Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том девятый - Нелли Шульман - Страница 6

На рассвете над крышей деревянного барака проносились самолеты. Ривка снимала комнату на окраине города, неподалеку от железных ворот с красной звездой, ведущих в аэропорт. На военном поле базировались и гражданские вертолеты, доставляющие грузы в тундру.

За проржавевшей оградой блестела гладь печорского затона, куда приводнялись гидросамолеты. Мощная серая река тоже текла неподалеку. Горизонт ощетинился черными силуэтами подъемных кранов. От города до дельты Печоры оставалось сто километров, но морские суда легко поднимались вверх по течению.

– И до Нового Бора тоже сто километров, – легкий ветер вздувал холщовую занавеску, – осталось подождать полтора года, даже меньше.

Ривка разложила тетрадки на крепко сбитом столе, приставленном к широкому подоконнику. Хозяйка комнаты сказала, что барак построили в тридцатых годах.

– Не тяп-ляп, как сейчас, – недовольно добавила пожилая женщина, – я той порой девчонкой была, вроде тебя, однако помню, что зэка работали на совесть, – дочь хозяйки уехала с мужем, как здесь выражались, на большую землю.

– Комната свободна, живи на здоровье, – заведующая детским садом окинула ее цепким взглядом, – только мужиков не води, – Ривка смутилась:

– Что вы, я не… – заведующая махнула рукой.

– Все вы так говорите, но ты, кажется, девушка приличная, – за год ее хозяйка укрепилась в своем мнении. Ривка не ходила с соученицами на танцульки в единственном городском доме культуры.

– Я только учусь, работаю, – она подрабатывала нянечкой в том же детском саду, – и пишу письма Павлу Наумовичу.

Ривка не держала на виду фотографию Павла Наумовича, вырезанную из старой «Юности». Девушка нашла журнал на дальних полках городской библиотеки. Зачитывать книги не полагалось, однако библиотекарша пожала плечами.

– Это на макулатуру пойдет. Забирай на здоровье, – аккуратно обрамив фотографию, Ривка хранила ее в ящике стола.

– Осталось полтора года, – оглянувшись на дверь, она достала снимок, – даже меньше.

Ривка пока не могла приехать в колонию, но слышала, что невест расписывают без лишних вопросов. Позавчера на почтамте она заказала разговор с Сыктывкаром. В поселке Заречном телефонов не завели, однако Ривка звонила заказчицам матери. Фаина Яковлевна, как и просила Ривка, оказалась у городского телефона на следующий день.

– Всякие есть новости, мейделе, – тихо сказала мать, – и плохие, и хорошие, – Ривка узнала об аресте Исаака и о том, что у нее появилась невестка.

– Майя поехала дальше на север, – со значением сказала мать, – ты понимаешь, о чем я, – Ривка понимала, – а тебя скоро навестит гость, – мать описала ей Петра Михайловича Волкова. Пока никто похожий на улицу Победы не заходил.

Привстав, Ривка выглянула за окно. Заходящее солнце золотило лужи на разбитой дороге. В палисаднике дремала на цепи старая лайка. Оживившись, пес брехнул. Ривка успокоила его:

– Это только я. Товарищ Волков знает мой адрес, надо заняться делами.

На следующей неделе Ривка впервые вела урок в местном детском доме. Обычно педагогическую практику там не проходили, однако директор училища сдалась под ее напором. Напечатав сказки на ненецком языке в салехардской газете, Ривка стала чем-то вроде местной знаменитости. В самом Нарьян-Маре газета «Красный тундровик» выходила только на русском, однако Ривка была известна и там. Она писала для детской странички «Тундровика».

– Все равно пришлось взять псевдоним, – вздохнула девушка, – Михаил Семенович меня уговорил, – Михаил Семенович Золотов попал в Нарьян-Мар, как выражался старый журналист, за казенный счет еще в тридцатых годах.

– Мне тогда едва исполнилось двадцать пять, – сварливо сказал он, – поверь моим шестидесяти семи и не спорь, – перечеркнув ее подпись, Золотов вывел: «Римма Горская».

– Михаил Кольцов писал под псевдонимом, – добавил редактор, – а ты пока не Кольцов, – Ривка довольно дерзко заметила: «Пастернак не писал». Михаил Семенович привистнул:

– Пастернак в другой лиге, мейделе. Я его видел на поэтических вечерах. Мой британский кузен, – усмехнулся Золотов, – из-за которого я погорел в тридцать пятом, тоже изменил фамилию. Я не менял, в паспорте я Голденкранц, а его отец в Британии стал Голдом, – встреча с британским кузеном, приехавшим в Москву писать репортажи для Флит-стрит, оказалась для Золотова последней.

– Солли отправился в Лондон, – кисло сказал Золотов, – а я уехал на Соловки и вышел на свободу только в пятьдесят шестом году. Он перебрался в Израиль, – Золотов показал Ривке вызов от кузена, – однако я ответил, что доживу жизнь здесь. Но ты, Римма Горская, – он подмигнул девушке, – еще прогремишь в газетах. Погоди, – он оживился, – ты можешь писать на идиш?

Ривка покраснела:

– Не очень хорошо. Я его никогда не учила, я имею в виду в школе, – Золотов, успевший восемнадцатилетним юношей отправиться в Биробиджан, поработал и в тамошней газете.

– Я с тобой позанимаюсь, – пообещал журналист, – попробуем попасть на страницы «Советиш геймланд». Там меньше цензуры, чем в изданиях на русском. Говоришь ты бойко, осталось отточить перо, – он ласково взглянул на Ривку, – но ты способная девушка. Ребята в Салехарде не поверили, что ты раньше не знала ненецкий.

В отдельной тетрадке Ривка собирала местные сказки.

– Надо продумать занятие в детском доме, – она покусала ручку, – мама сказала, что Волков похож на артиста кино, – в Заречном хватало старых «Советских экранов». Лайка опять брехнула, в открытом окне показалось веселое девичье лицо.

– Риммочка, – так называли ее соученицы, – хватить киснуть над книгами, сегодня суббота, – затараторила подруга, – пошли погуляем, – Ривка закатила глаза.

– Театр пока не открылся, – театр в Нарьян-Маре был народный, – а в «Арктике» крутят «Судьбу», которую мы видели на культпоходе, – девушка широко улыбнулась.

– Не театр и не кино. Вертолетчик с танцев пригласил меня на вечеринку, но неудобно идти одной. Пожалуйста, Риммочка, – умоляюще протянула соученица, – что тебе стоит, здесь недалеко, – захлопнув тетрадку, Ривка строго сказала:

– Не больше, чем на час, у меня в понедельник практика в детдоме, – сдернув с крючка полотенце, она отправилась к рукомойнику.

