Читать книгу Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый - Нелли Шульман - Страница 8

Мадам Розмари Лувье приехала в обитель святой Ядвиги не с пустыми руками.

В изящной сумочке, пурпурной кожи, кроме бельгийского вальтера, и подвески со щитом Давида, надежно спрятанных в тайнике, покоился и толстый конверт, с новыми, американскими долларами.

Роза попала на монастырский двор без труда. Сестры ордена Карло Борромео носили черные рясы, с белыми, накрахмаленными апостольниками. Роза протянула в открывшееся в воротах, зарешеченное окошечко, бельгийский паспорт:

– Laudetur Iesus Christus… – громко сказала девушка, на латыни. Роза перешла на французский язык:

– Я католичка, еду к Черной Мадонне, в Ченстохов. Я хотела бы помолиться святой Ядвиге Силезской… – во французском языке пожилой монахини, впустившей ее в обитель, отчетливо слышался немецкий акцент.

С похожим акцентом говорил и священник монастыря, встретившийся с Розой перед службой. Мадам Лувье объяснила, что приехала с мужем, поклониться католическим святыням Польши, в благодарность за окончание войны:

– Месье Лувье сейчас в Бреслау… – Роза, незаметно, оглядывала голый, бедный кабинет, с распятием на оштукатуренной стене, – он встретил старого знакомого, но скоро ко мне присоединится… – на монастырском дворе протянули ровные ряды веревок, с высушенным бельем:

– Это наш приют… – указала сестра на трехэтажное здание, – у нас живет больше сотни ребятишек, сирот… – они прошли мимо маленького, бокового коттеджа. На окнах, в деревянных ящиках, цвела герань. У входа стояли плетеные кресла. Старая женщина, в черной, вдовьей, кружевной косынке мотала шерсть. Нитки держала хорошенькая, высокая, темноволосая девочка, в сером, приютском платье, и белом переднике:

– Агата принесла нам подарки, в честь праздника… – старуха, улыбаясь, показала приколотое к кофте красное, атласное сердце, – и печеньем нас побаловала… – сестра повернулась к Розе:

– Мы заботимся об одиноких стариках, из Бреслау. У них никого на свете не осталось… – старуха говорила с монахиней на немецком языке. Роза заставила себя не смотреть, слишком пристально, на девочку:

– Дети тоже немецкий выучили, они три года в рейхе живут. То есть в бывшем рейхе… – бывшая Анна Эльбоген, уроженка Брюсселя, вежливо поздоровалась с Розой:

– Доброго вам утра, фрау… – у Розы и Эмиля имелся полный список группы отца Виллема. У некоторых фамилий даже приклеили старые, довоенные, выцветшие фотографии. Роза знала настоящие имена детей, знала, под какими католическими документами их прятало Сопротивление, знала их довоенные адреса:

– Анна Эльбоген, ей сейчас пятнадцать лет… – девочка носила католический крестик, – она и до войны немецкий язык знала. Ее отец уроженец Кельна, как и я… – пока никто из родителей детей, попавших в группу, не вернулся с востока:

– Никто, кроме одной… – Роза, до боли, сжала ручку сумки, – но ведь она никуда не уезжала… – в мае, готовясь к путешествию в Польшу, Роза, для очистки совести, проехала по Бельгии, разыскивая родителей малышей:

– Никто ничего не слышал, никто ничего не знает. В синагоге, в Брюсселе, никто не появлялся. Кроме матери Анны… – по адресу, значившемуся в списке, Розе сказали, что бывшая мадам Эльбоген давно покинула город:

– Она вышла замуж, еще при оккупации… – хмыкнула соседка, открывшая Розе дверь, – а что с ее девочкой стало, я понятия не имею…

Соседка слышала, что женщина переехала в Лувен, университетский городок. Она снабдила Розу новой фамилией мадам Эльбоген:

– На венчание она нас не пригласила… – подбоченилась соседка, – однако извещения разослала, не поскупилась… – в Лувене Роза, прямиком, отправилась в мэрию.

Она помнила хорошенький, ухоженный домик, на окраине городка, трехколесный велосипед, рядом с куртинами роз:

– Мать Анны рано замуж вышла, со школьной скамьи. Ей сейчас немногим за тридцать… – Розе не хотелось думать о женщине, отправившей своего ребенка на вокзал, где собирали евреев, для депортации:

– Я просто посмотрю ей в глаза… – глаза у бывшей мадам Эльбоген оказались красивыми, голубыми. В доме вкусно пахло свежей выпечкой, в гостиной висело вышитое панно, с Мадонной. Девочка лет трех возилась с куклой:

– В сорок первом году евреев начали депортировать. Она освободилась от дочери и сразу вышла замуж, родила… – мать Анны держала на руках еще одного ребенка, годовалого. Дитя, стесняясь, отвернулось от Розы. Не пригласив ее в дом, женщина, непонимающе, сказала:

– Я вас не знаю, мадам… – Роза облизала губы.

