Читать книгу По велению Чингисхана - Николай Лугинов - Страница 19

Остановились в дремучем вековом лесу на крохотной елани. Могучие разлапистые деревья теснились вокруг. Горизонта ни в одну сторону не было видно, лишь ночью между вершинами деревьев проглядывало звездное небо. Лес полнился неясными шорохами, неслыханными ранее сочными звуками, а то и волки завывали, рождая в душе смуту и тревогу.

«Вот и я уподобилась бедной пташке-жаворонку, прячущейся в густой траве от когтей ястреба», – подумалось Ожулун.

Трудно сыскать человека в этих дебрях.

Большому войску тут шагу не пройти, не развернуться в случае тревоги. Это хорошо, что маленькому человеку можно схорониться в паху и подмышках столь великой Матушки. Ожулун, как и ее предки, не называла озера, долины и земли собственными именами в знак особого почтения. Она знала, что среди деревьев можно будет пережить трудные времена.

Послышался неясный шум и голоса, напоминающие человеческие. Раньше, чем Ожулун, услыхала их неизменно чуткая Хайахсын. Она вскочила и пошла на голоса, ожидая вестей с войны. По тихим и спокойным голосам, приблизившимся к месту ночлега, Ожулун поняла, что прибыли свои. Вскоре появилась и Хайахсын, ведя за собой двух невесток Ожулун – Борте и Есуй.

– Не гневайся, матушка, что потревожили тебя так поздно, – поклонилась Борте.

Ожулун понимающе улыбнулась:

– Как говорят, умный скорее догадается, чем дурак услышит! Пришли поговорить о мальчишках?

Борте потупилась:

– Плачут, горемычные… Каждому хочется отправиться на реку Бетюн. Ни один не хочет оставаться, но и ехать порознь охотников нет…

Ожулун снисходительно погладила Борте по щеке:

– Один лучше другого на толщину березовой корки, – сказала она. – Не надо, Борте, заступаться за них из жалости. Время никого не пожалеет, и неизвестно, что ждет нас за чертою дня… Пусть мужают, пусть учатся подавлять свои желания. А я нарочно задала им такую задачу. Посмотрим, до чего они додумаются, несмышленые…

– Ах! – на глаза Борте набежали слезы. – Я не поняла!

– Таким, как мы, остается одно: быть дальновиднее, хитрее, умнее других. Но ты не глупа, Борте… Ты сердечна там, где властвовать должен рассудок, – утешила невестку Ожулун и заметила с одобрением, как внимает каждому ее слову младшая невестка Есуй, как горят у нее глазенки.

Ожулун довольна тем, что между невестками мир и лад. Стоит озадачить их чем-то – соображают вместе. Борте, как старшая жена, с самого первого появления новых жен взяла их под свое крыло и покровительство. Ревность и зависть между невестками одной семьи издревле считались грехом и позором. Не напрасно же при разведке жизненного уклада чужого племени лазутчики выясняли не только отношения между главами родов, но и между невестками вождя племени. Невесток-то брали из чужих племен. Но каждая должна была принять устои племени мужа как вечный закон для себя.

Лишь одна из невесток тревожила Ожулун. Именем Ыбаха, она была старшей дочерью брата Тогрул-хана Чаха-Бэки. Чтобы закрепить свой союз с кэрэитами, решили взять ему жену из дома Тогрул-хана, толком не разузнав, каков ее норов. Уже много лет она не приживается в роду. Всегда мрачная, подобная снулой рыбине, прямая и малоподвижная, словно проглотившая копье. И как бы ни старались сама Ожулун и все три невестки Борте, Есуй и Усуйхан, норовистая и твердая, как собственное имя, Ыбаха не умягчалась. Правда, и родичи ее, начиная с деда и отца, известны были своей несговорчивостью и замкнутостью, а братья враждовали между собой. Куда ж денешь кровь предков, влитую в твой сосуд? А уж ревнива Ыбаха так, что порой трудно скрыть этот позор от людей. Бог Христос, кому поклоняются многие кэрэиты, учит, что у человека должна быть одна жена, а у женщины – один муж. Может быть, это – причина глубинного тления невесткиной души?

Ожулун вздохнула глубоко и прерывисто: как много ума надо, чтобы постичь скрытую суть жизни… Вот у дверей слышится недовольное шипение Хайахсын: она что-то твердо знает, если учит караульных уму-разуму. Да, она свое знает. Вот зашла в сурт, вздула затухающий огонь камелька, подбросила в пламя дров и сказала:

– Так хорошо на улице, так вольно… Может, выйдем, разомнем косточки?

Пошли.

До ночи еще было время, еще не стемнело окончательно, но после сурта, после яркого кострового огня казалось, что темень абсолютна. В стане запрещалось разводить уличные костры – лишь звезды небесные горели неистовым светом. Хайахсын сказала, взглянув на них:

– Это к ветреной заре…

Шепот Хайахсын прервался, и в наступившей полной тишине стали различимы крики ночных птиц, сторожевые зовы хищников. Ожулун напрягла, заострила слух, пытаясь услышать волчьи жалобы, но волки помалкивали: они выбирают для своих распевов какие-то особые времена и ночи.

«Как там наши, о Господи! Ты видишь все из глубин этого небесного провала. Я за всю свою жизнь не делала ничего такого, что считается грехом, и молю тебя смиренно: защити их, как защищал до сих пор, смилостивься над теми, кто во имя своих близких пошел на погибель! Я ни разу ни на шаг не отступила в сторону от указанного тобой, Господи, пути! Подобно волчице, рыскала по всей степи, чтобы прокормить своих сыновей, а теперь на моих сироток ополчились люди великих племен и преследуют их, как зверенышей, – ты видишь… Так сохрани их, защити, смилостивься над нами!»

– Ожулун-хотун, прислушайся! – шепнула на ухо Хайахсын и приложила к своим губам указательный палец. Глухой перестук лошадиных копыт слышался вдалеке. Если это гонцы, какую весть они несут? Как мучительна неизвестность, как обессиливает тревожное ожидание ясности! Конные приближались к стану. Вот их остановил дальний караул, и в становище они пойдут пешком.

Ожулун быстрым шагом вернулась в сурт, села и, словно окаменев, стала ждать, глядя на успокоительный огонь очага. Шаги нескольких человек приближались к жилищу, уже различимы стали их негромкие голоса, и по одному из них Ожулун признала Хурчагыса, посланного ею разведать хоро-туматов. Хурчагыс рассказал, что хоро-туматы снялись со старого места.

– И Буга-тойон отправил меня за разъяснениями, – продолжал Хурчагыс, – нужно ли продолжать поиски их следов?

– Передай Буга-тойону: пусть оставит десять человек для тайной слежки за хоро-туматами, если их след обнаружится… С остальными же людьми нужно завтра к вечеру быть здесь: утром отправимся в неблизкий путь. Когда ты поспеешь к своим? – глядя на усталого и разомлевшего от огня курьера, мягко спросила Хотун-хан.

– Если уйти прямо сейчас, к побудке буду на месте…

– Как ты не сбиваешься с пути в такой темени?

– Нахожу начало пути и пускаю коня по его воле, а утром рано начнет светать…

– Иди же к своему коню и – в дорогу, – не приказывая, не прося, а словно бы благословляя, произнесла Хотун-хан.

* * *

Ожулун долго не могла заснуть, все смотрела на звезды в дымоходе, отвлекаясь от тревожных дум, а когда, наконец, заснула – увидела свой давний навязчивый сон: в отверстие норы далеко-далеко мерцают звезды. А она, мать-волчица, чувствует у себя по бокам набухшие молоком сосцы. Черненькие крохотные щенки урчат от блаженства и сосут ее, захлебываясь молоком. Она вылизывает каждого поочередно, и сердце ее плавает в счастливом упоении, как в теплом масле. Но вот картина меняется, и она вместе со стаей из десяти волков стремглав мчится степью, а впереди мелькают мощные, сочные ноги сохатого. Он скачет галопом, но волчица заходит сбоку и слышит, как екает печень в утробе сохатого, слышит горячее дыхание жертвы. Она прыгает, хватает пастью горло сохатого, и горячая кровь загнанного быка ярит ее кровь, но тот кувыркается через рогатую свою голову и падает на Ожулун всею тяжестью тела, и ей душно, больно! Ей не вырваться… Она бьется изо всех сил…

Оказывается, это Хайахсын теребит ее за плечо.

– Ожулун, Ожулун, проснись!

Ожулун тяжело выходит из глубокого течения сна, не может унять сбившееся дыхание, хватает разверстым ртом теплый воздух, рукой пытается снять со рта завесу удушья и не может найти ее края.

Один и тот же сон, а концовки у него разные. Ожулун рассказывает сон Хайахсын и спрашивает, что бы он значил.

– Может, будут хорошие вести? – со вздохом надежды говорит Хайахсын. – Лишь бы было так, о, лишь бы было так…

– Лучше уж самой в пекло или болотное бучило, чем жить в безвестности, – раскачивается, сидя, Ожулун, – О, неужели настанет такой день, когда я получу радостную весточку о моих сыновьях?

– К тебе пришли дети.

– Что ты? Какие дети? – обмерла Ожулун.

– Угэдэй с Тулуем! Эй, заходите, стригунки!

Те вошли и встали поодаль с опущенными виновато головенками.

То один носом шмыгнет, то другой.

– Ну? На чем сошлись? Что решили? Поделитесь.

– Однако сделаем так, – начал Угэдэй, – Тулуй поедет с людьми на реку Бетюн разузнать путь и проводить тех, кто отправится на север строить северную ставку… А я… Мне подобает остаться тут.

Ожулун виду не подала, что замечает, как мальчишки сдерживают близкие слезы.

– Правильно решили, – сказала она, едва сдерживаясь, чтобы не заговорить ласково. – Я довольна. Тулуй, ты утром готовься ехать с Буга-тойоном… А уж ты, Угэдэй, присоединяйся-ка к тем, кто поедет строить ставку на Байхале… Ну, я сказала!

Мальчики опустились на левые колена.

– Ты сказала – мы услышали, – и, не поднимая взоров, вышли из сурта.

Оба они почти одинакового роста. При виде их маленьких беззащитных затылков в груди у Ожулун опять сладко и больно заломило: «Малютки мои, с каких же пор приходится вам познавать суровую упряжь жизни из-за того лишь, что родились в знати и получили за это бремя обязанностей перед миром…»

Быть тойоном нужно учиться сызмала. Стать тойоном – значит, окончательно отказаться от привычек и мерок, обычаев и слабостей рядового человека. Свободная независимая жизнь – участь безродных рабов и бродяг.

Участь тойона – подчинение высшему благу и стремление подчинить ему других.

* * *

С восходом солнца люди были готовы в путь. Уставшие от бесконечной дороги, они приободрились, когда появился вершний джасабыл Уйгур и оповестил, что завтра – встреча Байхалом.

– Хотун-хан, по твоему велению мы поставили сурты на берегу моря в устье речки Синнигэс, что неподалеку от острова, о котором мы говорили, – Джасабыл Уйгур стоял перед своей хотун, опустившись на колено. – Остров осмотрен нами, и могу сказать, что это вполне пригодное для житья место, пока не готова ставка. Остров широк, а длина его примерно половина кес. Есть там и пастбища для скота, а посередине стоит высокая каменная скала: если поставить на ней дозор, то берег виден как на ладони…

– Далек ли остров от берега? – спросила Ожулун.

– Расстояние превысит дальность боя лука хойгур в четыре-пять раз, хотун.

– А глубина воды какова?

– Прямо с берега идет крутизна: самое длинное из растущих деревьев не достанет дна, – обстоятельно отвечал джасабыл.

– Страх-то какой, – Ожулун удивленно покачала головой.

– Неважно, какая глубина, если уж ноги человека не достают дна, – философски заметил джасабыл. – Зато за такой полосой воды мы будем чувствовать себя защищенными.

– Правду говоришь: до поры нам очень нужна защита, – согласилась Ожулун и, глядя в рябое лицо джасабыла, спросила: – Но не придут ли туда враги прямо по нашим следам, а?

Джасабыл засмеялся одними глазами:

– Как им знать, что мы находимся среди Байкала? И еще: мы ведь имеем превосходную сторожевую вышку – скалу! Мы заметим их первыми и затаимся…

– Как знать? Трудно скрыть от посторонних глаз такую уйму беглецов, а охотники донести всегда найдутся…

Воин глубоко задумался, и смешинки из его глаз исчезли. Лишь окрик Ожулун: «Эй! Не спи!» – вывел его из оцепенения. Он заговорил:

– И в этом случае никакому войску нас не одолеть. Переправиться туда можно лишь на плоту или на лодках, но мы расстреляем всех из луков – только и всего. Остров – крепость!

– А зимой, когда вода замерзнет и встанет лед?

– Лишь к середине зимы здесь лед становится настолько мощным, чтоб выдержать коня с наездником… Как бы ни сильно было вожделение – кто будет выжидать так долго среди зимы?

– Тебя послушать, так все просто. Не лезем ли мы в хаасах – кожаный мешок? Не идем ли в ловушку, откуда нет выхода? Ты когда намерен возвращаться?

– Вот чаю попью – и обратно. Там много труда приложить придется!

– С тобой поедет Угэдэй: береги его!

– Слушаю, моя хотун! Не отпущу от себя ни на шаг! – почтительно склонил голову джасабыл.

– Или… – задумалась на миг Ожулун. – Нет! У тебя, джасабыл, забот, как погнивших стрел в земле, – полно. Приставлю-ка я к парню надежного старика, но и ты присматривай. – Она пристально поглядела джасабылу прямо в глаза, словно проверяя их остроту. – Ведь это для спасения мальчиков затеваются тайные ставки, ради этого мы снялись с родных гнездышек и прячемся от врага. Ты понимаешь? Я сказала.

– Ты сказала – я услышал!

Джасабыл кинулся к выходу, но Ожулун остановила:

– Не спеши! Там слева от выхода лежит бэрэмэдэй – сума переметная, неси-ка сюда!

Пошарив впотьмах, Уйгур подтащил к огню кожаную суму. Ожулун достала из нее громадный, высохший добела лошадиный череп. Держа его в руках, она вздула тлеющие угли и, что-то приговаривая едва слышно, подбросила в огонь сухую траву и конские волосы. Дурманящий запах заполнил сурт.

Джасабыл Уйгур знал, что от него требуется. Он сел на череп задом наперед, протянул обе ладони к огню и закрыл глаза.

– Я, черный нукер, раб Чингисхана, джасабыл Уйгур, даю кровавую клятву перед Ожулун-хотун, Матерь-ханом. Слушайте, Всевышние Боги, Ютюгэн-хотун и все духи этой земли. Я спрячу Угэдэй-хана на своей груди, буду беречь его белое дыхание, его высокую жизнь пуще собственного зрака. Не дам приблизиться коварно мыслящему, не дам поднять на него злобного взгляда. Если когда-нибудь нарушу эту свою клятву, пусть тогда с лица земли будут сметены все мои потомки, пусть не останется в этом срединном мире от меня ни росточка, ни корня…

* * *

К месту ночлега, где их уже поджидал Беге-тойон, пришли на закате солнца. Хайахсын, как всегда, распорядилась расставить по местам всю утварь в сурте к приезду своей госпожи. Возбужденные предстоящей встречей с Байхалом, люди спокойно и с радостью восприняли распоряжение Ожулун о том, что утром предстоит ранний подъем: ведь лишь считанным удавалось ранее увидеть Великое Море. А сколько разговоров было о высоте байхальских волн, о его богатстве, сколько было пересказано о нем легенд. В легендах слова имеют особый, высокий смысл…

По приказанию Ожулун явился и встал на левое колено Беге-тойон. Она будто новыми глазами увидела, что тойон худ и коряв, как тень равнинного дерева на ухабистой дороге. Но густые брови и большие увлажненные глаза под ними каким-то таинственным образом обозначали его силу и крепость духа.

– Вместе со своими отправишься к реке Бетюн исполнять тайный указ, поможешь вновь прибывшим. Никто не должен знать наших планов. Наши истинные намерения скрыты от многих, а те немногие, что посвящены, – люди надежные. Если пойдет цепочка слухов, мы без труда определим, где ее начало. С вами уйдет младший Тулуй и его сопровождающий. – В этом месте Ожулун остановилась, словно бы пытаясь увидеть душу Беге-тойона. – Смотри за мальчиком, объясняй ему суть происходящего словами, доступными его рассудку. Учи, как поступать, говори, к чему он должен быть готов… Если дни и годы пройдут благополучно, как мы того желаем, скоро сам он будет возглавлять несметное войско, а значит, вместе с ним будешь расти в чине и ты, Беге-тойон… Слышишь?

– Слышу, моя госпожа! – Когда тойон начинал говорить, бархатистый голос его проблескивал серебристым металлом, как у человека, привыкшего к беспрекословному послушанию и к безоговорочному выполнению своих команд.

– Вот так… А меня вы найдете на байхальском острове через двадцать пять суток. Путь наш неблизок. Я сказала.

– Ты сказала – мы услышали!

