Читать книгу Агафонкин и Время - Олег Радзинский - Страница 12

Чуден Днепр при тихой погоде. Имеются, однако, на Украине и другие, не менее чудные вещи: ведьмовские панночки, мельники-колдуны, упыри-вурдалаки, победа Януковича на выборах. Самой же чудной из этих вещей в настоящий момент для Агафонкина было то, что в нынешнее, второе его путешествие в Событие КиевПаркПушкинаБрест-Литовскоешоссе-7июля1934года15:20 молодой инженер Ковальчук оказался не у пивного ларька среди жаждущих горькой ячменной пены, а в другом месте – перед выкрашенной светло-зеленой краской сценой, на которой играл духовой оркестр.

Тут надобно оговориться, что оркестр играл в странном сооружении, называемом ротонда – крытом дощатой крышей полукруге, большой раковине, укрывавшей музыкантов от дождя и прочей непогоды. Подобные ротонды в раннее советское время строились в общественных парках и других людных местах. Под их уходившими в полутьму овальными сводами крылась тайна, засыпанная занесенными туда листьями. Там же можно было найти и пустые пивные бутылки.

Люди, стоявшие у обрубленного конца сцены, чуть выходившей из-под навеса – демократическое пространство перехода от творцов к толпе, – смотрели на белоодетых музыкантов. Средь них стоял и инженер Ковальчук. Что ему оркестр? Что он оркестру? И как мог Ковальчук в одну и ту же минуту находиться в двух разных местах? Ведь в предыдущее путешествие Агафонкина в это же Событие Ковальчук материализовался у пивного ларька нежного светло-огуречного цвета. Инженер же в конце концов: должен физику знать и совесть иметь.

Агафонкин миновал подрезавшего кусты роз старого работника парка в украинской вышитой рубахе и узбекской тюбетейке и остановился, оглядываясь вокруг. Он понимал, что со временем происходит нечто странное, не происходившее ранее. Агафонкин высматривал Полустасова среди прогуливающихся у фонтана людей, и в этот раз праздная толпа казалась Агафонкину менее праздной. Словно люди пришли в парк не оттого, что у них выходной, а по делу. Даже брызги от фонтанных струй разлетались вокруг не так весело, как в прошлый раз.

Что брызги? Агафонкин вдруг понял, что оркестр играет не патриотический вальс “На сопках Маньчжурии” с его обещанием “справить кровавую тризну” по павшим на азиатской чужбине героям русской земли, а нечто легкое, веселое и хорошо знакомое по советской жизни:

…замурлыкал Агафонкин, узнавая мелодию.

Память услужливо подсказала, что фильм “Веселые ребята” вышел на экраны в декабре 1934-го. А он, Агафонкин, находился в июле того же года, то бишь до выхода фильма. Как же музыканты в киевском Парке Пушкина могли играть неизвестную никому пока мелодию? Агафонкин – как часто делал это Платон – оглянулся вокруг в поисках ответа.

Как и Платон, он его не нашел. Зато увидел юлу.

Она крутилась, пестря зеленым, желтым и красным – летние цвета. Рядом с юлой сидела на корточках девочка лет пяти – в светло-кремовой панаме, из-под которой свисали льняные косички. На девочке был матросский костюмчик: блузка в синюю полоску с прямоугольным отложным воротником-гюйсом и белая юбка. Она смотрела на юлу и водила по кругу головой, повторяя ее верчение. Агафонкин заметил, что юла крутится против часовой стрелки.

…лезли в голову слова поэта Лебедева-Кумача, мешая осмыслить ситуацию.

откуда у нее юла? где взяла? и где полустасов?

все-таки как они знают эту песню? кино-то еще не вышло?

Агафонкин уже стоял рядом с девочкой, и они оба ожидали, когда юла замедлит свое вращение и упадет на полукруглый цветной бок. Юла, однако, продолжала крутиться.

Вокруг же меж тем происходило нечто странное: пространство перед сценой освободилось само собой, и его пустой прямоугольник заполнили юноши в белых майках и темно-синих сатиновых трусах до колен.

– Пирамида, пирамида, – зашелестела толпа, сразу погустев от совместного ожидания.

Люди сдвинулись ближе и каким-то необъяснимым образом из отдельных тел превратились в существо со множеством голов. Они задышали в унисон.

Четверо юных гимнастов встали в ряд и положили руки на плечи друг другу, образовав основу для пирамиды. Трое других, стоявшие за их спинами, синхронно запрыгнули на первых и также соединили руки – второй уровень. Пришла очередь двух последних. Толпа одобрительно посмеивалась и подбадривала гимнастов. Наверху оставалось место для одного человека.

Оркестр перестал играть, и в образовавшемся молчании, словно переводная картинка, проступило ожидание толпы: где верхний? Кто это будет? Девушка в белой юбке с портретом Сталина в поднятых над головой руках? Мальчик с красным флагом? Юноша со звездой?

Агафонкину тоже стало интересно. Он, продолжая боковым зрением удерживать девочку и непонятно как все еще вращающуюся юлу, повел головой, пытаясь разглядеть поверх толпы приближение верхнего.

…не умолкал назойливый танговый перелив в голове Агафонкина,

Толпа качнулась и прошелестела что-то неясное, шипяще-рокочущее. Музыканты на сцене расступились, и в глубине ротонды, как обещание иного пространства, открылся прямоугольник не видной до того двери. Оттуда вышел Полустасов и, рассекая поблескивающий округлой медью оркестр, направился к авансцене. Он остановился на самом ее краю. – Алексей Дмитриевич, – сказал Полустасов, – что же вы, голубчик, заставляете себя ждать? Извольте пожаловать сюда.

Он улыбнулся и поманил Агафонкина четырьмя пальцами правой руки, соединенными вместе и оттого напоминавшими ласту малого морского млекопитающего.

…оборвалась в Агафонкине мелодия танго Дунаевского. Он оглянулся, надеясь – и уже понимая, что надеяться глупо, – не другого ли какого Алексея Дмитриевича зовут к сцене. Люди вокруг поощрительно и добродушно кивали Агафонкину, словно пытались подбодрить.

“Мансур? Еще одна интервенция?” – только и мог подумать Агафонкин. Он, несмотря на свое всегдашнее легкомыслие, бывшее, по мнению Матвея Никаноровича, его основной чертой, испугался: “Что происходит? Кто управляет Полустасовым и всей ситуацией?”

Он и сам не понял, как оказался рядом со сценой в пространстве, заполненном пирамидой. Гимнасты сопели от напряжения – нижние, пытаясь удержать верхних, верхние – пытаясь удержаться. Агафонкин посмотрел на Полустасова: тот – бело-парусиновый – улыбался, широко обнажая розовые десны.

– Пожалуйте наверх, Алексей Дмитриевич. – Полустасов указал на пирамиду. – Займите свое законное место – венец вы наш. В эволюционном, так сказать, отношении.

Толпа загудела, одобряя слова Полустасова. Агафонкин посмотрел на пирамиду. Он хотел понять, что делать – дотронуться до кого-нибудь из близ стоящих и скрыться в другом пространстве-времени (а уж оттуда как-нибудь) или остаться и выяснить, что происходит.

– Да ничего особенного не происходит, Алексей Дмитриевич, – ответил, услышав его мысли, Полустасов. – Пирамидку-то надобно закончить. Ребята-физкультурники не могут весь день так стоять.

Он подмигнул Агафонкину:

– Для вас, для вас, родной наш, местечко приготовлено.

Солнце – желто-оранжевый надувной шар высоко в небе – приспустилось посмотреть, полезет ли Агафонкин на верх пирамиды, и коснулось Агафонкина жарким, чуть влажным лучом.

– Аркадий Михайлович, – тихо, только для Полустасова, произнес Агафонкин, – мне нужно у вас забрать Объект Выемки.

Он произнес оба слова с большой буквы, как полагалось. Сказал и понял, что забыл про идентификацию Отправителя. “И ладно, – решил Агафонкин. – Не до формальностей”.

– Объект выемки? – громко переспросил Полустасов, обращаясь больше к толпе. – Сейчас поищем.

Он принялся комично шарить по карманам широкого пиджака, бормоча здесь нет и здесь тоже нет

Толпа посмеивалась, Агафонкин же чувствовал себя крайне глупо.

– Где наша юла? – спросил зрителей Полустасов. – А, вспомнил: я ведь ее вам, голубчик, уже передал. Вы что же – потеряли? Задевали куда? Ой, беда с вами, Алексей Дмитриевич, что за молодежь?!

“Пора, – решил Агафонкин. – Бежать! Если это мансуровские игры, то ничего страшного. Только на интервенцию не похоже. Здесь что-то другое”.

– Не зарывайтесь, Полустасов, – сказал он вслух как можно более твердо. – Не забывайте, кому служите.

Этой фразой Агафонкин никогда раньше не пользовался; она, как советовал Митек, припасалась на крайний случай. Агафонкин, впрочем, и сам не знал, кому они служат.

– Никак нет, Алексей Дмитриевич, – весело загудел Полустасов. – Помним, как же. Служим, так сказать, верой и правдой. За что и отмечены.

Полустасов протянул Агафонкину сжатый кулак и медленно, разгибая палец за пальцем, его раскрыл. На большой, квадратной желтой ладони, испещренной линиями его недолгой жизни и ненужной любви, лежал малый сердолик. Сердолик матово поблескивал на солнце, обласкавшем истыканную черными вкраплениями янтарную поверхность камня солнечным ветром – пучком протонов, стремящихся к Земле со скоростью тысяча километров в секунду. А может, и быстрее.

– Нам имеется что предъявить, – веско сказал Полустасов. – А с вас спросят. Где юла? Нет юлы. Полустасов сберег, передал в целости, так сказать, и сохранности, а вы, драгоценный наш, потеряли. Как так? Никакого оправдания.

– Так вот же юла. – Агафонкин указал в толпу, где, как он знал, сидела на корточках девочка в матросском костюмчике. – Там она.

– Где? Где? – закричал Полустасов и принялся шутовски вытягивать шею. – Ай, не видно! Нет, Алексей Дмитриевич, придется вам, дорогуша моя, на пирамиду лезть, авось, сверху и разглядите.

Агафонкин посмотрел на фиглярствующего Полустасова и прищурился. Он понял, что его тревожило все это время: Полустасов был матово-темным, и от него не отходили кадры ленты его Линии Событий. Его жизнь не была видна Агафонкину: она совершалась здесь и сейчас, без начала и продолжения. Полустасов существовал только в этот момент.

“Сдвоение, – решился, наконец, назвать происходящее Агафонкин. – Сдвоение. Только отчего?”

Он, впрочем, догадывался.

Из всех плохих вещей, поджидающих Курьера вдоль Линии Событий, Сдвоение было самой страшной. Агафонкин знал, теоретически то есть, что это может случиться, но никогда, никогда не предполагал легкомысленный Агафонкин, что это может случиться с ним.

Предупреждал Митек. Каждый раз перед Тропой говорил Агафонкину следить за Сдвоением.

– Главное, Алеша, – проверяя в пятый раз, оделся ли Агафонкин как подобает ротмистру Лейб-гвардии Гродненского Гусарского полка, напоминал Митек, – следи за Сдвоением. Если не видишь на человеке времени, уйди из События и домой – в Квартиру беги.

Агафонкин кивал, не представляя, как можно не видеть времени. Посмотрел, прищурил глаза, что-то внутри щелкнуло, и вот оно – время. Он не видел его только у самого Митька, да еще рябило оно у Матвея Никаноровича. Но и у них он чувствовал, что время было, густилось вокруг них, только рассмотреть это время Агафонкин не мог. А чтобы совсем не видеть – такого быть не могло.

– Митек, – просил объяснить Агафонкин, – что это – Сдвоение? Как оно происходит?

– Кто ж его знает, Алеша? – без особого, впрочем, интереса отвечал Митек. – Да только когда произойдет, бежать надо.

Про Сдвоение Агафонкину в конце концов объяснил Матвей Никанорович. После многодневных дискуссий с Платоном он сообщил Агафонкину следующее.

Сдвоение – это создание дубля определенного отрезка чьей-то Линии Событий. Это как бы вариант уже существующего кадра в ленте времени, отходящий от нее наслоением, темным отростком. Словно человек живет две разных версии одного и того же момента, только дубль остается без продолжения, никуда не ведет. Он существует сам по себе и тем опасен для Курьера: из него можно не выбраться и остаться там запертым навсегда. День сурка, словом.

Отчего подобный дубль времени мог создаться, о причинах Сдвоения в Квартире велись бесконечные дебаты между Матвеем Никаноровичем и Платоном. Агафонкин был уверен, что Сдвоение, если оно вообще существует, происходит в результате нарушения Правила Курьера – НЕ ВМЕШИВАТЬСЯ. Он и не вмешивался.