Окно в барачной комнате раскрыли, над столом плавали сизые слои табачного дыма. Пепел упал на яркий конверт от пластинки. Пальмы поднимались в небо, соперничая с изящным силуэтом увенчанной шпилем башни. Диск крутился в старом проигрывателе, водруженном на полированную тумбу. Над расшатанной тахтой красовался гобеленовый ковер с оленем.

– Слушай, Михайлыч, – пьяно сказал крепкий парень в тельняшке, – кореш в Архангельске мне списал слова, – хозяин комнаты помахал тетрадкой в дерматиновой обложке, – пластинку он нафарцевал у моряка с иностранного корабля за матрешки, – вертолетчик Гена затянулся «Примой», – мы споем девчонкам, когда они придут.

Гена кивнул на прислоненнную к ковру гитару. Звякнуло горлышко водочной бутылки. Петр Михайлович Волков подцепил погнутой вилкой хороший кусок соленой рыбы.

– И картошечкой заполировать, – Гена проглотил выпивку, – рыбы у нас хоть одним местом ешь, а картошку везут с материка, – Пьер пока не побывал в нарьян-марских магазинах.

– И еще нигде не побывал, – розовая семга таяла на языке, – за похожую рыбу у Фошона дерут втридорога, а Гена держит ее в ведре, – семга, по заверениям хозяина, вчера плавала в Печоре.

– Вчера я еще трезвый был, когда ты мне позвонил, – честно сказал вертолетчик, – но ты кореш Сереги, как за такое не выпить?

Пьер набрал телефон парня в будке на деревянном дебаркадере, куда причалил старинный речной пароход. По дороге на север они миновали пристань поселка Новый Бор. Колонию с реки видно не было, но Пьер мысленно пожелал Павлу скорого освобождения.

– Он сидит только три года из двенадцати, – вздохнул инспектор, – но, по крайней мере, его сын не останется в СССР.

На пароходе Пьер не мог оторваться от бескрайнего простора речных берегов. Мимо проплывали деревни, выстроенные из крепкого потемневшего дерева. Лодки лежали на песке, на косогорах ветер трепал белье. Пароход шел среди мощных серых скал. Осень кое-где раскрасила тайгу в золото, но мачтовые сосновые леса блистали зеленью.

После Усть-Цильмы течение замедлилось, Печора расширилась. Северный ветер забирался ледяным дуновением под ватник, заставлял покрепче заматывать шарф. Вчера они спускались по течению среди поросшей рыжеватой травой тундры. Низкое осеннее солнце блестело в мелких озерах. Над рекой появились чайки.

– Скоро Нарьян-Мар, – сказал Пьеру пожилой человек, с которым он делил скамью, – в сорок пятом году мы тоже сначала увидели чаек, – пассажир помолчал, – а паромов здесь тогда еще не водилось, – в быстром течении Печоры у каждой деревни деловито сновал через реку проржавевший паром.

Пьер не спросил, почему сосед в сорок пятом году оказался на полярном круге. От него и не ждали продолжения беседы. Слыша сильное заикание Пьера, соседи предпочитали объясняться с ним на пальцах.

– Гене, кажется, все равно, – вчера вертолетчик забрал его с дебаркадера на мотоцикле с коляской, – мы так напились, что я могу говорить по-французски, он ничего не вспомнит.

Пьер незаметно усмехнулся. Несмотря на вторую бутылку водки, голова инспектора оставалась ясной.

– Потому что я не понижаю градус, – он захрустел соленым огурцом, – вкус домашний, как у тети Марты, – огурцы и впервые увиденные им соленые зеленые помидоры прислала с большой земли мамаша Гены, как выражался вертолетчик.

– Мои родители свое на севере отработали, – заявил парень, – они оба прошли войну, – Гена оказался ровесником Пьера. Старшие Москалевы осели в родной Воронежской области.

– У них дома виноград растет, – Гена блаженно потянулся, – а яблок и груш и вовсе не считано. Бери моченые яблоки, – велел новый приятель, – под водку самое то, – Пьеру понравились и яблоки и помидоры. Тоже чиркнув спичкой, он взялся за гитару.

– Д-д-давай слова, – велел инспектор, – с-с-сейчас все подберу, – Гена откашлялся:

– Он э дарк дезерт хайвей, кул винд ин май хайр, – он пошевелил губами, – на темном шоссе в пустыне холодный ветер в моих волосах. Надо выучить припев, – у Гены оказался неожиданно хороший тенор, – велком ту зэ хотел Калифорния, – летчик налил себе еще.

– У нас сегодня тоже хотел, – он усмехнулся, – твой станок скрипит, но нам с Томой будет не до этого. С Томой или Таней, – Гена нахмурился, – не помню. Я ее приглашал на вечеринку, когда был подшофе, на танцах. Мы с приятелями отмечали день рождения, а сейчас мы отмечаем твой приезд, Михайлыч, – стакан Пьера опять наполнился водкой. Вертолетчик добавил:

– Одна она не придет, девчонки появляются парами. Твоя гостиная, – гостиная больше напоминала закуток, – моя спальня.

Пьер утешил себя тем, что улица Победы совсем недалеко. На дебаркадере, ожидая Гену, он изучил нарисованный на фанерном щите план города. Пьер пообещал себе отыскать Ривку завтра. Он видел фото девушки в Сыктывкаре.

– Она тогда носила школьную форму, – Пьеру почудились шаги в коридоре, – она очень красивая, словно Аня с Надей, только блондинка, – Гена тоже встрепенулся.

– Встречаем гостей, – он подмигнул Пьеру, – с песней, – зазвенела гитара, в дверь постучали.

– Велком ту зе хотел Калифорния, – заорал Гена, – заходите… – Пьер услышал девичий голос:

– Геночка, привет, – Таня или Тома оказалась брюнеткой, – у вас иностранная пластинка, здорово, – она подтолкнула вперед высокую девушку в неожиданной для Нарьян-Мара джинсовой юбке.

– Знакомьтесь, моя подруга Римма.

Колено Пьера подвело в самый неподходящий момент. Поморщившись от боли, он с трудом поднялся. Глаза цвета ясного неба в пшеничных ресницах лукаво взглянули на него. На носу девушки виднелись летние веснушки.

– Это Михайлыч, – вмешался Гена, успевший уместить Тому или Таню рядом, – он заика, поэтому стесняется. Риммочка, не бойся, он не кусается, – на розовых губах заиграла легкая улыбка.

– Я не боюсь, – девушка коснулась его ладони, – очень приятно, а как вас зовут?

