Читать книгу Сердце и кости - Олег Александрович Лунев - Страница 2

Раннее утро, солнца ещё нет, оно только собирается выйти из-за горизонта. Погода ясная и спокойная, но с немым обещанием ветра и дождя.

Когда они выезжали из города, небо затянуло тучами. Жиль тут же заснула и проспала до самого леса. Георг вёл машину в полной тишине, только посматривал на Жиль время от времени. Он боялся, что сам будет клевать носом за рулём, но ничего подобного: его разум не находил покоя.

Попеременно Георг переживал то светлое воодушевление перед наступившим отпуском, то страх за то, что эти три недели в лесу могут превратиться в кошмар. Подсознание перемешивает нам карты при каждом удобном случае. Георг хорошо это понимал, но не мог не поддаваться переменчивым эмоциям, ведь это он вёз их туда, откуда родом всё: в лесной домик, где прошло его детство. Георг жил в нём с родителями до семнадцати лет. Потом умер отец, они с мамой уехали в город и там она скоро последовала за своим любимым в могилу.

Георг любил это слово: «могила», оно нравилось ему куда больше, чем все остальные слова на эту тему. «Похороны», «упокоиться», «уйти в мир иной» – некрасиво так говорить о самой великой тайне в жизни человека. «Последовать в могилу» – другое дело, это как последовать за любимым на край света, последовать за зовом сердца в чужую страну в поисках счастья, правды, умиротворения. Могила – это паломничество, которое не имеет ничего общего с упокоением, или с другим миром, ведь мир один, и любой разумный человек это знает. Мир один, из-за этого мы в нём одни. И во сне это одиночество говорит о себе, заставляет нас даже здесь, во владениях покоя представлять себе будто мы не одиноки.

Сон Жиль был тяжёлым и глубоким, это читалось в выражении лица. Она очень переживала из-за этой поездки, но всякий раз отрицала это в разговоре. Они планировали отдохнуть давно, но решение куда отправиться откладывалось до последнего.

Но главным было то, что Георг ни слова не сказал Жиль об этом доме. Что-то в этой незначительной тайне было такого, что определяло всё положение вещей. Георг улавливал эту связь, но мысленно проследить её до полного разрешения и ясности у него не получалось. Почему он не сказал Жиль? Он даже не думал об этом, это было бессознательное умалчивание, но так оно делалось в глазах Георга только весомее. Он просто не сказал, как не говорят о том, сколько раз ты сегодня мыл руки. Георг не думал, что это важно. Но здесь и находится тот мыслительный крючок, за который цепляется его тревога. Ведь там умер человек, уже этого должно быть достаточно, чтобы сказать. Важнее не то, что сказано, а то, что ты этим сказанным только сильнее утаил. Георг чувствовал, что оказался вовлечён в игру со своей памятью, стыдом и чувствами.

Сложно найти что-то более неуловимое, чем прошлое. Оно так зыбко, всякий раз оно другое, всякий раз будто начинаешь сначала, даже если продолжил с того же места, на котором остановился. Один и тот же день из прошлого будет выглядеть в памяти по-новому каждый раз. И как можно надеяться узнать о другом человеке с его прошлым что-нибудь достоверное и настоящее, если он сам каждый новый день видит своё отражение по-новому? Внутренняя жизнь человека так изменчива, так скрытна, этого уже достаточно чтобы относиться к ней с подозрением. Из неё все беды, все болезни, и Жиль заболела потому что внутри неё есть что-то, что не даёт ей покоя. Георг по себе знал, что траур может свести в могилу. Мама была бы жива, если бы она не любила отца. Но всё это только слова, проговариваемые льдинки огромного айсберга. Жизнь – это таяние льда, незаметное размывание краёв твоего тела до того момента, пока его не начнут поглаживать могильные черви. А пока время идёт, пока капля за каплей прозрачные слёзы твоей жизни впадают в безумно холодный океан без края и конца, ты думаешь, говоришь, чувствуешь, планируешь.

Весь вчерашний день Георг готовился к поездке. Для него этот день отмечен напряжением, сосредоточенностью, серьёзностью. А каким он был для Жиль? Была ли она взволнована? Ждала наступления ночи с нетерпением, чтобы поскорей наступил завтрашний день, а потом долго не могла уснуть? Может, она была в замешательстве и боялась, как боится сейчас? Или это Георг придумал себе её страх, чтобы спрятать в нём свой собственный? Если так, то почему это не сработало, и он всё равно не может успокоить себя? Тогда разве не бессмысленны все эти присвоенные значения для поступков и событий? Георг знал только то, что он не сказал ей. Что он в этом спрятал, может быть, знала она.

Они свернули с трассы и поехали по гравийной дороге. На лобовое стекло упали первые капли дождя. Ехать оставалось немного, пора было будить Жиль, но ему не хотелось. Дождь моментально усилился, дворники едва справлялись. Капли стучали по стеклу как помешанные, Георгу пришлось поехать дальше совсем медленно. В этом размеренном движении среди деревьев под проливным дождём ощущалась тайна, которой не найти в черте города. Вот почему они здесь: здесь ей будет хорошо. Здесь красиво, тихо и спокойно, если и существуют места, которые могут вдохновлять, то это одно из них.

Жиль проснулась и глубоко вздохнула, вспоминая как смотреть на мир своими прелестными синими глазами. Георг повернулся и взглядом сказал ей что-нибудь приятное и милое, она неохотно улыбнулась ему в ответ. Выглянула в окно и спросила:

– Долго ещё?

– Нет, но там ливень. Придётся подождать в машине, а потом идти пешком, – ответил Георг.

Жиль нахмурилась и закурила сигарету. Она всегда такая, когда только проснулась, не любит эту «маленькую смерть». Ей нравится только подлинное и цельное, но не лишённое в то же время тайны. Ей нравится то, что похоже на неё. Она курила в молчании, иногда шмыгая носом и думая о своём. Дождь затихал. Георг думал – отчего его мысли вертятся вокруг смерти и умирания. В этом доме умер отец, из-за этого умерла мама, а теперь к этому прикоснётся Жиль.

– Уже заканчивается, пойдём, – сказала Жиль. Она опустила стекло и стряхнула пепел. Оставила первый след своего присутствия, крохотный и мимолётный. Как след любого человека на лице природы.

– Да, пойдём, – тихо ответил Георг, морщась от своих мыслей. Он проехал ещё немного вперёд и заглушил мотор.

– Её тут не найдут? – спросила Жиль, застёгивая молнию на куртке.

– Нет, я вернусь за ней завтра, – ответил Георг. Он вытащил из багажника все сумки, запер машину, Жиль накинула капюшон и посмотрела вокруг тяжёлыми после сна глазами. Вокруг был настоящий дикий лес, это увлекло Жиль и у неё улучшилось настроение. Она поправила лямки рюкзака и энергично преодолела первый холм. Она обрадовалась, что выпачкала ботинки в лесной грязи.

– Земли размоченные ткани, – проговорила она с улыбкой и посмотрела на Георга в ожидании ответа. Они часто играли в эту игру: кто-то из них, чаще всего Жиль, вставлял в разговор цитату из книги или фильма, или делал какой-нибудь другой уловимый реверанс в сторону произведения искусства, а второй должен был угадать, кому принадлежат слова.

– Твой любимый поэт, – ответил Георг.

– Уверен? У тебя есть время подумать… – сказала она.

– Уверен. Ты кроме Бодлера никого не цитируешь. Из поэтов, – сказал Георг.

– Тогда ты играешь не по правилам. Ты не угадал цитату, – сказала Жиль. Они шагали по прелым листьям, держась за руки.

– Я угадал тебя, это даже больше. Видишь тот холм? Дом на другой стороне. Мы почти пришли, – сказал Георг и остановился, чтобы достать воду из сумки. Жиль кивнула и убрала упавший на лицо локон. Её светлые волосы намокли и потемнели, из пшеницы превратились в медь. Густые кроны деревьев смыкались над ними, и сквозь прорехи в этом покрове было видно нечистое от туч небо.

– Дай мне, – сказала Жиль и протянула руку.

– У тебя своя есть, – в шутку сказал Георг и улыбнулся. Жиль долго и с упоением пила, запрокинув голову.