Он ушел, и Ожулун подумала, как трудно разгадать этого человека. Но опасности от него не исходило, ее бы Ожулун почувствовала. Она прикрыла глаза и попыталась представить себе Байхал, однако перед ее взором расстилались пески, лесистые холмы, редкие овражки, и воронье вскидывалось в розовато-серое небо ленивыми и сытыми сонмищами, затмевающими огни стойбищ…

Как и что будет в пути?

Он далек и полон неожиданностей, каждая из которых может быть роковой: земля незнакомая, неизвестно, какие племена живут на ней. Но нельзя же вечно прятать под подолом подрастающих мальчишек. Скоро и им воевать. Что же уготовано впереди Высокими Божествами?

* * *

Великий Байхал встретил их полной безмятежностью.

Бесконечная водная гладь после долгого пути меж каменных пиков и утесов, уходящих в поднебесье, рождала удивительные ощущения и мысли.

Люди, направленные сюда заранее, нашли над озером сочный луг и поставили сурты в круг, образуя изгородь. Из-за безветрия дым костров поднимался прямо, как поставленные стоймя жерди. С южной стороны луг огибала широкая речка. Изгибаясь, она припадала к матушке – озерной воде, оттого луг казался окруженным водой островом. Избыток воды поразил людей, привыкших жить в знойной степи, и они затихли как зачарованные, а если и говорили, то вполголоса. Торжественно-серьезные, собирались они возле белого сурта, ибо еще вчера их предупредили воеводы: «Завтра придем к Великой Матушке, и до тех пор, пока не умилостивим духов ее, не велено шуметь, болтать языками, плевать наземь и ходить по нужде – терпите, не то духи Великой Матушки сочтут вас нечистью и обрекут на лишения…»

Шаман Сортол сидел на коленях перед огнем, и бормотание его было загадочно и невнятно. Вот он кинул в пламя приготовленное заранее жирное угощение, и огонь зашкворчал довольно. Вот шаман бросил туда же пучок конской гривы, и в воздухе запахло паленым. После этого дух огня принял в жертву кумыс и архи.

– Дух озера благожелателен к нам, он посмотрел ласково, и дыхание его полно тепла к нам, – объявил шаман Сортол, подходя к Ожулун. – Судьба благоволит к нам, Хотун-хан…

– Пусть будет так! – Давно не плакала Ожулун, а в этот миг с трудом сдержала слезы. – Идите все, – махнула она людям, и они, все еще храня тишину, разошлись по суртам.

С затаенной лаской глянула Ожулун на своих невесток, явившихся к ней с младшими девочками. Те тоже притихли. Что же можно было ожидать от людей, видевших ранее лишь пересыхающие речушки да озерца? А тут все видели, как нукеры вынули из байхальской воды снасти, в которых бились огромные жирные рыбины. Много вкусной еды будет приготовлено. Глазенки девочек так и поблескивают, как рыбья чешуя на солнце.

– О, как я смогу выдержать тут! – скрипуче начала Хайахсын.

Куда подевалась ее оживленность – ведь ее миром были горы. Она тосковала по родным каменным громадам.

– Привыкнете, – твердо сказала Ожулун. – Нужда ко всему приучит…

– Ставка будет находиться среди воды!

– Для тех, кто находится в страхе за жизнь своих детей, вода надежней всякой крепостной стены, – вспомнила Ожулун слова джасабыла Уйгура. – Со стороны реки не подойдут конные. Здесь, на лугу, с одной стороны матушка – вода байхальская, с другой – устье небольшой речки. А ведь мы собираемся основать ставку на настоящем озере. Уже найден остров…

– Но как же мы туда переместимся?

– На лодках…

– И скот? И лошади – тоже?

– Мужчины свяжут вместе большие бревна.

– Ок-сиэ! Думала, что всего на веку навидалась, да где там… Посмотри, Ожулун! – указала она в сторону озера.

Там вода сливалась с небом. Ярко алел нежный закат. Дух озера начинал дышать, испуская на поверхность водного зеркала легкие клубы тумана…

* * *

Ожулун проснулась рано, но, выйдя из сурта, с радостью обнаружила, что старики опередили ее. Они уже сменили молодых караульных: мальчишки с вечера наелись рыбы и с трудом отстояли ночной дозор. Сегодня торжество – день подношения жертвы, и им нужно выспаться, потому что мяса жертвенного животного должны отведать все.

