Читать книгу Кити - Николай Москвин - Страница 5

Как можно любить человека? Только бескомпромиссно и с полным самопожертвованием. По-другому любить невозможно. Все остальное – подлог.

Как я любил Кити? Как вообще случилось, что я ее полюбил? Необъяснимый сакральный момент перехода… От решения «попробовать замутить» ради любопытства или, скорее, просто от нечего делать до того, что ради этого человека я готов на всё: бросить курить, пить, есть, ходить, дышать, жить. И ведь это только начало…

Я проводил ее до метро… и полетел. Сверкали огни Москвы, а я летал и купался в них. Низкие синие тучи отражали оранжевый свет фонарей, и я летал в этих тучах. Я летал, сидя в грохочущем вагоне подземки. Я летал на автобусной остановке, ожидая промозглой маршрутки… Я летал, сидя дома на кухне, жуя бабушкин винегрет…, она мне что-то рассказывала о Ельцине и депутатах, а я летал, не понимая ни слова… Я лег спать, и во сне я полетел… полетел по-настоящему… полетел так, как умеют летать птицы, как когда-то умели летать люди – легко и просто. Я полетел в забытое и далекое, в те края, где я когда-то был, где мне было очень хорошо, в те края, где оказаться снова я даже и не мечтал…

И понеслись эти сумасшедшие дни. В моей жизни изменилось всё. Всё было подчинено одному предмету, одной идее: быть с ней, быть для нее, быть ради нее. Мы встречались утром, когда она приходила на работу. Она мне говорила скороговоркой что-то ласковое и смешное, а я украдкой гладил ее пальчики. Потом мы несколько раз встречались взглядами в течение дня. Я смотрел в монитор и писал стихи. И думал о ней. А вечером я сидел у нее. Конечно, в основном мы целовались, но не только… Мы еще и разговаривали. И говорили мы обо всём на свете. Я ей рассказывал о своем: о детстве, о юношеских романтических мечтах, о творческих задумках, о чем-то отвлеченно возвышенном. Но говорила в основном она, и в ее рассказах не было ничего отвлеченного и возвышенного.

До появления в моей жизни этой женщины все разговоры о простых земных вещах казались мне глупыми, скучными и бессмысленными. Я мог с кем-то говорить только о поэзии, об искусствах, о религиях, в общем, только о вечном. Но вскоре, после начала отношений с Кити, я обнаружил, что способен с удовольствием и бесконечно долго слушать рассуждения о модных платьях и кофточках, о крутых иномарках, о кухонных комбайнах и посудомоечных машинах, и даже о каких-то наноодеялах, спать под которыми не холодно и не жарко при любой температуре… Я слушал ее, как завороженный. Мне было интересно абсолютно всё, о чем она говорила. И кто скажет, что это было не волшебство?..

Потом я провожал ее до метро ВДНХ. Мы поднимались из подземки и еще какое-то время о чем-то говорили. Я ее целовал, и она скрывалась в вечернем сумраке. Я смотрел в пустоту, где, словно призраки, появлялись и исчезали какие-то люди, и вдруг, словно опомнившись, поспешно нырял в метро. Мне нужно было успеть вернуться домой не позднее половины девятого, потому что в это время уже звонила она. Иногда долго не было ни автобуса, ни маршрутки, и я еле успевал. Едва я переступал порог – раздавалась пронзительная трель советского дискового телефона. Я знал, что это она. И мы еще час-полтора болтали по телефону. Мы болтали, пока она не говорила: «Всё, Солнце, муж вернулся. Целую. Спокойной ночи!»

Она мне рассказывала, как когда-то была фанаткой «Ласкового Мая» и собирала плакаты Юры Шатунова, как потом повзрослела и стала встречаться с парнями, как вышла замуж… Муж был приезжий, но довольно быстро освоился в мегаполисе и довольно крепко в нем засел. Он прошел какой-то невероятно сложный отбор в какую-то очень крутую фирму и теперь чувствовал себя в плане финансов вполне комфортно. И на москвичке Кити он женился, уже будучи состоятельным человеком. Жили они с мамой Кити в их квартире, и с ними еще жил кот. Кити много рассказывала о своем любимце, который отличался умом и сообразительностью, правда, вместо кошачьего туалета пользовался ванной. Каждое утро муж послушно и терпеливо убирал за котом. И я ему завидовал (мужу). Я готов был вычистить весь московский зоопарк, если бы это дало мне возможность оказаться на месте ее мужа. Потому что ночью она закидывала на него свою прелестную ножку, а утром, как кошка, ласкала горячим язычком его лицо… Она зачем-то рассказала мне и о том, как у нее с ним впервые произошло это… Тем самым она применила запрещенный прием. Рассказ женщины о сексе с другим мужчиной – это ядерная бомба. И эта бомба довершила общее дело: от меня ничего не осталось. Я просто распался на миллиард частиц…