– Он у нас Петр, – летчик пошарил по столу, – выпьем за встречу, девушки…

– Выпьем, – инспектор не мог отвести глаз от Ривки Бергер, – непременно выпьем, Гена.

В темных сенях загремело жестяное ведро. Полосатый кот, оскорбленно зашипев, вылетел из-под ног Пьера.

– Лампочку надо ввернуть, – озабоченно сказала кутающаяся в шерстяной платок бабка, – возраст у меня не тот, чтобы по стремянкам лазить.

Римма, как Пьер велел себе называть девушку, весело заметила:

– Петр Михайлович ввернет, Ангелина Васильевна, – узкие глаза бабки недоверчиво сощурились, – он мужик рукастый, он и с дровами поможет, – смуглое лицо новой квартирной хозяйки Пьера оставалось недовольным.

– Прямо не знаю, – Ангелина Васильевна остановилась перед обитой прорванным дерматином дверью, – комната маленькая ровно конура. Стыдно туда человека селить, хотя после войны мы в ней сам-пятеро жили, – по лицу бабки Пьер понял, что у нее есть северная кровь.

Римма внезапно сказала:

– Петр сава хасава, пидья манзара, – бабка подтолкнула ее: «Пидья тов Печора джав?». Римма кивнула:

– Петр ху мервуна хайя манзара. Джилейя хардар, – она взяла Ангелину за сухую ручку, – эя?

Пьер понятия не имел, о чем они говорят. Бабка распахнула дверь.

– Здесь койка и коврик, – Ангелина Васильевна вздохнула, – шкаф, тумбочка…

Подслеповатое барачное окно выходило в палисадник, трепещущий золотом полярных берез. Давешний котик, ловко проскользнув между ними, уселся на покрытый вспучившейся краской подоконник. Пьер покачался на половице.

– Наверняка, гнилые, – понял инспектор, – переложить бы их. Впрочем, весь барак дышит на ладан, если говорить по-русски, – они с Риммой быстро покинули застолье. Гена, обнимавшийся со все-таки Томой на тахте, пьяно пробормотал:

– Михайлыч, на выходных едем на рыбалку. У моего кореша есть катер, – Пьер отозвался: «Непременно». Во дворе он смешливо заметил мадемуазель Бергер:

– Летчик пригодится в хозястве, – Пьер оглянулся, – это полезное знакомство. Вокруг никого нет, – лайка, сидящая на цепи, лениво помахала хвостом, – я могу не заикаться, – он заставлял себя не рассматривать девушку слишком откровенно.

– Ей семнадцать лет, – бессильно понял Пьер, – а мне за тридцать, то есть тридцать один. И я не еврей, зачем я ей нужен? – Ривка-Римма носила хорошенькие, вышитые бисером сапожки и отороченную мехом курточку. Перехватив его взгляд, девушка объяснила:

– Это летняя обувь, кисы. Зимой их меняют на пимы, но я надеюсь, что до зимы вы найдете Паоло, – она вытащила пачку сигарет, – а что касается заикания, то продолжайте, у вас так не слышен акцент, – Пьер едва успел чиркнуть спичкой. Ривка заметила:

– Мне не исполнилось восемнадцати, мне не полагается курить. У нас строгая директриса, а город маленький, все друг друга знают. Если ей расскажут, что меня видели курящей, мне попадет по первое число, – Ривка деловито добавила:

– Я говорила с мамой и все знаю и о вас и о Майе, – она со значением помолчала, – получается, в Москве вы видели Исаака только несколько часов? – Пьер грустно кивнул:

– Мы поехали на Казанский вокзал, где у него была деловая встреча, – он решил умолчать о самородке, – там его арестовали, но мы с Ми, – он вовремя поправил себя, – с Майей успели скрыться от милиции, – Ривка поджала губы.

– Фараон рано или поздно умрет, – нараспев сказала девушка, – и мы освободимся из Египта в наши времена и наши дни. Сара в земле обетованной, и мы тоже там окажемся, – она встряхнулась, – но сейчас надо позаботиться о ночлеге, – девушка привела его именно на улицу Победы.

– У меня есть знакомый журналист, – заметила она по дороге, – у него однокомнатная квартира в центре, но тебе не стоит там появляться. Погоди, – Ривка оживилась, – я знаю подходящую квартирную хозяйку. Я подрабатываю нянечкой в детском саду, а она повариха, – оглядев действительно тесную комнатку, Пьер кинул рюкзак на незастеленную койку.

– В-в-все подходит, А-ангелина Васильевна, – мучительно заикаясь, сказал он, – с-с-пасибо, – бабка повела носом.

– Пидья сярка нгабтесь, – кисло сказала хозяйка, – пидья сярка нгерць? – Римма с готовностью ответила:

– Он был на дне рождения, – Пьер понял, что речь идет о водочном духе. Ангелина Васильевна хмыкнула:

– Ладно. Постель я принесу, – костлявые пальцы приняли десятирублевку, – погоди, – неожиданно легко приподнявшись на цыпочках, бабка сняла со шкафа грубо высеченную из дерева фигурку.

– Нгытарма, – коротко сказала она, – в этой комнате умер мой второй муж, – хозяйка перекрестилась, – это из его гробового шеста сделали. Сейчас по-старому не хоронят, однако он у меня был тадебя, – Ривка шепнула: «Шаман», – я его в тундру отвезла, как у дедов наших было принято. Первый мой муж погиб, когда война шла…

Пьер отчего-то поинтересовался: «На ф-фронте?». Темные глаза Ангелины Васильевны блеснули.

– Нет, – коротко ответила бабка, – его в Салехарде расстреляли в сорок третьем году. Устраивайся, Петр Михайлович… – дверь закрылась. Взяв на руки кота, Ривка присела на подоконник.

– Вы в городе ненадолго, – шепнула девушка, – завтра я иду заниматься с малышами в местный детский дом. Паоло могли привезти сюда, рядом колония его отца, – заметив грусть в ее глазах, Пьер все понял.

– Поэтому она здесь, – инспектору стало горько, – она любит Павла и надеется на встречу. Но ведь она ничего не знает о Лауре и вряд ли Павел ей что-то рассказал, – велев себе молчать, он отозвался:

– Да. Только будьте осторожны, сейчас нельзя вызывать подозрений, – пыльное стекло задребезжало. Пронесшийся над бараком военный самолет пошел на посадку.

Пожелтевшая шерсть чучела белого медведя пахла нафталином. Зверь держал в лапах кумачовую табличку: «Слава доблестным советским полярникам». Лозунг вился и над деревянными щитами, украшавшими пустынный вестибюль гостиницы «Заполярье».

