Читать книгу Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков - Николай Дмитриевич Лукьянченко - Страница 4

Стремительный лайнер уже много часов мчался навстречу утру.

И вот, наконец, ослепительно – белый диск, минуту назад кроваво-красным тазом мывшийся в утренних туманах, засиял над горизонтом, поджигая редкие паруса облаков.

Полушар атмосферы, какой-то аморфный изорванный сгусток зацепившегося за Землю вселенского пространства вздрагивал и напрягался под тяжестью монотонного гула моторов ИЛа.

На севере и юге горизонта оплавленные края этого грузного холодного сгустка отрывались от Земли и, срезаемые раскалёнными космическими ножницами зари, отделявшими землю от неба, бесследно исчезали в выси. На западе же, в сумрачной тьме, его рыхлые обрывы серым пеплом ещё напряжённо дрожали на мерцавших искрах селений, дорог, городов – гигантского догорающего кострища ночи, цепляясь за каждый холм, за каждую расщелину, не желая расстаться с тёплым приютом песчинки – Земли, несущейся в бездну враждебных и чуждых ей стихий.

Только на востоке, словно проявляясь на огромном фотоформате, земля и небо отделялись друг от друга горизонтом.

И именно туда, в образуемый рассветом простор, под раздувающийся прозрачный купол света, вырываясь из пепла ночи мерцающей тенью и превращаясь в сказочную птицу-феникса, тянул самолёт, оставляя за собой шлейф белого дыма.

Казалось, он вот – вот сгорит и исчезнет, как бабочка, над костром. Но проходил миг за мигом, а он всё держался и держался на границе света и тьмы, как на границе жизни и смерти. Серебряннокрылый отшельник хрупкой беспомощной искоркой дрожал в готовом поглотить его океане безмолвия…

Дрожал и содрогался.

Проходило мгновение за мгновением, и готовый погаснуть призрак – огонёк пронзал и пронзал устремленное на него пространство, оставляя на нём царапины дыма, которые тут же под гул и натужные рёвы двигателей затягивались и исчезали на проясняющемся лице небосвода.

В заднем салоне стального Феникса сидели юноши в зелёных костюмах ВССО. Несколько часов полёта, укоротивших на шесть часов бессонную ночь, не сломили радостного, возбуждённого настроения студентов, и они весело болтали друг с другом.

Пять минут назад был съеден воздушный завтрак, состоявший из кусочка цыплёнка с рисом, лёгкого чая, хлеба, сыра, соли и перца, поданных в серебристых, хрустких пакетах спецзаказа Аэрофлота. Слева от Олега Батурина и Бориса Радько сидела чета пожилых якутов. А впереди заполняли кресла две дюжие русские дамы, весь полёт проклинавшие Якутск. Студенты уже успели о многом расспросить мужчину якута, и сложившееся представление о столице Саха и его населении, как о цивилизованных, преломлялось теперь разговором магаданских мадон.

– Чёртова дыра! – говорила одна другой. – Нам и через два дня не выбраться из неё в Магадан.

Вторая – копия первой пышнотелой и густоволосой дамы, отличавшаяся лишь только огромной бесформенной радугой носа всецело разделяла опасения подруги:

– Я бы вообще запретила летать самолётам в Якутск. Экая невидаль – вонючее болото. Ни одного дерева, ни травинки. Кругом вечная мерзлота и ещё больше чем вечная мерзость.

– А народ-то, народ-то, сахаляры замшевелые, каждый себе на уме. – У них и порядки, не тебе мне говорить… Я и года не смогла здесь проработать. За копейку удушат.

– Ох, боюсь я, не улететь нам сегодня в Магадан. А там Петрович извелся, поди… Вчерашнего числа, говорил, ещё надо-ть магазин открывать…

– А мы если и улетим – то, может быть, аж завтра.

– Вот я и говорю, чёртова дыра. То-то наш Магадан. не хуже Сочей. Зелени, сколько хочешь. А продуктов? И красной и чёрной икорочки завались, – расхваливали свой родной Магадан, где, видимо, жилось этим жирным акулам, как в собственном полном рыбы аквариуме.

– Что верно, то верно. Один рассказывал, что у них нередко с обрезами транзитных пассажиров встречают, – подлил масла в огонь Олег.

– Избавь нас, господи, от этого кошмара. Какая была бы благодать, если бы самолёты прямёхонько на Магадан летали. Мы бы и не знали этих вонючих скотоводов.

– Меня чуть проклятые не кокнули. Страсть была.

По салону прошли стюардессы и, усевшись на задних креслах отдохнуть перед посадкой, протяжно и влажно смотрели на студентов.

– Устали, девушки? – обернулся к ним Олег. – Хорошо бы сейчас прогуляться, где-нибудь на лужайке в тайге. Не хотите ли?

– Как-нибудь в другой раз, – ответила стюардесса с ярко обрисованными линиями губ.

– Почему же? – вступила в разговор её подруга. – Если романтики горят желанием, пусть погуляют. Только с медведями.

– А разве у вас это принято? – улыбнулся Олег.

– Конечно, все, кто приезжает сюда, непременно стараются завести знакомство с хозяином тайги. Это обоюдное хобби.

– Как так? – удивился Борис Радько, взмахнув головой так, что его пшеничного цвета волосы рассыпались по плечам.

– А так, – продолжала стюардесса с резными губами, – медведь перед спячкой запасается интеллектуальными мозгами, а студенты, правда, те, кому повезёт остаться в живых, романтикой медвежьих углов. А то и медвежьей болезнью.

– Так было раньше. На этот раз медведи, кажется, останутся с носом, – уколола друзей её подруга.

– Это почему же? – воскликнули Олег и Борис разом.

– Мозгов маловато, – улыбнулась сладкими губами первая. – А медведи такими брезгуют. Разборчивые стали.

– Девушки, – вытянулся к ним всем телом Батурин. – Зато какие у нас сердца.

– Вы только посмотрите, что написано у нас на эмблемах, – начал оправдываться, неискушённый в общении с женским полом, Боря.

– ССО МГУ. Видите? Видите? Студенческий строительный отряд… Можно сказать, летим строить прекрасное завтра.

– А вы нас к медведям, – пришёл на помощь коллеге Олег.

– Ну, уж извините, строители коммунизма. Хорошо, что этого у вас на лбу не написано, а то бы и лбы расшибли б, – хохотнула стюардесса с резными губами, ослепительно сверкнув белыми зубами, и тут же исчезла в рабочем отсеке.

– А вам сюда нельзя, – остановила Батурина девушка, пытающегося войти за нею следом.

– Я на минуту. Хочу всё-таки узнать, почему вы нас хотите отправить к медведям.

– Много будешь знать, быстро состаришься.

– А всё же? – настаивал Олег, жадно вдыхая аромат волос девушки.

Стюардесса пронзительно посмотрела в его глаза, словно угадав, что хочет сделать осмелевший студент. У Олега же, действительно, появилось головокружительное желание поцеловать её.

– Так смотрят только голодные затравленные волки, – снова издевалась хозяйка салона. – С такими глазами ходят не на охоту. Олег же схватил пышноволосую голову девушки обеим руками, повернул её лицо с ещё смеющимися, но уже расширяющимися удивлённо глазами и поцеловал её красивые губы.

– Дикарь! – едва слышно прошипела девушка в тот самый момент, когда её рука врезалась в щёку юноши.

В ту же минуту самолёт резко качнуло, и стюардесса повисла на руках Батурина. Жаркий поцелуй снова ожёг её губы.

– Пусти! Мы идём на посадку! – вырывалась из его рук воздушная фея. – Медведь.

– Лучше бы на лежанку, – сострил Олег.

– Уходи отсюда немедленно, – становясь строгой и неприступной, приказала ему оскорблённая, но довольная собой красавица.

– Хорошо. Сейчас я уйду. Но буду возвращаться, обязательно заберу твои глаза-алмазы.