Я слушал ее столько, сколько требовалось. От долгого телефонного разговора трубка накалялась до такой степени, что мне начинало казаться, что вот-вот вспыхнет и само ухо. Чтобы этого не произошло, я время от времени менял ухо…

Мне хотелось ее всё больше и больше. Не столько интимной близости, сколько просто быть с ней, спать под одним одеялом, тем самым суперодеялом, которое она купила за 400 долларов (я тогда чуть со стула не упал, узнав, что какое-то там паршивое одеяло, пусть даже сшитое из наноматериала, может стоить двух моих зарплат), просыпаться с ней, чувствовать ее кошачий шершавый язычок на своем сонном, немного опухшем, лице, чувствовать ее ножку на своем уставшем теле, убирать последствия хождений ее любимого кота в ванну, чтобы принять утренний душ… Захотелось жить с ней. Не просто встречаться, а именно жить! И это я – поэт и повеса, еще недавно читавший друзьям громко и эпатажно:

Жить с женщиной? Простите, это скучно.

Сорвать цветок, понюхать – и вперед!

Пусть каждый новый будет самым лучшим!

Луга, цветите! Шмель уже идет!

С появлением Кити влияние куртуазных маньеристов и Игоря Северянина на мое творчество значительно ослабло. В нем появились совсем другие темы…

Кстати, в тот период я вдруг загорелся желанием стать студентом Литинститута… Я писал в день по два-три стихотворения или, по крайней мере, делал какие-то наброски. Как говорится, ни дня без строчки. Много читал. И раз в неделю – по субботам – я ходил к своему учителю Александру Сергеевичу, взявшемуся (совершенно бескорыстно) помочь мне подготовиться к поступлению в Литературный. Александр Сергеевич… Об этом человеке можно написать отдельную книгу.

Он преподавал историю религий и историю искусств в гуманитарном училище (его впоследствии переименовали в колледж), где я учился до армии. Помимо обязательных лекций он проводил дополнительные семинары для всех желающих. Его лекции слушали с замиранием сердца, а семинары… Передать атмосферу тех семинаров невозможно. Темой для обсуждения становились общепризнанные шедевры мировой культуры, но мы их не изучали, не разбирали, не штудировали…, мы в них погружались. Погружались в Рембрандта, в Леонардо да Винчи, в Мусоргского, в Чайковского, в Толстого, в Чехова… Я так тогда и назвал его метод разбора – методом погружения. Александр Сергеевич словно выдавал нам по аквалангу, и мы шли в неведомую глубину. И эта глубина затягивала нас всё сильнее и сильнее – пока не появлялся суровый охранник с вестью, что мы остались последние и училище давно пора закрывать… Мы выходили на улицу в каком-то измененном состоянии сознания, с трудом осмысливая вечернюю московскую реальность…

На этих семинарах сама по себе сформировалась «тусовка» людей вокруг Александра Сергеевича, которые не пропускали ни одной его лекции, а ради семинаров откладывали все свидания и дела, понимая, что такого учителя не встретишь больше нигде.

И мне повезло попасть в круг «приближенных». Я вернулся после армии и первым делом позвонил Александру Сергеевичу. В училище он уже не работал, но старую компанию иногда собирал у себя дома. Я был приглашен на очередную встречу. Так мы продолжаем общаться до сих пор, хотя от той прежней компании остался только я один…

Узнав, что я вознамерился поступать в Литинститут, Александр Сергеевич предложил свою помощь к вступительным испытаниям. И начались занятия. Эти занятия были не менее удивительны, чем училищные семинары. Мы разбирали Пушкина, Вяземского, Тютчева, Фета, Блока… Я приносил свои лучшие стихи, и мы разбирали их. Александр Сергеевич находил множество огрехов в моем стихосложении, но он умел не бить кувалдой по голове, а жалить по-пчелиному: крепко, остро, но полезно. Однажды я принес на разбор два стихотворения, сочиненных сходу, почти без поправок и раздумий. Эти стихи просто пришли ко мне в мое «боевое» время: поздним вечером. Лицо Александра Сергеевича озарила блаженная улыбка, он схватил мою руку и начал ее трясти, приговаривая: «А вот это ты молодец! Это ты попал туда. Именно туда, куда надо!» Я мог лишь догадываться, куда именно это я так удачно попал. Он так ничего и не объяснил. Но гордость переполнила меня. Похвала от Александра Сергеевича, наверное, окрылила бы даже самого Александра Сергеевича – Пушкина.

