Читать книгу Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков - Николай Дмитриевич Лукьянченко - Страница 6

Тридцать юристов, прибывшие в конце июня, были распределены в первую и третью бригады, работавшие на водоканале и на заводе железобетонных изделий.

Руководители СМУ-21 поставили отряд перед дилеммой: или сидеть без работы, или заняться самообслуживанием. ЖБИ был не в состоянии выполнить заказы строительных организаций города своими силами.

Отсутствие полноценного снабжения материалами лихорадило, дезорганизовывало и без того плохо организованные бригады. В отдельных группках поползли склочные, задиристые разговоры. То какие-то ребята видели, что несколько человек из отряда работает на стороне. То шеф-повар «Эфиопа», Гарбуз Савелий, сорокапятилетний седовласый мужик, земляк командира, также как и Карим – родом из Усть-Каменогорска, был пойман ответственными работниками областного штаба на базаре при распродаже отрядных запасов лука, чеснока и томатной пасты, привезённых из Москвы. То будто бы двадцать бутылок коньяку из двадцати четырёх, привезённых тоже из Москвы на так называемое «подмазывание», утекли на командирских обмывах заседаний и штабприёмов нужных гостей.

Сам Карим Гайсанов выплывал, как солнышко, утром перед линейкой отряда и тут же исчезал, иногда даже не завтракая, на весь день в неизвестном направлении.

Для большей организованности линейка стала проводиться в семь часов пятнадцать минут, до завтрака, а не после него, как было раньше. Бодрый голос командира звучно и хлёстко бил по ушам ещё сонных бойцов то угрозой отправки в Москву, то выставлением коэффициента. Но за завтраком эта обжигающая речь закусывалась холодной вчерашней кашей, заедалась супами из концентратов и запивалась компотами из сухофруктов в обед. В послеобеденное надоевшее уже безделье бойцы хлестали самого командира, хотя и за глаза, но зло и больно:

– Коэффициент ему самому ноль целых х… десятых…

– Не коэффициент ему, а билет на самолёт! – яростно выкрикивали вновь прибывшие юристы.

– Где командир, сэр Гей? – спрашивали они Сергея Долгополова.

– Ищет новые объекты, – успокаивал тот.

– Знаем, какие объекты и для кого. Кому объекты, а кому объедки, – злились в бессилии студенты юрфака.

– Здесь нужно организовывать, а не линять с главного объекта, – ворчали одни, уставшие ждать, когда подвезут доски, гвозди, арматуру, бетон.

– Пора кончать с этим бездельем, – призывали другие.

– Пока не кончим с бездельником, с бездельем не кончишь, – требовали третьи.

– Кротич, давай-ка иди сюда, поговорим, – услышал как-то Олег Батурин, укладывая блоки в штабель. Чьи это были слова, обращённые к комиссару, пятикурснику юридического, Олег не определил. Однако увидел, как нехотя прошёл в угол одной из комнат АБК щуплый студент, по утрам впалым шамкающим ртом издававший громоподобные команды: «Бойцы, боля, подъём!»

– Слушай, дело серьёзное. Экономисты пятого курса с Гайсановым темнят, что-то затевают, если не шабашат уже на левой…

– Ну да-а… – неверяще протянул Анатолий Кротич

– Что, «ну да»? Что, это значит: «ну нет!»? Ты же видишь, что этот кочевник, татаро-монгол косоглазый, ни дня не бывает на месте. Женька Пройдоха разговаривал с арматурщиками. Половина их бригады уже работает на стороне – кладут какую-то печь. Не напрасно же Гайсанов Емелю-дурачка играет.

– Вся власть у экономистов, – раздался голос Щчука. – Оставят они юристов на бобах. Надо брать власть в свои руки.

– А зачем вы говорите это мне? – ответил на это Кротич. – Об этом надо на собрании говорить.

– Но ты же – комиссар! – сверкнув сталистыми, острыми, словно лезвия, глазами чуть ли ни крикнул Евгений Пройдоха.

– Ну, и что? – так же невозмутимо и спокойно, как и раньше, ответил вопросом комиссар.