– Побереги лучше там свои, когда увидишь настоящие алмазы, – улыбнулась оправившаяся от ошеломившего её напора воздушного пирата девушка. – Искатель приключений.

Самолёт действительно начал снижаться, и Олегу ничего не оставалось делать, как сесть на своё место, не без удовольствия прошипев себе под нос: Приключения начинаются в воздухе. То-то ещё будет…

На табло требовали: «Не курить! Застегнуть ремни!», – на русском и английском языках.

Надо бы добавить:

– «Не любить! Не целовать стюардесс», – иронизировал довольный собой Олег. Через минуту он приник к иллюминатору и забылся в невиданном никогда ранее в жизни потрясающем зрелище.

Внизу, в зелёной подкове гористой тайги, на берегах распадающейся на извилистые протоки океана-реки, лежал залитый солнцем город.

Переливаясь, перетекая из рукава в рукава бесчисленных проток, расплавленное в воде солнце слепило глаза.

– «Великая Лена! – мелькнуло в голове Олега. – Здравствуй! Какая же ты огромная! Красивая!»

Воды реки, ниспадая на юго-востоке с неба, разливались под самолётом необозримым морем и уносились неведомой силой далеко-далеко на северо-запад, в бесконечный океан причудливых облаков.

Интригующей загадкой приближалась земля вечной мерзлоты, земля континентального полюса холода, древняя, загадочная земля мамонтов.

– Внимание, граждане пассажиры! Наш самолёт прибывает в аэропорт города Якутска в семь часов десять минут. Температура воздуха десять градусов. Просим всех пристегнуть привязные ремни и воздержаться от курения. Всем пассажирам оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. К выходу мы вас пригласим. Благодарим за внимание. Командир корабля – Разрубайло Александр Петрович. Экипаж прощается с вами и желает вам всего доброго на земле Якутии, – прощально и необычно трогательно звучал голос стюардессы, всё ещё ощущавшей крепкие жаркие губы одного из сегодняшних пассажиров.

– Эге, надо пристегнуться. То соберут хотя бы чертежи, – заметил ветеран трудовых семестров Владимир Щчук, всем видом показывая, что разыгрывает бывалого бойца, отечески поглядывающего, по его армейскому опыту, на «салаг» ССО.

– Холодно, – сказал Боря Радько. – А обещали Эфиопию.

– Будет тебе и Эфиопия, – ответил желторотику Владимир.

Самолет дал гигантский полукруг, несколько раз провалился вниз, обрывая всё внутри у пассажиров и вызывая сладкую истому эйфории невесомости. Наконец, ударившись о бетонную взлётно-посадочную полосу, подрулил к зданию аэропорта, над которым красовалось название: «Авиапорт Якутск».

Через несколько минут на площадку подкатившей платформы стали выходить пассажиры: русские, якуты, грузины, армяне… Показались и магаданские мадонны – транзитницы, злобно и неприязненно осматривавшие место приземления самолёта. За ними следом вырвались из плена самолёта и бойцы ССО «Эфиоп».

Странное дело, но необъятная якутская земля встречала их небом. Высокое для семи часов утра ослепительное солнце севера с ног до головы обливало студентов лавиной тепла и света. Лёгкий, шаловливый ветерок бегал по аэродрому, толкаясь о раскатистые рёвы и вихри, поднимаемые моторами самолётов, разнося терпкий, сладковато-горький запах и привкус смеси паров и выхлопных газов авиационного бензина.

В просыпающемся от гула небе по-весеннему торопливо и жадно пели жаворонки. И это многим показалось странным: аэродром и птицы.

Кутаясь в вернувшуюся тёплую свежесть уже кончившейся в Москве весны, Батурин шёл к зданию Авиапорта, держа в руках сетку-авоську, в которой среди чесночных головок золотились необычные для этой земли фрукты – апельсины. Местные жители, коренные северяне то, закрывая, то открывая узенькие щелки глаз, лучились аппетитным любопытством.

Прибывшие прошли в старое грязное здание с тройными рамами окон и тройными дверями, обитыми изодранным тряпьём. В овчинных тулупах, потёртых не об один пол северных вокзалов, в непривлекательных грязных ушанках мужчины, в серых, выцветших шерстяных шалях женщины, уставшие от нескончаемых скитаний и поисков лучшей жизни, устроились, как придётся, на межполётное время в этом душном, давно не ремонтированном здании аэровокзала. Они ждали свой самолёт, свою птицу счастья и поэтому мало заботились о своём положении на грязном полу временного пристанища. Чувствовалось, что они здесь приютились случайно, мимоходом, мимолётом. В их поведении угадывалась отличительная черта не искателей счастья, а случайных, временных посетителей Земли, брошенных в мир и гонимых по миру слепой и нелепой игрой фортуны. Но мало кто думал, что они, они – то были и есть прямые участники великих порой переходящих из одного времени в другое свершений далеко не случайной и уже не слепой земной жизни.

Багаж пришлось ждать долго, и студенты снова вышли к аэродрому.

Слева от дверей на площадке крутой с металическии ступеньками лестницы стоял худой мужчина. Его красные, то ли от постоянного пьянства, то ли от бессонных ночей, глаза были устремлены на далёкие, туманные отроги правого берега Лены, протянувшиеся с юга на север через весь горизонт. Поросшие тайгой, они казались таинственными и суровыми для Батурина, невольно проследившего за взглядом незнакомца. «Что он видит там? И куда смотрит? Кто он?» – заинтригованно спрашивал себя Олег, рисуя самые невероятные картины наполненной опасностями и приключениями жизни этого человека, как, впрочем, и любого другого, которого бы ему пришлось встретить в первые минуты прибытия в таинственный мир северных земель. Дань романтики, дань фантазии. Пылкое воображение юноши требовало, как можно, быстрее узнать о невероятных приключениях северянина.

Проникшись заранее чувством признательности за ту романтику, которой веяло от незнакомца, Олег подошёл к нему и спросил:

– Простите, вы здешний?

– Кому как. Здешним – нет. Нездешним – да.

– Вы куда-то летите? – спонтанно бросил пустой вопрос Олег.

– Лечу, лечу.

– Куда, если не секрет?

– Туда, где ничего не видят, – неопределенно и неохотно ответил мужчина. За этой неопределённостью Батурин уловил не игру в загадочность, а необходимость скрытности, свойственную людям, повидавшим много и знающим нечто такое, о чём не сразу и ни с каждым поговоришь. Несмотря на то, что Олег почувствовал это, он, будучи в игривом любопытстве новоявленного пришельца, не хотел упустить возможность узнать из первых уст что-нибудь такое – этакое о земле, на которую он только что ступил, чего, быть может, и не узнать никогда, хоть проживи здесь сто лет:

– Но, я думаю, вам удаётся видеть?

– Это ж надо: он думает… – съязвил почему – то незнакомец.

– Иначе вы попросту теряете время и напрасно тратите зрение.

– Тоже мне, Пушкин нашёлся, – улыбнулся несгибаемый Паганель. – У каждого своё время. И своё мировозрение!

Он поправил чёрный, суконный бушлат, какие нередко носят речники и перевёл разговор.

– Студенты? МГУ? Далеко забрались. Строить прилетели? Ну, что ж потрудитесь, потрудитесь, пока здесь благодатствует солнце.

– Вы, видимо, трудитесь и тогда, когда оно не благодатствует? – не отступал Олег.

– Приходилось. Были труды, – словно раздумывая продолжать или не продолжать разговор, стопорил мужчина. – Прилетели за большим рублём. А благо жизни не в длинных рублях…

– А вы знаете в чём?

– Вон в той бездне. Я прожил на севере ни один день. Знаю, что такое благо. Знаю холод этого низкого неба, адские труды на этой земле. Но есть одна вещь, есть одна радость, это… Это…

– Это что? – поспешил Олег.

