протянул ноги в кавказских войлочных тапочках к майоликовому камину.

– В тридцать пятом, вернувшись в первопрестольную, я пошел потанцевать в ресторане «Метрополя». Там выступал оркестр Гейгнера с джаз-ревю. Той порой они приехали из Шанхая, – Исаак открыл рот, – и привезли сюда китайскую певицу, – Павел Петрович махнул рукой.

– Но это предания старины глубокой, – Исаак вспомнил:

– Он сидел пять или шесть раз. Интересно, что случилось с его семьей? Хотя он из старых воров, а у тех не бывает законных жен.

Сложив блины на тарелку, юноша выключил плитку. Электричество надо было экономить, а кофе лучше доваривался на слабом огне. Присев на выкрашенный своими руками подоконник, Исаак порылся в походной сумке. Сверившись со школьным блокнотом, парень удовлетворенно кивнул. Память его еще никогда не подводила.

– Надо разыскать адвоката Арию, – юноша вынул из блокнота письмо матери, – он позаботился о Павле и Вите и позаботится о Павле Петровиче. Впрочем, Арию и так навестят парни с серой стороны жизни…

Исаак послушал тишину золотого малаховского вечера. На пыльной улице стучал мяч, вдалеке грохотали колеса электрички. В репродукторе соловьем разливался певец:

– На дальней станции сойду, трава по пояс…

Окна комнатки Исаака выходили заросший сорняками участок, где трава действительно росла по пояс. Наследники хозяйки довольствовались тем, что Исаак потихоньку приводил в порядок комнаты. Теперь юноша обретался на даче один. Бывший сосед, женившись, редко появлялся в ешиве.

– Ему надо содержать семью, – вздохнул юноша, – и мне надо, – он подумал о золотом самородке в тайнике. Смотрящий никогда бы не признался, кому принадлежат деньги в его квартире, но средства все равно подлежали конфискации. Исаак не позволил бы себе приехать домой с пустыми руками.

– Тем более перед новым годом, – он пробежал письмо, – надо привезти денег, купить малышам подарки…

В поселке Заречном все было в порядке. Родители надеялись на осеннюю амнистию.

– Если Господь о нас позаботится, – мать писала обтекаемо, – после Хануки мы двинемся в теплые края. Отец устроится в инвалидную артель в Броварах и будет ездить в синагогу, а дети пойдут в школу, – перо матери запнулось.

– Я просила Ривку перевестись в педучилище в Киеве, но ей хоть кол на голове теши, – завершила Фаина Яковлевна. Исаак не сомневался, что младшая сестра не покинет Нарьян-Мар.

– Потому что рядом Павел Наумович, – он никогда не выдал бы сестру, – а что касается Киева, то и Рахиль поедет туда ненадолго.

Исаак подозревал, что сестра нацелилась на Саратовское театральное училище.

– Туда ее все равно не примут, – хмыкнул парень, – не с ее анкетой, национальностью, именем и прочим, но Биробиджане есть культпросветучилище, а ее Семен служит киномехаником на Тихоокеанском флоте.

Письма из Владивостока приходили в Сыктывкар каждые две недели.

Исаак налил себе настоявшегося кофе. Намазав паревный блин на минералке материнским клюквенным вареньем, он развернул «Вечерку». Юноша не хотел отираться по гостиницам в поисках фарцы.

– На меня обратят внимание, – Исаак нашел нужную статью, – а на ВДНХ легко затеряться, туда придут тысячи людей, – московская фарца никогда не пропустила бы такого шанса.

– Ярмарка разместится на двадцати пяти тысячах квадратных метров в двух павильонах. Более полутора тысяч издательств из 67 стран мира представят около 100 тысяч книг.

Затянувшись «Беломором», Исаак взглянул на закатное небо

– Я отыщу кого-то подходящего, самолет идет на посадку, – он полюбовался сверкающим медью следом.

– Скорей бы прилететь к Михаэле, – юноша затосковал, – как говорится, в наши времена и в эти дни, амен.

Прибрав в кухонном углу, он сменил бархатную кипу на потрепанную кепку. Пора было идти в ешиву на вечерние занятия.

– Мы обязаны распить бутылку «Столичной», – напористо сказал Анатоль, – во-первых, это ваш первый ужин в Советском Союзе, а во вторых, за нашим столом нарисовали знаменитую этикетку…

В огромном окне «Националя» купались в закате кремлевские стены. Рубиновые звезды горели тревожным багрянцем, ветер полоскал алые советские знамена. Пьер оценил открывшийся вид.

– Отсюда можно снимать открытки, – он полюбовался многоцветьем собора Василия Блаженного, – наверняка, так и делают.

Очертания соседней гостиницы «Москва» на этикетке действительно совпадали с оригиналом.

– Еще вы попробуете знаменитую «Московскую», – пообещал Анатоль, – а мадам баронессе мы закажем советское шампанское, – Пьер смешливо отозвался:

– Шампанское бывает только французским, месье Анатоль, однако оставим старые распри…

На крахмальной скатерти переливались красные зерна икры. В серебряной плошке блестела икра черная. Розовела вареная осетрина, румянился бок кулебяки. Им принесли жюльен с белыми грибами, которые, по словам Анатоля, росли в заповедном сосновом бору. Впереди их ждала московская солянка, жареный поросенок с гречневой кашей и торт с птичьим молоком. Мадам баронесса ахнула:

– Вы шутите, месье Анатоль? Такого молока не бывает, – сопровождающий уверил ее:

– В Советском Союзе возможно все, мадам.

Сигаретный дым поднимался к потолку, расписанному в стиле модерн. До Пьера доносилась английская, немецкая, итальянская речь. Он заметил за столами индусов и японцев.

– КГБ трудится на износ, – хмыкнул инспектор, – в городе тысячи иностранцев и к важным гостям надо приставить куратора, вроде месье Анатоля.

Парень представился им работником министерства культуры, однако Пьера было не обмануть хорошим французским языком и знакомством с классикой. Анатоль сыпал цитатами и прибаутками, улыбаясь только губами, румяными и пухлыми, словно у толстовского Курагина. Быстро управившись с вализами, как месье Анатоль называл багаж, парень усадил месье барона и мадам баронессу в «Волгу» цвета голубиного крыла.

– Я проведу небольшую экскурсию, – провозгласил Анатоль, – завтра вас ждет открытие ярмарки и торжественный прием в Кремле, а сегодня мы полюбуемся новой Москвой и историческим центром города…

Пьеру казалось, что в Анатоля встроили не затыкающуюся шарманку. Жестом фокусника достав аккуратно отпечатанные бумаги, он вручил почетным гостям расписание культурной программы.

– Большой театр, – он белозубо улыбнулся, – посещение Третьяковской галереи и Пушкинского музея, экскурсия по ВДНХ…

Отвернув краны в отделанной мрамором ванной комнате номера-люкс в «Национале» Пьер мрачно сказал Мишель:

– В Третьяковку и Пушкинский музей я схожу с удовольствием, но в не в компании проклятого комитетчика. Я не ошибаюсь, он ничего интересного не говорил по пути? – помотав головой, девушка замялась.

– Но почему ты уверен, что тебя арестуют, Пьер? Они могут не подозревать, что ты приехал сюда с другими целями.

Пьер поделился с Мишель своими опасениями в самолете. Присев на бортик ванной, он закурил.

– Они не вчера на свет родились, – мрачно сказал барон, – они знают, зачем я здесь. Сейчас кошка начнет играть с мышкой. Они надеются, что я начну искать контакты, например, с Исааком. Пока что меня не арестуют, вернее, не устроят мое исчезновение. Они будут ждать и Паук тоже не появится мне на глаза…

Вместо Паука они увидели месье Анатоля с партийным значком и хорошим французским произношением.

– Надо исчезнуть в среду или четверг, – подытожил Пьер, – они будут ошарашены и у нас появится время для маневра.

Мишель хотелось отправиться в Малаховку сейчас, однако девушка велела себе подождать.

– Поспешай медленно, – она изящно ела икру на поджаренном ржаном хлебе, – но затягивать не стоит, иначе Комитету покажусь подозрительной и я…

Обыскивать обставленный антикварной мебелью номер было опасно, но в ванной Пьер заметил, что нисколько не сомневается в слежке.

– Надеюсь, что хотя бы здесь нет жучков и камер, – он обвел глазами заполнившуюся паром комнату, – принимай душ, а потом моя очередь.

Ради Комитета им приходилось спать в одной кровати. Мишель очень надеялась застать Исаака в городе.

– Но если его нет в Москве, – девушка вскинула голову, – то я поеду в Сыктывкар. Я разыщу его и мы встанем под хупу, то есть мы давно муж и жена…

Над кремлевскими башнями повисла брусничная полоса заката. На улице Горького мягко шуршали шины троллейбусов, перемигивались фарами такси. В чернильном небе зажигались первые звезды. Мишель очнулась от голоса Пьера.

– Есть знаменитое стихотворение вашего революционного автора, – барон пощелкал пальцами, – мais les gens du Kremlin ne dorment jamais.

Мишель удивленно поинтересовалась:

– Это правда, месье Анатоль? Люди в Кремле никогда не спят? – добродушная улыбка комитетчика показалась ей холодной.

– Он хочет сказать правду, но не может, – поняла девушка, – он и сам такой, – месье Анатоль развел руками.

– Это поэтическое преувеличение, гипербола. Вот и солянка, – оживился комитетчик, – кажется, нам не миновать «Московской», месье барон.