– А то, что ты должен об этом сказать не на собрании, а до собрания, на штабе! – со знанием и уверенностью в своих знаниях отрядных процедур отрезал Евгений Пройдоха.

– А я не бываю на штабе, – скривил свои жёсткие губы Анатолий.

– Как так! Ты же комиссар. Ты обязан быть в штабе! Ты второе лицо в отряде! – продолжал чеканить Пройдоха.

– Меня туда никто не вводил, – отвечал на это ещё нисколько не сомневающийся в себе Кротич. – Штаб работал уже целый месяц до нашего приезда, а мы только приехали.

– И тебя до сих пор не ввели в штаб отряда? – зло, стиснув зубы и повернув острые края лезвий глаз так, что невозмутимому Анатолию, даже ему, стало резать в глазах за очками. Он снял очки и, протирая и без того чистые стёкла, выждал, когда резь в глазах прошла, а затем умышленно растягивая слова и кривя тонкие длинные губы, хладнокровно сказал:

– Мне нечего там делать. Да, я и не хочу там быть!

Он медленно надел очки, расползаясь в какой-то загадочной улыбке, явно играя на стресс в собеседниках видимым и известным ему хладнокровием всесильного демона. Насмешливый блеск его мышиного цвета зрачков пробился из-под роговой оправы огромных очков, на какое-то мгновение осветил неподвижные глубокие морщины под ними и потух в тени нависавшего над всем этим высокого, рахитически костистого лба.

Всегда спокойное и тяжелое для глаз собеседника лицо Анатолия Кротича, несмотря на его скользкое и брезгливое выражение, как бы говорило окружающим о внутренней действительно демонической силе и мощи его владельца. Им уже сейчас игралась могущественная роль будущего прокурора. В самом деле, Анатолий мог умело вести игру, не переигрывая, не опережая время, но держа, как он думал, противника на самом острие лезвия.

– Толик, слушай, мы уже говорили со многими своими ребятами. Экономисты трафят. Ты посмотри, кого оставляет Карим на основном объекте? Нас – юристов да шпиков: бритоголового да старого хрыча – завлаба. А кто руководит нами? Бугор кто? Я тебя спрашиваю? – сжимая тяжёлые кулаки, гирями свисавшие на оголённых, узловато-мускулистых плетях рук, вздёргивая хрящеватым выдающимся по-носорожьи носом, обращался к Кротичу Пройдоха.

– Это же земляк командира, а, может быть, и какой-нибудь родственничек. Проснись. Он ни шиша не смыслит в стройке. Как свинья в апельсинах. А с нас глаз не сводит. Коэффициент выставляет каждый день.

– Этот бугор нам станет помойной ямой, – дополнил Сухов. Его худощавая фигура резко дёрнулась, словно проваливаясь в ту самую яму.

– Я куратор, диспетчер бригады каменщиков, а он меня заставляет как салагу таскать то раствор, то блоки складировать. А это не в моей функции. Я должен по штату управлять…

Хотя слушавшие и имели своё мнение на счёт его никому не нужных функций, возражать не могли, понимая, что речь сейчас идёт о другом, и что любая, даже суховская капля может переполнить чашу. А уж кому как не им был известен характер Александра Сухова, безжалостный, нетерпящий по отношению к нему никаких возражений. Олег Батурин уже познакомился с его необъективностью и злопамятством.

С первых же часов, когда Олега и Виталия Сергеевича направили в эту бригаду, Сухов стремился не замечать их хорошей старательной работы и каждый день искал возможности придраться к чему угодно, только бы поставить и того и другого в позу провинившихся, чтобы оценивать их работу каждый день ниже удовлетворительной. Что они не делали, как не выкладывались, Сухов создавал пиковые ситуации. Они должны были сами себе укладывать блоки на поддоны, а затем и подавать их, как и раствор, наверх для кладки стен. Иной же раз не только себе, но и звеньям Щчука и Пройдохи, работу которых Сухов и Кротич выдавали за образец.

