Читать книгу Чужая душа. Славянская сага. Часть 1. Аркона - О. П. Фурсин - Страница 4

«Польза философии не доказана, а вред от неё возможен», – любил повторять чужую мысль мой Сашка31, в бытность моим.

Наши «философские споры» были весьма и весьма нередки. Сашка заводился с пол-оборота: я окончила философский факультет МГУ, отделение религиоведения… Что-то в этом оскорбляло моего мужчину до самых глубин души, и он считал необходимым воспитать меня иначе, не бесшабашной материалисткой, умеющей подвести базис под любое «чудо», а просто бабой. Той, что от любви готова упасть на колени и вымаливать у небес жизни: мужнину, да ребенка, да всех вокруг, кого отметила ее искренняя привязанность. Я сопротивлялась по мере сил. Сашкин подход к проблемам философии бесил меня не меньше, чем его – мой циничный материализм. Что-то в его взглядах было типично кантовским32. Сашка постоянно упирал на долг, а Бога рисовал неким гарантом. Гарантом справедливого воздаяния за исполнение долга. Я не очень верю в гарантов, земных и небесных. Я вообще-то стремлюсь уповать на себя саму, и уповаю, кстати. «Спасибо за помощь, но дальше я сама», – вот моя любимая фраза. Быть может, именно моя независимость, распространяемая и на Александра, делала его порой таким «бешеным» в вопросах философии и религии. Задним умом все мы крепки, и обучение на кафедре философии лучшего в стране ВУЗа не сделало меня исключением из правила, увы. Могла бы подыграть мужчине, а не порождать в ранимой душе рой комплексов. Могла бы, да не смогла, и в этом – суть…

Не могу сказать, что помню то утро воскресного дня до мельчайших подробностей. Все как-то размыто: утренние сборы помню, обычную перебранку, его упрек: «И все-то ты знаешь, душа моя, и как всегда, лучше меня», и как он дулся, бросая на меня сердитые взгляды. Предметом спора была очевидность, которая преследовала мужа последние дни. Как ни бросит взгляд на циферблат своих любимых часов «Авиатор» (мой подарок), или на будильник поутру, или табло какое-то, да попросту на мобильник, так видит «знаковую цифру», например, 2121, либо1313. Он полагал, что это предупреждение о чем-то, я же полагала, что это – ни о чем…

Закрываю глаза, и вижу всегда одно и то же: двухместный «мерс» -кабриолет, кроваво-красного цвета, вылетает вдруг, откуда ни возьмись, на встречную полосу. До него лететь-то теперь от силы полста метров. Но время вдруг замедлилось, застопорилось, притормозило. Я успеваю разглядеть многое. Вижу закушенную Сашкину губу, брови, сошедшиеся на переносице. Он орет что-то, по-видимому: «Твою ж мать!», или что похлеще. И сворачивает. Сворачивает, вопреки всему, не влево, а вправо, подставляя свой, родной телу, левый бок. Свое водительское сиденье, свою жизнь. Как-то мы спорили, что инстинкты – вещь в себе, и я утверждала, что неминуемо в случае опасности подставляется под удар переднее сиденье пассажира, самое опасное место в машине. Саша говорил, что он меня любит («я же тебя люблю, дурочка, и мои инстинкты это знают!»). В нашей машине переднее сиденье пассажира оказалось самым защищенным…

Не то чтобы уж совсем «без царапин» обошлось, вылетевшая мне в лицо со скоростью триста километров в час подушка безопасности разбила очки, и несколько порезов «украсили» лицо, впрочем, поверхностных порезов; я после отшлифовала их у косметолога, в том числе уголок губы, и чуть-чуть «поддула» ее, пустяки…

Но Сашка, мой Сашка!

Я не говорю о разрывах межпальцевых промежутков, о переломах и вывихах костей пясти, о переломе локтевого отростка, даже о переломах ребер, вызвавших пневмоторакс и гемоторакс (сколько же дней потом я слышала эти слова, и как хорошо успела понять их страшное значение, бывшее до сей поры для меня пустым). Черепно-мозговая травма, вот что было хуже. Еще слова-страшилки: гематома, субдуральное кровотечение…

Я видела это не только в кино. Да и слышала это своими ушами, в реанимобиле, куда просочилась вслед за медиками, махнувшими на меня рукой («главное, не мешайте нам, девушка, скорее, скорее»): «Разряд! Не отвечает… Давай выше! Еще разряд… Нет его, нет ритма. Федя, давай семь тысяч, не ссы, прорвемся, Федя… Разряд!!! Есть, Федя, ритм синусовый… работает!».

Это называется – клиническая смерть. Далеко уходил-убегал от меня любимый, я же, вжавшись в кресло, намертво вцеплялась пальцами в обивку, и молила, молила, но не Господа, а самого Сашку: «Вернись ко мне, пожалуйста, только вернись. Возвращайся, Саша, мне без тебя – никак»…

В какое-то мгновение, когда Саша уходил, я, верно, потеряла сознание. Было мне видение невероятной яркости. Девять воинов в пылающих одеждах, и это не только о цвете говорится… Одежда восьмерых и впрямь пурпурно-красного цвета, но она горела на них, и пахло паленым мясом, потому что сгорала их плоть, и шли они ко мне, вздымая мечи над головой. Шли, несмотря на боль. Они окружили меня, они подняли мечи и скрестили их надо мной, образуя шатёр. Лица их были мне родными: я узнавала седины и улыбку одного, явно бывшего старшим над ними, и он был в белом, но всё равно пылал… круглые упитанные щеки другого, слепые, прикрытые веками глазницы третьего…

Они скрестили мечи в знак защиты надо мною, мне стало спокойно, уютно…

– Ну, смотри, Федя, вытащили, кажется. Может, ещё поживёт. Мы с тобой, Федя, молодцы. Мы, Федя, просто красавцы с тобою…