Читать книгу По велению Чингисхана - Николай Лугинов - Страница 9

Глава пятая
Неумолимая судьба, тяжкое предназначение

Оглавление

На Священной горе Хорхонох тойоны коленопреклоненно произносили такие слова клятвы перед восседавшим на белом покрывале Ханом:

Когда мы, вознеся Тебя над нами

На белом покрывале почетном,

Признав наместником Бога на земле,

Свершим обряд посвящения в Ханы, -

Мы будем преданы Тебе сердцами и помыслами,

Преклоним пред Тобою головы,

Слово Твое будет непререкаемо,

Каждый приказ Твой будет исполнен беспрекословно!

Когда свергнем врагов наших, полоним и

К Тебе приведем самых прекрасных девиц,

Самых славных скакунов народов чужих.

В мирное время к тебе пригоним,

С просторов степных, из лесов дремучих

Лучшую дичь и добычу.

В дни битв жестоких,

Если не станем мы щитом

Твоим и защитой,

Отрежь нам головы и пусти их катиться по черной земле!

Если в мирное время нарушим слово Твое одно,

Отлучи от домов нас родных,

Изгони прочь в пустыню…

Легенды о древних правителях

Война не прекращалась ни зимой, ни летом. Тринадцать раз монголы вступали в битву с татарами, но никому не удавалось взять верх: каждая из сторон возвращалась восвояси, оставляя на поле брани неисчислимые жертвы. Завещание Амбагай-хагана сыновьям Хутулу и Хадаану и народу монголов не было выполнено.

Только батыр Джэсэгэй из всех битв выходил победителем, с малыми потерями, приводил полчища плененных, пригонял захваченный скот, обозы… Но не радость и торжество вызывали успехи его у почтенных тойонов, дела которых не ладились, а зависть.

Правда, самые бывалые и совсем молодые Джэсэгэя просто обожали. «Если бы не было с нами нашего Джэсэгэя, позора бы не избежать!» – честно признавались они.

Добыча шла впрок – все просторнее становился курень молодой семьи, все больше суртов появлялось в их стане, все труднее было Ожулун справляться одной с хозяйством. К тому же она ждала первенца.

Наступил день, когда пришли к ней матери Джэсэгэя и сказали, что хозяину пора подыскать вторую жену. Что делать? Отправилась со старухами на смотрины…

Хотя и плакала, стенала душа при мысли, что Джэсэгэй отныне будет принадлежать не только ей одной, но, увидев Сачихал, она смеялась и расхваливала невесту больше других. Ревность, зависть, вражду среди жен монголы считают позором!.. Их отношения более близкие, теплые, чем между сестрами! Таков обычай.

Но человек есть человек, будь то даже женщина, особенно любящая. Родственники Сачихал не скрывали огорчения, что не их дочь, а какая-то пришлая стала женой-хотун. Сама Сачихал, уже пережившая однажды возможность выйти за Джэсэгэя, сразу же возненавидела Ожулун. Прямо, конечно, этого не высказывала, но обида сама за нее говорила: посуду мыть начнет – гром на весь стан устроит, убираться – пыль столбом! Губы свои в кровь искусает, пока поручение жены-хотун выполнит. Ожулун пересиливала ее и себя одним: делала вид, что ничего худого не замечает.

И в самом деле, как ее могли волновать дрязги, если за десять лет жизни с Джэсэгэем Ожулун родила пятерых детей. Сачихал почти за это же время – двоих. Но жизнь воина, даже непобедимого, часто обрывается внезапно…

Непобедимому, словно заговоренному от стрел и острого клинка батыру Джэсэгэю не суждено было пасть на поле брани, а погиб он от чаши с ядом, угодливо поданной на званом пиру коварной рукой. Вернулся он тогда домой, скатился с коня, за гриву держась, с лицом, будто росный лист, посмотрел на нее, на детей глянул, улыбнулся виновато, вздрогнул всем телом и… рухнул наземь.