– Вот что, комиссар, мы сделаем так: с сегодняшнего дня кто-то из нас, я, ты или Саша будет каждый день незаметно исчезать на пару, другую часиков. Мы проверим все бригады и объекты. Выясним, под каким соусом они проходят у нас и там и тут. Чувствую я, пахнет здесь 137, да и не только 137 уголовки. Потом мы создадим ревкомиссию, которая опрокинет доморощенный штаб Чингизхана-Гайсанхана. Это развяжет нам руки, а всё остальное дело техники. Власть в отряде будет наша…

– И ты будешь командир… – протянул сквозь кривые, так и остававшиеся неподвижными, сухие губы Кротич.

– Ну, ты-то так и будешь комиссарить, если не будешь комиссрать! – твёрдо, обрубающе всякие возражения и кривотолки, отрезал Евгений Пройдоха.

– Я в любом случае буду комиссарить, – прессуя слова жёсткими губами в брезгливое отвращение ко всему и ко всем, сакраментально выдавил Анатолий. – Но, тем не менее, я согласен. Будем делать, как договори…

В этот момент Олег Батурин шагнул из-за кучи блоков, и все стоявшие увидели его и поняли, что он всё слышал.

– И-или… с-с-с… – зашипевши, закончил, поперхнувшийся на последних слогах, но сохранивший внешне присущее ему спокойствие Кротич.

– Или, или, – Щчук резко выругался и, отбросив в сторону флажок с лозунгом: «Даёшь лучшему бойцу 1000!», сказал: – Что нам продолжать?! Или мы будем ритмично работать или, если командир не вытрясет самосвалы сегодня, как обещал, то будем сидеть и в субботу и в… Суббота – завтра. В воскресенье отдыхаем. А это значит, что и в понедельник не будет работы.

– Пусть платят за простой! – решительно потребовал комиссар, продолжая создавать игнорирующую двусмысленность атмосферу делового разговора.

– Ага, держи карман шире, – зло и хватко придушил на корню мысль об оплачиваемых простоях опытный Пройдоха.

– А договор? Как будто договор существует только для нас. Вместо трёх самосвалов в день ни одного за целую неделю, вместо двух кранов, даже носилки приходится самим делать, – раскладывал по полочкам договорные провалы Сухов.

Олег Батурин понял, что юристы не хотят пускать его в свой круг и, не настаивая на том, что ему всё известно, спокойно и немного насмешливо наблюдал неумелое ретирование заговорщиков.

– Эх, звали нас на Камчатку, на Сахалин, на БАМ, а мы сюда… на передовую… Железке шпалы мазать… – заскулил уже не по-бойцовски Щчук.

– Ладно, давай кончать с этой кучей. Олег, где твой напарник? Опять опаздываете. Быстро берите носилки, и давай загружать Щчука и Женьку, не видишь, простаивают?! – зачастил куратор-распорядитель Александр Сухов.

– Вижу, вижу! – процедил сквозь зубы теперь уже взорвавшийся весь внутри Батурин.

– Видишь, так чего же стоишь?! Давай вкалывай! – обрубил разговор Сухов.

Через пару часов Батурин и Игнатов ничего не оставили от последней кучи блоков – тридцатикиллограмовых бетонных камней, подняв их все к участкам соседних звеньев, а оставшийся бой и разбросанные по периметру здания бетонные болванки перетаскали на носилках к своему участку, старательно укладывая их возле стены. Ещё через час от всего этого не осталось камня на камне, но на здании АБК будто бы ничего и не прибавилось в размерах. И снова простой…

– О, смотрите! Районный штаб пожаловал, – лениво приподнимаясь на локтях, процедил сквозь зубы лежавший на поддонах Владимир Щчук.

– Сюда, сюда, гостёчки дорогие, – делая акцент на слове «дорогие», пригласил он появившихся из-за угла столовой и остановившихся в нерешительности двух молодых людей в зелёных чистеньких костюмах бойцов ССО, будто бы только что одетых и резко отличавшихся от уже запылёных, просолёных и выгоревших на солнце костюмов рядовых бойцов.

Секундная нерешительность испуганной птицей слетела с лиц командира Бронислава Розовского. Паромов начальственно бодро, как делает молодой ещё не имеющий авторитета, назначенный избранник, заговорил, думая, что берёт быка за рога:

– Что делаете, товарищи?

