Читать книгу Кити - Николай Москвин - Страница 2

1998

Эти цифры входят в состав всех моих паролей, потому что тот год был и остается для меня временем, в котором было… то самое, ради чего, наверное, и стоит появляться на земле нашей грешной. Если бы путешествие во времени было возможно, я бы снова и снова возвращался в неповторимы мир, оттачивая его и доводя до совершенства, как ювелиры оттачивают драгоценные камни. Но, к сожалению, машину времени еще не изобрели, и поэтому то время так и останется необработанным сырцом, неотделенным от шлака драгоценным самородком… Я могу забыть, что было позавчера, но я никогда не забуду ни одного дня, прожитого тогда…

Скоро я уйду, исчезну с лица земли. Кем я здесь был? Каким запомнят меня? Нетрудно догадаться. Я уже слышу эти перешептывания: был чудаковатым, со странностями, магией увлекался, баловался психотропными препаратами, немного не в себе, в целом, положительный, семьянин, не пил, курить давно бросил, когда-то стихи писал, однажды победил на конкурсе поэтов, работал в престижной фирме, сотрудником был хорошим, ответственным… Я никогда не жил для того, чтобы меня помнили, как хорошего человека. Но в критический момент, предчувствуя близость конца, вдруг понимаешь: всё, что останется после тебя – это лишь память людей о том, каким ты был. Появляется желание, чтобы кто-то произнес красивую надгробную речь, хочется послушать, что о тебе скажут на поминках. Но нашему ненасытному эго одной памяти и добрых слов мало. Оно хочет оставить после себя еще и как можно больше вещественных доказательств своего пребывания на земле. Дом (чем больше, тем лучше), квартиру, машину, яхту, счета в банках (мы думаем, что это всё для наших детей, но нет – это всё для него, для эго) – вот, смотрите все, не зря я жизнь прожил…

Что здесь останется после меня, кроме памяти? Останется скромная квартирка в спальном районе на северо-западе Москвы, доставшаяся мне от бабушки, останутся коробки с тетрадями моих стихов, дневники (всё это прекрасно подойдет для розжига печки на даче). Останется этот роман, который я перед уходом разошлю по издательствам (его отправить в топку у меня рука не поднимется, но за редакторами я оставлю это право), конечно, останутся мои друзья, мой учитель – Александр Сергеевич, останутся жена и дочь. И еще останется она – та, которой я посвятил эту книгу. Ее зовут Катя, но для меня она всегда была Кити. Так я звал ее тогда, в 1998-м году, когда всё началось…

Москва. Конец 90-х. Кто жил в это время, тот запомнил его на всю жизнь. Сверкающие огни казино и ресторанов, летящие по Садовому кольцу наглухо тонированные «девятки» и иномарки, дымящийся рейв в ночных клубах, какие-то безумные аферы, взлеты, падения, красная рожа Ельцина на экране телевизора, премьера «Титаника»…

В самом начале 1998-го ко мне, как два лебедя, приплыли мои 22 годика. Жил я тогда в однокомнатной квартире в Севером Тушино с бабушкой. Жили мы дружно, так как оба были воспитанными и интеллигентными. Во многом благодаря этому бабушка терпела мои ночные сидения на кухне – ночами я писал стихи и читал книги, так как днем ни в голову, ни из головы у меня ничего не лезло. А я терпел бабушкин телевизор. Бабушка смотрела либо политические передачи, либо модные тогда сериалы… И если последние она смотрела, по большей части, спокойно, то выступления министров и депутатов и всевозможные репортажи «на злобу дня» вызывали в ней живой отклик. Это мягко сказано. Иногда она после таких передач заболевала.

– Нет, Коля, ты слышал, что сказал этот (…)? Что он сказал! Для того, чтобы Россия встала на ноги, нужно, чтобы умерли все пенсионеры!