Потемнело в глазах Ожулун, и долго она жила так, словно не видя бела света. Сачихал же будто только того и ждала, стала в ту пору необычайно мстительна, пренебрегая всеми заветами по отношению младшей жены к жене-хотун.

Обычаи и обеты даны людям, чтобы человек не превращался в зверя, а в жизни его был лад. Нарушение заповедей, когда придет время, карает сама жизнь.

Первенца, рожденного Ожулун, назвали Тэмучином.

Тэмучину еще не исполнилось и года, когда Сачихал родила Бэктэра.

Тэмучин рос крепким, белокурым, как отец, с каждым днем все более делаясь похожим на того юношу, которого она видела во сне накануне замужества.

Бэктэр словно унаследовал всю затаенную злобу и завистливость Сачихал. Последняя, по своему скудоумию, часто подогревала его черную мстительность: «Если бы не перебежала дорогу мне эта безродная тварь, я стала бы женой-хотун!.. О, злые духи, отнявшие счастье у вас, моих сыновей, которых всего-то двое, как два рога у одной коровы!..» Стоило Бэктэру услышать самую малую похвалу по отношению к любому из братьев, даже к своему единоутробному, он менялся в лице, начинал задираться, а то и лез с кулаками.

Ожулун не раз умоляла Сачихал не говорить плохого, не поносить ее, жену-хотун, чтобы не накликать беду на детей. Та умолкала, поджимала губы и твердила лишь, что она ни про кого ничего не говорит, больно ей нужно.

Горе не заставило ждать…

Тэмучину было пятнадцать, когда мать и сородичи призвали его:

– Пришла пора, бери род бурджугут.

К той поре уже давно полегли в битвах многие из достойных. Некогда многочисленное племя бурджугут без вождя захирело, стало слабым. Но мудрости старейшины не растеряли, поставив во главе рода еще незрелого годами юношу славного происхождения. С Тэмучином бурджугуты начали набирать силу с каждым днем, так что из забитых и затравленных они очень скоро превратились в серьезную угрозу для враждебно настроенных соседей.

Все шло на лад, как действия бурджугутов повсеместно, прямо-таки с колдовским наваждением, принялись опережать тайчиуты: не успевал род перекочевать, перебраться на новые земли – несколькими днями раньше в этих местах оказывались тайчиуты, обосновывались, разбивая стан…

Причина могла быть одна: завелся корыстный нос, все вынюхивающий… Чей он был – определить непросто. Тайчиуты и бурджугуты, хоть и враждовали веками, имели общую родословную. Достаточно сказать, что правителем тайчиутов был Таргытай Кирилтэй, родной брат Сачихал, которую Тэмучин, несмотря на все ее козни, согласно обычаю, почитал за такую же мать, как и родившую его. Так что среди того и другого родов находились люди, которые занимали сторону противника – зов крови не пересилишь…

Тэмучин собрал совет: старейшины долго обсуждали поведение людей, вызывающих сомнение. Что они делали, не отлучались ли надолго в последнее время? Сначала решили установить слежку за подозреваемыми, но поняли: тайчиуты за это время оттеснят их род в пустынные земли. Да и как знать, что предатель именно среди тех, кому не доверяют старейшины.

– Вспомним наш древний обычай, – сказал вождь, у которого только начали проклевываться усы. – Пусть каждый, о ком вы говорили, пройдет испытание меж двух огней.

Разожгли высокие костры, так что искры, казалось, уносились в звездное небо. Старейшины и колдуны сидели кружком и наблюдали, не сводя зорких глаз: огни должны были указать предателя.

Первый подозреваемый, крепкий парень, имевший близких родных среди тайчиутов, шагнул смело и надменно, не скрывая своего гнева. Взвилось пламя костров пуще прежнего, и в толпе зевак раздался единый вздох, ибо для непосвященных все зависело от движения огней. Но старейшины и колдуны следили и судили по-иному.

За ним пошел второй, растерянный и жалкий, – его чуть не слизало пламя, словно прогоняя от себя. Но и этого колдуны и старейшины отпустили с Богом.

Так миновали огни все «ненадежные», но колдуны с непроницаемыми лицами лишь качали головами.

– Все, весь род от мала до велика должен подвергнуться испытанию! – вскричал Тэмучин и первым показал пример, прошествовав столь величественно и уверенно, что даже огни поугасли, притихли в трепете перед ним.

И Тэмучин стал искать глазами того, кто последует за ним. Вдруг взгляд его уперся в странное, очень знакомое и в то же время совершенно чужое, какое-то несуразное, «не свое», как подумалось мельком, лицо. Только в следующее мгновение он понял, что смотрит на сводного брата, на Бэктэра.

– Иди… – произнес Тэмучин тихо.

Бэктэр шагнул, но ноги его не слушались, подкашивались, как у старика, дергались…

Всколыхнулось, скрестилось пламя кострищ над головой испытуемого так, что в следующий миг огонь мог объять и поглотить человека.

– Я не виноват!.. – с воплем бросился прочь от костров Бэктэр. – Я случайно рассказал дяде Таргытаю о наших планах, а он потом меня стал заставлять, сказал, что на всю степь объявит, что я доносчик и соглядатай, и на всю жизнь меня опозорит! Что мне оставалось делать?!

Тэмучин помолчал. Посмотрел на старейшин, окинул взглядом весь собравшийся род.

Во всполохах огня лица казались особенно суровыми и торжественными.

Люди ждали. Костры нетерпеливо трещали и подгоняли жар к голове.

Он еще раз оглядел воинов. Взгляд пал на могучего джасабыла Баргыя, исполненного редким покоем.

– Я, Тэмучин, сын Джэсэгэя-батыра, поручаю тебе, джасабылу Баргыю, по обычаю предков свершить над предателем казнь! Я сказал!

Баргый вздрогнул: того, кто лишал жизни ханского отпрыска, обезглавив, хоронили вместе с убитым.

– Ты сказал, я услышал, – тихо, но твердо произнес Баргый.

– Все из-за тебя, из-за матери твоей приблудной! – пуще прежнего завопил Бэктэр и бросился к коню.

Его схватили и скрутили. Исполнили все по обряду: джасабыл Баргый убил Бэктэра, пронзив сердце выстрелом в спину. Перед могилой опустился на колени, наклонив голову в готовности принять смерть.

– Мы, новые люди – люди длинной воли, меняем старые порядки, – решительно подошел к нему Тэмучин и поднял с колен. – Сын хана ниже последнего раба, если он предатель! Долг и честь – мера всему! Я освобождаю тебя, джасабыл Баргый, от исполнения отжившего обычая: перед Всевышним Тэнгри отвечать буду я.

– Брат мой, – приблизился к нему тринадцатилетний Хасар, – я с тобой. Пусть и на меня падет ответственность за содеянное.

* * *

Широка степь, но малейшая весть непостижимым образом облетает ее мгновенно. Старцы-мудрецы, считавшиеся «оком земли», неспешно обдумывали, оценивали каждый примечательный поступок представителей великих родов, вымеряя их по ярким деяниям веков минувших. Приговор старцев пред одним отворял врата будущего, другому же грозил стать неодолимой преградой – так выравнивалось родовое русло, несущее воды поколений.

Вокруг старейшин всегда вертелись молодые прихлебатели, готовые с лета подхватить сказанное слово и донести его в надежде на мзду или милость благодетеля высокочтимым ханам. Были среди них и горячие головы, терпеливо выжидающие сообщений о большой войне, в которой даже самые обычные люди могли разбогатеть, а лучшие и умелые – прославиться.

– Этот поступок полон скрытого смысла, – пространно выразились старейшины о Тэмучине с Хасаром, взявшим на себя ответственность за смерть Бэктэра.

По-разному слова их истолковали люди.

