Читать книгу Саян. Повести и рассказы об охоте и природе - Николай Близнец - Страница 9

* * *

Наступила осень и с ней – сезон охоты на копытных. Как обычно, он делился на два вида охот: спортивную охоту и охоту промысловую. Спортивная охота заключалась в том, что охотники покупали одну или несколько лицензий на один месяц с правом добычи одного из копытных: косулю, дикого кабана и очень редко – лося. В течение месяца они выходили на охоту по своим лицензиям с егерями до тех пор, пока не добудут указанное количество копытных. А промысловая охота заключалась в том, что не менее половины лимита добычи копытных в охотничьем хозяйстве предстояло освоить силами штатных работников, а мясо сдавать через мясокомбинат – на экспорт. Выручка от продажи лицензий и мяса шла на содержание штата охотхозяйства и проведение охотхозяйственных и биотехнических мероприятий.

Каждые выходные я был обязан ехать с бригадой охотников, которую мне указывал брат, на коллективную загонную охоту. Слава о моём Саяне уже давно прошла по городу, и каждый охотколлектив разными способами пытался задобрить меня, чтобы именно я с Саяном обслуживали их на охоте. Мне лично, в принципе, было всё равно, с кем ехать – это решал брат. Саяну – тем более. Он уже хорошо понял свою роль в загонной охоте, и, если зверь прорывался через загон целым, то он держал его от силы полчаса и возвращался ко мне. Он хорошо чувствовал стрелковую линию, и каждому было видно: всегда старался при любом ветре выгнать кабана или лося на стрелковую линию. Да и мы, загонщики, которым строго-настрого запрещено было стрелять в загоне, старались и «толкали» зверя на номер.

А по будням, как только выдавалась свободная минута у брата, мы ездили на промысловую охоту – план выполнять и душу потешить. Часто с нами ездил и Федя Никитов – в качестве загонщика и, по совместительству, моего друга. На одной из таких охот был ранен дикий кабан-секач. Один из охотников, взятый нами на охоту по старой дружбе, стрелял по перебегающему кабану метров с сорока. Кабана вёл Саян без голоса. После выстрела кабан остановился недалеко от квартальной линии, там его и облаял Саян. А потом они сдвинулись, уходя всё дальше и дальше. На снегу – кровь алая, в две стороны, и мы решили, что охотник попал, как и целил, в район груди и скоро кабан ляжет. Чтобы его быстро добрать, брат на машине поехал на перехват по предполагаемому ходу вепря, а я тихонько пошел по кровавому следу: лай Саяна уже и не был слышен, а секач мог вернуться или залечь. Договорились о месте встречи на лесной дороге, куда поехал брат.

