Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый - Нелли Шульман - Страница 7

Яркую фотографию окружили бережно выпиленной берестяной рамкой. Хорошенькая девушка, смущенно улыбаясь, держала перетянутый розовой атласной лентой сверток. Воронежский Юра ласково сказал:

– Ты только Ольгу видел, как мы расписывались, – он водил пальцем по снимку, – вот мамаша моя и сестренка. Она радуется, что стала тетей, – девочка тащила букет цветов.

Юра вздохнул:

– Домой бы попасть. Здесь скоро снег пойдет, – за окном курилки простирались серые тучи, – а дома арбузы созрели, – Юра помолчал, – я попросил Ольгу не приезжать сюда зимой, малышка может простудиться… – Павел искоса взглянул на мрачное лицо парня.

– Он увидит дочку только в следующем году, – Павел потрепал Юру по плечу, – а я могу никогда не увидеть Паоло.

Он велел себе не думать о самом плохом. В скором времени Павел ожидал письма от Ривки. Конверты из Нарьян-Мара приходили в колонию каждые две недели. Зэка деликатно не интересовались, с кем переписывается Павел.

– И передача должна подоспеть, – он взглянул на круглые часы в курилке, – Юра накрывает поляну в честь рождения дочки, надо что-то принести к столу, – Павел получал хорошие посылки. Смотрящий искусно прятал в продукты записочки от Исаака. Павел узнал, что юноша видел в Забайкалье Витю Лопатина.

– Сейчас Витька на Ямале, – Павел вытянул ноги, – хотя с тем же успехом он может быть на Марсе, – никакого способа увидеться с другом не существовало. Павел не надеялся на перевод в Харп.

– И Витьку сюда не пришлют, – горько понял он, – комитет знает, что мы остаемся друзьями. Они не рискнут, потому что мы можем вместе уйти в побег, – Павел понимал, что на побег у него шансов мало.

– Если и вовсе нет, – он задумался, – для побега надо попасть в тайгу, а начальник колонии держит меня в крепостных художниках и не переведет на лесоповал, – за решеткой курилки послышался грохот железных ворот. Юра привстал:

– Колонна возвращается, – зэка гоняли в тайгу пешком, – и автозак приехал, с газиком по пятам. Наверное, новеньких привезли, – новенькие в колонии были источником информации с воли. Столичной «Правде» и «Известиям», в которых, согласно пословице, не было ни того, ни другого, никто не доверял. Павел полистал брошенную на скамейку прошлогоднюю «Юность».

– Здесь тоже нет ни слова правды, – он с отвращением думал о своей писанине, – миллионы читателей «Юности», сотрудники и авторы журнала поздравляют Леонида Ильича Брежнева со славным юбилеем, – дальше шли рассказы о комбайнерах и машиностроителях, терзающихся производственными проблемами. Павел не хотел просматривать оглавление.

– Все одно и то же, – Юра прилип к решетке, – хорошо, что я читаю только русскую классику, – Павел брал в библиотеке единственный том Чехова, хотя знал строки наизусть. Он зашевелил губами:

– Точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих… – Ривка писала ему о перелетных птицах.

– Как я могу что-то обещать, – в который раз спросил себя Павел, – ей нет восемнадцати, а мне тридцать, – он чувствовал себя гораздо старше, – и мне осталось девять лет срока, – воронежский Юра надеялся на амнистию.

– С шестидесятилетием революции мы пролетели, – однажды сказал парень, – но скоро Олимпиада. Пусть хоть годик скостят. Малышка заговорит, а я еще буду здесь припухать…

Витька тоже должен был освободиться в восемьдесят шестом году.

– Словно менты сговорились, – хмыкнул Павел, – однако нам могут выписать вторые сроки, – он разозлился, – если я уйду в побег и меня поймают, я никогда не увижу свободы. Но Ривка права, нельзя всю жизнь провести со спутанными ногами. Я заберу ее из Нарьян-Мара, – решил Павел, – мой отец добрался до Америки и мы доберемся, – Юра удивленно сказал:

– Колонна заехала в гараж. Кого бы ни привезли, во дворе его не высадили, – Павел точным движением кинул окурок в пепельницу на длинной ножке.

