Читать книгу Стеклянный принц - Ника Маслова - Страница 2

Ариэлю не потребовалось много времени, чтобы осознать – он ещё будет тосковать по темнице.

Путь от башни у главной рыночной площади до королевского замка, от ворот для челяди и скота до королевских покоев он проделал пешком в том же виде, в котором проснулся более недели назад: в ночных одеждах, непристойных для появления на людях, и с волосами, забывшими о расчёске. Он шагал босиком прямо по грязи, лужам, экскрементам и острым камням. За неделю на хлебе и воде он, и так стройный, отощал, и панталоны теперь болтались на бёдрах. Опасаясь позора, он удерживал их руками, скрученными за спиной запястье к запястью. Рубашка без шнуровки, которую он завязал на животе на манер моряков, не удержалась и сползла с левого плеча аж до локтя, и каждый мог видеть знак королевского рода у него на груди, рядом с сердцем – лилию, символ благородства, чистоты и целомудрия, известный каждому в королевстве, изображаемый на монетах и флагах.

Толпы людей, их взгляды, полные любопытства, шепотки, ехидные комментарии и простецкие оскорбления, злорадный хохот, всеобщие презрение и неприязнь сопровождали весь его путь, как и дюжина воинов в кожаных одеждах и мехах. Процессия со стороны выглядела нелепо, в чём-то хохочущий люд Ариэль понимал: он, полуголый босяк, словно только что поднятый с постели или с той же целью раздетый, да ещё и связанный – и против него двенадцать мощных молодых мужчин, вооружённых до зубов, с кинжалами и мечами. Командовал всеми идущий впереди маг, обвешанный амулетами и свитками заклинаний. Не поспоришь, маленькая армия против него одного, беззащитного, выглядела смешно. Но смеялись люди не поэтому.

Они глумились над ним, его несчастьем, унижением, разбитыми мечтами и почившим отцом. Припоминали ему богатство, праздную жизнь и происхождение. Проклинали за их сгорбленные спины и натруженные руки, за оставшихся на полях многочисленных битв сыновей, братьев, мужей и отцов, за вырванные последние медяки сборщиками налогов и податей, за отобранную твёрдой рукой прежнюю вольницу и наведённый порядок на улицах городов, оплаченный строгим судом, тюрьмами, каторгами, публичными казнями.

В толпе кричали:

– Король умер! Сдох изверг, убийца, наконец дождались! Пусть горит в аду. Пусть все от его семени передохнут!

Королевство при отце приросло землями вдвое и процветало как никогда до него. Люди уже и не вспоминали об уносящем тысячами тысяч море и голоде, забыли о страхе и грязи, избавившись от разбойников на дорогах, проституток и борделей, воров и торговцев дурманом, бесчинствовать которым позволяли предыдущие правители. И весь этот труд, бессонные ночи отца, взвешенные и продуманные решения собравшаяся вокруг толпа проклинала.

Ариэль и подумать не мог, что его семью так ненавидели – отца, его самого, всех его братьев, даже младшего, совсем ещё ребёнка. Но люди кричали ему об этом со всех сторон. Второй раз получив по лицу запущенным гогочущим мальчишкой конским навозом, он понял, что зря ждал народных бунтов против нового короля. Треснувшая иллюзия, что народ не забудет всегдашнее рвение отца во славу королевства, старых и новых богов, общего блага и возжаждет вернуть всё утраченное по вине узурпатора, рассеялась окончательно, когда навстречу процессии вышла девушка и подарила первому воину в шеренге букет цветов, при этом поклонившись до земли. Её поступок обступившие края дороги люди встретили хлопками и одобрительным свистом, кланялась не одна дарительница, а многие из собравшихся.

– Да здравствует король Люцифер! – раздались одиночные возгласы, в итоге слившиеся в единый крик.

На площадях о смерти отца прокричали в последний раз накануне, и Ариэль думал, что ещё долго не услышит до крови натёршие слух восхваления, но вот, довелось. Лучше б кричали подневольные глашатаи, чем все эти люди, которых никто не просил славить нового короля. Не будь Ариэль внутренне мёртв, ему стало бы горько и больно. А так он лишь расправил ноющие из-за связанных рук плечи и, послушно следуя приказаниям мага, пошёл вперёд с толикой надежды на скорое окончание публичных унижений. Он устал, хотел всё спокойно обдумать и, как бы там ни было, возвращался домой, в королевский дворец, где родился и вырос, где провёл всю свою жизнь. Пусть он гол и связан, лишён всего ни за что, Ариэль возвращался домой.

В хозяйственный двор, в окружении охраны, челяди, блеющих коз и овец, Ариэль вошёл под напутствия остающейся снаружи толпы: «Так ему и надо, дьявольскому отродью», «Ишь, гордый какой, сейчас пообломают-то». Ни в одной встреченной на долгом пути душе он не заметил сочувствия. Словно морок застлал всем этим людям глаза, они не видели в нём человека, только символ старой власти.

Ариэль, как его учили, наблюдал за всем происходящим как со стороны, закрывался от бурлящих внутри эмоций, хотя очень хотелось крикнуть: несправедливо! Отец себя не щадил ради славы короны, участвовал в войнах, не прячась за лордов и генералов, разбирался с жалобами и судил по всей строгости – ради порядка наступал на сочувствие, ранил себе сердце, вынося строгие приговоры или собирая войско на войну, которая всегда берёт плату за победу. Он не заслуживал, чтобы его поносили, чтобы его славу забыли спустя неделю ради другого, ради безродного чужака, не совершившего ничего, кроме убийства предшественника.

Неужели так думают все? Невозможно!

Ариэль помнил встречающие отца с победой толпы с песнями и цветами. Танцующих крестьянок на празднике урожая, весёлых, хохочущих и румяных. Всегдашние улыбки и доброжелательность дворцовой челяди. Наполненные восхищением, одобрением, пониманием отцовых тягот и откровенной лестью речи придворных и знати, хотя и «королю не стоит верить всему, что говорят, но всё надобно слушать».

«В любой ситуации король должен сохранять ясный ум. Поддаваться эмоциям, волнению, страху недопустимо…»

Перед тем как ввести Ариэля во дворец, на крохотном пятачке у конюшен, рядом с бочками для конского навоза, предназначенном для полей, двое воинов поначалу заставили его влезть ногами в лохань, а затем окатили холодной водой. Ариэль постарался сохранить спокойствие и невозмутимость, но тело предательски задрожало на пронизывающем ветру. Пусть до первого снега было ещё далеко, но листья со многих деревьев уже облетели, праздник урожая давно прошёл.

– А он ничего такой, милорду может понравиться, – сказал кто-то из воинов, и Ариэль опустил голову.

Подозрения подтвердились: мокрая ткань прилипла к телу, лишая его и так жалкий внешний вид остатков пристойности. Рука дёрнулась прикрыться – не будь он связан, едва ли себя удержал. Самообладание рушилось.

«Мёртвые не знают стыда».

Он не мог защититься – так пусть будет не от чего защищать. Он не покажет им, насколько всё это его унижает. Пока он играет по собственным правилам, им его не сломать. Жертва не виновата в насилии, на ней нет стыда. Пусть стыдится тот, кто пользуется его беспомощным положением.

– Прямо сочный персик, если сзади смотреть, – хохотнул второй.

– Ага, – подхватил третий похабным тоном, – самая смакота. Ни больших титек, ни смазливой рожи, зато торчащие рёбра и длинный хрен. – Подарив первому и второму говорившему тумака, он сказал строго: – Думайте головой, о ком речь ведёте, идиотины.

– Хватит болтать! Вытаскивайте его, – приказал маг. – Да не так! – крикнул он, когда Ариэлю уже удалось выбраться из лохани, всё же не упав на подозрительно скользкой земле. – Заново давай! И держите его потом на весу, чтобы ноги чистыми остались.

– Мы тебе что, прислуга, Лей? – проворчал один из тех, кому досталась сомнительная честь второй раз окатывать водой добровольно вернувшегося в лохань Ариэля. У мужчины были широченные плечи и руки-лопаты, на роль прислуги он, огромный медведь, никак не подходил.

– У лорда Рами это спроси, или сразу шагай с жалобами к милорду Феру, – ответил маг почти добродушно. – Он живо тебе объяснит, можешь ли ты не выполнять мои распоряжения, если они тебе не по душе.

Невысокий, как все омеги, он выглядел теперь не таким строгим. Его расслабленное лицо казалось почти миловидным. Не только маг, но и остальные воины расслабились, оказавшись в нескольких шагах от дворца. Очевидно, захватчики всего за неделю привыкли всё здесь считать своей вотчиной.

– Да ну тебя. Уж как-нибудь без жалоб обойдусь, – ответил медведь-ворчун и дёрнул Ариэля на себя, взвалил на плечо, как девицу. Он крякнул и подкинул связанного, беспомощного Ариэля так, чтобы было удобней нести. Пряжка, удерживающая плащ, впилась в живот чуть ниже пупка. Очень больно.

– Выглядит, как мокрый котёнок, а весит, как мешок тыкв, – высказался «медведь» недовольно.

– Иди уже, Толстячок.

Сложно сохранять достоинство, когда тебя несут на плече задницей кверху в одних панталонах и мокрого. Ариэль закрыл глаза, отгородился от всех.

«Дни испытаний слабых делают ещё слабей, сильных – ещё сильней. Король не имеет права на проклятия, стенания и жалость к себе. Будучи всего лишь человеком, он вправе упасть на колени телом, но не духом».

Помогало не очень. Любопытство и шуточки придворной челяди, встречаемой по дороге, угнетали дух, делали слабым. И здесь, дома, в родных стенах, он не встречал сочувствия.

«Они что же, все ненавидят меня? Но за что? Что я им сделал?»

Люди, рядом с которыми он прожил всю жизнь, как оказалось, в действительности его всегда ненавидели.

Причин их предательского, двуличного отношения Ариэль не понимал. Но пока он собирал информацию, то имел право не думать, а значит, не углубляться в то, что теперь казалось сном посреди клубка извивающихся змей, а не его прежней жизнью.

В покоях отца всё осталось прежним, но неуловимо поменялось. Те же стены, те же шкафы с книгами и свитками, та же пара кресел у камина, тот же большой круглый стол, та же кровать в отдельном помещении. Не стало того, один взгляд на которого убеждал: он всегда знает, как надо поступить, и способен принять даже самое сложное решение, разобраться во всём. Но исчез не только отец – ещё и коллекция оружия со стены. А в спальне, прямо напротив кровати, в алькове между двух окон появилась клетка.

Ариэль понял, что это, только оказавшись внутри, сброшенный на пол с плеча силача по прозвищу Толстячок. Пока Ариэль ошеломлённо барахтался на полу, Толстячок сорвал с измученных запястий пленника верёвки и вышел. Дверь за ним закрылась сама, и маг Лей – единственный, кто пошёл в опочивальню короля следом за ними – тотчас поджёг уже приготовленный свиток. Когда он догорел, вся клетка, каждый толстый кованый прут просияли огнём.

Ариэль, всё ещё лёжа, протянул руку вперёд, и кончики пальцев сначала согрело, а затем начало жечь по мере приближения к прутьям. Доводить до ожогов он не стал, опёрся ладонью о деревянный пол из красиво пригнанных резных досок и поднялся на ноги.

Воин и маг стояли всего в двух шагах от него, но были недосягаемы, словно находились на другом краю света.

– Я могу у вас спросить? – сказал Ариэль. – Что я вам сделал? Лично я, не мой отец или кто-то, кого вы наказываете в моём лице.

Они ушли, не ответив. Словно он пустота, не достойная обычного человеческого сочувствия. На душе стало горько и обидно. Как же всё это несправедливо!

«Всякая обида, даже справедливая, для обиженного несправедлива. Самое ценное, что есть на земле, для того, кто обижен – сочувствие и справедливость. Проявив первое и дав второе, можно овладеть сердцами людей и стать в их глазах лучшим другом. Отказав в первом и лишив второго, одиночку легко сломать, а в массах заронить зерно бунта. Щедро вернув первое и милостиво подарив хотя бы кроху второго, сломленного легко приручить. Толпу же проще отвлечь на возмущение чем-то иным и, подарив в том сочувствие и справедливость, вновь привязать к себе их сердца».

Ариэль помнил, как дёрнулся уголок рта простоватого с виду воина. Ему явно не нравилось то, в чём он участвовал. Толстячок порывался что-то сказать, но Лей дёрнул его за руку, будто им запретили с ним говорить. Но с чего бы запрещать невинную беседу? Разумеется, по тем же причинам, что и тащить через весь город пешком, выставляя его личность и унижение напоказ, позволять толпе глумиться над ним словами и делом, обливать водой, словно овощ, и запирать в клетке, как животное, которым пользуются так, как хотят, без объяснений, по одной лишь прихоти.

Похоже, они с пришлым псом Фером обучались по одним и тем же книгам. И хорошо. Тем легче окажется избежать расставленных ловушек. Он не позволит себя сломать: перетерпит несправедливость и отверженность, а затем сочувствие, ласку и ослабление пыток. Он не покажет, что понял их план, и сохранит ясный ум, достоинство и самообладание. Только не позволив ранить себя в самое сердце, рано или поздно он отпразднует победу. А пока его главная задача – до победы дожить.