Пьер с готовностью согласился: «Не миновать».

Кусая сочный узбекский персик, Саша просматривал отчет месье Анатоля, как он шутливо звал коллегу, действительно носящего это имя. Въехав весной в новый кабинет, полковник Матвеев обустроил его современным образом. Начальник первого главного управления КГБ СССР, генерал-лейтенант Крючков и сам товарищ Андропов предпочитали старомодную роскошь среднеазиатских ковров и тяжеловесного полированного дерева.

Саша терпеть не мог министерский стиль. Дубовые половицы времен министра Берия перебрали, стены побелили. Саша обнаружил себя почти что в каталоге шведской мебельной компании. Предпочитая антиквариат или итальянскую мебель, он признавал, что шведы понимают в дизайне.

Пуленепробиваемое стекло закрывали шелковые шторы, размеренно гудел американский кондиционер. Стола для заседаний ему пока не полагалось, однако по размерам новой вотчины Саша понял, что не за горами очередное назначение. На генеральские погоны он пока не рассчитывал.

– Мне не исполнилось и сорока лет, – хмыкнул Скорпион, – и мы не на гражданской. Нового звания придется подождать, однако заместителем Крючкова может стать и полковник.

Ловко метнув косточку в корзину для бумаг, он налил себе кофе.

На его антикварном столе возвышался белый компьютер. Признавая первенство «К и К» на европейском рынке, Саша предпочитал американские или японские товары. Ему претило пользоваться продукцией заводов проклятого кузена, как он про себя звал миллионера Питера Кроу.

– Поймай мы его, когда он здесь подвизался, – вздохнул Скорпион, – он пошел бы под расстрел, как его подельники по Картелю и как Лопатин, только последнего отмазали от вышки…

В скором времени он собирался навестить Лопатина в его ямальской дыре, как Саша звал колонию строгого режима, где пребывал мошенник. Лопатину оставалось сидеть девять лет.

– Как и мерзавцу Левину, – Саша включил компьютер, – но тот скоро вернется в Москву и продолжит блистать на светских раутах…

Американскую вещицу русифцировали в техническом отделе Комитета. Тамошние ребята похвалили Сашин выбор.

– Фирма малоизвестная, – объяснили коллеги, – но за ними большое будущее. «К и К» ставит на товар класса люкс, а эта машинка, – капитан погладил бок компьютера, – для обычных людей.

– У вас хорошее чутье, товарищ полковник, модель представили только в июне, – Саша хмыкнул:

– Компании надо сменить название, – парни расхохотались, – они звучат по-деревенски.

Он считал, что яблоко не подходит для символа технической фирмы.

Легко управляясь с клавиатурой, Саша внес в таблицу передвижения барона и мадам. Пока месье де Лу не вызывал подозрений. Француз торчал на стенде «Галлимар», встречался с издателями и посетил в компании мадам баронессы торжественный вечер в Кремлевском дворце. Вчера мадам отправилась по магазинам в сопровождении Анатоля. На ВДНХ остался второй куратор парочки.

– Он не заметил подозрительных визитеров на стенде «Галлимар», – вздохнул Саша, – а Анатоль не выпускал из вида мадам, но ее могли ждать в примерочных.

Саша все же решил, что новоиспеченная баронесса не связана с делишками месье де Лу.

Сегодня днем пара ходила в Третьяковку.

– Они сидят на «Жизели», – Саша полюбовался ясным закатом, – а потом поедут на поздний ужин в «Арагви»…

Он и сам захотел оказаться на домашнем ужине. Саша не ожидал от парней разносолов. Вторник означал макароны по-флотски.

– Однако я появлюсь с пищей духовной, – удовлетворенно подумал Скорпион, – парни обрадуются подаркам…

С ВДНХ на Лубянку приехал пакет новых изданий. Саша вез домой «Умирающий свет» Джорджа Мартина и «Сильмарион» Толкиена. Он взял и «Достопочтенного школяра» своего любимого Ле Карре. Симочка получала красочные детские книги. Саша велел себе сосредоточиться.

– Еще пара позиций, – он принялся за отчет техников, следящих за номером в «Национале», – здесь ничего интересного нет…

Номер месье барона оборудовали прослушкой. Камеру в стены исторического здания было никак не всадить. Месье де Лу и его жена предпочитали уединяться в ванной комнате.

– Где шумит вода и ничего не разобрать, – Саша нахмурился, – еще одно лыко ему в строку…

Завтра на выставку намеревался прибыть товарищ Котов. Месье барон целый день проводил деловые встречи.

– Мадам баронессу надо развлечь, – перед Сашей остался только милицейский отчет, – товарищ Котов развяжет ей язык. Она может рассказать важные для нас подробности…

Саша быстро просмотрел творение коллег с Петровки. За два дня работы выставки милиционеры задержали пару десятков фарцовщиков и подпольных сионистов. Бергера среди них Саша не обнаружил. В выставке участвовали американские еврейские издательства и фирмы из Израиля.

– Всякой швали там словно медом мазано, – он снова сверился со списком задержанных, – сидели бы в своем Бердичеве, а еще лучше в Биробиджане. СССР дало евреям территорию, а они плюют нам в лицо…

Отказники до выставки пока не добрались, но сионистов задерживали с книгами под одеждой.

– В носках арестованного обнаружили гибкие грампластинки, – Саша закатил глаза, – с записями израильских песен.

Стрелка на часах подошла к шести вечера. Сложив отчеты в сейф, он подмигнул фотографии дедушки Горского. Александра Даниловича в распахнутой солдатской шинели сняли во дворе Кремля. Раньше снимок выглядел по-другому.

– Ее вырезали оттуда в двадцатых годах, – выключив компьютер, Саша поднялся, – когда она перешла на нелегальное положение, – на оригинале фото Горский стоял рядом с дочерью.

– Мы тебя переиграем, – сказал Саша пустому пространству, – потому что мы умнее. Хотя, может быть, ты давно мертва, – ему почему-то так не казалось.

– М точно жива, – забрав итальянский портфель, Саша пошел на площадку, – однако ей недолго осталось.

Блистающий зеркалами лифт повез его в подземный гараж.

– Девиз Московской международной книжной ярмарки, «Книга на службе мира и прогресса», вызвал всеобщее понимание у издателей шестидесяти семи стран…

Новостную хронику крутили на цветном телевизоре рядом с японскими стендами. Наум Исаакович не сомневался, что самураи привезли сюда и технику. Японцы не упускали случая похвастаться достижениями.

– У них, как и у немцев комплекс побежденных, – к стенду стояла очередь, – а наш народ падок на халяву.

Хорошенькая японка в кимоно раздавала яркие открытки с видами Фудзиямы.

Побродив по выставке четверть часа, Наум Исаакович убедился, что для любителей халявы здесь прямо-таки рай. На стендах визитеров оделяяли ручками и значками. Его твидовый пиджак тоже украсился значком. Эйтингон получил вещицу еще вчера, вместе с планом стендов. На жестяном прямоугольнике красовалась эмблема выставки и силуэт Спасской башни. Большие буквы гласили: «Служебный».

Собираясь в Москву, он оценил свое отражение в зеркале. Редактору «Международной книги», одного из организаторов ярмарки, значок пришелся к лицу. Наум Исаакович значился работником только на бумаге, не видя своей зарплаты или персональной пенсии. Деньги исправно переводились на книжку, однако Эйтингону не требовались наличные. Его дачная жизнь проходила на полном обеспечении государства, но сегодня он взял в Москву кошелек. Мадам баронесса могла захотеть чашку кофе или мороженое.

В павильоне оборудовали кафе с пластиковыми стульями и россыпью журналов на столиках. Посетители могли отдохнуть за чтением «Советского Союза», который Наум Исаакович помнил как «СССР на стройке», «Спорта в СССР», «Советской женщины» или «Советского экспорта».

– Американцы тоже везде суют Америку, – хмыкнул Эйтингон за чашкой кофе, – нечего стесняться нашего образа жизни.

Он просмотрел и «Америку», которую регулярно доставляли на дачу. Западные журналы выигрывали в дизайне.

– Заголовки у них всегда хлесткие, – он листал яркие страницы, – Марс, каким его увидел «Викинг»…

Он с интересом прочел статью о космическом аппарате и отрывок из пьесы молодого драматурга, мистера Мамета. «Советский Союз» писал о том, кто в СССР платит налоги.

– Обложка у нас тоже красивая, – Эйтингон поднялся, – и тоже на космическую тему…

Фарцовщики, отирающиеся на выставке, не интересовались дешевыми ручками или «Америкой», продающейся в киосках «Союзпечати». Оборотистые парни окучивали зарубежных гостей, обменивая хохлому и палех на джинсы и пластинки.

– Или на антисоветские издания, – сказал Эйтингон приехавшему в гости Андропову, – пусть Петровка пройдется по выставке с частым бреднем. Хорошо, что они взялись за воров и арестовали несколько крупных воротил, однако на ВДНХ хватает и антисоветчиков, например, сионистов…

Ярмарку нельзя было сделать закрытой. Билеты поступили в свободную продажу, распространялись в учреждениях и университетах.

– Или перепродавались втридорога, – Эйтингон пошел к стенду «Галлимар», – месье барон сидит на деловых переговорах, а скучающую мадам развлечет старый редактор, помнящий Булгакова и Маяковского.

Наум Исаакович действительно встречался с ними на вечеринках двадцатых годов.

– О которых я рассказывал Ладушке, – сердце кольнуло, – пора приниматься за работу…

Эйтингон отдавал должное месье Пьеру, быстро перевоплотившемуся в редактора. По мнению Наума Исааковича, оба сына Монахини прежде всего напоминали мать.

– Она и меня обвела вокруг пальца, – Эйтингон небрежно рассматривал стенд французов, – хотя и отцы у них соответствующие…

Наум Исаакович умел изменять внешность, походку и мимику. Твидовый пиджак, накрахмаленная рубашка и галстук-бабочка отвечали его роли артистического старика, завсегдатая театров и букинистических магазинов.

– С трагической историей жизни за плечами, – он опирался на ненужную трость черного дерева, – которая растрогает мадам де Лу…

Юная баронесса, в хорошенькой юбке и облегающем кардигане, устроившись на диванчике, рассеянно листала каталог выставок Лувра. Каштановые волосы падали на плечи, она безмятежно улыбалась. Постукивая палкой, Эйтингон направился к стенду.

Пряный аромат сандала и горький запах кофе кружили Мишель голову. Она исподтишка рассматривала высокий лоб со старым шрамом, упрямый, похожий на ее собственный, подбородок. Его черные волосы побила благородная седина. Глаза цвета горького шоколада ласково смотрели на девушку. Отец представился Леонидом Михайловичем Котовым.

– Называйте меня месье Леоном, – он улыбнулся, – под этим именем я воевал в Интербригадах, – Мишель очень естественно ахнула, – вы даже не слышали о таких.

Мишель понимала, что Лубянка торопится.

– Мы прилетели в воскресенье, – девушка изящно пила кофе, – и к нам приставили проклятого Анатоля. Сегодня только среда, а Кепка уже здесь…

Сразу поняв, кто перед ней, Мишель не могла назвать Эйтингона отцом. Аня и Надя много раз описывали ей так называемого Котова.

– Он постарел, но не слишком, – решила девушка, – он ровесник века, – Эйтингон выглядел шестидесятилетним.

– Столько ему было, когда родилась я, – вспомнила Мишель, – однако он ничего обо мне не знает и не узнает..

У Эйтингона наверняка имелось расписание деловых встреч Пьера. «Галлимар» вел переговоры с советскими издательствами.

– Поэтому он ко мне и подошел, – решила Мишель, – он хочет подобраться к Пьеру…

Редактор Леонид Михайлович говорил на изысканном французском языке. Узнав, что Мишель родилась в Квебеке, он оживился:

– В Канаде сохранились старые слова, однако вы их не употребляете, – девушка развела руками.

– Мой отец дипломат. Я выросла в Брюсселе, где он работал. Потом я поступила в Сорбонну, – Мишель смутилась, – и встретила мужа, вернее, тогда еще друга, – месье Леон сердечно сказал:

– Позвольте вас поздравить, мадам. Я не ожидал встретить на выставке титулованную особу, – Мишель нарочито скромно отозвалась:

– Я ношу титул только благодаря мужу, месье Леон. Мой прадедушка работал на земле в Квебеке. Только мой дед выбился в люди и получил образование. В семнадцатом веке в Акадию, словно позже в Австралию, ссылали каторжников. Мы совсем неблагородного происхождения, – Котов галантно возразил:

– У вас замечательное, очень тонкое лицо. Вы могли бы стать актрисой, как ваша тезка, мадемуазель Мерсье. У нас показывали фильмы об Анжелике. Вы знаете, что один из авторов романов – русский литератор, покойный месье Голубинов? Они с женой приезжали в Советский Союз…

Наум Исаакович читал и романы об Анжелике и произведения месье Дрюона, бывшего министра культуры Франции, тоже наполовину русского.

– То есть еврея, – хмыкнул Эйтингон, – пишет он лихо, но с викторианскими романистами его не сравнить…

Поболтав с девушкой за кофе, Наум Исаакович убедился в своей правоте. Мадам баронесса оказалась невинным созданием. Эйтингон сначала сделал вид, что принимает ее за работника издательства. Узнав, что мадам де Лу приехала на ярмарку с мужем, он рассыпался в неподдельных извинениях. Девушка улыбнулась:

– Ничего страшного, месье Леон. Я проведу вас по стенду, я знаю все издания «Галлимара». Жена должна разделять интересы мужа, – Наум Исаакович подмигнул ей.

– Позвольте мне сначала загладить неловкость чашкой кофе. В последний раз я пил его с парижанкой сорок лет назад.

Как он и ожидал, девушка развесила уши. Эйнтингон мог бесконечно травить байки о делах, как он выражался, давно минувших дней.

– Надо приручить ее, – холодно подумал Наум Исаакович, – сегодня она не разговорится, мы едва встретились, однако через нее мы узнаем о планах Атоса.

Эйтингона что-то неуловимо волновало. Движения и жесты девушки казались ему знакомыми.

– Она копирует повадки актрис, – успокоил себя Наум Исаакович, – девицы всегда так делают…

Заказав мадам баронессе мороженое, он заметил:

– Я чувствую себя вашим, – Эйтингон не собирался записываться в старики, – вашим отцом. Я могу показать вам настоящую Москву моей молодости, Москву Булгакова и Маяковского. Я знал их обоих, а потом я сражался с Хемингуэем в Испании, – мадам по-детски открыла рот. Эйтингон едва удержался от упоминания имени месье Маляра.

– Иначе она потащит меня знакомиться с мужем, – оборвал себя Наум Исаакович, – не стоит показываться ему на глаза…

Вспомнив давнюю операцию предателя Воронова, он добавил:

– Я знал и убитого франкистами Лорку, – Наум Исаакович вздохнул, – я переводил его стихи на русский язык.

Подумав о первом Ягненке, подвизавшемся тогда в Испании, Эйтингон почувствовал что-то вроде уважения.

– Его светлость тоже начал там воевать. Они люди другого калибра, молодежь им не чета. Интересно, куда делась младшая дочка Ягненка? Его сын и доктор Ева работают на ЦРУ, хотя о сыне давно ничего не было слышно, – его тревога усиливалась.

Эйтингон напомнил себе, что Ягненок давно лежит на Востряковском кладбище.

– Его сын, где бы он сейчас ни был, тоже здесь не появится, – мадам баронесса зачарованно его слушала, – оставь, Наум, все в порядке, – девушка робко сказала:

– Но что с вами случилось после Испании, месье Леон? – вместо ответа он указал на свой шрам.

– Ладушка считала меня жертвой репрессий, – Эйтингону стало горько, – и малышка мне тоже поверила. Сейчас она скажет, что читала повесть об Иване Денисовиче.

Эйтингон неоднократно замечал, что, ограничься дело Иваном Денисовичем, им не пришлось бы разгребать, как он говорил, неразбериху с Солженицыным.

– Правда должна быть такой, какой мы ей разрешим быть, – сказал он Андропову, – надо держать правду под контролем. Владимир Ильич это понимал и мы не скатились в анархию. Нельзя врать всем и всегда. Народ достоин правды, но надо точно рассчитывать, какой и когда…

– Вы настоящий герой, – по лицу девушки пробежала тень, – позвольте мне угостить вас кофе…

Мадам попыталась встать.

– Простите, – пробормотала она, – у меня закружилась голова…

Подхватив потерявшую сознание девушку, Эйтингон закричал: «Позовите врача!».

Большие руки Исаака тряслись, юноша просыпал растворимый кофе. В ешиве предпочитали чай, однако на бедноватой кухоньке болталась жестяная банка гадкого порошка. Исаак еще не справился с волнением.

– Это не могла быть она, – юноша водрузил на плиту ободранный чайник, – я ошибся, но рядом точно сидел Кепка…

Исаак никогда не встречался с Наумом Исааковичем Эйтингоном, однако много слышал о нем от родни. Кепка, как его называли, выглядел едва ли шестидесятилетним. Исаак заметил его за столиком кафе, куда он направлялся за заслуженной чашкой кофе. Ему пришлось побегать по ВДНХ, чтобы найти спекулянта с билетами. Принимая купюры, парень предупредил:

– Если ты пришел ради иностранцев, то имей в виду, что павильон кишит ментами. Они явились в штатском, будь осторожней.

Иностранцы Исаака не интересовали. Юноша велел себе не задерживаться у стендов израильских и американских книжных издательств. Он не хотел нарываться на знакомых по ешиве, пришедших сюда за подметными, как выражались в газетах, сионистскими брошюрами.

– Я здесь инкогнито, и в кармане у меня золота на десять лет колонии строгого режима, – парень наметанным взглядом осматривал толпу, – ребята из Малаховки мне не помогут.

Исаак быстро отыскал подходящего парня. Он сразу видел фарцовщиков.

– Беда в том, что их видят и менты, – залив кипятком порошок, юноша вышел с кружкой на деревянное крылечко, – но сегодняшнее рандеву должно пройти гладко…

Парень в модных синих джинсах, полосатой рубашке и наброшенном на плечи, дорогом на вид свитере безмятежно листал журнал «Америка». Он тащил тряпичную авоську с портретом битлов. Исаак не сомневался, что внутри таятся изделия, говоря канцелярским языком, русских народных промыслов.

– И банки икры, – он пристроился рядом, – иностранцы падки на такое, – взяв со стеллажа яркий журнал, Исаак неслышно сказал:

– Я только что из Якутии, – фарцовщик поднял бровь, – мне надо поговорить с твоим старшим.

Парни не работали поодиночке. Исаак предполагал, что стенды павильона разделили между несколькими группировками. Реб Лейзер не влезал в воровские дела, однако и от отца, и от ныне арестованного Павла Петровича Исаак слышал об организации серой стороны жизни. Старший над фарцовщиками не появлялся в павильоне.

– Он сейчас снаружи, ест мороженое или шашлык, – Исаак незаметно оглянулся, – но и он не купит самородок, а только сведет меня с нужными людьми.

Фарцовщик беззастенчиво оглядел его с головы до ног.

– А я только что с Чистых Прудов, – издевательски отозвался парень, – и что? – Исаак спокойно ответил:

– Твой старший мне обрадуется. Если хочешь вернуться сегодня на Чистые Пруды, – эту братию, по мнению Исаака, не мешало припугнуть, – скажи мне, где его найти…

Старший обосновался в летнем кафе неподалеку от знаменитого фонтана. День выдался ярким, но свежим. Из репродукторов гремел очередной марш, ветер полоскал флаги советских республик.

Лысоватый парень лет тридцати с наколками на пальцах выглядел, в отличие от фарцы, совершенно неприметно. Жмурясь на солнце, он благодушно попивал квас. Присев напротив, Исаак коротко сказал:

– Моя фамилия Бергер, – парень приоткрыл один глаз, – я знакомый Павла Петровича, – глаз стал колючим, – я работаю в артелях Туманова в Якутии, – Исаак пыхнул «Беломором», – и у меня есть товар…

Парень ничего не сказал ему о судьбе Павла Петровича, но Исаак на это и не рассчитывал.

– Он может ничего не знать, – юноша всмотрелся в пустынную дачную улицу, – но на Казанском вокзале меня ждут серьезные люди, – услышав о якутском товаре, парень в кафе поднялся.

– Подожди, – велел он, – я сейчас…

Исаак не мог ничего заказать. Хороший кофе в стекляшке не варили и даже не продавали минералку. Юноша решил зайти в павильон, где стояли западные кофейные машины. Прилавки осаждала толпа, но Исаак считал, что он заслужил чашку эспрессо.

Вернувшись в стекляшку через четверть часа, парень велел ему приехать к десяти вечера на Казанский вокзал. Исаак с облегчением думал о том, что скоро избавится от самородка. Носить при себе пятьдесят грамм золота было по меньшей мере неразумно.

– Через пять часов мне надо быть там, – он взглянул на хронометр, – а завтра я рвану в Сыктывкар. Не стоит болтаться в Москве, если рядом Кепка, – юноша попытался забыть об увиденной им на выставке девушке.

– Она напоминала Михаэлу, – окурок обжигал пальцы, – наверное, она переводчица и тоже работает на Лубянку, – Исаак помотал головой, – я не рассмотрел ее как следует, я все себе придумываю, – едва заметив Кепку, Исаак немедленно дал задний ход.

– И поехал сюда, – калитка заскрипела, – кого еще несет? Минха закончилась, сейчас все учатся…

На него повеяло сладкими пряностями, Исаак встрепенулся.

– Я сплю, – твердо сказал себе юноша, – я прикорнул на крыльце. Такого не может быть, я проснусь и она исчезнет…

Каштановые кудри развевал ветер. Михаэла носила скромную юбку и темный свитер. За плечами девушки болтался туристический рюкзак.

– Здравствуй, милый, – улыбнулась жена.

– Вы, значит, не еврей, – в голосе бородатого старика слышалось недовольство, – а если подумать?

Пьер развел руками.

– И думать нечего, – они стояли в бедном кухонном закутке, – совсем не еврей.

Старик взял с крашеной белой эмалью полки бутылку зеленого стекла. Горлышко заткнули самодельной пробкой, внутри плескалось что-то темное.

– Благословить можно и водку, – сообщил он Пьеру, – но это все же хупа, пусть и на скорую руку. Изюмное вино созрело, его ставили перед Песахом. Ладно, – вздохнул он, – обойдемся двумя свидетелями, мной и ребом Авромом, – реб Авром, как и старик перед Пьером, выглядел совсем древним, – тем более, что свадьба – формальность, они и так женаты.

Зашаркав к потрескавшейся двери, старик обернулся.

– Пейте чай, – велел он Пьеру, – сейчас реб Исаак, – Пьер сначала не понял, о ком идет речь, – вернется из миквы и мы начнем церемонию. Реб Авром пишет ктубу. Хорошо, что идут занятия, – старик подергал себя за седую бороду, – нам никто не помешает.

Из-за стены доносился слаженный гул голосов. Чайник на плите засвистел, Пьер отыскал на полке жестяную банку, испещренную пятнами ржавчины.

Тетя Марта показывала ему альбомы с фотографиями, как она выразилась, настоящего Советского Союза.

– Его не допускают в гостиницу «Националь», – невесело сказала женщина, – изучай и запоминай, тебе все пригодится.

Пьер хорошо запомнил и привокзальные лотки с пирожками, и телефоны-автоматы, и фотографии консервов.

– Кофе растворимый, – пробормотал он, – эспрессо мне не выпить еще долго.

Они с Мишель появились в Малаховке в самой скромной одежде. Пьер услышал о визите Кепки в кафе, куда его вызвали с переговоров на стенде «Галлимара». На встречах с советскими издателями инспектор занимался делом.

– Иначе я окончательно почувствовал бы себя китайским болванчиком, – заметил он Мишель, – мои якобы коллеги по издательству не говорят по-русски, а Министерство культуры настаивает на местных переводчиках.

Французские издатели подозревали, что гладкорожие, как назвал бы их кузен Максим, парни и лощеные девицы переводят далеко не все. Слушая разговоры русских, Пьер приватно сообщал соотечественникам об истинном положении дел. Об обмороке Мишель он тоже узнал за кофе.

– И прибежал в кафе, – оказавшись на крыльце, где четверть часа назад стоял Исаак Бергер, Пьер щелкнул зажигалкой, – Мишель молодец, она разыграла все, как по нотам…

Судя по всему, Эйтингон решил не рисковать. Так называемый товарищ Котов покинул кафе, оставив Мишель на попечение посетителей. Пьер обнаружил рядом с девушкой врача из выставочного медпункта и очередного парня, лицо которого показалось ему знакомым.

– Это наш второй куратор, – понял инспектор, – негласный, в отличие от месье Анатоля.

Парень обмахивал Мишель выставочной брошюрой. При виде Пьера девушка оживилась.

– Спасибо, господа, – она приподнялась, – милый, не волнуйся, у меня закружилась голова.

Пьер понял:

– Что-то случилось, – серебряный браслет перекочевал с левого на правое запястье девушки, – она мне все расскажет в тихом месте.

На стендах выделяли комнатки для отдыха. Пьер не сомневался, что русские воткнули жучки во все углы павильона, однако техника не должна была записать шепот. Нежный голос Мишель шелестел ему на ухо. Со стороны могло показаться, что они обнимаются.

– Исаак был на выставке, – Пьер напрягся, – он едва не зашел в кафе. Увидев его, я разыграла обморок, иначе он мог нарваться на Кепку, – инспектор открыл рот, – надо немедленно отправляться в Малаховку.

Пьер отвез Мишель в гостиницу на приданной им серой «Волге». Он не сомневался, что так называемый Анатоль услышит об обмороке.

– И примчится в отель, – мрачно сказал Пьер девушке под шум воды в ванной, – поэтому мы должны исчезнуть.

Он надеялся, что им удастся выскользнуть из гостиницы незамеченными. Пьер вынул из тайника в саквояже документы и советские рубли. Оружие он в Москву везти не рискнул.

– Майя Наумовна и Петр Михайлович здесь, – усмехнулся Пьер, – и в «Националь» они больше не вернутся.

Дверь заскрипела, он оглянулся. Светлые волосы Исаака были еще влажными.

– Он окунался, – вспомнил Пьер, – перед свадьбой так положено, – парень неуловимо напоминал ему кого-то знакомого.

– Артиста Черкасова, – инспектор задумался, – из-за бороды. Нет, он более изящный…

Пьер видел фотографии фон Рабе военных времен. Исаак Бергер мог быть сыном Максимилиана.

– Что за дикая чушь, – парень мечтательно улыбался, – видно, как он счастлив, – Пьер весело сказал:

– Никогда не думал, что свадьбу можно организовать за четверть часа, – он взглянул на советские часы, сменившие его ролекс, – надеюсь, для меня найдется койка? – Исаак кивнул.

– Отыщем. Но вечером я отправляюсь в Москву, у меня, – он поискал слово, – рандеву на Казанском вокзале. Пора, – он обернулся, – все готово, – Пьер поинтересовался:

– Что за рандеву? – Исаак тяжело вздохнул:

– Я продаю золотой самородок, меня обещали свести с надежными людьми.

Пробормотав: «Час от часу не легче», Пьер последовал за ним в ободранную комнатку со скрипящими половицами, где за канцелярским столом обосновались раввины.

Ктубу, написанную на листке из школьной тетрадки в клеточку, вложили в простой конверт. На картинке поднимались современные кварталы. Надпись сообщала: «Москва – организатор игр XXII Олимпиады». У реба Аврома оказался неожиданно красивый почерк.

– Он учился на сойфера, – шепнул Исаак, – до войны, в Польше. Потом он попал в Советский Союз, сражался в партизанском отряде, как папа, потом тоже сидел…

Искореженные артритом руки старика выводили изящные буквы на арамейском.

– В пятый день после шабата, двадцать пятого числа месяца элула в 5737 год от сотворения мира согласно летоисчислению, которое ведем мы здесь, в городе Москве, сказал Исаак, сын Элиезера, девице Михаэле, дочери Эммануила – будь моей женой согласно закону Моисея и Израиля, а я буду работать, и кормить и почитать и обеспечивать тебя, как это принято у мужей еврейских…

Мишель не могла поверить, что она действительно замужем. Золотое кольцо, снятое перед миквой, вернулось на ее руку. Окунание не заняло и пяти минут. Пожилая женщина в завязанном тюрбаном платке сказала что-то на идиш. Мишель кое-как разбирала язык, но покраснела.

– Извините, лучше на русском или на иврите, – ребецин покачала головой.

– Язык умрет, если на нем не говорить, мейделе. Иди сюда, – она приоткрыла деревянную дверь в подвал, – ты сама откуда?

Девушка пробормотала: «Из Бердичева». Мишель все больше чувствовала себя Майей Наумовной, комсомолкой и бывшей работницей треста озеленения в Бердичеве.

– Но даже если бы и не чувствовала, – невесело подумала она, – мне бы об этом напомнили.

У них имелся адрес синагоги в Малаховке, однако сначала они заплутали в поселке. Мишель спросила у прохожей, как попасть на улицу Лермонтова. Дама махнула направо.

– Идите и не ошибетесь, – она поджала губы, – сарай не пропустите. Что вы все в Москву лезете, сидели бы в своем Бердичеве.

Мишель испугалась, но вспомнила, что так часто говорят в СССР. Вернувшись к Пьеру, она почти весело заметила:

– Я не могла понять, откуда она узнала, что я из Бердичева, – кузен пожал плечами.

– Добро пожаловать в многонациональный Советский Союз, хотя во Франции тоже хватает антисемитов, – он прищурился.

– Вот сарай, а твой муж курит на крыльце. Он похож на фотографию, – Пьер видел снимок Исаака в Париже, – только он вырос…

Стоя под наброшенным на их головы старым талитом, Мишель не могла унять бешеный стук сердца. Исаак оказался выше ее почти на две головы. Большая рука мужа бережно держала ее нежные пальцы.

– Смотри, этим кольцом ты посвящаешься мне согласно закону Моисея и Израиля.

На губах девушки остался терпкий вкус изюмного вина, налитого в старый бокал для кидуша. На рассохшихся половицах оставили завернутый в кухонное полотенце тонкий стакан. Комнату огласил треск стекла, Мишель услышала от двери голос Пьера: «Мазл тов!»

– И потом мне отдали ктубу, – она вертела конверт, – мне нельзя терять документ.

Сжевав пару печений, Пьер деловито сказал:

– Встречаемся в девять на станции, – Мишель открыла рот, – здесь сорок пять минут езды до Москвы, мы все успеем.

Кузена было мучительно слушать из-за его сильного заикания.

– Хотя так действительно менее заметен акцент, – поняла девушка, – а у меня его нет, я только картавлю, – она робко спросила:

– Зачем вам в Москву? Пьер, это может быть опасно, – инспектор вздохнул.

– Твой муж тебе все расскажет. Мы едем только на Казанский вокзал. Хорошо, что у меня есть пара часов свободного времени, – Пьер подмигнул им, – я навещу здешний универмаг, – Исаак кивнул:

– В Сыктывкаре ваша нынешняя одежда привлечет ненужное внимание, а в Нарьян-Маре тем более.

Пьер быстро рассказал Исааку, зачем он появился в СССР.

Отогнув клапан конверта, Мишель аккуратно вложила внутрь записку. Муж продиктовал ей адреса новой родни. Теперь она знала, где живут Бергеры и где обретается Ривка. После еврейского нового года Пьер ехал на север.

– Паоло могли отправить в тамошний детский дом, – мрачно сказал кузен, – это сто километров от колонии, где сидит его отец, – Исаак заметил:

– Адреса для безопасности. Завтра мы купим плацартные билеты и отправимся в Сыктывкар, – он счастливо улыбнулся, – мама и папа тебе обрадуются, любовь моя.

Они не могли разнять рук. Мишель оглядывала скромную комнату.

– Здесь мы поселимся, когда вернемся после праздников в Малаховку. Исаак проведет зиму в Москве, я устроюсь на работу, а потом…

Дальше она загадывать не хотела. Ласковая рука легла ей на плечи, Исаак шепнул:

– Я не верю, что ты здесь, любовь моя. Мне кажется, что я открою глаза и сон закончится. Ты спасла меня на выставке, а он, – Исаак не хотел называть Кепку по имени, – он не понял, кто ты такая.

Глаза цвета горького шоколада холодно блеснули.

– Не понял, потому, что я его дочь, – отозвалась Мишель, – сейчас я его переиграла. Я поеду с вами на Казанский вокзал и не спорь со мной. Я могу заметить то, на что и Пьер не обратит внимания.

Исаак и не собирался спорить.

– Осталось еще три часа, – блаженно подумал юноша, – полагается подождать ночи, но я не могу…

За холщовыми занавесками в высокой траве трещали кузнечики. Над дачными улицами кружила дальняя музыка репродуктора. Пылинки плавали в луче солнца, ее темные волосы пахли цветами. Он целовал тонкие пальцы, зарывался лицом в мягкие ладони.

– Так не положено, – пробормотал Исаак, – сейчас день, но…

Мишель потянула его к себе. Под ее свитером таилось нежное, горячее. Исаак не мог оторваться от сладких губ девушки.

– Мы муж и жена, – Мишель откинула голову назад, – теперь мы никогда не расстанемся…

Конверт полетел на пол, Исаак легко поднял ее на руки.

– Никогда, любовь моя.

Динамик над откатывающейся деревянной дверью пробормотал: «Хино… новка няки…». Исаак Бергер ухмыльнулся:

– Выхино, следующая остановка Вешняки. Двадцать минут до Казанского вокзала, – он вытянул ноги в импортных горных ботинках, – маршрут я знаю наизусть.

В пустом вагоне некому было обратить внимание на компанию, севшую на электричку в Малаховке. День был рабочий, дачники оставались в столице.

– Жители области тоже уехали, – заявил Исаак, – только в другом направлении. Они ужинают перед голубыми экранами, нам никто не помешает, – он ласково привлек к себе Мишель.

– Мы вдоволь наговоримся завтра, но и сейчас надо перекинуться парой слов.

Девушке отчаянно хотелось спать, но Мишель велела себе собраться.

– Поспишь в плацкарте, – сердито сказала себе она. – пока не след расслабляться.

Ей не хотелось вставать с крепко сбитого топчана, выныривать из-под теплого одеяла, отрываться от надежного плеча Исаака.

– Словно внутри меня жила сжатая пружина, – шепнула она мужу, – а сейчас она расправилась.

Длинные ресницы дрогнули. Исаак словно ребенок потыкался губами в ее ладонь.

– У меня так же, – он тяжело дышал, – я ждал тебя, а сейчас, – он попытался найти слова, – все оказалось лучше, чем я мог надеяться, лучше, чем писали мудрецы, – юноша понял слова из Торы, давно выученные наизусть.

– Она часть меня, – Исаак слушал стук ее сердца, – мне не надо никого другого. Нас сотворили друг для друга, мы навсегда останемся вместе.

Ему отчаянно не хотелось размыкать руки. Ее каштановые волосы растрепались, щеки разрумянились. Мишель лукаво улыбалась.

– Надя мне кое-что рассказала, – жена приподнялась на локте, – но я и не представляла, что может быть так хорошо, милый.

Мишель вспомнила, что ей надо опять появиться в микве.

– Окунешься в Сыктывкаре, – уверил ее муж, – все равно в поезде не получится остаться вдвоем.

Мишель со вздохом подытожила:

– Значит, осталась еще одна ночь, – Исаак кивнул, – а завтра утром придется опять ехать в Москву.

Поезд на Сыктывкар отправлялся в час дня. С вокзала Исаак хотел позвонить Катерине Петровне в Ярославль.

– Запиши ее телефон и адрес, – попросил он Мишель, – она приходит на перрон, когда я еду домой. Она передает нам гостинцы, а я оставляю ей деньги. У нее десять детей, но трое старших сыновей сидят, – Мишель удивилась: «За что?».

– За веру, как мой папа, – мрачно ответил Исаак, – они баптисты, их прессуют не слабее евреев. Только нас кое-как отпускают в Израиль, а баптистам деваться некуда, – муж поднял из разбросанного по полу вороха одежды часы.

– Двигаемся, милая. Выпьем кофе и пойдем на станцию.

Над Малаховкой сиял огненный осенний закат. Присев на подоконник, Исаак полистал документы так называемой Майи Наумовны.

– Работа отличная, – Мишель устроилась рядом, – но в загс мы с тобой не пойдем, – он поцеловал жену в нос, – потому что… – девушка кивнула:

– Тебе не стоит появляться в поле зрения мелухи. Ничего, – Мишель хихикнула, – матерям-одиночкам дают пособия, а ктуба у меня при себе.

Конверт надежно улегся в карман ее нейлоновой куртки. Мишель намеревалась сменить гардероб в Сыктывкаре.

– И называй меня Майей, – напомнила она мужу, – во всем нужна аккуратность, – Исаак закатил глаза.

– Ты словно тетя Марта, только маленькая, – он пощекотал девушку. Мишель серьезно отозвалась:

– Вообще-то это комплимент.