– Привезли Железную Маску, – смешливо сказал он, – думаю, что полковник заказал свиней для подсобного хозяйства. К годовщине революции вохра устраивает банкет, понадобится много мяса…

По коридору прогрохотали сапоги, в курилку всунулся дежурный вохровец. Павел со значением посмотрел на старомодные часы на беленой стене. Под циферблатом висел раскрашенный Павлом щит: «Наши трудовые свершения! Все на вахту в ознаменование годовщины Октябрьской революции». До конца перекура оставалось семь минут.

– Ты кури на здоровье, – успокоил охранник Юру, – а ты, – он повернулся к Павлу, – быстро на выход. Начальник колонии вызывает, – Павел пробормотал себе под нос:

– Надо осваивать бюджет на пропаганду и агитацию, – натянув беретку, он отправился вслед за вохровцем.

Со времен их последней встречи начальник колонии полковник Миронов раздался еще больше и стал напоминать кабана.

– В МВД все такие, – Саша вспомнил московского упрямца Артемьева, – большие шишки не сдают нормативы физической подготовки, – он подозревал, что в табельном пистолете Миронова завелись тараканы, – они стреляют только на охоте, когда волков загоняют с вертолета.

Саша считал такое поведение неспортивным. Следующим летом он хотел полететь с парнями в Сибирь. Симочка, не доросшая до сплава по рекам, должна была остаться у одного из дедушек.

– Или устроить пеший поход по Таймыру, – задумался Саша, – тайга кишит гнусом, а на севере прохладней.

По пути из Усть-Цильмы в Новый Бор он любовался нетронутыми лесами. Через пару недель дорогу должно было непоправимо развезти осенними ливнями.

– Пары недель мне не потребуется, – напомнил себе Саша, – Фокусник скоро уедет отсюда, – он не собирался сажать мерзавца в газик, встретивший его с автозаком в Усть-Цильме.

– Пусть едет со своим отродьем, – решил Саша, – парень действительно идиот.

В нарьян-марском детском доме Саша обнаружил, что Юдину ничего не сломали и не разбили. Наголо бритый мальчишка выглядел сытым. Саша помнил послевоенные нормы питания.

– Мы почти голодали, – разозлился он, – собирали грибы и ягоды, делили одно печенье на стол, а здесь их держат на санаторной диете, – сироты каждый день ели мясо и сладости.

Парень оставался таким же угрюмым. Саша и не собирался с ним разговаривать.

Предъявив заведующей детским домом подписанное опекой постановление о переводе Юдина в Москву, он запихнул парня сначала в машину, а потом в вертолет.

– Его вырвало и он обмочился, – брезгливо поморщился Саша, – мне не во что его переодевать, пусть от него воняет, – парень добрался до Нового Бора в одиночестве, в гремящем автозаке. В колонии, вытаскивая его наружу, Саша заметил зареванное лицо мальчишки.

– Пошел он к черту, волчонок, – ребенка оставили в комнате виданий, – он решил, что его сажают в тюрьму. Останься он в детдоме, так бы и случилось, но он полетит в Москву, кататься, словно сыр в масле.

Фокусника ждала старая квартира на Патриарших. Саша не сомневался, что нынешний идиот Юдин отправится в хорошую школу.

– Фокусник у нас в руках, – он передал Миронову постановление министра Щелокова, – он сделает все, что мы ему скажем, – судьба матери ребенка Сашу не интересовала.

Бывшей доктору ди Амальфи недолго осталось жить. Вскоре в Лондон отправлялось трое парней из его «Альфы». Саша не мог показаться в Британии, однако он занимался с ребятами языком и учил их правильным манерам. Товарищ Котов считал, что пора уничтожить осиное гнездо в Хэмпстеде.