– Сами видите, лежим, – ответил ему в тон Щчук.

– Как это «лежим?!» – удивлённо возмутился Вячеслав.

– А вот так, лежим и лежим, – продолжал издеваться Владимир Щчук. – Как черепаха: «Я на солнышке лежу, всё лежу!»

– Сейчас лежите, а потом возмущаетесь, что вам мало платят, – резонировал комиссар. – Где это видано, чтобы за лежание платили? А?

– Не будут платить, и лежать не будем… – с издёвкой, вызвавшей неожиданный взрыв смеха, подлил масла в огонь Олег Батурин.

– Смех сквозь слёзы, – вступил в разговор Анатолий Кротич, поднимаясь с поддона. – А лежим, потому что ни в одной инструкции не указано, что во время простоя нужно стоять, а не лежать.

– Мудрёно закрутил. Ближе к делу, товарищи, – пытаясь сбить шутливый тон, сказал Бронислав Розовский. – Объясните, что происходит у вас на объекте, в отряде. Мы, как раз, для этого и прибыли.

– В отряде никаких происшествий, на объекте тоже тишь да благодать. Сорок человек уже три недели сидят без дела. И ни у кого нигде не чешется. До сих пор нет ни нарядов на выполняемые работы, ни стройматериалов, ни техники, ни даже носилок. Положение аховое. С армянами-шабашниками торгуемся. Вчера на носилки и поддоны двадцать досок у них выпросили. Полтора часа клянчили. Благо времени невпроворот. Под залог отпустили полтора десятка необрезухи. Фотоаппарат Canon Пройдохин с алярмом зазвенит уж точно, бо-о-ля, – небрежно твердил Кротич, то ли забавляясь, то ли издеваясь неизвестно над кем.

– Командиру говорили об этом? – деловито справился Бронислав.

– Гм, думаете, он у нас есть? – сощурив злые глаза, парировал Пройдоха.

– Не думаем, а знаем, – ответил ему Розовский, уничижительным взглядом показывая несостоятельность заявления Евгения.

– Вот и он то же самое говорит, что не думает, а знает. Поэтому мы и лежим, а не работаем, – ядовито срезал Сухов.

– Но всё же? – пошёл на умиротворение Бронислав. – Где командир?

– Ищет новые объекты, да на стороне шабашит, – твёрдо заявил Щчук.

– Такие заявления надо обосновывать, товарищи, а не бросаться ими налево и направо, – трибунно продекларировал Паромов.

– Ах, извините. Ошибочка получилась. Вон наш командир, впереди отряда на лихом белом коне скачет, – расшаркиваясь картинно-жеманно затараторил Сухов Александр. – Или вам мало того, что мы бездельничаем бесплатно, так ещё хотите, чтобы и следствие бесплатно вели. На это есть другие товарищи. Например, штабисты наши родные на – а – нахлебники.

– А куда ваш штаб смотрит? – снова взял слово комиссар.

– Туда же, – попытался раскрыть глаза штабистам Кротич, как никто другой, понимая, что такого удобного случая выхода на районный штаб ему ещё долго не представиться.

– Есть несколько человек, приближённых дружков Гайсанова, из которых формально создан штаб отряда. А на самом деле…

– А на самом деле? – повернул к нему своё широкое в обрамлении огненно-рыжих волос веснушчатое лицо Розовский.

– А на самом деле они собираются вечерами и за коньяком, купленным на отрядные деньги в Москве, травят анекдоты, да режутся в карты… И не в дурака даже, а в дураков, которым ни лежать, ни работать не дают, – добавил зло и надменно Евгений Пройдоха.

– Не может этого быть! – деланно возмутился комиссар райштаба Вячеслав Паромов.

– Может, не может, может, не может, давайте погадаем… – затрещал Сухов.

– А что ж ваш комиссар? – снова спросил Вячеслав.

Наступило тягостное молчанье.

– Кто у вас комиссар? – повторил вопросительно и настойчиво Паромов.

– Я… – уныло, но с достоинством ответил, наконец, Кротич.

– Вы?! Ну, и что же вы, что-нибудь предпринимали в организации работ?

– Я поставлен рядовым членом в первую бригаду и, конечно же, не могу быть в курсе всеотрядных дел.

– Кем поставлены?

– Гайсановым.

– Хорошо. Надо срочно разобраться, – обращаясь к Розовскому Брониславу, сказал Паромов.

– Мы разберёмся и примем меры, – деловито и обнадёживающе заключил командир районного штаба, направляясь в столовую.

Командир и комиссар райштаба, плотно пообедав в эфиопской столовой, спешно уехали, больше ни с кем не разговаривая и ничего не осматривая в этом отряде.

Евгений Пройдоха и Анатолий Кротич, настороженно выждав три дня, после очередного разговора со всей группой, самоуглублённо отдалявшейся от всех общей только для них заботой, стали исчезать поочерёдно с объекта: с утра до обеда один, с обеда до вечера другой. Порой их обоих не было на водоканале до самого ужина. Виталия Сергеевича Игнатова перебросили в группу дорожников, и Батурин оказался по существу даже не в вакууме образованного вокруг него неприятия, а в эпицентре психофизического поля, создаваемого юристами то взглядами, то ухмылками, то просто неприязненным окриком или злонамеренным игнорированием.

Олегу не с кем было не то, чтобы посоветоваться, обсудить происходящее, а иногда в течение целого дня переброситься словом. И он, когда была работа, замыкался в самом себе и без подсобника Виталия Игнатова стремился выложить в стену все блоки, какие поднимал сам для себя, стремясь сделать кладки больше чем Щчук и Пройдоха. Но, несмотря на то, что его стена росла явно быстрей и была выше, чем у конкурентов, каждый раз при подведении итогов Александром Суховым, оказывалось, что он на последнем, хотя и, как смеялись ребята, на почётном призовом месте.

Только потом, много лет спустя, Батурин поймёт, что в трудной отрядной жизни чаще всего действует закон стада или стаи, когда, для того чтобы объединить и накрепко привязать бойцов к себе, вожак подыскивает среди них «козла отпущения». Затем, заряжая всех своей идеей, все неудачи и промахи, а самое главное – обман и надувательство всех, растущее недовольство, усталость и инстинктивное чувство страха быть обделённым или отброшенным в сторону при дележе добычи, разряжает напряжение на человеке-козле, как на громоотводе.

Но сейчас Олег этого ещё не понимал и всячески искал пути сближения с юристами, с самим Кротичем, Пройдохой, страдал от того, что не может завоевать их доверие, сбросить, кажущуюся скрытной, явную подозрительность к нему как к шпиону, как к врагу. Ему так хотелось дружбы этих сильных, бывалых парней, но те продолжали с ещё большим рвением создавать зыбкую почву виновности, на которой так хорошо росла незаслуженная репутация отстающего, чуть ли не бездельника и разгильдяя.

– Слушайте! – не выдержал однажды Батурин. – Я предлагаю соцсоревнование. Пусть с завтрашнего дня штаб отряда замеряет работу каждого звена, вписывает цифры в график соревнования, и мы посмотрим, кто из нас делает больше.

– Нет, нет! Нам и так ясно кто делает больше. Уж не думаешь ли ты, что оказавшись, первый раз в отряде, сможешь выкладывать больше Щчука?! Гм! Мало каши ел, – отрезал Евгений Пройдоха, громко шмыгнув своим хрящеватым носом, на котором ярко проступила белая полоска кости. – И без этого дармоеды твои в штабе бездельничают. Пора разгонять.

Это предложение подлило масла в огонь и однажды Анатолий Кротич, долго ловивший момент, наконец-то, поймал и дал понять Олегу Батурину, что он у него на крючке.

В тот день Олег сбегал после обеда на дамбу. Был очень жаркий день. Он долго плавал, наслаждаясь холодной, живительно-жгучей водой протоки. Когда он вернулся в физзал, все крепко спали. Олег прилёг, думая лишь расслабиться после купания и бега. Под смачное сладкое сопенье бойцов он прикрыл на минутку глаза, а когда открыл их, в зале стояла такая жуткая тишина, что Батурину стало жарко, затем – холодно, а потом снова жарко и снова холодно. Он резко вскочил и бросился вон.

Юристы были на объекте уже не менее часа и злорадно смотрели на приближающегося Олега.

– Ты что приехал сюда хомяка давить?! – с ядовитой гримасой в улыбке бросил Батурину комиссар.

– Всыпь ему по самое не балуйся, – подзадоривали бойцы. – А то, вишь, курорт себе устроил. Работничек. Скажи. Мы подыщем тебе другую работу, полегче.

Выждав минуту и не получив ответа, Кротич сказал, что сообщит об этом ЧП бригадиру и в штаб.

– Иди ты, знаешь куда? – зло огрызнулся Батурин, расстроенный своей слабостью и, понимавший, что его умышленно, оставили спящим юристы, чтобы в любой момент рассчитаться с ним за то, что он знает об их заговоре.

На следующее утро Анатолий Кротич, выступая на линейке при распределении работ и бойцов по объектам, громко, чтобы слышали все с присущей ему демоновской силой в голосе, сказал:

– Батурина на наш объект мы просим не посылать. Он плохо работает, да к тому же спит после обеда до трёх часов.

– А мы за него пашем! – выкрикнул Александр Сухов.

– Да, да, нам он не нужен. Не должны же мы его обрабатывать. Может быть, найдутся желающие, а мы не хотим, – зашумели дружно остальные члены бригады.

Зло и бессилье, вызванные очевиднейшей подлостью, которой никак не предполагал Батурин от студентов МГУ, свинцовым расплавом налили голову, жилы онемевшего тела.

Юноше тут же хотелось возразить, изобличить комиссара и его окруженье, но горькое понимание того, что он ничем не сможет доказать истинную причину этой лжи и тем более на линейке, где любой его лепет, даже с обвинением в заговоре, был бы жалким воплем слабого, оскорблённого стремящегося свести счёты. Да ещё с кем?! С комиссаром, с коллективом! С коллективом, в котором ни один человек не мог бы выступить в его поддержку. Стиснув зубы, Батурин ждал, что командир перебросит его в другую бригаду. «Эх, к дорожникам бы!» – мечтал посрамлённый боец. Но к его удивлению Гайсанов ни словом не обмолвился о нём, и Олег решил сам попроситься в бригаду дорожников.

После линейки он подошёл к Кариму и, стараясь сохранить достоинство, которое было призвано, по его мнению, служить доказательством существования другой причины враждебности юристов к нему, предложил командиру перевести его в другую бригаду:

– Карим, очень прошу тебя, перебрось меня к Грайчихину на дорогу или к Бражных на ЖБИ. Я тебе всё объясню…

– Какие могут быть объяснения?! – изумлённо и изумляюще отмахнулся Гайсанов. – Никуда я тебя не переведу! У нас нет каменщиков, а работы только начинаются. Так что позволь уж мне себе позволить тебе не позволить. Докажи им, чёрт возьми, что ты можешь работать. Извини, я тороплюсь.

Командир, как показалось Олегу, одинаково безучастно принял и наговор комиссара, и просьбу бойца. Раскрыть глаза Кариму на юристов, думалось Олегу, будет не только спасением его самого, но и в какой-то мере командира. Но Олег видел, что он вынужден остаться с досадным чувством двойного провала. С одной стороны было злорадство и хищническое наслаждение победой, напряжённо наблюдавших за ним заговорщиков, с другой стороны, Гайсановская высокомерность, подчёркивавшая как недосягаемо высоко царствует над всеми командир, и как для него безразлична, если не смешна и истинная причина конфликта.

Тем более, что этой причиной был он сам, казавшийся Батурину опытным, боевым командиром. Командиром, по-орлиному видящим из поднебесья мышиную возню на том месте, где пронеслась всего мгновенье назад, возбудившая страхи и писки, его могущественная тень, молчаливо, но убедительно говорившая, что он – Карим Гайсанов – командир эфиопов, непогрешим и недоступен никому ни на какой высоте.

Однако оказавшись опять среди молчаливо отстранявшихся от него, как впрочем, теперь и он от них, бойцов бригады, Батурин решил всё-таки улучить момент и поговорить с командиром о готовом уже заговоре.