Я посмотрел на нее с сомнением и ответил:

– Вряд ли так кто-то мог сказать с телеэкрана. Ты, наверное, что-то не так поняла…

– Я-то как раз всё поняла! Они хотят, чтобы все мы сдохли! Тогда не нужно будет пенсии платить! Мы отработали на эту страну по сорок, по пятьдесят лет, пережили войну, а они!.. а они… – ее голос задрожал, на глазах выступили слезы. Мне было ее жалко, но что я мог ей ответить? Что ей сказать?

– Бабушка, той страны, на которую ты работала, уже нет! Ты живешь в новой стране. Так уж вышло. Ты бы не слушала этот телевизор, жила бы спокойно. А с голоду не помрем как-нибудь…

Но остановить бабушку было уже невозможно. Она плакала. Ей было очень больно и обидно. Иногда ей становилось действительно плохо, но телевизор она не выключала…

На моем дне рождения собрались два лучших друга – Максим и Миша – со своими девушками, я был один, с бабушкой, подругу к этому времени как-то не довелось встретить. У меня сохранилось несколько фотографий с того дня рождения. Каким я был? Я был молодым, свежим, довольно симпатичным. Волосы переливались и лоснились, как шерсть домашнего кота, которого моют с шампунем в ванной и кормят витаминами. Кожа (даже на фото с «мыльницы» видно) была гладкая, ровная, упругая – ни прыщика, ни морщинки, как у маленькой феи.

Эдакий мальчик-мечта. Но глаза глуповатые… Какой-то в них наигранный блеск, напускная самоуверенность. Видно, что лох. Хоть и смазливый.

Какой я сейчас, семнадцать лет спустя? Дай-ка гляну в зеркало… Волос значительно меньше, и они совсем не лоснятся, словно кота выбросили на улицу… Морщины на лбу, мешки под глазами, но, подбородок, слава богу, не двойной. Странная особенность – левая часть лица значительно отличается от правой: левый глаз шире и как будто живее правого, носогубная складка слева ярко выражена, справа ее нет… видимо, последствия моих магических практик.

Друзья тоже – совсем еще мальчики. Ни намека на брутальность, ни капли не похожи на воронежских пацанов, с которыми мне довелось служить в армии… Вы знаете, что такое воронежские пацаны? Лучше вам этого не знать, особенно, если вы из Москвы!

Бабушка относилась к моим дням рождения и прочим сборищам лояльно. Мы с ней готовили салаты, жарили курицу, варили картошку. Она не запрещала ставить на стол бутылку водки (для мальчиков) и бутылку вина (для девочек). Обычно она полчаса сидела с нами, произносила первый тост и культурно удалялась на кухню, чтобы не мешаться. Но я старался не злоупотреблять ее лояльностью: дома мы выпивали на троих мальчиков бутылку водки, не более, а уже потом уходили в ночь: на дискотеку, по кабакам, по клубам, в общем, как выражался тогда Макс, в золотые дали. Сначала мы, естественно, как следует догонялись: как правило, покупали в какой-нибудь палатке полуторалитровую бутылку джин-тоника (тогда продавались такие в пластиковой таре) и распивали ее из горла тут же на улице. А дальше… стоит ли писать? Наверное, не стоит… хотя, почему нет? Ничего особо страшного дальше не происходило: просто мы шли, пьяные, по улице и во весь голос орали стихи собственного сочинения, пугая запоздалых прохожих и другие пьяные компании; если вечер заканчивался на танцполе, то, как правило, дотанцовывали мы уже лежа на нем, и в итоге нас выносили охранники, но мы еще не расходились по домам, а ждали на выходе каких-то личностей, которые, как нам показалось, как-то неправильно на нас смотрели, пока мы танцевали; в кабаках мы пьяно философствовали, пытаясь перекричать громкую кабацкую музыку или опять же орали стихи, срывая иногда аплодисменты бухающих за соседними столиками. Стихи в ту пору мы писали одиозные, эпатажные, не без влияния Вадима Степанцова[1] и его веселой куртуазной компании. Вот, к примеру, типичный оральный (от слова «орать») стих Макса той эпохи. Представьте: конец 90-х, ночь, мигающие огни реклам, подозрительные личности в черных кожанках у подворотни… По улице шагают трое веселых парней довольно лоховского вида. И вдруг один из них заводит на всю Тверскую-Ямскую:

Ничего удивительного, что, услышав такое, гопники обходили нас стороной, нас никто не трогал, все боялись и уважали. Любые шалости сходили нам с рук. Порой, не имея за душой и гроша, неважно одетые, без ножей и пистолетов, вооруженные лишь рифмами, молодостью и вдохновением, мы чувствовали себя королями мира, и будущее нам казалось ярким и манящим, как огни ночной Москвы.

– Колич, поднимаю бокал за то, чтобы в этом году ты встретил девушку своей мечты! – и Миша лихо закинул рюмку водки в рот, после чего стал смачно закусывать солеными огурчиками и маринованными грибочками.

– А я хочу пожелать тебе новых гениальных стихов, ну и, конечно же, пусть явится тебе грезофея! На огненной колеснице, подобная сверкающей комете, пусть она ворвется в твою жизнь и озарит ее божественным светом, – пропел Макс и в свою очередь опустошил рюмку водки. Друзья приобняли своих девушек, а я с грустью посмотрел на бабушку. Бабушка виновато улыбнулась, мол, прости, внучек, хоть я для тебя и готовлю, и стираю, и глажу, и убираюсь, но грезофею тебе заменить не могу.

На том дне рождения у нас всё прошло тихо и скромно. Друзья покинули меня довольно рано, отправившись провожать подруг. Немного посидев за пустым столом, допив остатки спиртного, я помог бабушке помыть посуду и, когда она легла спать, вышел на балкон и долго смотрел вдаль. Золотые огни переливались рубинами и топазами. Я чувствовал, что там, впереди, меня что-то ждет. Что-то необыкновенно яркое и завораживающее. В смутных сновидениях оно уже прилетало ко мне, заставляя просыпаться с бешено колотящимся сердцем, оно будоражило мое воображение, когда я брался за перо, оно не давало мне покоя уже давно, и теперь оно близко. Уже совсем близко. Оно вот-вот появится из-за горизонта. Только что это? Что? Неужели…

Молодость летела лихо и безрассудно. Но не только молодым в ту пору жилось лихо. Многие тогда жили, как в «дурака» играли – на удачу. Высоты брались штурмом. Стратегия не имела решающего значения. Главное – напор и натиск. Наглость и быстрота. Эффект неожиданности. А там пан или пропал. Выживешь и получишь всё – или погибнешь. Риск оправдывал всё, и иногда хотелось рисковать просто ради риска.

Конечно, многие тогда не выдержали: упали, сгорели, погибли, сгинули. Но кто-то выжил и ничего не потерял, даже приумножил и до сих пор жив и здоров, и теперь – почетный гражданин, выдающийся деятель, заслуженный лауреат, член чего-то там и председатель того-то там. Только очень уж часто на исповедь к батюшке ходит и на благотворительность отстегивает подозрительно космические суммы…

Но были и те, кто, живя в лихую годину, оставался как бы в стороне, не пытаясь урвать, ухватить кусок будто свалившегося с неба денежного пирога. Я был как раз из этого числа. Мне падать было некуда: не было у меня той высоты, откуда падать было бы больно. Взлетать я тоже особо не стремился. Но чего-то хотелось. Чего-то быстрого и неожиданного, дерзкого и яркого, чего-то такого, что как будто пряталось в сказочно переливающихся огнях казино и ресторанов Москвы конца 90-х. Мне хотелось, и я это получил. Это были не шальные деньги, не стремительный карьерный взлет, не поездка в экзотическую страну. Это была женщина. Просто женщина. Но в ней было всё.