– Вы были замужем за месье Шарлем Эльбогеном. Вы жили в Брюсселе, в районе Волюве-Сен-Пьер… – от женщины пахло французскими духами, на пальце блестело золотое, обручальное кольцо. Даже дома она носила туфли на высоком каблуке:

– Ее первый муж тоже был обеспеченный человек, владелец шоколадного производства, магазинов… – вспомнила Роза, – они в дорогом районе обосновались. В год начала оккупации они развелись… – Роза подозревала, что месье Эльбоген хотел обезопасить жену. Женщина безучастно смотрела не нее:

– Вы меня с кем-то путаете, мадам. У меня первый брак… – в гостиной, кроме Мадонны, Роза заметила американский радиоприемник и фортепьяно. Девочка, капризно, позвала: «Мама!». Младший ребенок морщил лицо, собираясь заплакать. Роза сделала еще одну попытку:

– У вас была дочь, Анна. Мадам, ей сейчас пятнадцать лет… – женщина, холодно, отозвалась:

– Это ошибка. Я в первом браке, других детей у меня нет… – тяжелая входная дверь грохнула в спину Розы:

– Сука… – сочно буркнула себе под нос девушка, – какая гадина… – по дороге к машине, Роза, не удержавшись, плюнула на клумбу бывшей мадам Эльбоген.

– Дети не скажут мне, что они евреи… – Роза попрощалась со старухой и девочкой, – война закончилась, но они осторожны… – в кабинете настоятеля о евреях тоже никто не упоминал. Узнав, что мадам Лувье привезла пожертвование, святой отец обрадовался:

– Вы настоящая католичка, дочь моя. Церковь, во время войны, призревала сирот, и сейчас продолжает о них заботиться. У нас живут ваши соотечественники, из Бельгии. Группу прислали сюда немцы. Городок Мон-Сен-Мартен, где находился их сиротский приют, разрушило СС… – святому отцу, по виду, шел седьмой десяток. О судьбе отца Виллема спрашивать было подозрительно. Роза только кивнула:

– Мы ездили с мужем к тамошним святыням… – крипта церкви Мон-Сен-Мартена при пожаре не пострадала, саркофаги святых стояли на месте. Мессы служили во временной, деревянной пристройке, но у будущего храма уже начали продавать бумажные, белые лилии, для приезжающих в Мон-Сен-Мартен паломников. Полагалось купить такой цветок в память о чистоте жизни целомудренных супругов.

Роза слышала разговоры заказчиц. Женщины утверждали, что нетленные тела святых сохранились чудесным образом:

– Папа римский пришлет реликвии, взамен погибших в огне… – уверенно говорили жены шахтеров, – и сам приедет, на освящение храма… – Роза помнила, что отец Виллем прислал письмо Маргарите из Аушвица:

– Но что с ним потом произошло, никто не знает. То есть мы знаем… – отец Яннсенс сказал Гольдбергу, что в последний раз священника видели в архиепископском дворце, в Кракове, – но это три года назад случилось… – мадам Лувье, заметно, растрогалась:

– Я бы хотела познакомиться со своими соотечественниками, святой отец. Бедняжки, они столько перенесли. Дети, ни в чем ни виноваты… – сначала добросердечную даму провели на спортивную площадку:

– Летом малыши отправятся в поход, по реке, с моим помощником… – ворота обители открыли, но дорога к Требницу оставалась пустынной. Священник улыбнулся:

– В городе есть свой костел, фрау Лувье… – они перешли на немецкий язык, – а мы за годы войны привыкли жить тихо… – в коридорах сиротского приюта Розу оглушил шум. Дети шныряли вокруг, тянули ее за рукав жакета, девочки завели ее в аккуратную спальню, где пахло сушеной лавандой, где стояла статуэтка Богоматери:

– Шестеро девочек в группе… – Роза рассматривала вышитые носовые платки, вязаные шарфы, девчонки совали ей самодельное, простое печенье, – они все здесь, я всех узнала… – мальчиков, по списку, было пятеро, включая близнецов доктора Горовиц. Высунувшись из окна в коридоре, священник указал на крепких, светловолосых мальчишек, во дворе приюта:

– У нас даже близнецы есть. Жозеф и Себастьян Мерсье. Их, правда, никто не различает… – у Розы тоже закружилась голова:

– Они похожи, словно две капли воды. Нельзя с ними говорить, нельзя вызывать опасений. После мессы надо срочно отправить телеграмму Эмилю. Кардозо я не видела, но он может в городке прятаться… – мальчишки играли в футбол. Один из близнецов стоял на воротах, второй, с плетеной корзиной, устроился на каменных ступенях заднего входа. Присмотревшись, Роза поняла, что мальчик возится с котятами:

– Надо дождаться доктора Горовиц и уезжать отсюда. Как Эмиль выражается, от греха подальше… – Роза шла, вслед за священником, к монастырской церкви:

– Но в группе было одиннадцать человек. Откуда еще один мальчик появился… – святой отец замедлил шаг:

– Он всегда перед мессой на фортепьяно играет. Инструмент старый, расстроенный, но Анри привел его в порядок. Ему всего семь лет, но у мальчика большой талант. Может быть, он станет слугой Божьим… – священник вздохнул. Он сильно сомневался, что Тупица, как его звали дети, последует стезе служения Богу:

– И вообще, он еврей. Дети только притворяются католиками. Себастьян так хорошо в роль вошел, что даже исповедуется, только ничего не говорит… – священник привык к странной манере исповеди близнеца Мерсье:

– Ему надо задавать вопросы, а он кивает, или мотает головой. Они с братом все слышат, но не говорят. Что с ними в лагере делали, почему они такими вернулись… – по мнению священника, фрау Лувье не стоило знать об истинном происхождении детей:

– Она набожная женщина, христианка, но вдруг ей не понравится, что мы евреев призреваем. Разные люди вокруг бывают… – обшарпанные стены храма поднимались к пыльным окнам. Церковь выходила на монастырский вал. Розе показалось, что снаружи промелькнула тень: