Читать книгу Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев - Страница 104

Что произошло в начале второй половины XVII века в России, трудно понять и сейчас.

Ничтожны были причины событий, вошедших в историю под названием церковного раскола и приведших страну едва ли не к самой грандиозной национальной катастрофе.

Как мы знаем, наиболее яростные споры развернулись тогда вокруг сложения пальцев при крестном знамении, которое никакого догматического значения не имело и, следовательно, не могло служить поводом для церковных проклятий.

Триста лет спустя эту простую и очевидную мысль подтвердит Поместный Собор Русской Православной Церкви 1971 года, признавший старые русские обряды «равночестными» новым обрядам, а заодно отвергнувший и вменивший, «яко не бывшие», нарицательные выражения, относящиеся к старым обрядам, и в особенности к двуперстию…

Что же произошло тогда, отчего помутилось сознание участников тех событий до такой степени, что одни были готовы сжигать других, а эти другие с ликованием и радостью всходили на разложенные костры?

Митрополит Макарий говорит, что катализатором спешного проведения исправлений в церковных книгах стало известие Арсения Суханова о событиях, случившихся на Афоне. Якобы там монахи всех греческих монастырей, собравшись воедино, соборно признали двуперстие ересью, сожгли московские книги, в которых напечатано о нем, как книги еретические, и хотели сжечь самого старца, у которого нашли те книги.

«Все это еще более должно было встревожить царя и церковные власти в Москве и показать им, до чего могут довести те обрядовые разности, которые находили у нас греки и прямо называли новшествами»… – сказано в «Истории Русской Церкви».

Отметим, что известие Арсения Суханова смело можно отнести к жанру православной фантастики, поскольку никакого подтверждения в XVII веке оно не получило, не удалось сыскать подтверждение ему и столетия спустя.

Учитывая то доверие, которым пользовался Арсений Суханов у патриарха Никона, можно предположить, что, передавая этот слух, он если и не исполнял заказ своего патрона, то, по крайней мере, отвечал на ожидание его.

Как бы то ни было, но признание ересью того или иного сложения пальцев само по себе свидетельствует только об убогости духовного опыта самочинных судей, и поэтому к осуждению – если это осуждение имело место! – надобно было отнестись с мудрым безразличием.

«Телесное делание, внешняя молитва есть не более как лист… – было сказано в “Уставе скитском” Нила Сорского, – внутреннее же, умная молитва, есть плод…»

В середине XVII века эти слова великого русского святого невозможно было спрятать в книгохранилище, они гуляли по русским монастырям, по всей православной Руси.

«Во ино ж время мало приимшу мне сна лежаще на ложи моем, имуще во устах молитву, и обретохся на некоем месте при горе, недалече от церкви к восточной стороне с полпоприща, – рассказывал преподобный Елеазар Анзерский в своих записках об основании Троицкого скита на Анзерском острове. – И видех умныма очима чудное видение: седяще на престоле Господа Бога ветхи денми, яко же описуют иконописцы, с ним же видяще на престоле Сына Божия, на третием престоле Святаго Духа в голубине образе. Чюднаго же зрака их и сиания невозможно списати. Пред ними же стояще аггелы, имуще на себе одежду белу, яко снег, держаще в руку своею кадило, и нача кадити, яко же священники обычай имат по чину по трижды. И нача кадити прежде Отца и Бога, глаголюще тако “Слава Отцу и Сыну и святому Духу”, и поклоняшеся до земли. Прииде же к Сыну Божию, нача кадить, глаголюще сице: “Славословлю тя, Сына, со Отцем и Духом Святым”, и поклоняшеся. Прииде же ко святому Духу кадить, глаголюще: “Прославляю тя, святаго Духа, со Отцем и Сыном”. Аз же грешный приложих к сим словесем: “Троица святая, спаси души наша ныне и во веки веком, аминь”. И ощути сердце мое исполнено радости многи зело».

Можно допустить, что патриарх Никон не знал об «Уставе скитском», но не знать, каким образом обрел свое «умное око» преподобный Елеазар, постригший его в ангельский образ, Никон никак не мог. Какое-то понятие о внутреннем делании Никон должен был иметь, хотя и изгнал его преподобный Елеазар за неумеренную суету и ненужную хлопотливость с острова.

Поэтому и весть о разысканной в книгохранилище[54] грамоте Восточных патриархов об утверждении патриаршества в России не должна была особенно взволновать Никона.

«Так как православная Церковь получила совершенство не только в догматах боговедения и благочестия, но и в священно-церковном уставе, то справедливость требует, чтобы и мы потребляли всякую новину в ограде Церкви, зная, что новины всегда бывают причиною церковного смятения и разделения, и чтобы следовали мы уставам св. отцов, и чему научились от них, то хранили неповрежденным, без всякого приложения или отъятия», – было сказано в этой грамоте.

То, что московский патриарх – «брат всех прочих православных патриархов» – должен быть согласен с ними во всем, было очевидным для ученика Елеазара Анзерского. Точно так же как очевидным было и то, что согласие с православными патриархами выражалось не в одинаковом сложении перстов, а в молитвенном единении…

Однако реакция Никона оказалась иной.

«Прочитав всю эту грамоту, – пишет митрополит Макарий, – Никон впал в великий страх, не допущено ли в России какого-либо отступления от православного греческого закона, и начал прежде всего рассматривать Символ Веры. Он прочел Символ Веры, начертанный греческими буквами на саккосе, который за 250 лет пред тем принесен был в Москву митрополитом Фотием, и сравнил с этим Символом славянский, как он изложен был в новых московских печатных книгах, и убедился, что в славянском Символе есть несогласия с древним греческим. Рассмотрел затем точно так же святую литургию, т. е. Служебник, и нашел, что иное в нем прибавлено, другое отнято или превращено, а после Служебника узрел и в других книгах многие несходства. После этого, проникнутый сознанием своего долга быть во всем согласным с Восточными патриархами и потреблять всякие новины, которые могут вести к несогласиям в Церкви, смутам и разделению, и убедившись лично, что такие новины у нас действительно есть в печатных церковных книгах и в самом даже Символе веры, Никон решился приступить к исправлению наших богослужебных книг и церковных обрядов».

Конечно, отчасти можно объяснить столь «неадекватную» реакцию Никона его «малограмотностью», его столь характерной для всех самоучек боязливой почтительностью к учению…

Но есть и другое объяснение.

В лице Елеазара Анзерского, изгнавшего будущего патриарха с острова, Никона отвергла русская святость. Путям умного делания Никон предпочел карьеру и, достигнув высшего положения в церковной иерархии, подсознательно хотел заменить внутреннее совершенствование внешним учением; компенсировать то, что постигается только в посте и молитве, более правильным, чем у анзерских постников и молитвенников, написанием. Ему казалось, что когда он что-то правильно запишет, как-то правильно перекрестится, тогда и откроется ему то, что умными очами видел преподобный Елеазар…

«Егда мне бывают многи скорби от бесов и злых человек, многажды невидимо глаголюще: “Не бойся бесов – Господь с тобою”. Иногда же глаголюще: “В терпении стяжите души ваша”. Многажды и от братии соловецких и пребывающе со мною наносяще мне скорби и не могущи терпети утешающе мя и невидимо глаголюще: “Вы бо силни есте и немощи немощных носите”».

Увы… И этих слов преподобного учителя своего Елеазара Анзерского не помнил Никон.

Не в счастливый час проникся он сознанием своего долга быть во всем согласным с Восточными патриархами… В несчастливый час выбирал он и помощников для достижения этого согласия…