– Мне здесь нравится, – заключила она, – если посмотреть наверх и расслабить глаза, видны кусочки света между листьями, и как это всё постоянно шевелится. Будто мы нырнули в озеро и посмотрели со дна наверх.

Георг улыбнулся и взял её крепче за руку. Жиль тяжело дышала после очередного крутого подъёма, но глаза её, ярко-голубые, смотрели счастьем. Размеренное пощёлкивание капель о листья и её мокрые пальцы в его ладони доставляли Георгу радость.

До дома оказалось не так просто добраться, как казалось с первого взгляда. Напрямик было не пройти, пришлось обходить густые мокрые заросли, большие лужи и слишком скользкие и грязные тропинки. Георг видел, что она устала, он и сам уже устал, но эта усталость была приятной.

– Смотри, там сойка! – воскликнула Жиль, тут же поскользнулась и чуть не упала. Чтобы удержать равновесие, она вцепилась ногтями в его ладонь.

– Осторожно, не падай. Где она? – ответил Георг, глядя туда, куда показывала Жиль. Но сойка упорхнула.

– Была там, на ветке, – ответила Жиль виноватым тоном.

– Здесь много птиц, – ответил Георг, – мы почти на месте… Если белки ничего не испортили, будет даже горячая вода…

– Какие белки? – недоверчиво спросила Жиль, улыбаясь.

– Я поручил им присматривать за домом… – продолжал Георг, стараясь сохранять серьёзное лицо. Царапина на руке приятно зудела.

– Ты это придумываешь! – Она легонько ткнула его локтем в бок, Георг усмехнулся и помог ей сделать последний рывок на холм. Они подошли к дому.

Доски, гвозди и бетон терпеливо дожидались возвращения человека. Им невдомёк, что сами по себе они никому не нужны. Но у вещей есть и другая черта: они имеют власть над людьми. Мысли Георга вернулись к теме смерти: он думал, что человек так несчастен перед лицом неминуемого конца потому, что он видит как вещи вокруг него продолжают жить пока он стареет и закрывает в последний раз глаза. Несправедливость этого закона природы не даёт покоя. Пока жив, ты можешь успеть создать прекрасные вещи, но тебе не взять их с собой в смерть. Диоген давно мёртв, а египетские фараоны томятся под стеклянными колпаками музеев вместо того, чтобы пировать за мраморными столами в прекрасных одеждах, в которых они были погребены.

Можно создать великое, замахнуться на вечность, но в истории всё равно будешь жить не ты сам, а что-то, что когда-то было твоей частью. Жить во времени и уметь его отмерять не значит держать его в своей власти. Всему своё время, и время всякой вещи под небом. Оно не считается ни с чем, оно замкнуто само на себе и не может ни вырваться из себя, ни изменить своё убегание. В этом человек и время едины, и это единство мы называем судьбой.

Но Жиль верила, что она может встать над этим вечным таянием льда. Однажды она рассказала Георгу о Темпусе – мифической фигуре, которую древние римляне олицетворяли со Временем. Темпуса изображали в виде крылатой мужской фигуры, с козлиным ногами и косой в руках. Фигура Времени олицетворяла бренность и скоротечность всего живого, а потому ассоциировалась с символом Смерти. Георг подхватил мысль: в таком случае, едины и Время, и Смерть, и Судьба. Смерть предстоит каждому, течение времени приближает этот момент неуклонно, это судьба человека.

В том и дело, что сказать о Жиль, что она скоротечна или бренна казалось неверным. Даже её волосы: каждый волосок, который отпадает от неё, когда она расчёсывается, ложится на землю и остаётся там неизменным, и так и пребудет до самого конца света. Георгу понравилась эта поэтическая мысль, и он поделился с ней с Жиль. Она внимательно слушала его, пока он говорил о римском божестве, но как только заговорил о ней, она помрачнела и ещё долго была особенно печальной.

Всё равно так Георг чувствует, а если он и ошибается, то всё равно нет в мире ничего, что было бы для него важнее, чем её судьба и её время. Георгу нужна Жиль, поэтому он не будет спокойно смотреть, как она соскальзывает в сумрак.