Тойонам, арбанаям и сюняям, джасабылам и порученцам пришлось по душе, что Тэмучин спас джасабыла Баргыя от неминуемой смерти. «Юноша станет настоящим, великим вождем!..» – повторяли они друг другу взахлеб.

И тайно вынашивали мечты, когда наконец-то нарушится это мерное течение жизни, при которой воины превратились в сторожей и караульных, в мелких драчунов междоусобиц, не приносящих большой наживы: разве можно разбогатеть только одним скотом, который приносит приплод раз в году, да и то если мор не повалит или зной не выжжет степь? День и ночь биться ради прокорма этого скота, чтобы в конечном итоге его увел или отбил налетом какой-нибудь злой чужак! Куда как веселее добыть богатство и славу на лихом скакуне, саблей вострой да посланной точно в цель каленой стрелой: распахнись душа, горячись кровь! Для людей мелкого звания юный Тэмучин предстал тем человеком, решимость которого могла взвихрить степь, дав шанс возвысить свой удел.

Ореол справедливого хана весьма насторожил, даже напугал многих монгольских вождей. Они признали содеянное Тэмучином неслыханной дерзостью. Бэктэр был потомок великих ханов как по отцовской, так и по материнской линиям, смертный приговор мог ему вынести только хан более высокого звания и рода…

Особенно лютовал Таргытай Кирилтэй. На него пал позор: где это видано, чтобы своего же племянника сделать предателем рода?! Вся степь осудила Таргытая, считая главным виновником случившегося – много ли нужно ума, чтобы сбить с пути истинного незрелого подростка, тем более безотцовщину!

Таргытай Кирилтэй не удумал ничего лучшего, как расправиться с Тэмучином: то ли ядовитый язык сестры сделал свое дело, то ли еще что, но ненавидел он этого гордеца, как и мать его, терпеть не мог, и все тут!

Три сюна двенадцать восходов солнца и двенадцать лунных ночей охотились за Тэмучином, травили его по всей степи, как зверя. Схватили в ночь тринадцатую спящим у затухающего костра на горе Бурхан-Халдын. Привезли к Таргытаю. Тот без колебаний повелел надеть на шею и ноги Тэмучина колоды. Три дня держали без воды и пищи, а на четвертый Таргытай заговорил с ним:

– Я помогу тебе стать настоящим ханом, буду оберегать твой род, но ты для меня будешь узнавать планы своего покровителя Тогрул-хана…

Жить очень хотелось. Остро обозначился молочный запах степи, напоминающий о воле. Но Тэмучин почувствовал, что ему не страшно стать частью этой сухой земли, весело сотрясаемой копытами лошадей. Там, в Верхнем мире, дух отца примет его таким, каков он есть, но отвернется, если хоть вздохом он изменит себе. Жалко было только, что у него нет сына, который бы отомстил за отца!

Тэмучина подвергли пыткам, но жить оставили, правда, в колодах. Он не догадывался тогда, что этот первый ранний опыт плена ему сгодится.

Пока же Тэмучин вынашивал план побега. Случай представился во время праздника 16-го дня первого месяца лета.

Тайчиуты, по обыкновению, пировали широко. Степь дурманяще наполнилась запахом жарящегося мяса, сменяющегося при дуновении ветра кисловатым ароматом архи. Тэмучин, борясь с головокружением от обострившегося голода, высасывающего последние силы, внимательно наблюдал за происходящим. Вдруг в кругу пирующих мелькнула знакомая фигура. Сначала он подумал, что почудилось, – но нет, трудно было ошибиться, ибо такой прыти, верткости и сноровки, как у этого человека, не сыскать во всем белом свете! Да, в число празднующих тайчиутов каким-то образом втесался его побратим Джамуха. Скоро он увидел и старшего брата Джамухи, известного в степи конокрада и разбойника.

– Эй, друг, – приближался развеселый Джамуха к стражнику, – чего это у тебя тут человек-то в колодах в такой день – и не пьяный?! Непорядок… Грех это большой. За это можно накликать беду. Ну-ка немедленно сними колоды!

