Читать книгу От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания - Николай Пестов - Страница 14

Я стояла вне толпы, я уже ничего не ждала, умом сознавая, что никто никакого ответа на письмо не даст, так как это и невозможно. Еще вчера вечером, написав письмо, я сказала об этом матушке Еванфии. Она хоть и огорчилась моим настроением, но не переставала обо мне молиться днем и ночью, и глаза ее слезились. Она себя чувствовала как бы обязанной мне: она посоветовала мне ехать в Саров, я частично оплатила ей дорогу, а мое желание видеть старца, получить совет – невыполнимо. А вечером уже надо ехать обратно.

Зоя Пестова в 15 лет

Толпа засуетилась, зашумела, и, обернувшись, я услышала голоса:

– Тебя зовет! Тебя зовет! Матушка Еванфия машет рукой:

– Иди, тебя зовет!

Все обернулись ко мне, толпа расступилась, я птицей влетела на балкон, где стоял монах. Высокий худощавый монах лет пятидесяти с небесно-голубыми глазами кладет мне руку на плечо. Я изумлена и не могу сказать ни слова, а он начинает говорить. Голос у него дрожит, он не то заикается, не то волнуется.

– Вот пришла девушка сюда за ответом к старцу, вот он и отвечает тебе. Не тужи, только веруй и молись преподобному Серафиму, и все у тебя в жизни будет хорошо. Ты учишься – вот и учись дальше, и будешь работать и зарабатывать на все, что тебе надо.

– Я такая несчастная! Семья у нас… А мать? А отец, семья? – спешу я спросить, а сама заплакала горько.

– Ты одна будешь жить, но матери не оставляй. Их разлад тебя не касается, не горюй об этом. Скорбями они придут к покаянию, а ты о них молись. Но с ними тебе жить не надо, одна будешь жить.

– А монастырь?

– В монастырь тебе нет пути, не надо, не одна потом будешь: и муж будет, и дети будут, еще и внуков увидишь. А сейчас учись и не тужи – все у тебя хорошо будет, ясный путь Господь тебе укажет. Вот какая молоденькая, а сюда захотела и приехала, это Господу и преподобному Серафиму надо. «Радость моя! – он бы тебе сказал. – Вот какая девочка приехала!»

Монах гладит по голове, а слезы меня душат:

– У меня веры мало, я вот на источнике не купалась: кашляю.

– По вере, по вере надо! Но ты здорова, хоть и трудненько тебе будет жить. Без скорби не проживешь, но ты себя укрепляй в вере, и укрепишься. Твори людям добро во славу Божию, не забывай милостыню давать, и все у тебя ясно и хорошо будет. Я тебе все сказал. Ни к кому тебе больше идти не надо, не ищи, живи своим умом, молитвой.

– А папа мой?

– Нет, нет, одна, без него, а он покается, только потом – и мать, и он.

– В Москву мне, что ли, ехать?

– Да, и в Москве учиться можно.

– А кем быть? Мне бы помогать хотелось, я бы в сестры на фронт…

– Куда тебе… Ни-ни! Везде можно помогать.

– А по специальности?

– Держись ближе к рукоделию, девушке умствовать не полезно, а что попроще. Там семья, дети, заботы о доме, в ученье-то не ходи! – И опять повторяет: – Тебе Господь все устроит, тебя преподобный Серафим ото всего защитит, если уж ты теперь к нему приехала, на всю жизнь он с тобой! Только ты не забывай этих дней, сегодняшней нашей беседы. Вот тебе и книга, почитаешь ее, а там и с хорошими людьми поведись, держись церкви, посещай ее, и к таинствам будешь ходить – так и жизнь пройдет. Жизнь твоя мне ясна. Иди с миром!

Я, утешенная его мирной беседой, сошла вниз и бросилась к матушке Еванфии.

– Ну, вот и ответ тебе! – сказала, заплакав, старушка.

А кругом вопросы так и сыплют:

– Что сказал? Что велел? Ответил?

А я, успокоенная, с такой дивной тишиной в душе, сижу где-то на бревнышке, листая книгу «Царский путь Креста Господня, ведущий в жизнь вечную». Это беседа ангела с девушкой о жизни, о пути, о Кресте.

Идем домой. Матушкам монах дал по картинке. Лиза вся в слезах, всхлипывает. Я молчу с ней, я не хочу ей ничего говорить, я вся полна пережитым. Так спокойно мне, так тихо на душе.

– Да ты знаешь ли, как он тебя-то позвал? – спрашивает меня матушка. – Ведь первую тебя зовет: «Зоя! Зоя!» Вот чудо-то! А в толпе-то Зои и нет, я сразу и поняла, что это тебя зовет. Не Зинаиду, а Зою зовет. Ведь это чудо… И тебя первую.

Я все рассказала матушке Еванфии, а она плачет счастливыми слезами:

– Ведь я молилась! Ведь это чудо!

– А о чем Лиза плачет?

– Так она сама к нему взобралась по лестнице после тебя, что-то ему сказала, а он ее с лестницы да и столкнул, да чего-то сказал ей. Ох, как ей обидно: с тобой-то он сколько поговорил, а ей-то – ох, плох прием, обидно ей.

Лиза просила благословения ежедневно причащаться, а монах сказал: «Нельзя тебе!» – и прогнал ее.

Стали приходить богомольцы: «А мне книжку… А мне четки дал… А меня иконой благословил… А мне велел… А мне сказал…» – и все рады. О, русские простые души!

К Лизе было трудно подойти, до того она была огорчена. Я о себе ей ничего не сказала, как-то не хотелось слышать ее окрика.

На рассвете мы выехали в Знаменский монастырь. Там огромная икона Божией Матери «Знамение». Лиза, к моему удивлению, не подошла к Чаше и была сумрачна. Она кое-что узнала от матушки, что я получила на все ответ, и молчала со мной. Дружба наша расклеивалась еще и потому, что Лиза не развязывала свой мешок с продовольствием, а есть нам хотелось. Было за нее стыдно и горько за ее грубость, жадность.

На пароходе случилась совсем неприятная история: Лиза решила угостить нас консервами, но каждая банка при открывании шипела, вспухала и портила воздух – консервы за пять дней жаркой погоды и от тряски тарантаса все испортились. Открыли окно и побросали в волны Волги все до одной банки. А мы все голодные, и денег нет, и ехать еще сутки. В Рыбинске взяли один обед за 1 рубль 40 копеек (как цены-то растут!), и у меня осталось 2 копейки.

– Может, ты, Лиза, купишь?

– Мне еще после Углича ехать домой, – отказала она, запихивая подальше свой кошелек.

Друг мой для меня был потерян.