Единственный отель, как о нем весело думал Саша, Нарьян-Мара располагался на улице Смидовича, которую, как он узнал, называли местным Арбатом. Организуя командировку, он выяснил, что в Нарьян-Маре нет обкомовской дачи.

– Какие дачи в тундре, – хмыкнул Саша, – но я в городе всего на пару дней, – «Заполярье» считалось лучшей гостиницей Нарьян-Мара.

– Других здесь нет, – усмехнулся Саша, – остальное клоповники, куда страшно зайти.

Трехэтажное «Заполярье» выстроили в пышном сталинском стиле. Напротив возвышалась неожиданно изящная башенка городского почтамта. Саша подозревал, что лет тридцать назад единственными постояльцами гостиницы были его коллеги из МГБ и полярные летчики.

Он появился в Нарьян-Маре тоже на полярном рейсе. Гражданская авиация летала сюда только из Архангельска, а Саша не хотел терять времени. Ему предстоял еще один полет, на этот раз в Усть-Цильму. В Новом Боре не было не только аэродрома, но даже и вертолетной площадки. Фокусника действительно держали в отчаянной глуши.

– Как и Лопатина, – недовольно хмыкнул Саша, – в которого ГУИН вцепился словно клещ.

Последние дни в Москве Саша занимался исключительно аппаратными играми. Товарищ Андропов, оставшийся недовольным пропажей Атоса и Миледи, кисло сказал:

– Товарищ Щелоков считает нецелесообразным наше вмешательство в дела ОБХСС, – название родственного ведомства в устах Андропова звучало ругательством.

– Сами понимаете, товарищ Гурвич, – Андропов всегда использовал настоящую фамилию Саши, – что нет смысла обострять отношения из-за какого-то, – голос Юрия Владимировича дышал льдом, – Бергера. Ему выпишут десятку и на этом его карьера антисоветчика закончится, – Саша подался вперед.

– Бергер мог встретиться с Атосом и Миледи, – умоляюще сказал он, – товарищ Андропов, прокуратура вам не откажет, – начальство поправило очки в толстой оправе.

– Прокуратура – отдельный орган, товарищ Гурвич, – наставительно сказал Андропов, – не зависящий от других ветвей власти. Делайте работу без звонков по вертушке, – он указал на украшенный гербом телефон. В кабинете Саши пока такой не завелся.

– Но заведется, – упрямо пообещал себе Скорпион, – у Крючкова стоит вертушка. Он станет главой Комитета, – Саша не сомневался в амбициях непосредственного начальства, – а заместителю Андропова полагается вертушка и генеральское звание.

Он решил пока не настаивать ни на личном допросе Бергера, ни на кураторстве Лопатина, тоже посаженного по линии ОБХСС.

– Тише едешь, дальше будешь, – напомнил себе Саша, – надо заняться щенком Фокусника, – он еще не навещал детский дом, но местные коллеги уверили Сашу, что парень жив.

Послезавтра ему предстояло воздушное путешествие в компании мальчишки. Вертолет Саши приземлялся в Усть-Цильме, откуда в Новый Бор вела относительно хорошая дорога.

– Это еще три часа пути, – он взглянул на хронометр, – когда, наконец, откроют ресторан?

Яркая рукописная афиша у дверей сообщала, что сегодня в «Заполярье» играет цыганский ансамбль из Сыктывкара. Саша пока не встречал ни одного цыгана за пределами Садового кольца Москвы.

– В «Ромэне» поют настоящие цыгане, – он усмехнулся, – а здесь сборная солянка, – Сыктывкар напомнил ему о Бергерах. Тамошние ребята не сообщали ни о каких визитерах к семье зэка.

– Атос с Миледи туда не отправятся, – ансамбль настраивал инструменты, – но кто-то из них должен появиться здесь. Они знают, где сидит Фокусник и сложат два и два, – среди портретов советских полярников Саша обнаружил знакомое лицо.

– В 1905 году царское правительство отправило Александра Даниловича в ссылку за полярный круг, – читал Скорпион, – однако соратник Ленина не оставил революционной работы. В экспедиции на остров Вайгач Александр Данилович обнаружил древние святилища ненцев, – Саша присвистнул, – и провел просветительскую работу срели оленеводов. Узнав о его путешествии, жандармы отправили товарища Горского на новое место ссылки в Забайкалье, – Саша подмигнул дедушке.

– Откуда ты благополучно сбежал и отправился в Сан-Франциско, успев послушать оперу во Владивостоке, – Саша зевнул, – надо выпить кофе, пусть на дворе и вечер.

Прилетев в Нарьян-Мар на исходе вчерашнего дня, он отлично выспался, поднявшись со старомодной кровати в номере только на закате.

– Дома все в порядке, – он поговорил с ребятишками, – парни обрадуются местным ножам, а Симочке я привезу местную куклу, – сувенирами его обещали снабдить коллеги.

– Рыбу я выловлю сам, – двери распахнулись, – завтра мы проведем день на Печоре, – после бунта на «Сторожевом» Саша недоверчиво относился к рыбалкам, однако здесь антисоветчиков ждать было неоткуда.

– Таких девушек, как Инга, в Заполярье тоже не водится, – его усадили за отдельный столик, – она вышла замуж, нечего о ней вспоминать.

Саша не собирался жениться, но ему было немного обидно. Полистав переплетенное в дерматин меню, он прислушался к разговору компании неподалеку.

– Местные журналисты, – хмыкнул Саша, – одни нацмены и еврей, – старик напоминал Эренбурга, – наверняка, бывший зэка, – выбросив из головы соседей, он подозвал официантку:

– Чем порадуете, девушка? – обходительно поинтересовался Саша. Она смутилась:

– Рыба у нас всегда хорошая, товарищ, – Саша благодушно велел:

– Тогда несите рыбу.

За шкафом уютно пахло пылью. Потрепанная штора спускалась почти до уродливого коричневого линолеума на полу. Задняя стенка шкафа тоже была уродливой. Царапающую пальцы фанерку расписали буквами. Паоло потихоньку начал их складывать в слова. В его папке появился штамп отстающего в развитии, однако мальчика не выгоняли с занятий для старших детей.

– На меня махнули рукой, – спрятавшись под шторой, он листал пожелтевшие страницы, – все считают, что я идиот, – так его звали старшие ребята, однако они, к удивлению Паоло, относились к мальчику бережно. Его привезли сюда летом, а сейчас листья садика за окном порыжели.

– У моря меня тоже не трогали, – Паоло хорошо помнил теплый южный город, – там были добрые нянечки, – он выучил слово, похожее на английское. Он не знал названия города, где провел пару недель.

