Читать книгу Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев - Страница 107

Хронология начальных событий раскола такова.

Перед наступлением Великого поста в 1653 года патриарх Никон разослал по всем московским церквам «Память», воспрещающую на святой Четыредесятнице класть многочисленные земные поклоны… «Но в пояс бы вам творити поклоны; еще и тремя персты бы есте крестились».

Как встретили эту «Память» в Казанском соборе, мы знаем из книги протопопа Аввакума.

«Мы же, – рассказывает Аввакум, – задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал идти в церковь, а сам един скрылся в Чудов, седмицу в палатке молился. И там ему от образа глас бысть во время молитвы: “Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати”. Он же мне, плачучи, сказал, таже Коломенскому епископу Павлу… потом Даниилу, костромскому протопопу, таже сказал и всей братии. Мы же с Даниилом, написав из книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подали государю, много писано было. Он же не вем, где скрыл их, мнится, Никону отдал».

Некоторые историки утверждают, что столь резкое неприятие наиболее популярными в Москве протопопами «Памяти» было вызвано личною обидою за отстранение их от исправления церковных книг.

Это не очевидно, хотя вполне возможно, что сам Никон именно так и воспринимал их протест. Он усмотрел в нем попытку подорвать патриаршую власть и, спровоцировав открытое выступление Неронова, пресек его со всей решительностью, на которую был способен…

В июле 1653 года в Крестовой палате был созван Собор, на котором слушали жалобу муромского воеводы на протопопа муромского Логгина, будто он похулил образ Спасителя и образа Пресвятой Богородицы и Всех Святых.

Логгин, находившийся тут же, объяснил, что не только словом, но и мыслию не хулил святых образов. А жалоба касается его стычки с женой муромского воеводы.

Будучи в гостях у воеводы, Логгин спросил у подошедшей под благословение воеводши: не белена ли она?

– Ты чего, протопоп, хулишь белила? – защищая смутившуюся супругу, пошутил воевода. – Без белил не пишутся и образа.

– Если на ваши рожи такие составы положить, какими пишутся образа, то вы сами не захотите, – ответил нерасположенный к шуткам Логгин и не осторожно добавил, что сам Спас, и Пресвятая Богородица, и все Святые честнее своих образов.

Повод для жалобы был ничтожным, однако Никон, «не испытав истины, по отписке того воеводы осудил Логгина в мучение злому приставу».

– За что наказывать Логгина? – попытался защитить протопопа Иван Неронов. – Нужно прежде произвести розыск… Тут дело великое, Божие и царево, и самому царю поистине следует быть на сем Соборе.

– Мне и царская помощь не годна и не надобна, – отвечал Никон. – На нее и плюю и сморкаю.

– Патриарх Никон! – завопил Неронов. – Взбесился ты, что такие хульные слова говоришь на государское величество! Все святые Соборы и благочестивые власти требовали благочестивых царей и князей в помощь себе и православной вере.

В тот же день царю Алексей Михайловичу был подан донос на патриарха.

Никон в ответ обвинил Ивана Неронова в клевете.

Ростовский митрополит Иона, на которого ссылался Неронов как на свидетеля, отперся. Неронов начал укорять и его, и Никона. Вспыхнула яростная перебранка, наговорено было много необдуманных, горячих слов…

Ивана Неронова обвинили в оскорблении и патриарха, и всего Собора, и на основании 55-го правила Святых Апостолов: «Аще кто из клира досадит епископу, да будет низвержен», определили послать протопопа на смирение в монастырь.

Но не угадал Никон.

Не запугала никого расправа с Нероновым. Скорее, напротив. Думали задуть огонек, а раздули пламя.

Грозный огонь вставал.

Уже не только в Казанской церкви, а по всей Москве толковали, что в ересь совращен патриарх жидовином Арсением и православных под проклятие Стоглавого Собора вовлекает.

Как крестились досель, мало задумывались. Теперь, прежде чем осенить себя крестным знамением, каждый о перстах думал. Так сложишь пальцы – от патриарха проклятие. Этак – под проклятие Стоглава пошел.

Страшно жить стало.

Что-то нехорошее в летней жаре встало. По окрестным селам мор на скот пошел. Умирая, дико кричали животные. Далеко их предсмертный рев слышно было…

Аввакум тем летом с костромским протопопом Данилой челобитную государю подал.

«О, благочестивый царю! – писали протопопы. – Откуда се привнедоша в твою державу?»

Долго Алексей Михайлович над челобитной сидел. Понятно было: коли начался огонь, коли вырвался из рук, побежал по сухой траве, затаптывать надо скорее…

Челобитную Алексей Михайлович передал патриарху, но вопрос остался – откуда се привнедоша в твою державу?

Никон протопопов подверг пыткам, а потом сослал в дальние края на верную, как он рассчитывал, смерть.

«Вем, яко скорбно тебе, государю, от докуки нашей. Государь-свет, православный царь! Не сладко и нам, егда ребра наша ломают и, розвязав, нас кнутьем мучат и томят на морозе гладом. А все церкви ради Божия страждем… – писал в челобитной царю протопоп Аввакум. – Никон, егда мя взял от всенощного с двора протопопа Иоанна Неронова, по ево патриархову велению, Борис Нелединский со стрельцами, ризы на мне изодрали, святое Евангелие, с налоя збив, затоптали; и посадя на дорогу с чепью, по улицам, ростяня мои руки, не в одну пору возили…»