– А вот теперь ты здесь и попробуй сам понять. Когда-нибудь, может быть, и поймёшь. Вы, ведь, счастливцы. Прилетели и улетели, как птицы, не задумываясь. Вся ваша жизнь здесь, как сон, все ваши мысли далеко отсюда, они там, где и мы были и куда уйдём. А здесь?! Здесь тоже живут люди, хотят пить, есть, жить, выживать, в конце концов. Но как здесь выжить? Кто им сейчас скажет как? Кто скажет им какая жизнь лучше? Никто. Они один на один с нею. Как мальчишки, – незнакомец вдруг неожиданно заглянул прямо в глаза Олега, медленно погасил вырвавшийся из фокусов его глаз двумя красновато – пурпурными лучами колючий огонь, отвернулся и запрыгал по лестнице, не касаясь ступеней ногами, к дверям, оставляя в юноше смятение гипнотической загадочности человека – нечеловека.

«Вот уже и разгадал. Нарвался на чудака. Какую – то чушь мне в уши вдул, – думал Батурин, смотря вслед уходящему. – Мне бы заработать на пару, тройку костюмов, чтобы после возвращения из отряда не быть серой мышкой, а он мне «ересь преподал»: «благо в бездне!».

Олег уже видел себя в сером костюме в библиотеке, – в чёрном, вечернем – в театре или кино, ну, а – в белом – в парках, кафе, ресторанах. В часы же отдыха, после тренировок, когда вымытый и разомлевший под душем, он ещё не ложится в постель, а одевает бардовый в полосочку халат, в котором можно будет и кого-то встретить у себя в блоке или пойти посмотреть телевизор на этаже. Ну, а если повезёт с профилакторием, то лучшей визиткой студента, укрепляющего здоровье студенточкам в персональной комнате, опять-таки будет роскошный халат.

– Олежек! – окликнул его Радько. – Идём. Привезли багаж.

– Отлично! – обрадовался Олег, что, наконец-то, появилось дело, встряхнулся как от оцепенения и побежал в шумящую, таскающую баулы, сумки одержимую толпу. Через минуту он перестал уже думать о незнакомце, а вскоре и вовсе забыл эту встречу.

Взяв сумку, где лежало несколько необходимых для походной жизни вещей, Батурин подошёл к окну. Золотисто – жёлтые апельсины, шарами перекатывающиеся в сетке, вызывали гипнотическое оцепенение глаз окружающих. На них скрестилось не менее сотни взглядов, готовых испепелить даже шкурки африканских чародеев. Боясь как бы ему не пришлось распроститься с содержимым своей авоськи, Олег злился на всё ещё вылавливающих свой багаж товарищей.

– Молодой человек, – услышал он как выстрел сбоку. – Посмотрите на эту малютку и не откажите в её просьбе. Она никогда в жизни не пробовала этого.

Обернувшись, Батурин увидел женщину, которая подталкивала вперёд маленькую грязную девчушку. Его страхи оправдывались. Сделав доброе, отзывчивое лицо, он развязал тугой узел на сетке, достал круглый, расточающий острый аромат апельсин, на кожуре которого вырисовывались три черных ромбовых наклейки «Morocco», и положил его в грязную руку цыганки – якутки.

Несколько просящих рук тут же потянулись к студенту.

«А, чёрт, как трудно быть щедрым!» – подумал Олег, рискующий уже через мгновенье остаться нищим. Он с трудом собрал в себе силы, чтобы подавить чувство неловкости от того, что все окружающие сочтут его жадным и, улыбаясь, бросил:

– Всё, граждане – северяне, только по справке.

– По какой-такой справке? – недоверчиво проворчала брюзглолицая с сальными губами женщина.

– От зубного врача. Видите написано мороз, – указал на апельсине на круглую голубую этикетку «Мoгосco». – А это может значить, что не каждому они будут по зубам. Зубы простудить можно.

– Ты нам голову не морочь. Жалко? Вот молодёжь пошла. Среди зимы снега не выпросишь. Ишь, морозом запугал. Да ты поживи здесь с наше…

– Нет, уж лучше вы приезжайте в Москву. Я вам сколько угодно отпущу этих штучек.

– Может, ты нас ещё в Африку пригласишь?

– Раньше те, кто хотел революцию совершать, должны были приезжать в Якутск, а теперь те, кто хочет приехать в Якутск революцию должны совершить. Да ещё и цитрусовыми некоторых накормить. В Африке таких штучек по дорогам горы, – радуясь, что балагурством сумел сохранить свой НЗ, быстрее, быстрее ретировался Батурин к автобусу.

Потрёпанный суровыми зимами и такими же пассажирами старенький ЛИАЗ катил к городу. На остановках входили и выходили якуты, русские, армяне. Якуты, в большинстве низкорослые черноволосые крепыши, гортанно шумели, не обращая никакого внимания ни на Олега, ни на Бориса, ни на его соотрядников. Но вот на одной остановке, уже в городе, в салон впорхнули лёгкие крепкощёкие девчушки.

– А обещали никаких невест, никакой любви! – улыбался Батурин, смотря в черносливовые глаза сахалярочек.

– Так дико смеяться над бедными сердцами рыцарей. Вот тебе и Якутия. Не золото и не алмазы, а красавицы – россыпью.

Девушки лукаво переглядывались и весело прыскали сочными вишнями толстых губ, надувая, как розовые шары, готовые лопнуть щёки.

За окнами мелькали деревянные домики, грязные болотистые канавы, через которые были переброшены дощатые настилы для пешеходов. Улица петляла среди этого удручающего разнообразия покосившихся строений и бесчисленных болот. Настроение ребят падало и падало после каждого поворота и вопроса: «Не знает ли кто, где находится отряд «Эфиоп» МГУ? Ответом на этот вопрос было одно только плечевое неведение окружавших их пассажиров.

Никто не знал, где находятся разыскиваемые ими студенты.

Многие говорили, что в городе в разных районах уже живут строители – студенты в палатках или бараках, но никто не мог сказать были ли это те самые, которых искали только что прибывшие. Любезно вникшая в разговор женщина посоветовала выйти на площади Орджоникидзе.

Автобус остановился на небольшой, окружённой многоэтажками площади. Юноши неохотно, словно отрываясь от последней ступени цивилизации, вышли из него, и он, развернувшись и зарычав, укатил.

Олег Батурин, видя нерешительность и подавленность своих товарищей, взял инициативу в свои руки:

– Случайно никто не прихватил с собой вездесущего Шерлока Холмса? Нет? А жаль. Тогда надежда на меня. Даже не на меня, а на мой компьютер. Миллиард операций в секунду. Включаю лазерный анализатор. Раз-два-три, раз-два-три. Точно! Есть! Два таинственных исчезновения в Якутске: мамонтов и эфиопов. Сорок тысяч лет назад и сорок дней назад. Мамонты уже найдены в болотах вечной мерзлоты, а вот эфиопы. Мерзавцы! Неужели остались в Эфиопии? Где, где же они? Ну, давай, давай! Э – э. Не ври-ка, не ври-ка! Это – не эврика, меня не проведёшь! Так и знал! Как раз одной операции ему и не хватает: «Не врать!» Нет, нет. Просит минуточку «подождите!» Ага, мамонты, точнее их скелеты, извлечены. Сейчас будут извлечены и бесследно исчезнувшие студенты МГУ. Ох, и трудная эта работа: в болотах Якутских искать эфиопов. Прошу не отставать.

Площадь была окружена пятиэтажными административными зданиями.

Студенты поднялись в вестибюль республиканского Исполкома.

Сидевший за стеклянной перегородкой красноносый и краснощёкий охранник с напускным небрежением посмотрел на подошедших к нему Олега и Бориса.

– От мороза? – спросил его Олег игриво.

– Чего надо? – не поднимая головы, буркнул работник охраны.

– Давно вы встречались с зелёным змием?

– А что?

– Его духом пахнет. Да и нос раскрашен.

– Смотри, умник, щас я тебе его раскрашу.