– Нас кормили персиками и черешней, – вздохнул мальчик, – нянечка давала нам добавку, – уютная женщина часто прижимала его к себе. Паоло сначала не понимал, что она говорит, но потом выхватил знакомое слово.

– По-английски похоже, – в кармане его рубашки лежала припрятанная с полдника вафля, – она называла меня сыном, – потом за ним приехала машина с неприятной теткой. Это слово Паоло тоже теперь знал.

– Няня, – он зашевелил губами, – тетя, воспиталка, – их называли именно так, – сын, ма…

Нижняя губа задрожала, слеза упала на вафлю. Паоло велел себе забыть это слово. У него больше не было мамы.

– Мистер Мэтью убил мамочку, – он хлюпнул сопливым носом, – он убил маленького Маттео, – Паоло закусил зубами рукав байковой рубашки, – он убил Вольпино, – мальчик тихо расплакался.

Так он называл белую собаку, жившую в будке на дворе. Здешний добряк Вольпино всегда лизал детям руки. Паоло не запрещали делиться с псом котлетами и кусками рыбы. Собака словно всегда улыбалась. Обнимая ее, Паоло утыкался лицом в мягкий мех.

– С Вольпино я разговариваю, – он вытер слезы с лица, – а с остальными я онемел, – Паоло еще на юге понял, что он в России. Тогда же он велел себе замолчать.

– Меня и так называют идиотом, – он знал, что значит это слово, – если я заговорю по-итальянски или по-английски, меня никто не поймет.

Книжка у него на коленях была английской. Скудная библиотека детского дома стояла открытой. Остальные мальчики и девочки мало интересовались книгами. Паоло часто проводил здесь целый день, выбираясь только в туалет и столовую. На полдник им дали какао в жестяных кружках, кусок хлеба с маслом и вафлю.

Новенький мальчик, которого привезли той неделей, попытался отобрать у Паоло порцию. Смуглая рука протянулась к тарелке, парнишка зашипел от боли. Паоло разобрал только свое обычное прозвище.

Один из старших ребят, сверкнув узкими глазами, сказал обидчику что-то на местном языке.

– Он защитил меня, – Паоло попытался сунуть ему вафлю, – он наругал того парня, – старший только потрепал его по наголо бритой голове. Слово малявка Паоло тоже выучил.

– Значит, маленький, – во втором кармане рубашки таился огрызок карандаша, – это буквы М и А…

Библиотекарь не похвалил бы его за испорченную книжку, однако шкафы в пустынной комнате никого не интересовали. Паоло узнал иллюстрации. Эту сказку ему читала во Флоренции мама. Книжку издали на двух языках, русском и английском.

– Москва, 1936 год, – Паоло мог прочесть все буквы, – и здесь подпись – Марта, – во Флоренции мама называла его звездным мальчиком. Рассматривая картинку с закутанной в хламиду нищенкой, Паоло снова шмыгнул носом.

– Я никогда бы так не сделал с моей мамочкой. Как ты мог оттолкнуть маму, – ненавидяще сказал он Звездному Мальчику, – тебя правильно превратили в жабу, – Паоло желал мистеру Маттео тоже превратиться в жабу.

– Или в таракана, – он передернулся, – он похож на мерзкое насекомое, – дожевав соленую от слез вафлю, мальчик украдкой перекрестился.

– Иисус и Мадонна, пусть мамочка, Маттео и Вольпино обитают в садах райских, – Паоло был уверен, что в раю живут собачки и кошечки, – и пусть я увижу папу, пожалуйста. Пусть злые волшебники умрут и придет добрая фея, – в комнате раздались голоса. Паоло осторожно выглянул из-за шторы.

Старшие ученики окружали красивую светловолосую девушку. Он разобрал слово театр. Передав ребятам матерчатую сумку, она подошла к окну. Из-за гардины на Ривку взглянули испуганные глаза.

– Он идиот, Римма Леонидовна, – раздалось за спиной Ривки, – он не умеет говорить, только мычит. Он тихий и нам не помешает. Давайте поставим настоящий спектакль, как в доме культуры, – бойкая девчонка выскочила вперед.

– Нет, кукольный, как показывали на каникулах, – Ривка рассеянно отозвалась: «Поставим оба». Глаза придвинулись ближе, она протянула руку. Детские пальцы робко коснулись ее ладони, мальчик задрожал.

Кузен Пьер, как она называла инспектора, обучил ее паре итальянских слов.

– Бене, Паоло, – прошептала Ривка, – бене. Ио соно ту амико, я твой друг.

Полосатый котик, разлегшись на покосившемся крыльце барака, с интересом следил за Пьером. Сбросив ватник на лавку, оставшись в тельняшке, инспектор колол дрова. В Мейденхеде стояла русская баня. Волк с Мартой признавали только настоящий, как они говорили, пар.

– Дядя Джон тоже устроил баню в Озерном краю, – Пьер вытер потный лоб, – говоря о бане, завтра пятница, надо сходить в городское заведение, – топор легко раскалывал сосновые дрова.

Ангелина Васильевна объяснила, что дерево привозят с юга по Печоре.

– В Сыктывкаре лесов полно, вам легче, – она полистала паспорт Волкова, – надо бы тебе сделать временную прописку, но ты говоришь, что в экспедицию завербуешься? – Пьер кивнул:

– Д-да. Я о-отправлюсь в т-тундру, А-ангелина В-васильевна, – он действительно решил двигаться на восток. Из Нарьян-Мара в Архангельск можно было добраться только самолетом.

– Тамошний порт строго охраняется, – сказал Пьер кузине, – не хочется рисковать сильнее, чем мы рискуем сейчас, – он боялся появления в городе Паука. Ривка постучала карандашом по белым зубам.

– Ты прав, – Пьер надеялся, что она не заметит его румянца, – в тундре никто не будет вас искать. Но это долгая дорога, – девушка взглянула на инспектора, – отсюда до Чукотки тысячи километров, а там придется пересекать Берингов пролив, – Пьер пожал плечами.

– Дед Паоло сбежал из лагеря и добрался до Аляски, где он умер, – инспектор помрачнел, – никакой Комитет не найдет нас на Чукотке.

Пока они не знали, действительно ли Паоло находится в местном детском доме. Ривка должна была вскоре появиться на улице Победы.

– Мне надо заглянуть в «Заполярье», – деловито сказала девушка, – у моего ментора, редактора «Красного тундровика», день рождения. Сходи к Гене, – велела кузина, – он должен был проспаться после вечеринки, – Пьер застал вертолетчика сидящим в трусах над сковородой жареной картошки.

– Томка приготовила, – довольно сказал Гена, – бойкая девчонка оказалась. Я дрых, а она полы помыла, рыбу пожарила, белье перестирала. Сегодня вечером она принесет пироги, – Гена набил рот картошкой, – у меня еще неделя отпуска, – парижские девчонки ничем не отличались от русских.

– Ночуй они на набережной Августинок, – улыбнулся инспектор, – они тоже начали бы хозяйничать, – он опять отогнал мысли о Ривке. Пьер не собирался рисковать отказом.

– Это не мимолетная вещь, – вздохнул инспектор, – она мне нравится, но незачем заводить этот разговор. Она любит Павла и будет ждать его столько, сколько потребуется.

Ему пришлось рассказать девушке о Лауре. Услышав о случившемся, Ривка помолчала:

– Павел Наумович написал, что у него есть сын, – голубые глаза подернулись грустью, – он передал весточку на запад и попросил Лауру считать себя свободной, – инспектор чуть не ответил: «Она и считала».

– Мужчина никогда так не скажет, – разозлившись на упорный чурбан, он грохнул топором, – надо думать о том, как вывезти отсюда Паоло, если мы его отыщем.

В местный порт иностранные суда не заходили. Пережевывая под водочку ароматное воронежское сало, натертое черным перцем, Гена весело сказал:

– У тебя с Римкой все вышло? Томка говорила, что она недотрога, сторонится парней, – Пьер уверил его: «Д-да». Гена зорко взглянул на него.

– Вроде ты заика, – сказал вертолетчик, – но похож на какого-то актера. У тебя повадка другая, девчонки на такое падки словно мухи.

Пьер намеревался покинуть Нарьян-Мар прежде чем его повадка заинтересует местный комитет.

– И прежде чем здесь появится Паук, – он аккуратно сложил поленницу, – теперь Ангелина Васильевна не замерзнет, – вокруг Нарьян-Мара простирались газовые месторождения, но в бараках топили дровами. Ангелина Васильевна впервые увидела электричество в тридцатых годах.

– Той порой я была замужем, – призналась она Пьеру, – мой первый муж создавал ячейки красных оленеводов, он учился в институте народов севера, но потом, – лицо женщины замкнулось, – все по-другому пошло, – хозяйка не говорила, за что расстреляли ее мужа.

– Был бы человек, а статья найдется, – горько хмыкнул Пьер, – но ее дети живут в тундре, что нам на руку, – Гена уверил его, что полет на вертолете не представляет труда.

– Я отвезу тебя хоть на Ямал, – заявил приятель, – осенью в тундру иначе не добраться, – умывшись ледяной водой из фыркающего рукомойника на стене сарая, Пьер сказал котику:

– Понимаешь, пока непонятно, здесь ли вообще малыш… – котик обеспокоенно мяукнул.

Сзади заскрипела калитка. Растрепавшися пшеничные волосы Ривки украшала картонная, ярко раскрашенная корона. День был прохладным, но девушка запыхалась. Северный ветер взметнул ее локоны, Ривка спохватилась:

– Забыла снять, – Пьер улыбнулся: «Тебе идет», – это сделал будущий театральный кружок в детдоме. Пьер, – девушка шагнула вперед, – Паоло здесь, вам надо выбираться из города.

– В двадцать восьмом году я был юнцом вроде тебя, – Золотов пыхнул «Беломором», – закончив десятилетку, я решил, что институт никуда не убежит. Я записался в юнкоры пионером, а потом собрал блокноты и пришел в «Комсомолку»…

На разоренной скатерти серели пятна пепла. Вторая бутылка водки опустела. Михаил Семенович покачал головой.

– Тебе такого нельзя, – Ривку, впрочем, без труда пустили в ресторан, – но твоей директрисы здесь нет, поэтому я налью тебе шампанского, – над бокалом выросла белая шапка пены.

Ривка принесла ментору собственноручно сделанный блокнот. Девушка хорошо управлялась с иглой. Ангелина Васильевна обучила ее ненецким узорам. Кусок выделанной оленьей кожи тоже приехал из тундры. Сыновья Ангелины Васильевны снабжали мать мясом и рыбой. Пожилая женщина часто говорила, что намеревается вернуться к семье.

– Мы приехали в город, потому что старик мой умирал, – призналась она Ривке, – во времена наших отцов он ушел бы в тундру, но я не могла его отпустить. Я помню, как у нас появились первые врачи и медсестры. Они спасли моего старшего сына. Сейчас у него пятеро детей и у младшего трое, – Ривка утвердительно сказала: «Но ваши внуки учатся в интернатах, а не в тундре».

Ангелина Васильевна сухо отозвалась:

– Мой первый муж уехал в Ленинград прямо из тундры. Он увидел электричество, однако вернулся к нашему народу, – муж Ангелины Васильевны стал первым ненецким поэтом.

– Сейчас на его место назначили другого, – однажды заметил журналист, – из-за того, что…

Золотов оборвал себя. Ривка понимала, почему он избегает этой темы.

Муж Ангелины Васильевны пошел под расстрел.

– Но я не знаю, почему, – она отпила шампанского, – и никто не помнит его стихов, – Ривка попыталась расспросить о прошлом Ангелину Васильевну. Старая женщина поджала губы.

– Милая, я осталась вдовой с двумя мальчишками, – вздохнула она, – при аресте рукописи забрали, а память у меня не та, что была, – Ангелина Васильевна помолчала, – но насчет внуков моих не беспокойся. Они выросли ненцами. Ваш народ о своих заботится, – женщина улыбнулась, – и у нас ребенок никогда не пропадет, – Ривка, впрочем, увидела в детском доме малышей с северными лицами.

– Это полукровки, – она допила шампанское, – в городах ненцы другие, – спрашивать о делах тридцатилетней давности у молодых журналистов было бесполезно.

– Они ничего не знают, – Ривка сжевала яблоко, – а Золотов знает, но не скажет. И Ангелина Васильевна не скажет, – пожилая женщина спокойно говорила о своей смерти.

– Только меня гложет, что моего первого мужа зарыли в безымянную могилу, – она приложила руку к сердцу, – надо три раза объехать на нартах вокруг чума, а потом повезти покойника с вещами на кладбище. У нашего рода могилы на Вай Хабце, где стоят наши святилища, – Ривка слышала о ненецких идолах на острове Вайгач. Она решила оставить эти разговоры на потом.

– Сначала надо спасти Паоло, – девушка утащила сигарету из пачки Золотова, – Пьер договорится с вертолетчиком, а остальное дело техники, – кузен велел ей, как он выразился, не подвергать себя опасности.

– Тебе здесь работать, – Пьер помолчал, – я прогуляюсь к детдому и выясню, как лучше туда попасть, а ты предупреди Паоло, – Ривке поговорила с мальчиком после первой репетиции будущего театрального кружка. Детям понравилась сказка о северном олене и утке.