На видном мысу, что клювом хищной птицы вонзался в озерную воду, старики разожгли костер для приношения жертвы духам Матушки и всей этой благодатной земли. Вокруг костра воткнули срубленные молодые березки, обозначив круг, – сделали чэчир. Старухи навесили на них салама. Привели предназначенного в жертву годовалого быка, которого откармливали наособицу, и заклали его, чтоб сразу освежевать. Ритуалом управлял шаман Сортол. Он всегда вел себя так, будто земная жизнь давно ему не мила. Если Тэп-Тэнгри смотрит людям прямо в глаза огненным взором, как бы устрашая их и подавляя их волю, если Тэп-Тэнгри говорит много и метко и слова его жалят и обжигают, то Сортол немногословен и робок в будние дни. Но в особые дни, подобные сегодняшнему, каждое его слово вдруг приобретает силу и мощь, палящим зноем проникает в каждую пору кожи, достает до костей, до сердца. И они никогда не камлают вкупе. Камлает один, а другой всегда находит повод отлучиться.

С утра ветерок тянул с запада, и дым клонило в сторону матушки. Ожулун повернулась к озеру – благодать!

Все распоряжения шамана Сортола, отданные тихим голосом, старики тут же приводили в исполнение. Сортол, опустившись перед огнем на колено, произносил скороговоркой слова благословения, просил милости, умолял о покровительстве. Потом, по-орлиному вскликнув, бросил терэх– деревянную ложку– высоко вверх. Терэх упал на землю и лег вогнутой стороной к небу. О радость! Народ вздохнул облегченно, как единый организм, разом наполнились воздухом надежды тысячи легких:

– Хорошо… Добрый знак…

Шаман Сортол повернулся к Ожулун.

– Мать наша общая, Хотун-хан! Дух озера, благосклонный к нам, ждет твоего слова!

С двух сторон подошли к ней десятилетние мальчик и девочка и поднесли ритуальные чаши с растопленным маслом и жиром, с кумысом и архи. Ожулун опустилась перед огнем на колени.

– Великая моя Матушка, вскормившая, защитившая не одну поросль людей! Вот прибыла к тебе, ища тепла и защиты, собрав всю свою молодь. Не стало для нас в необъятной степи крохотного лоскутка земли, который не угрожал бы небытием! Много стало вражды в степи, много зависти и злобы. Приходит нам край, спаси нас и помоги нам щедротами своими, покровительством своим. Прошу, не смотри на нас, как на чужаков, спрячь в теплой своей подмышке, Матушка, спаси от черной злобы! Дух матери, духи земли, Боги мои Всевышние, примите мое угощение, припасенное для вас, услышьте мои мольбы!..

Ярко и радостно воссиял огонь, принимая дары гонимого народа.

* * *

За десять прожитых в покое дней однажды поднялся шторм, и озеро показало новичкам свой норов. С благоговейным ужасом смотрели люди, как накатывают на берег валы высотою в два человеческих роста. И даже после того, как ветер обессилел, волны озера еще таили в себе ярость и угрозу. Но, к общей радости, после шторма благополучно вернулись те, кто уходил на остров.

Угэдэй, которого не так-то легко было разговорить, с большим азартом рассказывал бабушке про богатую охоту: он один на один встретился на берегу с рыбаком-медведем, и хотел уже выстрелить, и целился в хозяина острова, но, к счастью, удержался, а медведь дал деру. Остров был больше, чем казалось издалека. Он заключал в себе несколько малых, но рыбных озер. Были на нем горы, леса и поляны. Если люди поселятся там, то голодными не будут.

Важно, что за эти десять дней люди Ожулун сблизились со здешними жителями, которые не имели многочисленных родов, но знали повадки большой воды и умели преодолевать водные преграды. Благодаря их советам дело спорилось. Люди Ожулун поуспокоились, лица их разгладились. Как же! Здесь от свежего озерного дыхания исчезли даже комары, вконец измучившие людей и скот во время перехода.

– Мы-то, бедные, всю жизнь бьемся, чтобы прокормить скот! А здесь вольготно и богато! – рассуждали нукеры.

Ожулун с мудрой усмешкой внимала этим разговорам: как быстро люди принимают желаемое за действительное! На первый взгляд, эти места, конечно ж, восхищают и поражают. А если вдуматься? Охотник никогда не разбогатеет. Более того, у него всего достаточно, чтобы не зависеть от прихотей природы, но запаса не бывает. Род охотничьего люда не умножается, потому что он сирота, не имеет крепкой коренной родни. И нет более зависимого от нужды раба, чем охотник.