Читать книгу Каникулы в барском особняке. Роман - Николай Фёдорович Серый - Страница 18

В столовой внезапно стало пасмурно, небо заволокло низкими и лохматыми тучами, послышались раскаты грома, и заколыхались занавески на окнах с сетками от насекомых. Кузьма в чёрной черкеске с газырями и сиреневых штанах, заправленных в хромовые сапожки, сервировал завтрак. Слуге шустро помогала Агафья, обутая в чёрные сандалии с пряжками и облачённая в белый балахон с монашеским капюшоном над её головой. Сверкало и звякало столовое серебро, отливали искристой зеленью графины с морсом, и пахли рябчики, зажаренные на кедровом масле. На средине стола, на белой накрахмаленной скатерти высилась плетёная корзинка с булочками, ковригами, сайками и куличами. Кузьма держался степенно, но порой его движенья были суматошными; кухарка, наблюдая за ним, зырила искоса из-под капюшона.

– Откинь свою чадру, – сказал с иронией Кузьма, – а то похожа на католическую монашку в рясе.

– Такое одеянье – хозяйская прихоть, а не моя, – ответила она кротко, но капюшон откинула на плечи. – Ты ведь знаешь, что любит хозяин рыцарское средневековье, – присовокупила тихо она.

– Приближается гроза с молнией, – молвил Кузьма. – Не затворить ли окна?

– Хозяин любит дождь, – отозвалась она со вздохом. – Как, впрочем, и я.

Кузьма прошёлся по комнате и, оглядев критически сервировку стола, сказал:

– Не знаю я, что делать. Я забыл тебе сказать, что приглашён к завтраку наш пленник, Илья Осокин. Хозяин самолично извлёк его из подвала и поселил в шикарных золотистых апартаментах. Я был в шоке от такой перемены. Не поставить ли заранее на стол ещё один, четвёртый прибор?

– Поставим, если велит хозяин. Странно, что тебя в армии не приучили к дисциплине. Наверное, на войне ты был мародёром. А в нашем селе покорность вколачивали батогами и палками…

Кузьма ухмыльнулся и спросил:

– Советуешь не лезть попередь батьки в пекло?

Она прошамкала:

– Да, атаман… лучше не залазить… Не надо лишнее тырить…

Она казалась ему ведьмой, когда шаркала на кухню; внезапно в комнату вошёл Чирков в белом просторном костюме из натурального шёлка. Хозяин шмыгнул к окну и, озирая глубокомысленно небосвод, вопросил:

– Известны ли события нынешнего утра?

Кузьма, пялясь на его затылок, ответил:

– На заре я, как обычно, обшарил с собакой усадьбу. Я обнаружил, что пленника в изоляторе нет, натасканная собака ринулась по следу. Овчарка привела сначала к вашим покоям, а затем в золотистую комнату; там Осокин доложил, что он приглашён вами, мой господин, на завтрак. И я, поверив этому, испросил у Кирилла его одежду для гостя.

Чирков резко повернулся от окна и, взирая на бороду слуги, спросил:

– А коли ты знал, что приглашён он к завтраку, то почему сейчас на столе только три прибора?

Кузьма подобострастно объяснил:

– Я ещё не получил вашего наказа на дополнительный прибор. А если вдруг прикажете вы поставить для Осокина прибор поплоше?

– Ставь обычный, великокняжеский! И нечего глаза по-бараньи таращить! А ты не боишься, что гость сюда припрётся с острым тесаком за пазухой?

– Осокин не посмеет шалить с ножом.

– Шустро прибор тащи сюда! – гаркнул Чирков, и мгновенно слуга, колыхнув фалдами черкески, помчался на кухню.

У камелька на кухне в ожидании слуги стояла Агафья с серебряным прибором на красном подносе; Кузьма благодарно улыбнулся и услышал:

– Возьми и отнеси, безалаберный.

И Кузьма принял от неё прибор на подносе и заспешил обратно в столовую; там уже сновала Алла, а хозяин произносил в потолок выспренние слова:

– Доселе наша церковь существовала, как гусеница в коконе; теперь из неё вылупится прекрасная бабочка…

Слуга с подносом поклонился Алле и вскоре от неё дождался ответного кивка; затем она вздохнула и замерла возле дяди. Кузьма пристально смотрел на неё и дивился ей, ибо никогда не видел её одетой столь просто. На ней были чёрные лаковые туфли на высоком каблуке, зелёное короткое платье из тонкого шёлка, а золотистые волосы спускались до обнажённых плеч густыми прядями. На её груди сверкал золотой крестик с распятием, а на спине просвечивали сквозь ткань бретельки лифчика… Кузьма быстро разложил на скатерти четвёртый прибор, а затем ушёл с красным подносом на кухню ожидать там электрического звонка, коим хозяин подавал приказ нести яства. На кухне мрачная Агафья дала слуге белые лайковые перчатки, и тот машинально их натянул на свои руки. Стряпуха молвила с укором:

– Ты даже не соизволили заметить, что нынче перчатки из тонкой благородной лайки, а не из нитей!

Кузьма хмыкнул с иронией:

– Как сегодня всё торжественно!

И в ожидании хозяйского звонка из столовой челядь расселась по табуретам…

В столовую опасливо вошёл Осокин, обутый в серые туфли на пупырчатой подошве и облачённый в белые широкие брюки и в чёрную ситцевую рубашку; хозяин, осклабясь, указал ему перстом место за обеденным столом, и гость благодарно и почтительно поклонился. И вскоре появился в столовой Кирилл в узких сиреневых штанах и в коричневой льняной рубахе с кружевным воротником. Чирков расположился за столом первый, а затем и остальные проворно уселись на свои места; хозяин резко нажал кнопку звонка, подавший челяди знак о вносе еды. Они кушали рагу из жареных рябчиков, блины, оладьи и копчёную осетрину; Кузьма прислуживал, как заправский, вышколенный официант из фешенебельного трактира… Агафья незримо для сотрапезников слушала с болезненным и страстным интересом их застольный разговор… Поначалу сотрапезники балагурили только о мастерстве кулинаров и кондитеров, но затем за чаем с баранками и вафлями Чирков, наконец, заговорил серьёзно:

– Нам нужно проводить селекцию людей в более широких масштабах. Нам нужно усерднее ставить капканы для душ и беспощадней поражать разум гипнозом, будто острогой или гарпуном. Ради зачатия новой эры ничто не должно казаться нам зазорным!.. На заре христианства таились святые апостолы со своей паствой в катакомбах и пещерах, пока, наконец, не явили языческому миру своё жертвенное сиянье! Доселе все государства подстраивались под порочных людей, а я сотворю совершенную расу людей для идеального государства, и этим я спасу Россию, превращённую в блудный вертеп. Совершенный человек – уже не химера. Я ведь могу любого наделить теми качествами, какие сочту я нужными для гражданина образцового государства. А для русских моя новая религия станет осью бытия, спиралью развития! Именно Россия должна стать образцом для всего мира. Но я ещё не ведаю, во что мне превратить свою страну. Нужно весьма чётко сформулировать, какой в России должна быть власть… Вы все, наверное, уже заметили, что темпы расширения моей церкви замедлились. А заминка, пробуксовка в том, что я ещё не решил проблему о сущности моей будущей власти над страной. И хотя всё на свете способен я постигнуть, но я ещё не специалист в гуманитарных науках. И поэтому я решил задействовать для своих целей профессионального философа, приблудного Илью Осокина. Поглядим, будет ли прок от него… Отвечай мне, Кузьма: не сбежит ли философ отсюда?

– Невозможно, – ответил веско слуга и посмотрел мельком на Агафью, замершую истуканом с капюшоном на голове в двери на кухню.

«Как хорошо говорил я сейчас, – подумал грустно Чирков. – Но ведь стоит мне взять перо в руки, и я не сумею записать на листе бумаги ни строчки из этой моей славной речи…»

«Какая сумбурная, путаная, скомканная речь!..» – подумала Алла и принялась мысленно повторять дядины изреченья, чтобы лучше их запомнить для будущей записи.

Кирилл усмехнулся краем рта и проговорил с иронией:

– Что ж, будем теперь уповать на волшебное превращение банального, мелкого спекулянта в мыслителя глобального значения…

Чирков угрожающе молвил:

– Не юродствуй, финансовый гений!

И Кирилл осёкся и, помявшись, заюлил:

– Умоляю вас: простите меня! Но все эти нежданные метаморфозы выбили меня из колеи, и начал я вздор буровить. Ещё раз прошу извинить меня; согласен на любой штраф. Но, высокочтимый Роман Валерьевич, я перестал понимать мотивы ваших оригинальных поступков. И это порой меня огорчает до слёз, хотя я не склонен распускать нюни…

– А какая у тебя нужда понимать меня? – сварливо спросил Чирков. – Почему ты считаешь постыдным повиноваться мне слепо? Неужели спесь и гонор в тебе ещё не извелись?

И Кирилл тихо замямлил:

– Нет во мне нахальства и кичливости. И уж поверьте мне, Роман Валерьевич, но рядом с вами всегда ощущаю я свою ущербность. Я не хорохорюсь, не пыжусь…

И вдруг заговорила Алла:

– А на допросе пришелец уверял, что влекла его сюда некая высшая, таинственная сила. И лицо у него было такое, будто вылез он на свет Божий из канализационного люка, после кошмарного и долгого сиденья в фекальных стоках. Он пылко уверял, что здесь он чует особую благость ауры, и нас он называл элитными, роковыми людьми. И в своём появлении здесь он узрел промысел Божий…

– Неужели, Кузьма, всё это правда? – с живостью спросил хозяин.

– Чистая истина, – негромко подтвердил слуга.