– Раскрашу – это не раскрошу, – играя перестановкой ударений с «а» на « у», – продолжал Олег.

– Доложите шефу о прибытии Шерлока Холмса.

– Какого ещё Шарлатана Хомса? Если хамить собрался, так давай вали отсюда! – пытался проснуться дежурный. – Шеф занят – на заседании.

– Сейчас же доложите ему. Срочное дело! Вы что? Пьяны? На работе? Здесь Исполком или вытрезвитель?!

Масленые глаза богатыря запрыгали вверх – вниз, вверх – вниз. Его хмельно-дремотное сознание прояснялось и, встряхнув тяжёлой головой от принятого и приятного сна на рабочем месте, вахтёр нехотя поднялся со своего кресла. Неуклюжий и неповоротливый он резко повернулся, неожиданно качнулся и, теряя равновесие, врезался толстым задом в угол стола. Сдвинув, но, не опрокинув его, он старательно оправился и заспешил наверх.

– Что он под градусом? – спросил Боря Радько.

– Боюсь, что больше чем под прямым углом. Под девяноста пяти градусным. I vino veritas. А здесь – спирт! Но нам нужно другое. Телефон. Мы сейчас позвоним куда надо, – Батурин снял трубку и уверенно набрал 02:

– Милиция?! Вам звонят из Исполкома. Товарищ дежурный, мне необходимо узнать о местонахождении ССО МГУ имени Ломоносова.

Свист был ответом…

– Не понял?

Тот же свист… Потом:

– Какого ещё сосунка, да ещё «Му-му»? Сосунками не занимаемся. Что он натворил?

– Что он натворил? Приехал в Якутск и скрылся, – смеясь, отвечал Олег. – Мы его ищем.

– Обратитесь на почту, в отделение связи…

– А-а-а, обратиться в отделение связи?

– Да.

– Там знают лучше вас?

И снова свист, и короткие звонки…

– Ну, что, что сказали? – засуетились студенты.

– С милицией разговор короткий: «Пока ничего не натворил»… – опустив на аппарат трубку, бросил Олег. – Пошли отсюда, гражданин прокурор, товарищ Радько.

В то же самое время дежурный, войдя в приёмную председателя, остановился, пытаясь сообразить, что ему делать. Секретаря Ирочки Талеевой на месте не было.

Ещё час назад она укатила на председательской машине на базу ОРСа, где, как только что ей позвонили, были получены новые дефициты. Их надо было непременно осмотреть, оценить, уточнить, что по чём и что куда, и что кому… Поэтому дядя Гриша вынужден был сам направиться к обитой пробкой двери и постучать. Приоткрыв её, он просунул своё толстое красное лицо в щель и прохрипел густым басом:

– Савелий Прокопович, там прибыл… этот, как его Ше-ше… Хо – хо… Шехов. Фамилия такая. Пришёл там к вам, – бормотал Григорий Есик, чуточку переигрывая роль недалёкого мужлана-охранника.

– Кто? Кто там ещё, Григорий Михайлович? – недоумённо и недовольно спрашивал его, сидевший на дальнем конце столов, сияя лысой головой, председатель Исполкома республики Пауков Савелий Прокопович.

– Там в военной форме… Срочно говорит… Приказал доложить.

– Ну, хорошо, хорошо, давай. Зови. Пусть войдёт. Чехов.

– Есть! – облегчённо выпалил дядя Гриша, ударив себя закрывающейся дверью. Обе скулы дяди Гриши заныли, но не испортили радости, что он, умело изобразил недалёкость и отделался от неприятной обузы чересчур умного для него разговора.

– Шехов? Вас ждут! – появившись на лестнице, закричал он уходящим студентам.

Олег вопросительно – победно посмотрел на Бориса и, подняв палец, означавший «Спокойно!», прошёл мимо пытающегося отодвинуться от Олега дежурного, будто принимающего форму ВССО за военную.

– «Ну, новоявленный Шехов Холмс, как выкручиваться будем?

– Элементарно, Вадсон…

– Конечно, элементарно». – строил диалог Батурин.

Взбегая на второй этаж, он, так и не подобрав нужной на данный момент фразы, смело, как неподготовленный, но авантюристично идущий к профессору на экзамен студент, дёрнул тяжёлую дверь, вторую и…

Отполированное и блестящее плато широких столов, старательно отразившее величественные повороты голов заседавших, ледяным полем катка лежало между Олегом и председателем Исполкома, восседавшим на дальнем конце его.

– Здравствуйте! – смело и достойно, как показалось Олегу, приветствовал он всех сидевших за столами. Глаза его заскользили по столам, по лицам, глазам повернувшихся к нему участников собрания, натыкаясь на непонимающее удивление.

– Я, Ше-ше… Хо-хо… – начал Батурин, но встретившись с пронзительными глазами Савелия Прокоповича, решил, что роль, которую он разыгрывал перед дежурным охранником, здесь не только не уместна, но и вредна.

– Я ш-што хо-хочу сказать. Точнее спросить. Мы только что прилетели из Москвы и…

– Из Москвы? Студенты?

– Да. Мы ищем свой стройотряд МГУ.

– Вам, молодой человек, с таким вопросом надо обратиться в другое место.

– Извините, но в городе никто ничего не знает о нашем отряде, и нам посоветовали обратиться сюда.

– Чем же мы можем вам помочь? – поворачивая крупную с блестящей лысиной голову то к левому, то к правому ряду, спросил председатель. – Товарищи, может быть, кто-нибудь что-нибудь знает об этом отряде?

Но никто ничего не знал и даже не поинтересовался, о каком таком отряде идёт речь.

Савелий Прокопович привычным жестом мягких пухлых пальцев, а потом и всей ладошкой помассировал свой полированный череп. После чего его рука спустилась к выступавшему баскетбольным мячом животу и также мягко поискала ответ на заданный вопрос там. Но и там, в его переполненном рыбой и пивом «аквариуме» (как любил говорить Пауков о своём животе после очередного принятия на борт пива и рыбы), не обнаружилось ни одной ниточки, ни одного крючочка, связанных со студентами. А, между тем, в сегодняшней повестке дня: «Якутск – город будущего!» – ждал своего разрешения вопрос: «О ходе выполнения мер обеспечения приёма ВССО и оказания студенческим отрядам необходимой помощи в организации жилья, труда и отдыха».

– В каком СМУ работают твои товарищи? – спросил Олега начальник управления «Якутсктяжстрой» Сидорчук Фёдор Кириллович. грузный седоголовый мужчина, острые глаза которого словно из засады смотрели на Олега из-под обвисших складок глазных мешков. Бывалый охотник он и сейчас взял, как дичь, на мушку студента.

– Этого я не знаю.

– Но, может быть, в каком управлении?

– ?? – теперь уже плечами отвечал сконфуженный Олег.

– Тогда обратитесь в адресное бюро. Там вам всё объяснят, – подчёркнуто холодно и строго закончил разговор Пауков.

Батурину, снова подёрнувшему плечами, ничего не оставалось сделать, как поблагодарить собрание, как он подумал: «ничего не знающих что-нибудь о ком-нибудь», и выйти из зала.

– Я из комитета Исполнения, – входя в кабинеты адресного стола, отрекомендовывался Батурин. – Мне нужно выяснить месторасположение студенческого строительного отряда МГУ.

– Хоть вы и из исполнения, но не по адресу. Мы друг друга днём с огнём не можем отыскать в этом здании, а не то чтобы найти вам какие-то отряды во мху. А ваш комитет исполнения. Сколько лет не исполняет и сотой доли того, что ему положено исполнять. Квартирки да дачки себе буржуйские отгрохали. А с адресным не спешат, – монотонно декларировала уткнувшаяся в бумаги работница адресной конторы.

Грязное, переполненное отъезжающими и приезжающими, становящимися на учёт и снимающимися с учёта посетителями, с заваленными стройматериалами и мешками мусора коридорами здание давно уже было в ремонте.