И тем человеком, которого я постоянно мучил всевозможными философскими вопросами, который однажды, почувствовав подходящий момент, вручил мне первый том Кастанеды, книги которого впоследствии стали для меня отправной точкой в моих магических практиках и завершили формирование моего мировоззрения, был никто иной, как Александр Сергеевич…

Как-то раз я рассказал Кити об Александре Сергеевиче, о его семинарах и о том, что пишу стихи и готовлюсь поступать в Литинститут. Кити слушала меня с неподдельным интересом (видимо, для нее стихи были, как для меня – кофточки), а на следующий день на работе она неожиданно подошла ко мне и попросила дать почитать что-нибудь из моего стихотворчества… Надо ли говорить, что для меня это стало приятным сюрпризом. Но одновременно я испытал и неловкость: все мои последние стихи были написаны от руки корявым почерком в засаленной тетради. У меня не было ни печатной машинки, ни, тем более, компьютера. Что делать? Она требовала стихов немедленно…

Я выкрутился: в одном из кабинетов бэк-офиса сидел сотрудник непонятного назначения, окруженный со всех сторон всевозможной офисной техникой. Звали его Сергей. В других кабинетах жизнь кипела: то и дело звенели телефонные трели, жужжали факсы и принтеры, раздавались то смех, то крики, то восклицания. В комнате Сергея всегда царила тишина. Он сидел в кабинете один, глядя с серьезным видом в монитор и изредка выходя на перекур. Когда он вышел на очередной перекур, я подскочил к нему и запричитал: «Серега, вопрос жизни и смерти! Выручай! Мне нужно быстро напечатать и распечатать на принтере небольшой текст. Дело пяти минут. Но очень срочно…» «Ну, давай я тебе напечатаю, без проблем.» «Слушай, давай, пока ты куришь, я сам быстренько. Только включи мне эту программу, как ее…» «Ворд?» «Ну да…» «Да без проблем.»

Я сел за компьютер и дрожащими пальцами начал колотить по клавишам:

Уф-ф, готово! Блин, как теперь распечатать? Придется ждать Серегу. Он вскоре появился:

– Ну, всё готово? Можно распечатывать?

– Да, вот этот файлд.

– Не файлд, а файл, – усмехнулся Серега.

Я сидел, весь красный от напряжения. Даже мельком глянув на текст можно было понять, что это стихи. Зачем охраннику средь бела дня потребовалось так срочно распечатывать стихи? Вопрос, конечно, риторический… Однако волновался я напрасно: Серега проявил должную деликатность и невозмутимость. Он молча распечатал мой «файлд» и коротко спросил: «Это всё?» «Да, Серег, спасибо огромное». «Файл сохранять?» «В смысле?» «Ну, оставлять то, что ты напечатал, на компьютере или удалить?» «Не-не, конечно, удали».

Убедившись, что кабинет Кити пуст и по коридору никто не слоняется, я быстро вошел к ней и положил свежераспечатанный приятно пахнущий лист формата А4 на стол, после чего бегом вернулся на свое место.

Последний раз я так волновался, пожалуй, только перед вступительными экзаменами. Давно это было… Я то ерзал на стуле, то вставал и начинал расхаживать по коридору, будто в ожидании приговора приемной комиссии какого-нибудь очень серьезного и сурового ВУЗа, к поступлению в который я готовился несколько лет…

Переволновавшись за весь день до такой степени, что уже не оставалось ничего больше, кроме как просто успокоиться и взять себя в руки, я сидел у Кити спокойный, опустошенный, но совершенно счастливый. Стих, который я ей отнес на растерзание, был мной перечитан еще раз двадцать; я то полностью разочаровывался в нем, а заодно и в себе, то он мне начинал нравиться. В конце концов, я пришел к выводу, что он гениален, на том и успокоился.

– Ну… как тебе стихотворение?

Она попыталась принять выражение лица профессора словесности, и это у нее неплохо получилось:

– Недурственно. В целом, мне очень понравилось. Только что это за служитель в храме такой? Это мой муж?

– Да. Это такой образ…

– Солнце, хочу тебе сказать, что вообще-то я верная жена. Я никогда не хожу налево и не пойду. Ну, разве что… Могу же я иногда позволить себе немного пообщаться с интересным красивым нищим отроком…

Я оцепенел. Что это значит «немного пообщаться?»

Кити заметила резкую смену моего настроения и, подъехав на стуле поближе, поспешила меня успокоить:

– Ну что ты? Что с тобой, мой дорогой? Ты бы хотел, чтобы я ему изменила? С тобой? Возможно, это когда-нибудь и случится, но только после того, как я окончательно решу с ним расстаться. Понимаешь?