– На М твоим парням пока не замахнуться, – задумчиво сказал он Саше, – мы не знаем, где обитает она с Волковым, а его светлость прячется в Банбери. Его замок укреплен не хуже моего нынешнего пристанища. На старости лет мы стали ценить покой, – Саша отозвался:

– Если операция в Хэмпстеде пройдет удачно, товарищ Андропов согласится на мое, вернее, ваше предложение о восстановлении заграничного, – он поискал слово, – не отдела, но группы, – товарищ Котов кивнул:

– Я ожидаю вашего боевого крещения в следующем году в Афганистане, – Саша открыл рот, – товарищ Громыко не согласен со мной, но я забыл больше о том регионе, чем когда-нибудь знал наш министр иностранных дел, – наставник усмехнулся, – афганцы гордые люди. Они скинут Дауда сами, но им потребуется помощь…

Постановление об освобождении Левина Щелоков подписал в обмен на обещание Саши не вмешиваться в расследование по делу Бергера. Саша успокаивал себя тем, что мерзавец действительно получит десятку.

– Какая разница, где сидеть, – Миронов оставил автограф на бумаге, – товарищ Андропов прав, Бергер прекратит свои антисоветские активности, – Саша поднялся.

– Я подожду Левина в комнате для свиданий, товарищ полковник.

В беленом коридоре лязгнула железная дверь. Саша оценил подтянутую фигуру Левина. Лагерную синюю куртку Фокусник носил на манер артистической блузы. Серые глаза зэка остановились на Саше. Изящные ноздри задрожали, он нарочито отвернулся.

– Здравствуйте, гражданин Левин, – вежливо сказал Саша, – мы давно не виделись, – Левин не удостоил его и кивком.

– Он еще будет целовать мне руки, мерзавец, – Саша пропустил Фокусника в комнату для свиданий.

Их увезли с виллы на побережье Татарского пролива только в компании мопсов, но Павел помнил свои детские фотографии. Позади осталась спальня Ани и Нади с кроватками красного дерева под бархатными балдахинами, игровая комната, где возвышался игрушечный замок, выстроенный руками зэка, с башенками, витыми лестницами и горкой. Внутри поставили обитые шелком диванчики. Павел любил валяться на них с детскими журналами. Кто-то из мопсов залезал ему под бок, он шелестел страницами, кусая спелую грушу.

– Альбомы я тоже рассматривал, – он смотрел на своего сына, – я отыскал там тетю Розу и маму…

Торопливые карандашные наброски лица матери сохранились с той поры, когда она приезжала на виллу давать Ане и Наде уроки рисования.

– Она писала нашу маму и тетю Констанцу, – невесело сказала Аня, – после ее смерти портреты уничтожили, – сестры нашли рисунки Лючии в альбомах. Павел помнил и лицо отца.

– Его снимок тоже пропал, – ему стало горько, – у меня ничего не осталось. Маму зарыли в неизвестной могиле, а папа лежит на Аляске. Я обещал похоронить его во Флоренции, куда я вряд ли вернулсь…

Им не разрешили взять детские альбомы в интернат. В пятьдесят первом году Павлу тоже исполнилось четыре.

– Как Паоло сейчас, – по грязному лицу мальчика ползли слезы, – Котова, то есть Эйтингона, арестовали, а за нами приехали офицеры МГБ. Потом его ненадолго выпустили, однако мы пропали и он не нашел нас или вообще не искал…

Сын сидел на деревянной лавке. Устроившись рядом, Паук крепко держал мальчика за ручку. Павел не мог отвести глаз от ребенка.

– Но что случилось с Лаурой, – он испугался, – она не отдала бы малыша Пауку. Паоло могли похитить, а ее убить, – Павел вздрогнул от вкрадчивого голоса Паука. Гурвич говорил на английском языке.

– Он не знает итальянского, – понял Павел, – но я не могу ничего сказать Паоло. Он не солжет, даже если я попрошу его. Он малыш и он страдает, он не поймет меня, – мальчик не пытался высвободиться. Он скорчился на скамейке, байковую рубашечку испачкала рвота

– Его укачало в машине или в самолете, – Павел пожалел, что мебель привинчена к полу, – но, разбей я Гурвичу голову табуреткой, меня прикончит вохра, а Паоло окончательно осиротеет, – Гурвич мягко сказал:

– Павел Наумович, перед вами ваш сын. Он родился в семьдесят третьем году. Его мать – доктор Лаура ди Амальфи… – Паоло внезапно вырвал руку.

– Папа, милый, – пронзительно закричал мальчик, – он убил маму и маленького Маттео и мою собачку, Вольпино! Папа, он плохой человек, – Гурвич поймал ребенка в охапку, – убей его, я прошу тебя… – Павел только мог сжать кулаки. Мальчик попытался высвободиться, но Гурвич грубо встряхнул его: «Заткнись, щенок!».

– Яблочко от яблоньки недалеко падает, – Паук вернулся к русскому языку, – видна ваша проклятая кровь, Павел Наумович. Волчонок может вырасти в волка, – сын всхлипывал, – но, чтобы этого не произошло, согласитесь на наше предложение, гражданин Левин, – перед Павлом появился официально выглядящий лист бумаги, – тогда вы уедете в Москву с вашим сыном…

Строки плясали перед глазами, Павел разобрал: «Досрочное освобождение, снятие судимости, министр внутренних дел».

– Вы поселитесь в старой квартире, – голос Гурвича источал сладость, – мальчик пойдет в детский сад и школу. Вернувшись в творческий мир, вы продолжите писать книги и сценарии.

– Заметьте, – Гурвич со значением кашлянул, – я не спрашиваю, где находится ваш старый приятель Бергер, – Павел понял, что Исаака могли арестовать, – вам только требуется возобновить сотрудничество с нами, Павел Наумович… – Павел надеялся, что Исаак ничего не скажет.

– И говорить нечего, – он скрыл вздох, – мы с Витькой в тюрьмах, а никто из семьи не приедет в СССР, это слишком опасно… – Паоло шмыгнул носом: «Папочка, что он сказал?».

Гурвич перешел на английский: «Я предлагаю твоему папе вернуться с тобой в Москву». Мальчик покусал губы:

– Папа, – робко сказал Паоло, – папа, пожалуйста, поехали в Москву… – у Павла потемнело в глазах, но он велел себе потерпеть.

– Еще немного и все закончится, – он тяжело задышал, – еще несколько минут, – он поинтересовался:

– Что случится, если я не приму вашего предложения, гражданин начальник? – Гурвич поднял бровь.

– Тогда вы больше не увидите сына, гражданин Левин. Он вернется туда, откуда он приехал и вы навсегда расстанетесь, – Гурвич добавил по-английски:

– Твой папа сомневается. Попроси его как следует, встань на колени… – Павел смотрел в глаза сыну.

– Я не могу, милый, – его губы зашевелились, – не могу, прости, – Гурвич отпустил ребенка, Паоло бросился к нему.

– Папочка, – зарыдал мальчик, – папочка, забери меня отсюда, не оставляй меня… – мягко отстранив ребенка, Павел поднялся.

– Я не верю вам, гражданин начальник, – Гурвич открыл рот, – невелика наука найти подходящего по возрасту ребенка. Ваше представление провалилось. Я не имею отношения к мальчику и незачем мне его навязывать. Вы обучили его имени якобы его матери и ломаете комедию… – Гурвич шагнул вперед:

– Паоло, твой отец не верит, что это действительно ты… – мальчик расплакался, вцепившись в его куртку. Он икал, хватая ртом воздух.

– Папа, милый, это я. Папа, я читал твою книжечку о заколдованном принце. Папа, расколдуйся, не уходи…

Оторвав от себя сына, Павел грохнул тяжелой дверью. В его ушах бился горестный голос мальчика.

– Папа, не бросай меня… – оттолкнув вохровца, Павел ринулся в конец коридора.

– Здесь обыкновенное стекло, – он запер дверь тесного туалета, – у меня есть минута, потом они придут в себя. Это единственный путь, другого выбора нет. Если Гурвич меня сломает, я тоже это сделаю, только предателем…

Локтем разбив стекло в окне, он скинул на кафельный пол куртку. Дверь затряслась.

– Заключенный, откройте, иначе мы будем стрелять, – приказал вохровец. Павел пробормотал: «Стреляйте». Осколок стекла прочертил алые полосы на руках. Кровь брызнула фонтаном на фанерную кабинку. Испачканные пальцы шарили по беленой стене, выписывая кривые буквы.

– Прости меня, Паоло, – Павел бессильно свесил голову, – прости.