– Они не поженятся, Римма Леонидовна, – заявила та же бойкая девчонка, – птицы не выходят замуж за животных, – по библиотеке пронесся звонкий смех, девица настойчиво сказала:

– Пьеса хорошая, но надо, чтобы была любовь, – Ривка уверила ее: «Будет». Паоло провел репетицию за шкафом, однако потом выяснилось, что мальчик не забыл английский язык.

– Я говорил сам с собой, – Паоло прижался к ней за пыльной шторой, – тетя, вы волшебница? – Ривка сглотнула слезы.

– Нет, милый, но здесь твой дядя Пьер, – малыш ахнул, – и вы скоро поедете домой, – Паоло не хотел ее отпускать, но Ривка уверила его:

– Осталось немного, – сердечко мальчика колотилось, – скоро твой папа освободится из тюрьмы и вы встретитесь, – Ривка пока не сказала малышу, что его мать жива.

– Пьер это сделает, когда они окажутся на свободе, – девушка затянулась сигаретой, – хотя пока они не выберутся из СССР, никакой свободы быть не может… – Золотов полюбовался блокнотом.

– Ты знаешь, что подарить старому журналисту, – он посмотрел вдаль, – имей я смелость, я написал бы роман о случившемся тридцать лет назад в здешней тундре. Но лучше потанцуй за меня, – Ривка видела, что Золотов пьян, – с моей культей это не по силам, – ментор потерял пальцы на левой ноге, отморозив их на Ямале тридцать лет назад.

– В то время расстреляли мужа Ангелины Васильевны, – поняла Ривка, – что же все-таки произошло? Поманив ее к себе, Золотов шепнул:

– Мандалада и больше я тебе ничего не говорил, – он громко заметил:

– Это танго я помню. Оркестр Цфасмана играл его в саду «Эрмитаж» в тридцать пятом году. Я вернулся из Биробиджана и сидел с делегацией западных журналистов, – Золотов криво усмехнулся, – а потом поехал на север за казенный счет… – Ривка налила ему водки.

– Выпейте, – ласково сказала девушка, – выпейте, Михаил Семенович, – опрокинув рюмку, Золотов свесил седую голову на грудь.

– Ах! Эти черные глаза меня пленили, их позабыть нигде нельзя – они горят передо мной…

У певца оказался неожиданно хороший голос. Ривка услышала рядом приятный тенор:

– Ах! Эти черные глаза меня любили, куда же скрылись вы теперь? Кто близок вам другой?

Светловолосый парень в невиданных в Нарьян-Маре фирменных джинсах коротко поклонился.

– Позвольте пригласить вас на танец.

На ее нежных губах блестели капельки виноградного сока. Гроздь изабеллы в хрустальной вазе играла бархатистой чернотой. Рядом розовели узбекские персики. Прядь светлых волос падала на стройное плечо в обтягивающей водолазке. Саша оценил вкус молодой журналистки. Римма носила замшевую юбку, расшитую местными узорами.

– Меня интересуют северные культуры, – глаза у нее тоже оказались цвета арктического льда, – я хочу поступить на журфак или в Литературный институт, но сначала я должна набраться газетного опыта, – Римма кивнула на столик, где дремал похожий на Эренбурга старик, – это наш выпускающий редактор, Михаил Семенович. У него сегодня день рождения.

– Представляете, товарищ Матвеев, – оживилась Римма, – Михаил Семенович работал с товарищем Кольцовым! Он знал Булгакова и видел Маяковского, – Саша не сомневался, что журналист с такими знакомствами попал на север не по своей воле.

– Мне тоже нравится Булгаков, – он подлил девушке шампанского, – я не разбираюсь в литературе, я инженер, однако он замечательный писатель, – Саша с удовольствием читал «Мастера и Маргариту» и по очереди сводил мальчишек на новую постановку «Бега» в театре Сатиры.

Римма никогда не бывала в Москве.

– Я учусь в педагогическом техникуме, – призналась девушка, – здесь есть ненецкая программа. Я свободно знаю язык. Мои родители были геологами. Я выросла в палатке и играла с детьми оленеводов. Папа и мама погибли на Таймыре и я оказалась в интернате…

Саша заставил себя не класть ладонь на изящную руку девушки. Римма, разумеется, не красила ногти.

– У нее нет косметики, – он полюбовался длинными ресницами Риммы, – она совсем молода, ей едва исполнилось восемнадцать, – девушка ловко танцевала. Саша удивился:

– Сейчас танго не в моде, – он уверенно вел Римму по залу, – откуда вы выучили движения? – девушка хихикнула:

– Я хожу в танцевальный ансамбль при доме культуры. Наша руководительница давно живет на севере. Она приехала сюда после войны, она выпускница училища при Большом театре, – север, по мнению Саши, кишел бывшими зэка.

– Ехали бы на материк, – он оглянулся на старого еврея, – их реабилитировали, дали пенсии, что им еще надо? – Саша понимал, что у многих бывших зэка не осталось семей.

– Ничего, – утешил он себя, – окаменелости скоро вымрут. Репрессии осудили и разговаривать о них больше незачем.

К удовлетворению Саши, родители Риммы Горевой не имели отношения к зэка. Он не сомневался, что советские геологи, занимавшиеся разведкой стратегически важных металлов, были членами партии.

– И она комсомолка, – девушка изящно ела персик, – она не пойдет ко мне в номер. Видно, что она не такая, – Саше и не хотелось случайной связи. Римма напоминала ему навсегда утерянную сестру.

– Однако она точно не Леона, – он напомнил себе купить «Красный тундровик», – если я приглашу ее подняться наверх, она откажется и обидится. Нельзя ее пугать, лучше вернуться сюда.

Саша объяснил девушке, что приехал в командировку в порт. Он хотел представиться геологом, но вовремя спохватился. Римма Леонидовна должна была разбираться в геологии. Он, впрочем, перевел разговор на девушку.

– Каждый любит поболтать о себе, – однажды сказал товарищ Котов, – меньше открывай рот и больше слушай, – Римма обрадовалась его интересу к газете.

– Завтра выходит детская страничка, – заметила девушка, – мои ненецкие сказки печатают в салехардской газете, а завтра будет сказка на русском. Я пишу под псевдонимом, – она смутилась, – Горева печальная фамилия, а Горского все знают, – Саше это показалось хорошей приметой.

– Я несколько дней пробуду в порту, – честно сказал он девушке, – и улечу в Москву. Но это не последняя моя командировка, Римма, – Саша взглянул на нее, – вы позволите найти вас? Вы покажете мне город, потому что я вижу только гостиницу и порт, – на ее щеках заиграл легкий румянец. Девушка накрутила на палец мягкий пшеничный локон.