И вдруг Чиркову показалось безмерно отвратительным то, что на чудесной планете Земля управляют и господствуют такие мерзкие биологические особи, как люди, и сразу он истово уверовал в Бога. У Чиркова вдруг решительно переменилось восприятие собственных его поступков, и их мотивы показались ему несоизмеримо более благородными и возвышенными, чем прежде. Ведь он теперь совершенно искренно и окончательно уверовал в то, что канва его жизни предначертана Проведеньем, а сам он – его избранник. Все его прежние сомненья в своей богоизбранности исчезли…

И мнилось теперь Чиркову, что вся его прежняя нечестивость была только закалкой его души для великой и мистической миссии, которая оправдает его подлость и изуверство. Всевышний-де разочарован приёмами и способами, коими официальная церковь воздействует на души людей. Ведь фрески, литургии, панихиды, хоровое пенье, покаянье и исповедь не превращают христиан в бескорыстных праведников. Психотропные лекарства и гипноз гораздо эффективнее, поскольку они безотказно и быстро обеспечивают и бескорыстие, и праведность!..

На миг Чиркову подумалось о том, что вся эта приятная ему логическая конструкция зиждется на одном только допущении ниспосланья Осокина Богом. Ведь только при таком допущении стремительное возвышение пришельца окажется не прихотью взбалмошного барина, но мистическим проникновеньем мудреца в промысел Господень…

И Чирков, приосанясь, торжественно сказал:

– Я схематически обрисую вам положенье. Богу нужны наши методы. Приёмчики официальных конфессий давно утратили эффективность. Разве не глупо в эпоху ракет и реактивных лайнеров влачится на хилом и дряблом мерине? И пусть мы любим и ценим этого чахлого мерина, таскавшего долго борону, сеялку и плуг, но пусть теперь это копытное околевает с почётом и жвачкою в стойле, а мы будем пахать на тракторе с бензиновым мотором… Нынче народам нужны не компрессы, а скальпель; примочками и мазями мозги не исцелить. Теперь нужны не кадильницы с ладаном и миро, но мои препараты и микстуры для массовых галлюцинаций… Официальную церковь я уподоблю дряхлому мерину. А исповедь, молебны и покаянье бесполезны и подобны примочкам, бинтам и мазям при раковых хворостях, где нужен нож хирурга… Я и сам с умиленьем захожу в древние соборы, где пряно благоухает воском и хвоей. Я полюбил запахи монашеских келий, ржавого железа вериг и пудовых кандалов. Однако мириады людей мыкаются по церквам, но счастье никак не обретают. А всё потому, что на разум и души этих горемык пытаются попы воздействовать устаревшими, древними приёмами, которые способны повлиять только на косных, заскорузлых дикарей. Но ведь чувства и восприятие современного человека изрядно притуплены массовой информацией, документальными фильмами о зверствах, пошлым игровым кино и разнузданным телевидением. Да разве на душу такого очерствелого субъекта способны воздействовать церковные оркестры, хоры и колокола? Для человеческой души нужен штык!.. На современные умы и души бесполезно воздействовать допотопными церковными ритуалами, терминами и стилями. Ради сотворенья праведников умы и души нужно насиловать!..

Чирков из самовара налил чашку чая и, обжигаясь, отпил глоток. Алла оторопело молвила:

– Я не хочу лукавить, но ваши слова меня ужаснули.

И Чирков изрёк:

– Справедливость часто жестока.

Кирилл задумчиво проговорил:

– Итак, появилась проблема: разве возможно оправдать насилие над разумом и душой ради внедренья и торжества нравственности и морали?

– И бескорыстия! – назидательно и резко присовокупил Чирков, а затем уверенно продолжил. – Всё оправдано, что неизбежно. Ведь иначе грядёт царство цинического безверия и, что гораздо хуже, безвластия. Без веры в Бога ещё можно обойтись… припомним хотя бы Советскую Империю, которая была насквозь атеистической. Но безвластие родит всеобщий кавардак, хаос! А власть без веры не бывает сильной…

И хозяин, елозя на стуле, обратился к Осокину:

– Внимайте мне, пришелец! Я способен каждому человеку внушить, втемяшить всё то, что мне угодно. Любые догмы, аксиомы и концепции могу я внушить! Но я колеблюсь и, честно говоря, не знаю ещё, что именно в людские мозги вклинивать. А вы – профессиональный философ! Создайте мне теорию, поройтесь по сусекам вашей эрудиции. И ваши писанья покажут мне: влекла ли вас сюда таинственная, высшая сила, или затащила простая случайность. Вы твердили о высшей силе, о божественном наитии. Теперь докажите правоту ваших слов, а коли невмочь, то на себя пеняйте. Если получится у вас бездарная, явная халтура, то вашей карьере шабаш. Тогда явится к вам дылда-ассистент со шприцом…

Осокин аккуратно вытер салфеткою губы и, положив локти на стол, ответил:

– Я больше не балда, улетучилось из моих мозгов марево. Я понимаю ответственность и цель. Я уповаю на успех. И я не хочу возврата к прежней суете.

Чирков усмехнулся и грозно намекнул:

– У вас не будет рецидива или возврата к прошлому.

Осокин покорно закивал головой, и все глянули на него с хищным интересом… Чирков внезапно вскочил и стремительно удалился; слуги внимательно посмотрели на сотрапезников за столом…