Я пошёл по следу и вскоре стал понимать, что крови становится всё меньше и меньше, а кабан бежит вроде как на трёх ногах, то есть прихрамывает на переднюю правую ногу, но не устает и не ложится. Кое-где по следам я видел, где и как его «кружил» в густых подлесках Саян. А вскоре услышал и сам лай – уже где-то в районе дороги, на которой должны стоять брат, Федя и охотник. К удивлению, кабан, а за ним Саян, уже перешли эту дорогу, но охотников не было видно нигде. Я потрубил в стволы – тишина. Подумав, что я неправильно впопыхах понял брата, наметив для встречи другую дорогу впереди километров за пять, я побежал на голос Саяна, перепроверив заряженное пулями ружьё. Лай удалялся, и я понял, что Саян услышал, как я трубил и ещё азартнее стал преследовать раненого секача. А крови тем временем почти не стало вообще. Я нашёл какую-то тропинку и побежал на лай, крикнув несколько раз Саяну: «Саян! Взять! Взять!». Он услышал меня, и лай стал яростней, азартнее. Сколько пришлось бежать еще о дороги, сказать трудно – километра два. Но я опередил их и стал подбираться с обратной стороны по ходу секача. И вскоре лай приблизился настолько, что я, стоя на маленькой дорожке на пути дикого кабана, уже слышал, как он клацает клыками, гоняя собаку, как скрипит под копытами снег, как шуршат ветви. Усталость как рукой сняло. Сердце стучит где-то в районе шеи или головы. Хруст и шелест всё ближе и ближе. Посыпался снег с веток, но стрелять не могу – не вижу четкого контура тела зверя. Приседаю, держа ружьё у плеча, и… заваливаюсь прямо стволом в снег. И именно в это время в метрах десяти вываливается из молодого ельника заснеженная туша секача. Я хорошо помню маленькие глазки, свирепо рассматривающие меня, застывшего с забитыми снегом стволами ружья. В ту же секунду прямо на морду секача налетает черная тень Саяна. Укусил он его или нет, я не заметил, только секач, громко ухнув, сразу бросился на отскочившего Саяна, а я дрожащими от волнения руками раскрыл стволы, вытащил патроны и не без труда продул стволы. Пока вставил патроны, Саян лаял уже в метрах ста от меня. На ватных, негнущихся ногах, я пошёл в сторону лая, но опять раздался скрип снега, шелест веток – прямо на меня вновь ломился все тот же дикий кабан: его развернул ничего пока не понимающий Саян. В густом ельнике ничего не видно, и я приседал и перемещался, но секач выскочил в метрах десяти правее на маленькую прогалинку и сразу, заметив меня, бросился ко мне. Вскидывая ружьё, я успел обратить внимание, что он скачет на трёх ногах, и нажал на спусковой крючок, целясь ровно между глаз. Пуля попала в лоб – и кабан завалился прямо у моих ног. И тут же сбоку на него налетел Саян и стал яростно трепать загривок, морду и пах кабана. Видимо, здорово рассерчал и на кабана, и на нас, охотников. Быстро достав нож, я перерезал секачу горло, и как оказалось, не зря. Позже, делая чучело головы секача и вываривая череп, мы обнаружили, что пуля не попала в лоб – я мазанул с близкого расстояния. Пуля Майера попала в надбровную дугу кабана и, разбив её, свернула в сторону и ушла. Кабан был лишь оглушен и контужен. Может, поэтому, чувствуя это, так свирепо его, лежащего, атаковал Саян, в очередной раз спасавший меня если не от смерти, то от очень серьёзных последствий и больших проблем со здоровьем. Кстати, я стрелял по живой цели пулей «Майера» не в первый раз и не в первый раз увидел, что под углом попадая в цель, она деформируется внутрь и даёт рикошет, улетая в обратную деформации сторону… И этот выстрел еще раз подтвердил необоснованность утверждения некоторых охотников, что лоб кабана «не пробивается пулей», которая якобы «отскакивает» и рикошетит. Позже я не раз успешно стрелял диких кабанов прямо в лоб, чуть повыше условной линии, соединяющей глаза, и зверь сразу ложился намертво с пробитым черепом. Вопрос стоит в точности попадания, поскольку голова у дикого кабана довольно крупная, но большую ее часть составляют мощные челюсти, мышцы, вытянутое рыло, длинная густая шерсть, а сам лоб, прикрывающий мозг – узкий, скошенный, и попасть ровно в него в движении и с расстояния не так уж и просто…

Успокоившись и покурив, я потрубил в стволы – тишина. Взял нож и принялся потихоньку свежевать тушу. Удалил аккуратно «вонючий мешок», вспорол грудину, брюшину. Опять потрубил – и опять тишина. Выстрелил. Где-то в километре отозвались выстрелом. Услышали! Опять потрубил. Отозвались. Пока они меня искали, я уже сбросил внутренности и почти до спины снял толстую шкуру. Саян, насытившись угощениями от меня, равнодушно наблюдал, как мы разрубили кабана на четыре части и только за четыре ходки, дотащили мясо до машины которая, кстати, сломалась по пути. Вот почему мы не встретились на условленной дороге. А брат в очередной раз сделал очень серьёзный вывод: категорически запретил впредь в одиночку преследовать любого подранка. Что касается меня, то я так и не сделал должных выводов: ещё много-много раз в жизни я добывал диких кабанов на предельно близких расстояниях: раненых, бегущих, стоящих, днем, ночью, зимой и летом. Дело не в дурости или азарте, думается мне, дело в уверенности в себе, в своём оружии. Но тот факт, что пуля отскакивает ото лба здоровых секачей, я категорически отрицаю. Кстати, тот секач, которого ранил охотник на этой охоте, был ранен всего-то чуть выше правого копыта в ногу. Нас сбила с толку алая кровь не снегу, хлеставшая на первых порах в две стороны. Создавалось впечатление, что он был ранен в грудь, но это была ошибка, которая могла стоить мне больших проблем, а то и жизни.

Саян приспособился к режиму своей работы: то в загоне на копытных, то в егерском обходе со мной. Кроме подкормки, охраны, учетов диких зверей в мои обязанности в то время входило выполнение плана по заготовке пушнины. Ежемесячно я должен был, чтобы получить премию, сдавать в заготовительную контору пушнины не менее чем на двадцать пять рублей. Выручал, естественно, Саян. Так умно и красиво получалось, что он понимал мою команду: «Ищи», когда я показывал на верхушки деревьев. Приходя в лес, Саян, сначала начинал исследовать старые кабаньи или лосиные следы. Я строго ему говорю: «Нельзя», и показываю на верхушки деревьев: «Ищи!». И он понимает, что мне нужна белка или куница. Оставив другую работу, он минут через десять находил белку, радостно и звонко её облаивал, затаившуюся, и с удовольствием хватал для страховки зубами, падающую после выстрела с дерева. Добыв за день пять-шесть белок, облупив их прямо в лесу, я считал, что можно остановить процесс. Подзывал Саяна, хвалил его и, показывая на верхушки говорил: «Ну всё, всё, Саян хватит. Нельзя! Фу-у!». Он смотрел умными глазами и всё же облаивал очередную белку, а я уже больше не подходил. Когда он понимал, что я уже сегодня белку стрелять не буду, то с сожалением прекращал облаивать белок. Заскулит, взбрехнёт, царапнет дерево, пугнув белку и, увидев, что меня больше сегодня эта охота не интересует, бежал догонять меня. А вот куницу я никогда не бросал. Саян это знал, по кунице работал очень охотно и азартно. У него к куницам был свой личный интерес, и даже месть…

Как-то в самом начале охоты с молодым еще Саяном, мы нашли следы куницы, и они, эти следы, привели нас к большой куче хвороста – порубочным остаткам, сложенным лесниками. Куница залегла на день под ними. Саян активно облаял гору хвороста, обегая ее со всех сторон, заглядывая снизу в каждую щель. Но пробиться вовнутрь, естественно, не мог. Сколько я не прыгал сверху – куница выбегать не стала: она нас учуяла, а может, и увидела, поэтому и таилась. Пришлось разбирать сверху кучу практически до последних палок, чтоб выгнать из-под них лесную красавицу. И она в самом конце выскочила так неожиданно и так стремительно, что мы заметили её уже метрах в трёх от нас, пытающуюся выскочить на дерево. Здесь её и схватил молодой и неопытный Саян поперёк туловища. Куница извернулась и вцепилась Саяну зубами прямо в морду. Так они закувыркались в снегу. Мы не стали помогать Саяну. Собака и куница замерли, лёжа на снегу, и я до сих пор помню свирепые, но жалобные глаза Саяна, который снизу смотрел вверх и ждал от меня помощи. Не дождавшись ее, он, резко вскакивая, так тряхнул головой, что куница отпустила его щеку и тут же умерла от перелома позвоночника. Всё закончилось хорошо, только с тех пор Саян затаил особое отношение к куницам и снять его со следа или с поиска её дневки где-нибудь в дупле или беличьем гнезде-гайне было очень даже проблематично.

В один из зимних дней я решил пройти по периметру всего моего обхода, но с самого утра Саян «зацепился» за свежий след куницы, которая в одном месте сошла с дерева, чтобы преодолеть широкую квартальную линию. За квартальной линией она метров через сто вновь пошла на дерево. Сколько не пытался я обходить следующие квартальные линии, нигде не было ни её перехода, ни опавших с ветвей снега на месте её перепрыгивания с ветки на ветку от соседнего дерева. И Саян куда-то пропал. Я почти час потратил на поиски выходного следа, когда услышал отдалённый, едва слышимый лай Саяна. Бросив безрезультатные поиски, я пошёл на лай и прошёл целых два квартала, пока не увидел самого Саяна, облаивающего старую толстую осину. Я сразу понял, что Саян, наверное, нашёл ту куницу, которую и я искал. Подойдя к осине, я увидел, что чуть ниже середины дерева есть дупло, а под деревом на снегу, кроме огрызенной древесной коры, валяются кусочки пчелиных сот и мертвые пчелы.

«Да ну, на фиг!» – обрадовался я, и не зря. Постучав топором по дереву, я выгнал на верхушку дерева большого самца куницы. А когда меховой комок после выстрела аккуратно уложил в рюкзак, я, перевязав себя веревкой в качестве страховки, сняв армейский бушлат, вскарабкался к дуплу, ткнув топорищем в дупло, обнаружил там… мёд! Полчаса ушло на прорубку «окна», и вскоре к ногам не менее изумленного Саяна в снег сверху полетели большие куски длинных оттянутых вощин, полных запечатанного пчелами меда. Полный рюкзак ароматного дикого мёда весом около двадцати килограммов притащил я в этот вечер домой в придачу к ценнейшему трофею – лесной кунице. Жалко, конечно, было пчелиного роя, но он был разорён и замёрз.

В другой раз я, оставив трактор в деревне на краю леса, целый день бродил с Саяном по зимнему лесу. Разнес корма, подновил солонцы. Три белки я снял из-под Саяна и возвращался к трактору уже ближе к ранним зимним сумеркам. У самой деревни Саян забегал, засуетился. Я, было, пытался посадить его на поводок, но он исчез, и вскоре раздался его радостный, веселый лай. «Опять белка или кот домашний» – мелькнула мысль, но надо было идти снимать собачку с обливания. Когда я подошёл ближе, то увидел, что Саян облаивает птичье гнездо почти на верхушке большой черной ольхи. Ха! Белка? Вряд ли! Гнездо вроде воронье. Подойдя ближе, я увидел, что из гнезда выглядывает мордашка куницы. Я и палки бросал, и по дереву стучал, но куница не хотела выпрыгивать из гнезда. Прицелившись в голову, я выстрелил из «пятерки». И, естественно, попал. Но куница зависла прямо в гнезде – вниз головой. Пришлось раздеваться и лезть на дерево. С трудом по тонкому стволу я добрался до гнезда, стал вытаскивать из него куницу, когда заметил, что в гнезде что-то блеснуло. Сбросив куницу вниз на снег, я потянулся к гнезду. А в нём среди нескольких металлических бутылочных пробок и кусков проволоки оказалась золотая цепочка граммов на двадцать. Не веря в удачу, я положил её в карман, а когда спустился, обнаружил на цепочке заводское клеймо с пробой. Ай, да, Саян. Ай, да, сукин сын!

…Очень любил Саян охотиться на куниц ночью. Особенно в морозные звёздные вечера, когда куница любит прямо с вечера пробежаться в поисках прикорнувшей на птицы, выбежавшей из укрытия белки. На такую охоту я ходил обычно один. Прикрутив изолентой фонарик к стволам, я выходил из дома в девять вечера и спешил к заснеженным хвойным лесам, где мы с Саяном искали куниц, охотившихся на белок. Ночная охота – это отдельный опыт, отдельный раздел и способ охоты. Во-первых, в мои восемнадцать лет в те времена и уже в мои седые годы сегодня, ночная охота – это очень большой азарт, адреналин и даже риск: ведь неизвестно, кого облаивает собака. Бывало, что на меня в темноте налетало стадо кабанов. Я светил фонарём по сторонам, орал, но не стрелял: убежит Саян в поисках подранка – не дозовёшься и в темноте не доищешься. Но ещё полчаса с тебя стекает холодный пот, дрожат коленки. Бывало, что блудил ночью. Уходил от маршрута в сторону порядочно, пока не обнаруживал какой-нибудь знакомый ориентир типа взгорка, ручья или приметной наезженной дороги. Бывало, что стрелял в светящиеся под лучом фонаря глаза куницы, а она, битая, застревала где-то в ветвях ёлки. И полночи уходило на то, чтобы найти её в ветвях и сбросить на снег. А было и такое, что я часа два тряс ветки или верхушку елки, сняв теплую одежду на земле, замерзая до последней косточки, так и не услышав, как куница упала. И уже совсем замерзший, спустившись на землю, я обнаруживал куницу и лежащего рядом с ней Саяна, недоуменно поглядывающего на меня… Бывало, что Саян уходил ночью за кабанами или за лосем – ничего поделать не сможешь. Приходилось жечь костёр, дожидаясь трудягу, счастливого и довольного вернувшегося и пытающегося лизнуть меня в лицо за то, что не ушёл, не оставил, не бросил. Но были ночью случаи, когда Саян не отходил от меня ни на шаг, и только через день или через некоторое время, оказавшись снова на этом месте, по следам я узнавал, что нас сопровождали поодаль волки. Не решался больше Саян на них нападать, зная, что могу не успеть добежать к нему на помощь, окажись он один хотя бы против пары волков, не говоря уже о стае. О том, что Саян интуитивно понимал меня, я знал точно, поэтому, бывало, и разговаривал с ним. А вот, если разговор серьезный, то он внимательно меня слушал. Если же я выговаривал ему за какой-то проступок: то кота чужого разорвёт, поймав в лесу недалеко от деревни, то на охоте чужую собаку покусает, то исчезнет без следа надолго, он чуть виновато опускал уши; но я-то видел: не признаёт вины, только вид делает, что слушает внимательно, хитрый.