Завидев Пьера на перроне станции, девушка удовлетворенно сказала:

– Вот он прибарахлился, – Исаак присвистнул:

– Молодец, ты знаешь нужные словечки. Действительно, – он окинул взглядом кузена, – Петр Михайлович Волков больше не напоминает карикатуру из «Крокодила», – инспектор листал именно этот журнал.

– В парикмахерской подхватил, – объяснил Пьер, – Майя Наумовна, это мы с тобой, – патлатая парочка в джинсах дымила сигаретами, – то есть я был таким.

В пахнущей дешевым одеколоном парикмахерской заика Волков едва начал объяснять, что ему, собственно, нужно.

– Хочешь укоротить твою кефаль, – бесцеремонно заявил молодой парень в несвежем синем халате, – изобразим все по высшему разряду.

От Пьера еще разило тройным одеколоном.

– Вообще-то это кельнская вода, – он вытянул ноги, – жаль бачков и бородки и жаль настоящих джинсов.

Советские штаны серого цвета, согласно этикетке, произвели на фабрике «Вымпел». Исаак заметил:

– Можно было загнать твои шмотки в Сыктывкаре, но лучше не рисковать…

Динамик прохрипел: «…овая… очная».

– Новая, следующая Сортировочная, – Исаак оглянулся, – давайте покажу вам самородок, – Мишель ахнула:

– Сколько в нем граммов, – девушка робко коснулась золота, – сколько он стоит? – Исаак отозвался:

– Цены есть разные, но на Казанском вокзале мне дадут хорошую, туда приедут серьезные люди.

Он рассказал Пьеру и жене об аресте смотрящего.

– С ним плакал мой банковский вклад, если можно так сказать, – хмуро заметил Исаак, – я звонил адвокату Арии, однако он с помощником на процессе на Украине, а больше я юристов не знаю. Дело не в деньгах, – он помолчал, – Павел Петрович пожилой человек, он ровесник Волка.

Исаак надеялся, что на Казанском он узнает что-то о судьбе смотрящего.

– Вы отправляйтесь в буфет, – велел он Пьеру, – вам рядом со мной болтаться не надо.

Пьер следил за тусклыми звездами на чернильном небе. От заката осталась только яркая полоска на горизонте. Динамик квакнул, в вагон ворвался неожиданно ясный голос диктора:

– Передаем заключительный концерт Песни-77. Поют Анна Герман и Лев Лещенко. Песня «Эхо судьбы», музыка Евгения Птичкина, слова Роберта Рождественского…

Стучали колеса, Пьер привалился виском к стеклу. В Париже он не слышал этой песни.

– Совсем новая, – понял инспектор, – все действительно так. И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга все равно остается любовь. Она сильнее смерти, сильнее всего. Я любил Магдалену, – он скрыл вздох, – но я полюблю снова и меня тоже полюбят… – Исаак потормошил его.

– Пошли, Петр Михайлович, – инспектор встряхнулся, – Казанский вокзал.

Натянув уродливую советскую куртку, Пьер двинулся в тамбур.

Саша в первый раз переступил порог здания МИДа на Смоленке, однако не увидел внутри никакой разницы с Лубянкой. Полированные половицы поскрипывали под ногами, от плюшевых штор с бомбошками неуловимо пахло пылью.

Он оставил «Волгу» на служебной стоянке на задах здания. Шпиль министерства уходил в закатное московское небо. На Садовом гудели машины. Саша помнил, что шпиль установили на высотку по распоряжению товарища Сталина.

– Или министра Берии, – он остановился на гранитных ступенях, – однако конструкция легкая, поэтому наверху нет красной звезды, как на остальных высотках.

Звезду заменял массивный герб на фасаде. После смерти Сталина архитекторы хотели избавить здание от ненужного шпиля.

– Хрущев велел сохранить его, как памятник глупости, – хмыкнул Скорпион, – ерунда, Сталин отличался редким умом. По крайней мере, он или Берия не сомневались бы, что делать в нынешней ситуации.

Ситуация, если и не была катастрофической, то двигалась к таковой.

Время на водолазном Panerai Саши приближалось к девяти вечера. Министерство иностранных дел, следуя словам поэта, тоже никогда не спало. Посла Республики Франция вызвали для передачи официальной ноты именно к девяти.

Шесть часов назад, примчавшись в гостиницу «Националь», месье Анатоль, старший лейтенант Лебедев, обнаружил номер Атоса запертым. Сначала коллега хотел поднять тревогу, однако у него хватило ума спуститься к портье, где выяснилось, что месье де Лу оставил ключи на стойке. Номер блистал отсутствием месье и мадам и присутствием их багажа. Паспортов в вещах не обнаружили. Портье не помнил, когда именно гости покинули «Националь».

– У нас много постояльцев, – виновато сказал он, – за всеми не уследишь.

Следить за постояльцами вменялось в обязанность парням, дежурящим в вестибюле, однако и они не заметили месье и мадам.

– Они переоделись в номере, – скрипуче сказал товарищ Котов по телефону, – на выставке девица, – наставник, хотел выругаться, но сдержался, – обвела меня вокруг пальца. Она разыграла обморок, а я не хотел болтаться рядом. Думаю, что они назначили рандеву с сообщником, – таковым мог быть проклятый Бергер, – но смылись, почувствовав запах дыма…

Фотографии Атоса и мадам, как кисло думал о девушке Саша, ушли по милицейским каналам, однако зная о вражде Щелокова и Андропова, на Лубянке не ожидали скорого результата.

– Девица тоже из их семейки, – злобно добавил товарищ Котов, – перед нами младшая дочка покойного Ягненка. Она знает русский язык, иначе ее не послали бы сюда, – Саша растерянно ответил:

– На собеседовании посольстве они не упоминали о русском языке, – товарищ Котов фыркнул:

– И не упомянули бы, это азбука нелегала. Что касается нынешней ситуации, – он задумался, – мы не можем арестовать всех работников «Галлимар», – по голосу товарища Котова было ясно, что четверть века назад Лубянка поступила бы именно так, – остается вызвать в МИД посла и проверить, знает ли он об этой авантюре.

– Юрий Владимирович договорится с товарищем Громыко, а вы переверните апартаменты в гостинице, хотя они профессионалы и не оставят следов, – наставник тяжело вздохнул, – у них есть советские паспорта, а за несколько часов они могли изменить внешность почти до неузнаваемости…

Как и предсказывал товарищ Котов, второй обыск в «Национале» не принес плодов. Саша был уверен, что обрывки французских паспортов парочки плавают в московской канализации.

Опять позвонив товарищу Котову, он услышал, что милиция отправит усиленные наряды на вокзалы и в аэропорт.

– Это все, что они могут сделать, – недовольно добавил наставник, – но если я хоть что-то понимаю в разведке, то Атос и Миледи, – так стали звать жену барона, – никуда не полетят и не поедут. Они затаятся в глуши и займутся своими делами.

Кроме аэропортов и вокзалов, оставались междугородные автобусы и электрички.

– Которые приходят на вокзалы, – в служебном вестибюле его ждал гладкий мидовский парень в хорошем костюме, – но никто не мешает им доехать на автобусе до Сортировочной, сесть на электричку и оказаться в Рязани или Твери.

Саша с бессилием думал о просторах Советского Союза, где Атос и Миледи могли затеряться навечно.

Перед отъездом в МИД он позвонил в Нарьян-Мар, куда отправили щенка Фокусника. Парень успел получить в документы штамп дебила, как это называл Саша.

– Его ждет перевод в интернат для идиотов, – с удовлетворением подумал Скорпион, – впрочем, Левин не позволит такому случиться. Эту операцию можно считать успешной. Можно было бы, – поправил себя он, – если бы не Атос и Миледи.

Саша считал, что парочка связалась с Бергером. Набрав номера коллег, занимающихся областью, он поручил им переговоры с милицией, ведающей Малаховкой. Только в голливудских фильмах герои с пистолетом наперевес прыгали в такси и неслись за подозреваемым.

– Джеймс Бонд в Москве оскандалился бы, – почти весело хмыкнул Саша, – таксист отказался бы его везти, сославшись на то, что он едет в парк.

Он не дождался звонка из Малаховки, но в Нарьян-Маре его уверили, что детский дом находится под контролем.

– Потому что я разговаривал с нашими людьми, как и в Сыктывкаре, – они с парнем вознеслись наверх в старомодном лифте со скамеечкой, – на местах меньше бюрократии.

Звонок из Коми застал Сашу в машине. В поселке Заречном все было в порядке. Ненормальному старшему Бергеру оставалось сидеть два месяца, а младший Бергер по месту прописки отсутствовал.

– Мамаша заявила, что давно не видела сына, – сообщил Сашин коллега, – у нее в голове пара извилин, не думаю, что она врет, – Саша помнил глуповатую домохозяйку.

– И Бергера я помню, – парень привел его в голую комнатку с наушниками, – я тогда подумал, что от осинки не родятся апельсинки. В кого он у них такой получился в местечковом кагале?

Комнату оборудовали особым стеклом, за которым Саша отлично видел благообразного дипломата лет шестидесяти с орденом Почетного Легиона в петлице. Француз восседал напротив мидовца в сером костюме. Парень шепнул Саше:

– Посол, господин Мари Жозеф Луи Брюно барон де Лёсс де Сион, – мидовец извлек на свет машинописный лист, – вот справка, – Саша споткнулся на третьей строчке.