Степь в это время содрогнулась от конского топота.

– Лошадей! Табун угнали! – началась паника среди празднующих.

Ярмо, одетое Таргытаем Кирилтэем, обернулось для Тэмучина венком славы: по степи пошла гулять легенда о мужестве и бесстрашии молодого вождя.

А старцы-мудрецы, не долго размышляя, из произошедшего сделали такой вывод:

– Степь тоскует по сильной и властной руке.

* * *

За тридцать лет Ожулун научилась жить и думать так, будто ее Джэсэгэй находится где-то рядом. Домашние хлопоты, забота о детях, вокруг которых она крутилась с утра до ночи, опекая, закладывая родовые понятия, не утомляли ее. Она чувствовала присутствие рядом любимого – это бы Джэсэгэй одобрил, радовалась жена-хотун, а за это бы, наверное, пожурил… Глубокой ночью, когда ноги подкашивались от усталости, она порой подолгу не могла заснуть, глядя на таинственные небесные светила, заглядывавшие в открытый дымоход сурта. Именно оттуда, с неба, чудилось, и смотрел на нее, склоняясь, Джэсэгэй, величественный и заботливый…

Сразу после смерти мужа Ожулун, как подрубленное дерево, начала сохнуть, что называется, на корню. Ничего не ела, ни с кем не разговаривала, – Сачихал говорила ей прямо в глаза, что на нее страшно смотреть. Тогда Высокие Божества вновь дали знать о своем присутствии. До сих пор она не может разобрать, во сне ли то происходило, наяву ли? Ночью в звездном небе появился светлый лик того самого седовласого старца, который когда-то вложил ее руку в руку Джэсэгэя. Оглушительным голосом старик прокричал ей:

– Женщина!.. Не смей поддаваться унынию! Не жалей Джэсэгэя, а радуйся за него: он выполнил земное предназначение и взят Богами выполнять более высокую задачу. Ныне он уже вошел в сонм Богов! Ты также несешь в себе надежду Богов! Не сходи с пути, который был предначертан для тебя задолго до твоего рождения! Когда свою земную ношу ты донесешь до цели, твой Джэсэгэй придет за тобой – если ты не сойдешь и не собьешься с пути. Пойми это!

Она поняла: самый близкий для нее человек не исчез, погребенный в землю, а где-то существует, наверняка видит каждый ее шаг и знает помыслы, и вернется, когда придет время, чтобы забрать, и тогда уж они всегда будут вместе.

Иссушающая тоска оставила сердце, силы не только вернулись, но, кажется, возросли троекратно. Во что бы то ни стало она должна вырастить детей достойными их отца.

Если прежде Ожулун ревниво относилась к Сачихал, то со временем все более стала жалеть, что они не взяли третью женщину– об этом должна была позаботиться она, жена-хотун. Было бы сейчас больше детей, которые потом смогли бы прочнее скрепить род и с Божьей помощью объединить вокруг себя все племя монголов. Боги надоумили взять детей-сирот на воспитание, расширить новое поколение рода.

Степеннее, с большим пониманием она стала относиться и к косым взглядам Сачихал. Да, если бы та стала женой-хотун, при поддержке ее влиятельного рода Джэсэгэй сделался бы ханом монголов. После смерти Хабыл-хана племя несколько лет оставалось без хана, раздираемое родовыми распрями. Ни один из родовых вождей не мог признать преимущество другого; Джэсэгэй же как раз пугал всех своей яркостью, исключительностью, совершенством, перед которым прочие тускнели…

Более двух десятков лет потребовалось его сыну, чтобы сделать то, что могло бы достаться ему по наследству: стать Чингисханом, собрав воедино тридцать колен монгольских. Тэмучин взял все лучшее от отца, но еще был наделен и тем, что для Джэсэгэя не имело особого значения, – даром повелевать.

По велению Чингисхана

Подняться наверх