– Так что, молодой человек, адрес дачки нашего председателя мы можем дать, там ты и найдёшь свою Муху, – не высовываясь из барабана, пробасила работница бюро.

Безрезультатность поиска хотя и раздражала, но ещё не убивала романтического настроения Олега и его друзей, отстранённо, но не без удовольствия наблюдавших суету Батурина. Он же старался изо всех сил. Ему, ой как, хотелось доказать друзьям, что путь выбран верный и рано или поздно, но он принесёт результат.

В Олеге год от года совершенствовалась способность проникновения в суть вещей и причин происходящего, но не только для понимания, но и для действия. Батурин нередко видел, как в нужный момент жизни у одних опускаются руки, останавливаются в страхе сердца, замирает жизнь, в то время как надо, чтобы закипало желание действовать, искать разумный выход из тупика или из круговорота жизни. Не всегда удавалось безболезненно вырываться из капканов неудач. Но Олега звало чувство тревоги искать и находить правильные решения. И хотя в сегодняшнем поиске не было трагедийного «Быть или не быть!» – скорее комедийное: «Кто виноват?» и «Что делать?» – Олег не допускал и мысли: «Остановить поиск, перестать быть смешным»… Он, влетая в одни двери, в другие, спрашивал блондинок, брюнеток, которые в разнообразных пикантно-карикатурных позах седлали ступы – барабаны – адресные хранилища. Картины становились всё сказочнее. Работницы, будто ведьмы, перед вылетом на шабаш громоздились на деревянные ступы-барабаны, что-то выискивая или пряча там. Одни широкозадые, высвечивали из-под юбок толстые, перетянутые байковыми трусами бёдра, другие круглыми попами с аппетитными ягодицами пытались разорвать плотно обтянутые юбки, третьи сияли стройными ножками, уже справившимися с вышеназванной задачей: вырваться из плена одежд.

– Ох! – оседал Олег, пораженный красотой зрелища.

– А-а-а! – визжало со всех сторон.

– Молодой человек, сюда нельзя! – сползая с барабана, говорила полная с русой косой женщина.

– Можно или нельзя, мне теперь всё равно. Я полдня бегал по вашему городу и ни у кого не мог добиться ответа на мой единственный вопрос: «Как найти студентов МГУ?»

– Каких студентов? – послышалось из ближайшего барабана.

– ЭМГэУ. СэСэО эМГэУ. Отряд «Эфиоп», – будто бы боясь оборвать обнадёжившую связь с ещё резонирующим барабаном, заспешил Олег.

Из барабана стала показываться спина, а затем и голова женщины:

– Я знаю, где твои черномазики. Возле бани.

– Вам смешно, а мне не до смеха.

– Кто про что, а вшивый про баню. Я серьёзно тебе говорю. Возле бани, точнее, за баней. Поедете на тройке с площади Орджоникидзе в сторону дамбы. Проедете дамбу. На третьей остановке сойдёте. Там увидите баню. За ней и стройку. Вот там и будут эти ваши негры, студенты.

– Эфиопы? – не избавившись от сомнения в розыгрыше, спросил Олег.

– Эфиопы, эфиопы, кто же ещё будет лазить в таком болоте, в каком лазят твои хлопчики – эфиопчики. Как муравьи с утра до вечера, а там такая грязь, такая грязь. Наших туда из-под ружья не загонишь. На студентах выезжают.

– Спасибо, девушки, спасибо, – благодарил Батурин, обрадованный, что через минуту сможет предстать победителем перед бойцами.

– А вы говорили, что сюда нельзя. Я теперь каждую ночь перед сном буду вспоминать вас и благодарить вас за ваше барабанное шоу.

– Благодарить благодари, а вот вспоминать не надо, принимая игру Олега, вмешалась подошедшая к ним полногрудая круглолицая блондинка.

– Это почему же? – обратилась к подошедшей объяснявшая адрес. – Пусть вспоминает.

– Верно, верно красавица. Мне теперь всю ночь не спать, вспоминать вас и вспоминать, – подыгрывал Олег.

– А ты приходи, мы снотворное приготовим, – под разноголосый смех лукаво заключила полногрудая.

– С превеликим удовольствием, – подмигнул ей Олег, опьянённо обводя в последний раз искренне и благодарно, как казалось ему, смеявшиеся лица хозяек этой волшебной «комнаты смеха».

Пробравшись через замусоренные коридоры, готовый и сам взорваться смехом победителя и любимца женщин, Олег выбежал из осчастливившего его здания и к неописуемому своему удивлению столкнулся с командиром отряда Каримом Гайсановым.

– Карим?! – остолбенел он.

– Олег?! Прорвался, чёрт! Ну, молоток! Вот – это настоящий боец! Это по-нашему. С прибытием. Только… – неподдельное удивление Гайсанова мгновенно сменилось нескрываемой заботой отяжелявшей и без того тяжёлые азиатские черты Карима.

– Спасибо. Здравствуй! Как вы тут? Что со стройкой? А мы уже полдня бегаем, вас ищем… Никто не знает адреса, представляешь… – спешил объясниться горящий двойной радостью Батурин.

– Здравствуй! Здравствуй! – пожимал руку Олега Гайсанов, думая о том, что вот ещё один стоящий немало денег боец, ежедневно мог бы делать не меньше сотни рублей, вынужден будет прозябать, есть концентраты и бессмысленно тратить день за днём.

– О стройке лучше не спрашивай. Сам увидишь… Одно тебе скажу: напрасно ты сюда прилетел…

– Как?! – удивлённо вытаращил полыхавшие ещё азартом и усталостью дороги, но не потерявшие жар и свет счастливого поиска глаза Олега.

– Что разве ничего не светит и ничем не пахнет?!

– Светить-то светит и пахнуть пахнет, но только единственственным – жопой… – выругался, не стесняясь проходивших мимо женщин, Гайсанов.

– Неужели пролетели?! – ещё не остыв от первой вспышки радости встречи, но играя в обданного холодным душем, протянул Олег.

– Да ещё как!

– Но ведь, может быть, что-то можно сделать?

– Можно – то можно.

– Так давай делать!

– Хм… Ты думаешь, не делаю?

– Так что же, что же делать?!

– А то, что я тебе, как друг, советую: беги отсюда, пока не поздно…

– Как! Но почему?! И куда?!

– Куда угодно! Хоть домой, хоть в Москву. А если горишь желанием работать, иди на какую-нибудь посудину, даже захудалую, пока не поздно. Их сейчас на Лене – пруд пруди. И мир увидишь и тыщу снимешь, только не оставайся в этом отряде.

– Но почему? Разве твой отряд так уж плох, что ни на что не способен?

– В том то всё и дело, что отряд слишком уж хорош. Таких отрядов в эМГэУ ещё не было за всю историю ССО. Но мы влипли! Как я уже тебе сказал куда. Только что я был в СМУ – 21. Ничего нового, ничего обнадёживающего. Целый месяц! Целый месяц я мотаюсь, бьюсь с ними с первого дня своего приезда сюда. Всё напрасно. Будто бы здесь не люди, а идолы каменного века, – лицо командира, не отличавшееся мимикой, в подтверждение этих слов приобрело окаменелость и неприступность спорящего с вечностью божка. – Сейчас я бегу снова в Исполком. Надо сдвинуть с места работы, не сделанные СМУ по договорам на нулевых циклах, иначе будут торчать у голых свай до конца сезона голые задницы бойцов отряда, как и все эти двадцать дней.

– Двадцать дней? Без работы?! – удивился Олег, окунаясь в новые, непонятные для него термины и цифры.

– Да, двадцать дней, палец о палец не ударили на этом паршивом «договорном» объекте, – упирая на слово «договорном», продолжал Карим.

– Но почему? – не сознавая, что только неопытный боец задаёт такие вопросы, выказывал понятную заинтересованность Олег.