– Сейчас начнется встреча, товарищ Матвеев, – зашелестел голос мидовца, – наденьте наушники…

Посол Французской Республики невозмутимо взирал на представителя министерства. Саша в сердцах отозвался:

– Наушники мне ни к чему, товарищ. Я знаю, что скажет господин посол, – он кивнул на стекло, – вернее, ничего не скажет. Где у вас телефон?

В соседней, не менее голой комнатке, он набрал дачный номер товарища Котова.

– Вы были правы, – хмуро начал Саша, – французский посол и бровью не поведет, услышав ноту. Мне выдали справку, – он откашлялся, – нынешний посол полтора года воевал в партизанском отряде покойного Маляра, – товарищ Котов хмыкнул:

– Милый, президент Жискар д'Эстен в августе сорок четвертого во время парижского восстания бегал по поручениям Маляра. Это одна шайка-лейка. Они все знают, но будут молчать, словно в рот воды набрали…

Наставник подытожил: «Кажется, мы потеряли нашего мушкетера».

– Берите журнальчик, девушка, – киоскерша зевнула, – мы скоро закрываемся.

Мишель безучастно листала августовский номер «Уральского следопыта». Несмотря на поздний час, зал ожидания Казанского вокзала оказался многолюдным. Динамик бойко сказал:

– Товарищи отъезжающие, к третьей платформе подан скорый поезд Москва-Ташкент, нумерация вагонов от головы состава, – пассажиры потянулись к распахнутым дверям, – будьте осторожны, на второй путь прибывает скорый поезд из Воронежа.

Табло отправления обещало поезда, уходящие в скором времени в Казань и Чебоксары. Мишель помнила, что во Владивосток ездят с противоположной стороны площади, с вокзала Ярославского.

– И в Сыктывкар тоже, – она порылась в сумочке, – но и здесь виден размах страны.

Пассажиры уходящего ташкентского поезда обвешались баулами. Сестры научили Мишель советским загадкам.

– Что длинное, зеленое и пахнет колбасой, – она отсчитала монеты, – электричка из Москвы.

Девушка не сомневалась, что пассажиры ташкентского поезда везут на юг именно колбасу.

– Хотя здесь не встретишь королей московских рынков, – Мишель незаметно скосила глаза, – абрикосы и персики они возят самолетами.

Поток выходящих на платформу смешался со струйкой пассажиров воронежского поезда. Мишель поймала взгляд мужа.

Исаак обосновался за пластиковым столом ночного буфета. Перед мужем стоял стакан черного кофе. Трое крепких парней напротив пили секкио, как его называли и в Мон-Сен-Мартене. В Бельгии не продавали сгущенку, но Мишель научилась варить дульче де лече. Аннет настаивала, что у ее наполеона все равно не тот вкус.

– Нужна советская сгущенка, – объясняла сестра, – хотя твоя выпечка тоже замечательная.

Буфет продавал пирожные, однако стол перед Исааком пустовал.

– Исаак соблюдает кашрут, – девушка забрала сдачу, – а парни ничего не закажут. Они здесь по делу, а не ради развлечений, – киоскерша бесцеремонно поинтересовалась:

– Вы сумочку где брали, в «Белграде»?

Мишель выучила названия модных московских универмагов, торгующих товарами, как выразилась Надя, стран народной демократии.

– Запоминай, – велела сестра, – в «Ванде» хорошая косметика, а в «Лейпциге» белье. Не трусы неделька, – Надя закатила глаза, – а что-то более приличное.

Колготки на Мишель были заграничные, но продающиеся в СССР. Миди-юбка, водолазка, туфли и куртка тоже не вызвали бы подозрений.

– От сумки надо избавиться, – вздохнула девушка, – пусть это только серая замша, но это Ателье Майер, – она покачала головой.

– В Одессе с рук купила, когда там отдыхала, – киоскерша заметила:

– В портовых городах легче. Моряки берут товар за боны или привозят из плавания импортные вещи, – она взялась за кассовую книгу, – счастливого пути, девушка…

Двинувшись в ночное кафе на другой стороне зала, Мишель по дороге полистала журнал. «Уральский следопыт» обещал читателям очерки «БАМ – начало биографии» и «Юность Ильича».

Девушка помнила, что журнал должен печатать научную фантастику. Таковая нашлась после пятидесяти страниц скучнейших рассказов и стихов.

– Это вроде ничего, – сказала Майя Петру Михайловичу Волкову, – послушай.

Разглядывая облупившиеся фрески на потолке, инспектор жевал эклер. Они стояли в пустынном углу, однако Пьер не рискнул французским языком.

– Роспись отличная, – он поймал себя на том, что заикаясь, трясет головой, – над фресками работали Рерих и Кустодиев. Читай, – велел он, – оценим автора, – девушка выразительно продекламировала:

– Впервые о зачарованном городе Ветер Иван услышал от своей матери, в Лунных садах. Когда блеск двух лун потек по пепельному небосводу и заструились белыми ручьями аллеи, она наклонилась над его кроваткой и стала рассказывать о городе, где все жители были обращены недобрым волшебником в статуи. Давно это было. Уже столетия они стоят вот так в серебристой пыли, и никто пока не нашел этого города, не вернул к жизни его обитателей. Неизвестно даже, в каком месте Вселенной он находится…

Пьер чавкнул эклером.

– Недурно, – одобрительно сказал инспектор, – хотя на месте цензора я не пропустил бы такое в печать, – Мишель оглянулась, Пьер успокаивающе заметил:

– Не волнуйся. Это шестерки, если говорить местным языком. Парни проверяют Исаака. Большой босс пока не появился, он ждет неподалеку, – девушка отпила кофе из его стакана.

– Ты откуда знаешь? – Пьер фыркнул:

– Мне тридцать лет, из которых я тринадцать служу в полиции, Майя Наумовна, – они говорили очень тихо, – привычки гангстеров везде одинаковы, – кузен прищурился.

– Твой муж прошел проверку. У входа появились двое парней, а между ними коротышка в плаще, – Мишель заметила обыкновенного человека средних лет, – это и есть покупатель само…

Пьер осекся. Распахнутые двери серели милицейскими кителями. Динамик под крышей зала ожил:

– Товарищи пассажиры, оставайтесь на местах, – приказал спокойный голос, – проходит плановая проверка документов.

Оттолкнув ближайшего милиционера, коротышка рванулся к выходу на площадь трех вокзалов. Заливисто перекликались свистки, Мишель поймала взгляд мужа.

– За вами дверь, – одними губами сказал Исаак, – встречаемся на Ярославском у касс, – она велела себе собраться.

– Быстро, – свистящим шепотом сказала Мишель кузену, – служебный ход не заперт, – они нырнули в пахнущий прогорклым жиром коридор кафе.

Над лысоватой головой милицейского полковника переливался яркими красками глянцевый плакат. Мужественный юноша поднимал алую книжечку советской конституции.

Рассмотрев привлекательное лицо, Исаак вспомнил художника, забредшего прошлым годом на институтскую вечеринку. Парень из суриковского института прицепился к нему, словно пиявка. Исаак не собирался становиться натурщиком, однако художник набросал в альбоме пару эскизов.

– И я превратился в паладина советского режима, – Исаак скрыл усмешку, – они еще и снабдили меня стишатами, – стихи неожиданным образом использовали заглавные буквы.

– Я славлю день, в который утвержден во имя Человека и Народа моей Отчизны Основной Закон, – Исаак незаметно взглянул на полковника, – здесь бесполезно взывать к моим гражданским правам.

Согласно Конституции, его гражданские права пока никак не нарушались. Милиция могла задержать подозреваемого в совершении преступления на двое суток. Исаак пока провел в пустынном КПЗ только одну ночь.

Он слышал от смотрящего о московских тюрьмах и пересылках. Ему не сообщили, куда он попал, однако камера не выглядела тюремной. Помещение, пусть и снабженное железными нарами, оказалось неожиданно уютным. Подушка мягко обнимала щеку. На верблюжьем одеяле Исаак отыскал фиолетовые штампы «МГБ СССР». Вещи болтались в здешней кастелянской со времен министра Берия.

Получив от молчаливого милиционера эмалированную кружку с чаем и миску каши, юноша задумался. Он мог попасть в вотчину Комитета, Лефортово.

– Или я на улице Огарева, – он прошелся по камере, – в главном управлении МВД?

На Казанском вокзале его бесцеремонно сунули в черную «Волгу» с затемненными стеклами. Исаак не успел передать самородок заказчику.

Крепкие ребята в штатских костюмах, защелкнувшие на его запястьях наручники, ловко обхлопали карманы куртки Исаака. Золото вытряхнули на свет, кто-то присвистнул. Исаак хорошо знал свои права.

– Не окажись у меня золота, псам нечего было бы мне предъявить, – окна кабинета задернули тяжелыми гардинами, – никому не запрещено пить кофе на вокзале.

Не представившийся ему полковник изучал изъятый у Исаака при аресте паспорт. Юноша поймал себя на том, что оглядывается на дверь.

– Я боюсь, что сюда приведут Михаэлу или Пьера или их обоих, – он сжал руку в кулак, – но с неразберихой в кафе они должны были уйти, – Исаак надеялся именно на такой исход событий. Сейчас думать о Михаэле не полагалось, однако он позволил себе еще мгновение.

– Она курит с Пьером в тамбуре, – уверенно сказал себе Исаак, – а еще она позвонила Катерине Петровне и они встретятся в Ярославле, а завтра они с Пьером окажутся в Заречном, – поезд на Сыктывкар отошел от перрона Ярославского вокзала час назад.