В одном – редкий случай – Матвей Никанорович и Платон сходились, подтверждая указание Митька: почувствуешь Сдвоение – беги. Беги.

“Бежать, – думал Агафонкин, глядя на улыбающегося со сцены Полустасова. – Бежать! А как же юла? Обязан найти и доставить”.

– Не полезете, значит, – расстроился Полустасов. – Осталась наша советская пирамида без завершения.

Он грустно махнул рукой, и – по его команде – верхние физкультурники легко соскочили с плеч нижних, и толпа, не ожидавшая движения в свою сторону, отпрянула от сцены, образовав узкий коридор-просвет, свободный от тел. В этом просвете Агафонкин и увидел мелькнувший матросский воротничок и качнувшиеся льняные косички. Он бросился в просвет.

Девочка шла от толпы к фонтану. Она держала юлу в левой руке, а в правой несла светло-кремовую панамку. Казалось, она искала кого-то среди стоящих вокруг фонтана. “Сейчас”, – решил Агафонкин. Он, впрочем, не представлял, как забрать юлу.

Существовала строго регламентированная процедура Доставки и Выемки – идентификация Отправителя-Получателя, словесный код, оплата службы малым сердоликом. Ничего этого Агафонкин в данном случае сделать не мог: он не знал, как зовут девочку, она не знала, что отвечать, и не было у Агафонкина при себе малого сердолика, а без оплаты как забрать Объект Выемки?

“Подумай, Алеша, – объяснял Митек в самом начале его службы Курьером, – если мы им ничего не дадим, что они потом предъявить смогут? Чем подтвердят свою службу?” На вопросы Агафонкина, когда потом для чего и кому нужно будет предъявить малый сердолик, Митек рассеянно кивал и говорил что-нибудь туманное вроде ну опосля ну ясно для чего ну понятно кому

Агафонкин и перестал спрашивать.

– Девочка, – сказал Агафонкин, – какая у тебя красивая юла.

Он злился на себя за глупость сказанного, но не знал, что еще можно было придумать.

Девочка оглянулась; она не испугалась Агафонкина. Он хорошо знал, когда люди пугались: ему часто случалось видеть страх на дне чужих глаз.

Он отметил шрам на левом виске – тонкий, белый, белее, чем загорелая кожа ее чистого, гладкого лица под волосами, туго стянутыми в льняные косы. Обыкновенная девочка в матросском костюмчике, пришедшая в Парк Пушкина со своими родителями в субботний полдень.

– Красивая у тебя юла, – повторил Агафонкин. – Я видел, как ты ее запускала. Долго вертится.

Он судорожно соображал, что может дать взамен.

Девочка посмотрела куда-то мимо Агафонкина. Потом на него. Девочка улыбнулась.

– Хотите повертеть? – спросила девочка.

Агафонкин кивнул.

нужно оплатить просто брать нельзя что она потом предъявит

Киевское солнце неожиданно перестало быть ласковым и из желтого стало пунцовым, наливаясь тревожным цветом, чернея по краям.

– Хочу, – признался Агафонкин.

Девочка протянула Агафонкину юлу.

“Так просто, – подумал Агафонкин. – Возьму и выберусь отсюда. Нужно будет Ковальчука найти”.

Он знал, что брать нельзя. Без оплаты – нельзя. Он просто хотел дотронуться до юлы: проверить – настоящая ли.

Агафонкин протянул руку и дотронулся до выпуклого бока юлы. Он понял, что делать этого было нельзя, раньше, чем сделал.

Как всегда в начале Тропы, его крутануло и втащило в узкий, темный, отсвечивающий серым туннель. “Я ведь не брал Тропу, – успел подумать Агафонкин. – Как же оно само? Куда меня?”

Он пролетел туннель быстрее, чем обычно, успев отметить, что не видит мелькающих по сторонам теней – шорохи Событий. Обычно вдоль туннеля-Тропы Агафонкин различал События – потенциальные остановки и Носителей, выбранных им для путешествия.

Этот туннель был пустым, как был пустым Полустасов. Это была Тропа без Событий, без Носителей, без Времени. Единственным обитателем этой Тропы был летящий неведомо куда Агафонкин.

“Куда я?” – подумал Агафонкин. И вынырнул на свет.

Он не успел понять, где он, как на него накинули душный плотный мешок.