– Приезжайте весной, товарищ Матвеев, – сказала она, – весной тундра расцветает, возвращаются перелетные птицы. Весной на Печоре тает лед, а небо становится голубым, – Саша осторожно коснулся руки девушки:

– Я приеду, Римма, – серьезно пообещал он, – могу я попросить у вас еще один танец?

На подиуме опять заиграли старое танго. Саша помнил, что певца дважды арестовывали. Теплые волосы девушки щекотали его щеку. Он шепнул:

– В вас тоже словно цветет весна, Римма. Я надеюсь, что мы скоро встретимся.

Тонкие пальцы вздрогнули в его ладони. Девушка выдохнула: «Да».

За раскрытыми воротами взлетного поля тонула в тумане деревянная пирамидка, увенчанная алой звездой. Ми-8 стоял на бетонке за памятником летчикам Заполярья. Ветер с Печоры трепал кумачовый лозунг: «Встретим ударным трудом шестидесятую годовщину великой революции!».

Отхлебнув кофе из китайского термоса, летчик Гена весело велел:

– Прощайтесь, голубки, – Ривка держала Пьера за руку, – не вешай нос, Михайлыч, – Москалев расхохотался, – поселок Нельмин-Нос недальний свет, а гонец готов передавать записочки. Не забудь взять меня в свидетели, когда вы пойдете в ЗАГС, – Пьер пробормотал:

– М-может н-не стоит н-на в-вертолете… – Москалев прервал его:

– Делать тебе нечего, тащиться на катере. Я обернусь за четверть часа. Не боись, Михайлыч, рейс регулярный. Я везу лекарства для тамошней амбулатории, – ящики с лекарствами уже загрузили в Ми-8.

– Обратно возьму рыбу, – пообещал Гена, – не случайно поселок так называется. В тех краях нельму руками черпают. Томка зажарит пару с картошечкой, а остальное я засолю, – Москалев потряс термосом, – она молодец, поднялась сварить мне кофе. Давайте, – распорядился Гена, – через пять минут от винта…

Он вразвалочку пошел к машине. Ривка тихо сказала:

– Найдешь Василия Прокопьевича Оттырэу, он бригадир в оленеводческом хозяйстве, – младший сын Ангелины Васильевны обосновался на Ямале.

– Туда добираться далеко, – Пьер курил в кулак, – хорошо, что ее старший сын рядом, хорошо, что она не спала, когда Ривка прибежала ко мне и хорошо, что Гена тоже полуночник…

Девушка появилась на улице Победы после темноты. Ривка настаивала, что никакой ошибки быть не может.

– Я его помню, – они с Пьером курили в палисаднике, – он искал покойного Якова Савельевича Марголина и появился в Сыктывкаре, – девушка помрачнела, – мама навешала ему лапши на уши. Я тогда была девчонкой, – Ривка передернулась, – но его лицо не забывают.

Покидая ресторан, она забежала в женский туалет. Девушка долго терла ладони мылом.

– Мне стало брезгливо, – призналась она Пьеру, – он меня трогал, пусть и только за руку…

Серые глаза Матвеева напоминали свинцовую воду в Печоре. Ривку не покидало неприятное ощущение.

– Он мне поверил, – добавила девушка, – я, словно мама, навела тень на плетень. Он не станет выяснять, кто я такая, я ему понравилась, – Ривку затошнило, – я видела все по его лицу…

Ривка с тяжелым сердцем оставила Матвееву домашний адрес. Она не хотела появления комитетчика в газете.

– Михаил Семенович знает мою настоящую фамилию, – объяснила девушка Пьеру, – недостойно его подставлять, хотя он ненавидит комитетчиков.

Ривка надеялась, что Матвеев больше не навестит Нарьян-Мар. На лавочке в палисаднике Пьер невесело сказал:

– Он приехал сюда за Паоло. Он отвезет малыша в Новый Бор, а там…

В тусклом свете единственного фонаря Пьер заметил, как изменилось лицо Ривки.

– Павел Наумович не пойдет на предательство, – отчеканила девушка, – Исаака арестовали, – она тяжело вздохнула, – а вас он не видел и не знает, что вы здесь… – Пьер покачал головой.

– Дело не в нас, – он запнулся, – вернее, не только в нас. Гурвич хочет сломать Павла и у него это может получиться, – девушка выкинула окурок в ржавую урну.

– Не получится, – она поднялась, – но здесь болтаться все равно не след. Пошли к Ангелине Васильевне, у нее горит лампочка, – бабка занималась шитьем. Она не удивилась просьбе Пьера.

– Ты говорил, что в тундре хочешь обосноваться, – Ангелина Васильевна кивнула, – но рядом мало месторождений, – ее лицо помрачнело, – и хорошо, что так. Из-за них мрут рыба и зверь, а если мы разучимся охотиться и рыбачить, что от нас останется? – Ривка ловко встряла.

– Петру Михайловичу не обязательно ехать на месторождения, – заявила девушка, – он может устроиться в рыболовецкую бригаду. Вы говорили, что ваш старший сын в Нельмином-Носу, – Ангелина Васильевна велела:

– Карандаш давай, я весточку напишу, – бабка зашевелила губами, – когда мой первый муж составлял наш алфавит, буквы другие были, а сейчас мы на русские перешли, – Ривка шепнула Пьеру:

– Раньше у них алфавит был латинский, – Ангелина Васильевна уверила его:

– Сын мой старший о тебе позаботится. По-русски его Василием Прокопьевичем зовут, а мы взрослых по именам не кличем.

Записка лежала в кармане ватника Пьера. Вертолет прогревал мотор, Ривка затянула вокруг его шеи вязаный шарф.

– Паспорт у тебя есть, – деловито сказала девушка, – но твоими документами в тундре никто не заинтересуется. В Нельмином Носу работает почта, телефон училища я тебе дала. Звони, когда сможешь. Я уверена, что Паоло сюда вернется, а остальное дело техники…

Москалев высунулся из кабины.

– Да поцелуй ты ее, Михайлыч, – заорал вертолетчик, – что ты за мужик такой стеснительный!

Пьер неловко ткнулся губами в ее холодную щеку: «Извини. Будь осторожна, пожалуйста».

Девушка мимолетно улыбнулась: «Буду. У тебя все получится, Петр Михайлович».

Золотой луч рассвета вырвался из-за низких туч, ее волосы заиграли чистым янтарем. Вскинув на плечо рюкзак, прихрамывая, Пьер пошел к вертолету.