Читать книгу Закон популярности. Критика, обзоры, публицистика - Ноэми Норд - Страница 2

Лабиринты Борхеса

Простота божественного Сферуса.

Непознанные лабиринты сознания.

Что там, в конце долгого пути длиною в жизнь, ценою в вечную молодость?

«Зеркала так же отвратительны, как деторождение, ибо умножают количество людей».

Зеркальный двойник наказан за грехи, у него косой шрам по лицу, за спиной – лабиринт интриг и предательств. Он грешник последнего круга, отражение тайного зла, он презирается последним преступником из преступников, дикарем из дикарей. В нем тайный ад, распад невидимой души.

Вся молодость и зрелость, весь опыт – отданы тому, чтобы в конце Лабиринта прийти к себе, единственному и возненавидеть свое отражение.

Борхес, главный энциклопедист планеты, библиотекарь, хранящий мудрость грядущего, устал поучать бездарных создателей книг – как творить сюжеты. Секунда агонии вместит в себя век кропотливого бумагомарания и поиска структур. Предсмертный страх превращен в волнующий смерч вдохновения.

Каждый пишет Антикнигу. Потому что Книга написана давно. Вся жизнь – ничто в сравнении с удачей найти последнее слово. И даже литературный неудачник получает за скудные строки такие дозы эндорфинов, какие не снятся иному наркоману.

На пути к себе и горький пьяница, нашедший себя в отражении граненого стакана, и наркоман, познавший бунт отравленной крови. И только болотная жаба, разглядев свой возлюбленный лик в мутной луже, не ужаснется краткости бытия.

Хитросплетения искусственного жанра должны соответствовать запросам мира вымирающей природы. Витиеватые узоры интриг не сложнее хромосомных лабиринтов протея или крапивы у дороги. Непостижима и величественна формула их генетического прогресса.

Техническая простота каждого гена: познав мир, превратить конец в начало, а начало – в новый путь.

Неудержима жажда заглянуть в конец лабиринта. Но ангел на Земле приговорен к посмертному соитию с самой ничтожной тварью, к никчемности жестов и слов. Жизнь – безысходность на грани помешательства от голода и ран.

Но разве высшие, непознанные и недоступные, не те, кто опустились ниже каждого, чье бессмертие доведено до уровня камня у дороги, который тоже сосредоточенно задумался, застыв навеки в сиянии своих никому не видимых кристаллов?

Замкнутый путь Лабиринта, бесконечное множество колец, составляющих сферу, и есть бессмертное божество.

Бог – сферический каталог ментального опыта Вселенной прост, как конструкция элементарного, как точка в конце Антикниги.

Иуда – главная тайна Апокалипсиса.

И где найти Борхеса, зародившего сомнения в толпах, преклонивших колени? Не на последнем ли вираже ада?

Поиск Антикниги в каждой из книг, поиск писания в Антиписании, Торы в Антиторе. Себя в Антисебе. И наоборот.

Устами Борхеса дается шанс Иуде.

Простить, чтобы навсегда забыть?

Мы прощены. Но по-настоящему любимым не прощают.

Мы потеряли своего Сферуса. Лабиринты космоса, ведущие к нему, завели в тупик, к зеркальным руинам прекрасного, к вечности абсолютного нуля, к тишине вселенских библиотек.

В конце тупика – лишь осколки бессмертного учителя.

«Посмотри на себя!» – его последний приказ.

«Сами теперь», – последняя просьба.

Кроме этих смертных костей

Она при жизни ушла от нас, цивилизации шумных спорщиков. Стала добровольной затворницей и таинственным призраком.

«Некто в белом», – так о ней отзывались. Печальный ангел, светлое дуновение, призрак, бродящий среди книжных стеллажей, затворница пасмурной комнаты, у которой подруга одна – «плешивая Смерть».

Такой представляется Эмили нам, лишенным тайн одиночества, верных спутников гениальности. Она заблудилась среди книг, не смогла выбраться из леса бумажных страниц, ее тело зыбко просвечивало из мира иного измерения, скрытого от подозрительных глаз почтальона и кухарки.

Он давно был создан, мир шепота и теней. Его начал лепить Орфей, в нем страдали Овидий и Гомер, в нем Шелли плакал среди разрушенных замков. Там и сейчас не просто: палачи дробят кости, корсары кричат: «Вперед!»

Но больше всего в нем непонимания.

Кем была она?

Живым полнокровным созданием, или эфирной тенью, застрявшей в мире людей?

Эмили – еще один потерянный человечеством мессия. Адресат ее строк не ты и не я, но то, что в каждом из нас – отчаянье не сдаваться.

Особый ритм, словесная скупость, запредельная сжатость мысли, – не скудоумие, а созвучие с исчезновением вечного и сиюминутного.

Естество модуляций человеческого голоса не камерный тремор нежных нот в старинном инструменте, – живая, смертоносная гроза над садами и горловыми переливами птах.

Озвучивание мысли – задача, посильная только для мессий. Сдирание кожи – до сути, до яростного сопротивления злу – тоска по свежему голосу в ангельской литературной сваре.

Рукой Эмили водил Изгнанник:

Ангел Эмили – свободная стихия страдать и ненавидеть.