В Заречном мог оказаться и Комитет, однако Исаак слышал от смотрящего о вражде между Щелоковым и Андроповым.

– Павел проскользнул между жерновами благодаря их соперничеству, – вспомнил Исаак, – соберись, сейчас надо быть осторожным, – отцу оставалось два месяца до освобождения по амнистии. Менты, как называл их Исаак, могли вкатить раву Бергеру очередную пятерку.

– Пусть папа повозится хотя бы с младшими мальчишками, – Шимону и Леви исполнилось всего два года, – их даже не стригли в первый раз.

Исаак велел себе сидеть как можно более непринужденно. Самородок в его кармане тянул на десять лет колонии, однако на золоте не было написано, кто именно его намыл. Он, впрочем, понимал, что отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности навел справки о некоем гражданине Бергере, пятьдесят седьмого года рождения, со средним профессиональным образованием и четырехлетним стажем работы.

– И справки сделали свое дело, – он рассматривал погоны мента, – меня допрашивает птица высокого полета, – Исаак очнулся от скрипучего голоса:

– Что вы делали в кафетерии Казанского вокзала, гражданин Бергер? – юноша пожал плечами.

– Пил кофе, гражданин полковник, – Исаак повертел носком горного ботинка, – я приехал в Москву из Сибири третьего дня и намеревался отправиться в Сочи. На Кавказе начинается бархатный сезон, а я хотел отдохнуть.

Маленькие глазки пристально взглянули на него из-под неожиданно элегантных очков, не вяжущихся со свиной рожей, как невежливо подумал Исаак о милиционере.

– Самородок вы привезли из Сибири, – утвердительно сказал полковник. Исаак отозвался:

– Я купил золото в поезде у одного парня. Он сошел ночью и мне не представлялся. Золото, намытое мной за сезон, я сдал государству, у меня были деньги.

В чемодане Исаака, хранившемся у арестованного Павла Петровича, тоже лежала наличность, однако багаж говорить не умел. Полковник открыл серую папку.

– Вы знаете этого человека?

Исаак велел себе отвечать как можно более спокойно. Фотографию Павла Петровича вынули из личного дела в инвалидной артели, где он якобы трудился ретушером. Смотрящий отправился на Соловки, не получив высшего образования.

– Меня и не приняли бы в институт, – заметил Павел Петрович, – я из дворянской семьи, пусть и обедневшей. Я хотел стать реставратором, рука у меня верная, – на снимке смотрящий был лет на десять моложе.

– С ним что-то случилоь, – понял Исаак, – иначе у ментов появились бы свежие фотографии, – он безучастно отозвался: «Нет». Полковник выложил рядом еще один снимок: «А этого?». Исаак нахмурился:

– Я видел его в Тайшете, когда приехали московские артисты. Он крутился на сцене до начала спектакля. Мне показалось, что он администратор.

Исаак не ходил на концерты, где пели женщины, однако позволял себе кино и театры. В Тайшет привозили бросовые представления, но Исаак не привередничал.

– «Зведных войн» от них не дождешься, – Мишель и Пьер рассказали ему о фильме, – мент, кажется, интересуется этим парнем…

Полковник потянулся за папкой. Массивный телефон на столе неприятно затрещал. Сняв трубку, он одновременно нажал на кнопку звонка.

– Подумайте, с кем вы встречались в Тайшете, гражданин Бергер, – со значением сказал милицонер, – к вашему самородку мы вернемся, – на пороге маячил охранник, милицонер прижал трубку к уху.

– Нет, товарищ Матвеев, – услышал Исаак, – работать с арестованным будет наше министерство…

Высоко подняв голову, юноша вышел в коридор.

Белокурые кудри Серафимы украшал венок из чайных роз. Трогательное бархатное платьице помялось. Устроившись на плетеном диване, девочка сопела в гобеленовую подушку. Над террасой жужжали поздние пчелы. Раскинувшийся рядом с ребенком Мухтар лениво поводил хвостом.

Над едва тронутым золотом осенним лесом простиралась ясная лазурь неба. Полуденное солнце отражалось в янтаре меда, играло в прозрачной зелени крыжовенного варенья. От озерной пристани доносился смех, Саша оглянулся.

– Они ответственные парни, – успокаивающе сказал Наум Исаакович, – и рядом с ними охранники. Порыбачат и вернутся, на ужин сегодня поедим кулебяку. Мальчишки до нее большие охотники.

Рядом с товарищем Котовым Саше всегда становилось уютно.

– Даже сейчас, – он полистал вырванную, как кисло выразился Саша, с кровью папку Бергера, – когда проклятое ОБХСС ни на йоту не подвинулось, – Саша получил с курьером некоторые, как объяснил по телефону полковник Артемьев, материалы дела.

Саша слышал о любимце министра Щелокова, разгромившем цепь подпольных воротил в Средней Азии. Артемьев славился несговорчивостью.

Боров, как его называли на улице Огарева, сухо сказал в трубку:

– Посылайте прокурорский запрос, товарищ Матвеев, – Саша вспомнил проклятого провинциального милиционера, насолившего ему в деле Левина, – и я отправлю материалы. Пока я могу предоставить протоколы задержания гражданина Бергера и остальных, – он помолчал, – его спутников.

Боров не возражал против знакомства Саши с основными, как заметил полковник, вехами расследования.

Папку снабдили старым снимком гражданина Павла Петровича Евреинова, ретушера в инвалидной артели. Скромный инвалид в первый раз проехался на север за казенный счет, когда Сашино место работы еще называлось ОГПУ. Увидев фото, товарищ Котов присвистнул:

– Я тогда сидел нелегалом в Турции, – он прочел карандашные записи на обороте, – у гражданина Евреинова шесть судимостей. ОБХСС могло сильно повезти, – Котов закинул руки за голову, – кажется, они арестовали московского смотрящего, – Саша мрачно сказал:

– Именно, что могло. Кто знал, что он умрет от инфаркта при аресте…

В квартире Евреинова, где по документам он владел одной комнатой, больше никто не проживал. ОБХСС разнесло бывшие барские апартаменты чуть ли не по кирпичику. В тайниках нашли несколько миллионов советских рублей и пару сотен тысяч долларов.

– И деньги в чемодане, – Саша читал протокол обыска, – кто-то должен был прийти за багажом…

Он почти не сомневался, что чемодан принадлежал проклятому Бергеру. Парня задержали на Казанском вокзале с золотым самородком в кармане. Артемьев по телефону усмехнулся:

– Мы получили наводку на встречу через наши каналы. Покупатель не местный, он приехал с Кавказа, – на Лубянке шептались, что Леонид Ильич запретил трогать украинских воротил, – у его шестерок, – Саша поморщился от милицейского жаргона, – обнаружили крупную сумму денег.

Попытавшись уговорить Артемьева на перевод Бергера в Лефортово, Саша натолкнулся на знаменитое упрямство полковника.

– Без прокурорской санкции я ничего не сделаю, – отрезал Боров, – а если вы хотите поговорить с Бергером, то тоже обращайтесь к прокурору, – Симочка спала далеко от них, Саша позволил себе сигарету.

– Прокурор мне отказал, – признался он товарищу Котову, – он не увидел основания для дополнительного допроса Бергера, – Саша надеялся, что мерзавец выведет их на Атоса и Миледи. Товарищ Котов отпил ароматного чая.

– Четверть века назад, – задумчиво сказал он, – на Лубянке сидел бы не только Бергер, но и вся делегация издательства «Галлимар», – Саша кивнул, – однако отчаиваться незачем.

– Товарищ Артемьев ведет себя как крепостник, – наставник позволил себе улыбку, – в надежде слепить громкое дело к годовщине революции. Дело не в Бергере и не в самородке, – наставник взял у Саши сигарету, – а в том, что Бергер подвизается в артелях Туманова, – Саша недоуменно сказал:

– Но зачем копать под Туманова, он приносит стране золото, – товарищ Котов хохотнул:

– Туманов свое отсидел и ведет себя дисциплинированно, однако в Сибирь ездят концертные бригады, – наставник повертел пальцами, – в таких делах крутятся большие деньги. Еще и разматывается кавказская ниточка. Бергера тебе не отдадут, – подытожил ментор, – но и на свободе он не окажется. Поедет к своему приятелю Лопатину на Ямал, – товарищ Котов подтолкнул Саше папку, – тот и в Заполярье нашел теплое местечко…

Судя по переписке в папке, Министерство нефтяной промышленности СССР прибрало Лопатина к рукам. Заключенный занимался расчетами по эксплуатации новых месторождений в Западной Сибири.

– Тебе его навещать незачем, – заметил товарищ Котов, – сыктывкарские коллеги проследят за семьей Бергера, а ты отправляйся в Нарьян-Мар, – Саша допил чай.

– Надо опередить Атоса, – утвердительно сказал он. Товарищ Котов подмигнул ему:

– Именно. Фокусник встретит годовщину революции в новой московской квартире, с сыном на руках. Мы подберем ему подходящую жену, а Миледи с Атосом мы все равно арестуем, – с дивана послышался звонкий голос Симочки:

– Деда Леня, кушать, – товарищ Котов легко поднялся:

– Сейчас принесут фрукты, милая. Детей оставь мне, – велел он Саше, – из меня вышел неплохой дед, – Саша потушил сигарету.

– Расстраиваться нечего, – уверил он себя, – товарищ Котов прав. Фокусник согласится на наше предложение, а французов мы в конце концов найдем, – Саша упрямо сжал губы: «Найдем».