– По договору, который я заключил весной с подрядной организацией, она должна была подготовить нули к нашему приезду. А у неё только сваи в болоте. И что самое страшное: даже не с кого спросить. СМУ -21, подрядчик, должно было получить эти проклятые нули от субподрядчика СМУ – 5, которое с нами никакой договорённости не имеет и не спешит с завершением нулевых работ. И никакой надежды на то, что что-нибудь изменится, – закончил разговор Карим, входя в здание связи.

Выйдя оттуда, Гайсанов уточнил дорогу к месту дислокации отряда и, сказав к кому там обратиться, побежал в Исполком, где намечалось производственное совещание, использовать которое хотел командир «Эфиопа» в своих целях.

Батурин рассказал своим спутникам о встрече с командиром и обо всём услышанном от него.

– А-а-а, ерунда, – сказал на это Владимир Щчук, четырежды уже побывавший в отрядах и потому имевший своё мнение. – Ерунда. Всё будет как надо. Вот увидите.

Группа студентов, неожиданно потерявшая радость успешно закончившихся поисков адреса, сгрудилась вокруг бывалого, обнадёживающего бойца Владимира Щчука и ждала от него рассказов, историй, случавшихся с ним в его прошлых отрядах. Историй со счастливым концом. Но ветеран ССО, оскалившись своей невесёлой улыбкой, открывающей крупные, наползшие друг на друга зубы, будто бы и не играя в загадочность, молча шёл, искоса поглядывая на молодых бойцов. Его олимпийская осанка говорила, что её хозяину уже давно безразлична щенячья радость, восторг или страх открытия мира.

«Хочется верить, что все, о чём говорил Карим, действительно, по утверждению Щчука, ерунда, – думал Олег, стоя в автобусе, – Но может ли командир столько лет водящий отряды, не видеть, а говорить ерунду? Нет! Не может. Значит, он видит то, о чём говорит. Но может ли боец Щчук, горбом выносящий отряд за отрядом, каменщик с немалым опытом, говорить, что всё, что сказал командир – „ерунда“? Да! Может. И если продолжить софистический силогизм „может – не может“, нужно сказать и о том, что опытный командир может не только увидеть реальную картину, но и изменить её. И тогда прав боец-ветеран. Но почему же тогда Карим сказал мне: „Беги!“ Бежать! Но бегут от чего-то известного. Или неизвестного? И я не знаю, что там за чёрт, которого мне Карим малюет».

Первая партия отряда – квартирьеры – вылетела из Москвы ещё седьмого июня. В неё входили опытные бойцы, умелые работника ВССО МГУ. Некоторые из них испытывали свою отрядную судьбу по четыре-пять раз в различных уголках страны, в трудных, а порой и опасных предприятиях. Был в первой группе ветеран отряда, боец с семилетним стажем ССО – преподаватель экономфака Кочерняк Станислав Петрович.

Рассказывали, что в одном из отрядов он взял на себя труд финансового обоснования эффективности работы целого строительного управления. После чего последовали сокращения управленческого штата настолько, что на следующий год это СМУ не захотело принять стройотряд экономфака.

И вот в это лето, прилетев в Якустк, двадцать пять здоровых и сильных парней – пятикурсников, полных энтузиазма и задора первокурсников, а знаний и умений вытянуть длинные рубли из всего возможного и невозможного, первые три дня были вынуждены болтаться без дела, заглушая отрядно-университетским юмором злую неустроенность ночлега и питания.

Поздняя северная весна, изголодавшимся зверем, доедала остатки городского льда и снега, запивая их коктейлями дождя и изморози, затянувшихся уже на много дней дольше, чем обычно для здешних широт. Лились они нескончаемым потоком с низкого бесцветного неба. Оно же освободившееся от долгой приполярной ночи, всё ещё не приняло на дежурство просыпающийся северный день.

И если в первые дождливые дни чей-нибудь ропот сожаления о впустую теряемом времени развлекал уже заботившихся о создании материального основания своей жизни ребят, то в момент приезда группы, в которой был Олег, он перерастал во всеобщее яростное возмущение. Руководители договорных организаций стали беспокоить студентов не требованиями выполнения работ, а своей бесконечной занятостью, волокитой и отсутствием на своих рабочих местах. Уже никто не старался одевать эти скользкие голые ситуации в ореол острых слов и острот.

Студенты видели, как неумолимо закладывался особый стиль отношений: руководители отрядов, бойцы вынуждены были просить, словно милостыню, работу, которую по договору были обязаны предоставить отряду МГУ строительно-монтажные управления города. А ко вновь появлявшимся бойцам у сторожил вылетали сквозь зубы жёлчные колкости, типа той, которую только что прорычал вынырнувшим из-за бани Батуринским попутчикам Валерий Башаев:

– Ха-ха-кер-херы, Москву меняем на пещеры! Ещё прилетели голозадые птички к чёрту на кулички. Длинных рублей захотелось. Ну-ну! Охота из болота тащить бегемота.

– Приём чуть ли не зэковский, – будто сам себе, но вслух заметил Щчук. – А ты что за мерзлотной жижей прилетел? С пивком спутал, думаешь, один всё выхлебаешь?

– Хлебнёшь и ты, не рыжий, был с х…, станешь с грыжей, – ещё злей, оскалив зубы на сухом хищном лице, скаламбурил Башаев.

– Нам нужен Сергей Долгополов, – не здороваясь, обратился Щчук к ребятам, ковырявшимся у свай. Те молча продолжали стучать тяжёлыми кувалдами по зубилам и сваям, оголяя арматуру от бетона.

– Вы что глухие?

– Вон идёт, – лениво ответил двухметровый гигант, играючись обломил пятипудовую верхушку бетонной сваи и с хеканьем швырнул её в смачно ухнувшее болото.

Батурин зачарованно воззрился на истинного богатыря Анатолия Власа, принявшегося долбить следующую сваю.

– Добрый день. Мы от Карима, – продолжал Щчук уже с Долгополовым.

– Что? Ещё?! – округляя глаза и губы, зашипел подходивший к ним высокий вислоплечий с дряблым, наползшим на ремень животом парень. – Да сколько же вас там будет?! Прут и прут, хоть пруд пруди. Зульфие успевай разводить баланду.

– Это ещё не всё, – поспешил обрадовать его и Олег. – За нами летят ещё тридцать юристов.

– А почему не тридцать три? Да ещё бы прихватили б и дядьку Черномора. Тридцать три туриста! Это ж надо. Такую свору – не прокормить! Вон, какой дворец отгрохали, пора охрану ставить, – кивая в сторону деревянной столовой, ворчал Долгополов. – У меня своих ртов хоть отбавляй, а тут ещё вы. Вали кулём, потом разберём. Что мы будем делать? Друг друга задницами обколачивать, да х.. в болото вколачивать? А?! За это деньги не платят, да и харчо казённое не дают. Сами с голодухи пухнем, концентраты жуём. Ты вон апельсинчиков прихватил, витаминоз нажить хочешь. Вот мы тебя завтра туда, где без апельсинчиков никуда, и поставим. Благо объект разморозили, жарко будет.

– Да вы и сами тут Эфиопией обзавелись, – вступил в разговор Боря Радько, показывая на оформленный чеканкой трафарет с названием отряда «Эфиоп».

– Эфиопия у нас рядом – вон там, – указал Долгополов на двухэтажное, длинное здание, стоявшее за столовой.

– Кто на работе замёрз, того сразу в баню. В Эфиопию. В день по два-три раза парим и массируем, в персональный бассейн окунаем. Это получше Сандунов будет. Опиум, одним словом, опиум для народа. Можете присмотреть и вы для себя болотце. За пару апельсин могу своё уступить. Вон то, самое большое, самое зелёное, – показал Долгополов на огромные котлованы с грязно-зелёными лужами.

Приехавшие посмотрели на здание бани и на болота, из которых подобием огромных челюстей вгрызались в обочины бетонной дороги окаменевшими уродливыми зубами сотен, если не тысяч бетонных свай, подобия доисторических чудовищ, так называемых нулевых циклов АБК и санитарно-технического зала новой станции водоканала города.

На ближних сваях, как на ломаных зубах железо-бетонных чудовищ, уже висела жёваная, пережёваная деревянная опалубка. На дальних, переходивших в шею и рёбра гигантских скелетов, лилипутными муравьями копошились студенты.

Тяжёлые, неповоротливые жуки – Кразы устрашающе ревели вокруг, засыпая кости допотопных динозавров песком и мусором. Водители суетно и с опаской подгоняли задом машины с грунтом и опрокидывали его в ненасытные пасти, зловонно чавкающие жижей, в которой жалобно скрипели остатки деревянных домов и заборов. В коричнево – зелёном болотистом месиве, пузырясь в лохмотьях жёлтой пены, плавали серые скользкие брёвна, горбыли, лафеты, пожираемые ненасытными монстрами. Зыбкие берега косогора из обрезков и трухи пиломатериалов чудом удерживали на своей вершине сгорбившуюся и мучительно воющую на все голоса пилораму.

За робко прижавшейся к домам асфальтированной улицей, километрах в двух – трёх, изломав горизонт, замерли сказочными великанами башенные краны речного порта. Стрелы удручённо обвисли в бездействии. Грузы для крупнейшей республики Крайнего Севера всё ещё шли по Северному морскому пути, а поезда только ждали своей железной дороги. Рядом со стройкой возвышалось трёхэтажное здание средней школы, где поселились бойцы ВССО «Эфиоп».

Напротив школы расположились дизентерийная больница, роддом, детсад, интернат, клуб, городской базар, примыкавший к бане, магазины, окружённые бесчисленными кривыми деревянными домами барачного типа. Старый рабочий район Якутска доживал свой век. Вокруг выросли и готовились вырасти новые уже каменные и панельные дома. Полуразвалившаяся станция водоканала, жалко скособочившаяся на краю болота, подпитывавшегося оттаивающей мерзлотой, всем своим видом говорила, что она уже не в силах обеспечить эту часть города нужным количеством доброкачественной воды. Поэтому рядом с ней должна была встать новая, уже ощетинившаяся сотнями железобетонных свай. Первые бойцы МГУшного ССО начали нивелировать их под опорную рамбалку нуля. Работа с бетоном отнимала силы, и поэтому для пополнения их тут же рядом была сколочена из необрезных досок кухня – столовая.

Перед входом, на семиметровом брусе, развевался красный флаг с чёрной надписью «Эфиоп» над чёрной же толстощёкой, можно было думать, африканской развесёлой рожицей. Проходы к ней украшал частокол таблиц, плакатов и призывов, типа:

Знай, где стать, а где усесться!

Чтобы не было ЧП,

Ты храни под самым сердцем

Свой талончик по ТБ!

Сделано всё было на славу: из стальных уголков, бронзовых листов, сверкающих рельефами чеканки. Было видно, что первая партия студентов потратила свои двадцать дней не напрасно. И штаб оценил её потом в полторы тысячи рублей. Кто всерьёз, а кто в шутку называл её «Кормилицей». Однако в бухгалтерии СМУ-21 на неё смотрели другими глазами и поэтому положили ей красную цену в двести рублей.

Но это случилось потом, когда она была покинута, когда горячие обеды, жаркие споры – раздоры, забастовки (чуть ли не первые в Союзе), кипевшие в ней, уплыли в прошлое, а тяжёлый нож бульдозера сдвинул этот развалившийся корабль в болото.

Но это было потом.

А теперь…

– Ладно, идите, гнездитесь, – брызгая апельсиновым соком, милостиво разрешил Долгополов. – Птички залётные… Вон там, на третьем этаже, в спортзале… Потренируйтесь малость…

– Скажи-ка, дядя, где нам устроиться на ночлег? – нетерпеливо заскулил пропустивший эту фразу мимо своих ушей Владимир Щчук.

– Ишь ты «На ночлег». Ты что спать прилетел? День только начинается. А я и сказал, там, в спортзале оставляете вещи и быстро на работу, – ещё раз показал рукой в сторону школы Долгополов.

– Где это, где? – продолжил издеваться и Щчук.

– На третьем… Ну, что в третий раз молебень отслужить? – присылают сосунков, – отрезюмировал и Сергей Долгополов.

Вновь прибывшие, не искушая больше терпение бригадира, зашагали по хлипкому деревянному настилу, петлявшему между свай и болотц. Благополучно миновав то ли бескронную рощу железобетонных стволов, то ли зыбкую спину, ощетинившегося армированными иглами, гигантского дикобраза, студенты прошли в школьный двор. На квадратном бутобетонном столбе сиротливо поскрипывала перекошенная половинка ворот. Вторая же валялась в стороне, искорёженная, вырванная вместе с петлями из второго столба, напоминая всякому входящему в школу, что здесь подрастает и пробует свои силы новое поколение, ищет и смело открывает свои ворота в мир.

За южным крылом П-образного здания они вошли в восточном торце в тамбур с потрёпанными не менее ворот дверями, поднялись на третий этаж также по разбитой и заваленной партами, книгами и картами лестнице.

Физзал (так обозначала надпись над дверью это спортивное помещение баскетбольных размеров), помещался, действительно, на третьем этаже. С трёх сторон его освещали трёхрамные окна. Отныне ему суждено было на целое лето приютить тридцать три молодца ССО «Эфиоп».

Выбрав себе места из тридцати трёх аккуратно заправленных раскладушек (всё-таки ждали приезда и последней группы), ребята привели себя в порядок и поспешили в столовую.

Там уже вовсю работали челюстями первопроходцы.

Вновь прибывшие, мягко говоря, тоже хотели есть. На первое им дали в железных чашках нечто горячее и дурно пахнущее, вроде собачьей похлёбки. На второе в ту же чашку был брошен комочек каши, именовавшейся почему-то пловом.

Олег Батурин, глотая его с трудом, высказался:

– Говорят первый блин комом, а тут пловом давимся, значит не так уж и плохи наши дела.

– Лучше фунт каши, чем фунт лиха, – успокоил его Володя Чирикин, остролицый, кареглазый, подвижный, как юла, боец из бригады дорожников.

– У бойцов в желудках смеха больше чем каши, – проиронизировал Олег у окна раздачи.

– А ты что приехал сюда есть или работать? – зло отрезала в ответ щуплая девушка-повар Зульфия, черноглазая горянка далёкого Дагестана, подавая компот, который был такой же, что и болотная вода, в обилии разлившаяся вокруг. И, как минуту спустя, выяснил Батурин, он мало чем отличался от неё и по вкусу.

– Пища богов, – заметил кто-то.

– Якутских? – бросил Олег.

– Что ты, им она не по зубам, зубы обломают, – хрипло вклинился в разговор Боря Радько. – Им жир тюлений – олений подавай.

– Во, боля, как говорит наш комиссар, зубастики приехали. Смотрите, зубки-то, зубки-то беречь надо, – подчёркнуто важно с подщуром левого обесцвеченного, видимо, голубого раньше глаза, смотревшего на ребят по – орлиному хищно, заключил Сергей Долгополов.

– Такой пищей и такими советами-молитвами сбережём, сбережём, – скрестившись с насмешливым глазом Сергея ещё голодными и оттого блестевшими сталью глазами, парировал Олег.

– Совет да любовь – никому не мешают. А вот насчёт молитвы ты это нехорошо сказал. Неплохо бы и маленькое обрезание сделать…

– Чего, чего? – бросил Олег.

– Известно чего – языка. Отрастил уж очень, – процедил, прозванный позднее «Сэр Гейем», Долгополов, выходя из-за стола.

– Гм, у вас и десерт сносный, – улыбнулся молчаливым бойцам Батурин.

– Каков поп, таков и приход, – осуждающе проговорил Боря, когда они вышли из-за стола, недовольные молчаливой затаенностью бойцов.