Ее ненависть: «Дыба не сломит меня…»

Ее страсть: «Душа моя вольна…»

Надуманный мираж отчаяния? – Опыт изгоя, непонятого, оболганного и растерзанного толпой.

У настоящей поэзии нет оболочек, она обнаженная душа, границы которой не конкретный город, сад или планета. Душа глобальна, как дыхание. А граница дыхания – вся Галактика.

Нам не писал Иисус. До нас не дошло образцов его почерка. Но каждое послание Эмили в наш век – расширение Евангелия до крайних сфер космоса, до бесконечных недр нейтрино.

Жизнь – вечная жажда:

Но это не» Пожалейте», а: " П о ж е л а й т е!»

Эмили – над кляузным миром поэтов. Их суетные скачки каждого на каждом своем пегасике не для нее. Она сама уже не поэт в том смысле, что и бесчисленное множество других, – она вечный, свободный светлый дух.

Библейская мудрость, как завещание грядущим поколениям, понимается буквально:

Цивилизация, озабоченная процессом самоуничтожения, прошла мимо, не заприметив того, что следовало бы затверживать наизусть, ежедневно повторять.

До жаворонка ли нам?

И тем более до того, что у него внутри?

Но век из века поэт поднимает вопрос: что так неистово бьется, пульсирует в сердце природы и мироздания?

Человек?

Птица?

Или все-таки музыка?

Земля. Гераклит. Логос

Он, Логос – голос живого эфира, Слово, летящее в пустоту.

Воплоти, останови, в камень одень знаки, летящие из Ниоткуда.

Вычурная рябь на поверхности скрижалей – мир между жерновами, растертый в прах. Борозды на скалах, фигуры вымерших зверей, узоры первобытного зубила, творчество каменного топора.

У каждого племени, от коренастых синантропов до высоколобых финикийцев, от рыка первобытной гортани до виртуального алгоритма – цель одна: запечатлеть длину волны, таящую в себе мысль. Каждое племя одержимо неистребимой жаждой увековечить жест, запечатлеть мысль, изобразить Слово на камне или папирусе.

Смог бы дорасти до уровня Милета Майяпан?

На каком витке эволюции умолкнет наш мир?

Логос реален, как всплеск идей, интерференция чувств. В генах нигерийского дикаря ждет своего часа Фалес.

Всесильна воля живого превратить планету в безмерный Логос и сохранить божественную колыбель интеллекта. Мысль бессмертна. Но обращенная даже в Прекрасное Нечто, она превращается временем в Ничто: пыль, прах, необратимый тлен.

Растаяли сады Семирамиды, рухнули башни Вавилона, растворяется в космосе бред о прекрасном Парисе. Щедрые подарки погибших миров тают на наших глазах.

Мир сгорит от факела дикаря. Величественные залы библиотек, эфир, интернет, космические станции обратятся в пыль планеты, по которой прокатится огненный смерч. Потомкам грядущих миллениумов достанутся по наследству лишь наскальные рисунки да каменные скрижали.

Богом подаренное откровение Эйнштейна снова бесследно растворится в космосе, растает в пламени пластмассовых веков.

Догадаются ли ученые оставить грядущим цивилизациям не виртуальные, а базальтовые, несокрушимые скрижали о нашей хрупкой, эфирной, уже почти эфемерной жизни, успевшей заглянуть в мистические глаза Вселенского Логоса? Те, бывшие до нас, не догадались.

Гениальность прошлого, растворенная в пустоте абсолютного нуля, – подсказка грядущим царствам крыс и червей: сохрани, возврати, продолжи полет пчелы, улыбку дельфина, смех ребенка, радугу и теплый молочный восход.

Идти по Земле легкокрылых эльфов, создавших цветы и нектар, помнить, что каждая молекула атмосферы, ласкающая альвеолы, уже познала и чахоточный чей—то распад, и мерзкую трапезу воронья.

Воздух Земли. В нем память о горе Помпеи, в нем тиканье Хиросимы, в нем ужас трансплантации. Он прион, сотрясающий тело бизона, он кровь на снегу, он закат и восход, он донор ушедшего, дыханье рот – в – рот.

Мы уйдем в лишенный страданий мир

Вера в сверхъестественное – первая виртуальная реальность, созданная разумом человека.

Мечта о нереальном мире – предпосылка того, что рано или поздно, человек вернется в сказку, которая на самом деле – запрограммированный алгоритм эволюции.

Память о крыльях, о жабрах запечатлена генокодом человека. Ключицы достались нам от утерянной способности летать, а паращитовидные железы – бывшие жабры.

Все наши перевоплощения – часть алгоритма, который ведет нас по Земле. Ничто не забыто, все можно вернуть.

Но стоит ли возвращаться?

Мы уйдем в лишенный страданий мир, мы станем бессмертны, мы сможем мгновенно перемещаться в пространстве.

Мы станем просто информацией. Она и есть та самая бессмертная вездесущая душа.

Доказано, что информация имеет малую, но все же массу. Она реальна, как реален весь этот мир. Когда древние говорили о Логосе, имели в виду разум, память, невидимые души, которые рядом.

Свойство энтропии – никогда не исчезать.

И надо верить, что в запредельном пространстве человек не обратится в помехи и никогда себя не лишит мук творчества.

Потому что двоичный код – не предел эволюции.

Логос – это программа возвращения в покинутый мир, сочувствие и спасение его от самого себя.