Однажды весной я поздно возвращался с охоты. На берегу лесного озера мы устроили удобный подход для диких копытных к водопою и сразу целый комплекс биотехнических сооружений: вышку, несколько солонцов и подкормочную площадку. Сокращая путь, пошли не по лесу, а к реке. Перешли по мосту реку и увидели стоящую в кустах белую машину. Место дикое и, заподозрив неладное, я направился к машине. Так оно и вышло: у машины двое браконьеров уже накачали резиновую лодку, развели костер и перебирали сети, готовясь поставить их на разливе левого берега реки. Я подошёл к ним в форме, но без оружия, представился и попросил показать документы:

– Какие к черту документы, лесник? Ты шёл куда-то, ну и иди куда шёл! – огрызнулся один из них.

– Я повторяю: я не лесник! Я – егерь, а вы нарушаете Правила рыболовства, и я составлю на вас протокол. Или сразу бросьте сети в костер – и мы мирно разойдемся, – попробовал я урезонить браконьеров.

– Мы сейчас тебя бросим в костер. И собаку твою зажарим и съедим, – заржал второй.

Я достал из сумки бумаги и собирался демонстративно составлять протокол на неизвестных, неустановленных лиц, попытавшихся устанавливать сети на реке, тем более в период нереста. Один из браконьеров засмеялся, подошел ко мне и вырвал у меня протоколы. Завязалась потасовка, и в это время совершенно неожиданно для меня Саян укусил моего соперника за сухожилие ноги сзади, пониже ягодицы. Тот дико заорал, полез за ножом, висевшим на ремне в чехле. Но я опередил его, ударив несколько раз кулаком в лицо, и отобрал нож, выкрутив ему руку. В это время второй браконьер выхватил из-под лодки топор, бросился ко мне. Я не успел опомниться, как Саян в прыжке ударил сзади лапами и мордой того в спину так, что мужик со всего маха врезался лицом в землю. Мне оставалось только добавить ему ногой по затылку и оттащить Саяна, рвавшему тому задницу через ватники так, что летели клочки ваты. Разделавшись с браконьерами и успокоив Саяна, я нашёл под козырьком в салоне «Москвича» водительские документы. Составив протоколы на нарушителей, я забрал их сети, документы и передний номер; всё это принёс домой, а назавтра отдал в РОВД вместе с сопроводительной запиской об обстоятельствах дела. Вещдоки: нож, топор, сети – отдал по отдельной описи. Браконьеры понесли заслуженное наказание, а Саян от мамы целую тарелку говяжьей печенки – его любимого лакомства из нашей домашней кухни. Так совершенно неожиданно открылось ещё одно очень важное качество моей охотничьей собаки: служебно-сторожевое. Впоследствии это качество не один раз помогало мне и брату в сложных и даже критических ситуациях при схватках с браконьерами или лихими людьми в лесу.