После ужина, как и многие другие, они пошли бродить по городу. Заходили в магазины, желая убедиться в страшных картинах, рисуемых рассказами о Крайнем Севере, как о крае крайней нищеты и голода. Тем более, что сегодняшний ужин дал пищу для подтверждения этих картин. Но на прилавках магазинов под стёклами холодильников красовались куски мяса, круги масла и сыра. А для особо жаждущих среди барматушно-коньячных этикеток красовались и скромные бутылочные фартучки с надписью «Питьевой спирт».

– Жить можно. Даже есть что пить! – заключили студенты и зашагали дальше, уверенные в завтрашнем дне. Ведь жизнь студента, как показывала уже не раз их студенческая жизнь, прекрасна и удивительна особенно тогда, когда есть хотя бы маленькая надежда позавтракать на следующий день. А уверившись в том, что смерть от голода им не грозит, Батурин и Радько, ещё не принимавшие близко к сердцу тёмные картины, нарисованные как командиром, так и бригадиром, устремились к стадиону, где, согласно афишам сражались местные асы футбола из клуба «Авиапорт» и химики из иркутского «Химика».

Конечно же, у лётчиков и ноги и мяч летали во много раз быстрее и лучше, чем у химиков. И как не химичили химики из «Химика», три безответных мяча трепыхались в сетке их ворот. Трибуны стадиона зеленели студенческими куртками с эмблемами вузовских отрядов чуть ли не из всех городов Союза. Олег и Борис встретили бойцов и из своего «Эфиопа», уже патриотично болевших за «якутят» и потешавшихся с удовольствием над неудачами приезжих мастеров – «иркутят».

Матч закончился, и чёрное без единой травинки поле стадиона опустело.

Солнце скрылось за горизонтом пару часов тому назад, а закат только продвинулся к северу, но не потух.

Потерявшие ощущение времени студенты отправились на дамбу знакомиться с красавицей Леной. Каждый из них волновался как впервые идущий на свидание, когда собственной смелости ещё не хватает, чтобы справиться с охватившей сердце робостью, и когда мальчишеское самоутверждение ищет опору в друзьях или в друге. Веселясь и развлекаясь собственными силами, играя каждой мышцей и остротой ума, они пытались отыскать в каждом жесте, слове, взгляде неожиданный поворот мысли, способный взорвать смехом любую ситуацию их жизни. Такова юность. Всё в ней в это время остро и революционно. В её прекрасные моменты достаточно одного меткого слова, анекдота, ловко и к месту ввёрнутого каким-нибудь юмористом, как всё сущее переворачивается, свергаются авторитеты, и водопадом гремит гимн молодости – смех. Так было и теперь. Пока. Пока вдруг за поворотом дороги не показалось безбрежное море. Безбрежное море Лены.

Но лишь на одно мгновение спокойно и холодно встретила весельчаков неоглядная, вкручивающая волны и зыбь в могучую мощь потока воды великая Лена. Словно подслушав колкости и остроты студентов, подшутила над ними и Лена. Тысячи комаров рой за роем ринулись навстречу молодым юмористам и с удовольствием стали с ними знакомиться.

– Ай! – дёрнулся Боря Радько, врезав себе по длинной тонкой шее, змеёй выползшей из-под его пшеничных снопов – волос. Все обернулись к нему, не поняв его визгливого юмора.

– Что вытаращились!? – обиделся Борька, с брезгливостью рассматривая свою окровавленную ладонь.

– Ты чего дерёшься, Боря? – спросил его сосед и тут же влепил себе громкую пощёчину. – Ах ты, гад!

– Братцы! – испуганно заорал Радько. – Вамп… – и уже после очередного шлепка закончил, – иры!

– Какие ещё «Иры»? И почему нам? – попытался перекричать его кто-то, но тут же и сам, замахав беспорядочно руками, подтвердил. – Точно. Вам, вам. Вампиры! Вампиры!

Дружный хохот, переросший в подобие «Ура!», через секунду потонул в громких шлепках и оплеухах, посыпавшихся со всех сторон.

Студенты бились так безжалостно, что, казалось, каждый поставил цель: уничтожить самого себя до наступления темноты. А так как ночь в это время приходила в Якутск только во втором часу, наши герои надолго стали невольными донорами несметных полчищ комариного племени. И в следующие вечера остерегались ходить на свидание не с Еленой прекрасной троянской, а с «кровавицей», вместо красавицей (как прозвали её в тот вечер искушённые искусанные), Еленой якутской.

Утро нового дня началось сумбурно. Все куда-то спешили, толкались, с удивлением разглядывая друг друга, оценивая и молча осуждая. После туалета, умываний и обливаний холодной водой из рукомойников, подвешенных над длинными железными оцинкованными корытами, бойцы поспешили в столовую на завтрак. Новички садились на лучшие места, с которых их тут же сгоняли старожилы: «Это моё место!» или «Я здесь уже месяц сижу!» Лучшими местам считались ближние к раздаточному окну, то есть, края трёх длинных деревянных столов, по обеим сторонам которых тянулись лавки, сколоченные из неостроганных досок.

Уже к концу пустого безвкусного завтрака, закончившегося помоями под названием в меню: «Кофе», и словами просивших добавки: «Кофейкю, ещё маненько», – у Олега Батурина заныло, зажгло под ложечкой. Ему вспомнились московские университетские, а ещё лучше домашние завтраки во всём их разнообразии, когда на стол подавались пышущие жаром и паром утренние супы из куриных желудочков, свежей печёнки свинины или телятины, овощные салаты, булочки или сочники к чаю и кофе со сливками. Где теперь всё это? На целое лето одни только воспоминания.

Быстро расправившись с завтраком, Олег стал наблюдать за остальными студентами. Его внимание привлекли два лица. Одно принадлежало Дастану Давранову, толстому невысокому крепышу – узбеку, виртуозно уплетавшему подгоревшую и только потому не пахнущую дурно кашу. Второе – выделявшемуся и ростом и мощью богатырю отряда (чуть ли ни брату былинного Святогора!) – могучему бойцу «Эфиопа» – Анатолию Власу.

«Вот это бойцы! – подумал Олег, следя за их смеховушно колышущимися толстыми щекам и ушами. – Сколько же им нужно съесть, чтобы насытиться? Великану его чашки хватит только на два глотка, Санчо Пансо – на три». И, действительно, уже через мгновение Дастан стоял у окошка и просил добавки, сияя всем своим необычайно живым, по-среднеазиатски ослепительно лоснящимся жиром и энергией лицом, похожим на засаленный от частого употребления на обжорных пирушках бубен:

– Зьюльфьюлинька, дэпэ, пожайлюста! Не разобрайль! – Чашка исчезла в окошке и тут же вернулась, дымясь горой каши.

– Не разобрало б тебя, Дастанчик, – подковыристо заметил Володя Чирикин.

– Нисиво. Я пливысьний. Ты сам говорийл: «Луссе фунт каши, чем фунт лиха!» – засиял Давранов так, что, казалось, его круглое раздутое в щеках как шарик лицо вот-вот взорвётся. – Я пливысьний. В Бухарье на спор козьёл плова сьедал…

– Фьюв! Так котёл или козёл? – свистнул Олег и перевёл взгляд с резво заработавшего ложкой коротыша на Власа. Тот же медленно и лениво поглощал свою порцию. Его огромные челюсти (но вовсе не акромегальные), двигались не только сверху вниз, но сбоку набок.

«Каков богатырь, – подумал Олег. – Ему одному по силам работа половины отряда».

– Кончай кормёжку! На линейку становись! – кривясь обмасленными губами, никак не гармонировавшими с выгоревшими голубыми глазами, выкрикивал команды Сергей Долгополов.

– Командир говорить будет! – съязвил кто-то в глубине столовой.

– Разговорами сыт не будешь, – поддержал неизвестного кто-то ещё.

– Ни поесть, как следует, ни поработать не дают, – заворчалось над столами.

– Работу давай!