Тут я впал в еще больший ступор. Получается, если она не решит его бросить…

Не успел я додумать свою мысль, как она поцеловала меня – внезапно и стремительно. Этот далеко не первый поцелуй стал особенным: столько в нем было медово-пряничного, тягуче-сладкого, горьковато-запретного. И я вдруг понял одну простую вещь: что бы она ни говорила, как бы не шутила и не язвила, она будет моей. Это неизбежно. Вопрос лишь во времени: как скоро это случится?

Завершив поцелуй, Кити спросила:

– А почему ты мне дал только одно стихотворение? У тебя же, ты говорил, их много.

– Кити, они все от руки написаны корявым почерком в тетрадке. У меня нет печатной машинки. Точнее, была, но сломалась…

– Приноси рукописи, только перепиши, чтоб я могла разобраться. Я тебе на компьютере наберу.

– О, спасибо! А то я тебе уже столько стихов посвятил!

– А до меня ты кому-нибудь стихи писал? Другим женщинам?

– Нет, – соврал я и отвел глаза.

– Зачем врешь? – спросила она сурово.

– Не знаю… Прости… Просто сейчас у меня ты… Только ты… И мне кажется, что до тебя у меня никого не было. Всё это было неправда, дурной сон…

– Дурной сон… потом и меня ты назовешь дурным сном?..

– Нет! – воскликнул я. – Кити, нет!

– Да не кричи ты! Не все еще ушли! Кстати, сегодня за мной муж должен заехать.

Я заговорил быстро и горячо:

– Кити, я не знаю, что ты испытываешь ко мне. Возможно, для тебя это просто игра. Но для меня то, что происходит между нами – очень серьезно. Ты даже не представляешь, как мне плохо оттого, чтобы у тебя уже есть муж! Каждый вечер он забирает, отнимает тебя. А я хочу быть с тобой не только днем на работе, но и ночью. Я очень хочу, чтобы ты целовала по утрам не его, а мое лицо…

– Ну-ну, и понесло тебя! – прервала она мой горячий словесный поток. – Мы сколько с тобой знакомы? Неделю, две? Ты же меня совсем не знаешь! Сейчас я уйду от мужа, приду к тебе. Буду с тобой жить и ласкать тебя по утрам, а ты возьмешь да сбежишь от меня на третий день…

– Нет!

– Да откуда же мне знать! Мне нужен надежный человек. Знаешь, скажу тебе честно: я не люблю своего мужа… Ты же понимаешь, Солнце, если бы я его любила, ты бы сейчас здесь не сидел. Но… он очень надежен. И он безумно меня любит. Любит и не бросит никогда ни при каких обстоятельствах. Я в нем абсолютно уверена. Потому я замуж за него и вышла, не долго думая…

Я сидел и слушал молча, не зная, что сказать.

– Мне никто никогда не писал стихов. И он не писал, потому что просто не умеет. Но делая предложение, он подарил мне кольцо, которое… Сказать, сколько оно стоит? – она протянула мне руку, на безымянном пальце которой красовалось шикарное золотое кольцо со множеством бриллиантов.

Перебив ее, я заговорил быстро и решительно:

– Кити, я прекрасно тебя понимаю. Для тебя человек, пишущий стихи, является несерьезным и ненадежным априори. Но я докажу тебе, что это не так. Да, я пока не могу преподнести тебе такое кольцо, но уже сейчас готов отдать тебе то, что, на мой взгляд, не менее ценно – мою жизнь…

Эти слова вырывались из меня стихийно, помимо моей воли. Уже закончив речь, я начал понимать, что фактически сделал ей предложение. Хотя еще за секунду до этого у меня не было и мысли жениться на ней…

Общение с Кити затягивало меня всё больше и больше. Она была подобна какому-то загадочному океану, на берегу которого я вдруг оказался и решил попробовать воду, сначала осторожно, потом зайдя по колено, потом по пояс… мгновение, и я уже не вижу берега… Где я? Что со мной?

Мы покинули здание офиса вместе. Я пошел сдавать ключи, а она осталась ждать мужа возле входной двери в луже розоватого сока, разлитого вечерним фонарем.

Я задержался чуть дольше обычного, разговорившись со старшим смены, и когда вышел на улицу, обнаружил, что ее уже нет. Вместо нее под розовым фонарем стояла и беззубо улыбалась пустота…

Мне стало жутко. Я несколько раз моргнул, словно надеясь, что вместо пустоты снова появится Кити. Но Кити не появилась: ее забрал и увез муж. Увез мою девочку… Моя маленькая Кити… Я уже не могу без тебя. Ни дня, ни секунды! Я безумно тебя люблю! И я сделаю всё, чтобы ты была со мной! Без всяких сомнений, сделаю.

В тот вечер в моей стихотворной тетради появилось новое стихотворение, которое я написал с ходу, без единого исправления: