Читать книгу Агафонкин и Время - Олег Радзинский - Страница 15

Агафонкин знал, что нужно сделать: найти Платона. Обсуждать свои страхи с Матвеем Никаноровичем и Митьком в Огареве было опасно: все прослушивалось. Тем более что Матвей Никанорович был вынужден притворяться младенцем. Говорить же с Митьком – бесполезно: ничего, кроме упреков в потере юлы, Агафонкин не ожидал услышать.

Жизнь обитателей Квартиры в Огареве проходила в комфорте и непрестанном наблюдении. Агафонкину разрешили проживать с Митьком и Матвеем Никаноровичем в отдельном домике, снаружи которого дежурили трое охранников, менявшихся раз в сутки. Они были вежливы и в дом не входили.

Одного из них Агафонкин выбрал Носителем, поскольку тот родился в поселке Коминтерн Рязанской области, неподалеку от деревни Малая Алешня, где находилась усадьба Удольное. Через него Агафонкин иногда брал Тропу в те края, а там – на подвернувшихся местных стариках – добирался к себе в XIX век, где его ждали земские реформы, ставшие свободными землепашцами алешнинские мужики, либеральный поп отец Филарет и сенная девушка Варя. Сенной Варя, понятно, считалась при крепостном праве, а ныне – после реформы – называлась по-новому – горничной. Она от этого любила Агафонкина никак не менее.

Поживет Агафонкин в Удольном месяц-другой, отдохнет и вернется в то же мгновение, из которого взял Тропу. Никто и не замечал. Кроме Митька, непонятным образом знавшего, когда Агафонкин отлучался из их совместного настоящего. Митек прищуривался, укоризненно качал головой и пожевывал свои желтые губы.

– Опять? – интересовался Митек, внимательно разглядев вернувшегося, скажем, с какой-нибудь дальней войны Агафонкина. – Где шастал-то? Все, поди, девки на уме.

На расспросы Агафонкина Митек по обыкновению отвечал свое, митьковское:

– Как не знать-то? На тебе ж написано, когда ты с Тропы возвращаешься. От тебя другим временем пахнет.

Что написано, как пахнет время – Агафонкин от Митька добиться не мог.

Встречаться с Платоном в 2014-м Агафонкин считал опасным: Платон был единственным человеком во внешнем мире, знавшим о Квартире, и Агафонкин не мог его подставлять. Огаревские наверняка имели возможность проследить за Агафонкиным в этом времени, и оттого Агафонкин выбрал встретиться с Платоном до своего рождения; он надеялся, что там искать не будут. Но сперва предстояло выполнить Доставку.

Сейчас, в холодный, промозглый апрельский день 1965 года, стоя на режущем ветру с плывущей к Финскому заливу Невы (кожаная куртка на меховой подстежке не спасала), Агафонкин сложил руки рупором и прокричал – в шестой уже раз:

– Володя! Сережа! Вернитесь немедленно! Немедленно!

Льдин было три: на дальней, почти посередине реки с длинным деревянным шестом в руках стоял тринадцатилетний Володя Путин и что-то весело кричал старавшимся держаться ближе к берегу братьям Сереже и Вите Богдановым. Каждый из мальчиков был капитаном своей льдины, и неторопливая невская вода уносила их все дальше – к Балтийскому морю. Агафонкин начинал тревожиться, да и мерзнуть на ветру не хотелось.

– Вернитесь сейчас же! – протрубил в сложенные горстью ладони Агафонкин. – Если не повернете, я иду за родителями! Володя! Сейчас к отцу твоему на завод схожу! Он тебе всыплет, как положено!

Агафонкин к этому времени хорошо знал семью Путиных: Владимир Спиридонович отличался суровым нравом и на выходки сына смотрел без снисхождения.

Путин задумался, остановил свою льдину, оттолкнувшись шестом от другой, медленно плывущей мимо.

Он повернулся к Агафонкину и крикнул надтреснутым от недавней ангины голосом:

– Дядь Леш! Пусть Серега и Витька признают, что я дальше заплыл! Что я выиграл!

“Вот в чем дело”, – подумал Агафонкин.

Через час, укрывшись от ветра и холодного, секущего лица снега в районной библиотеке, Агафонкин и веселый, хотя и промерзший в пальтишке на жидкой вате, Володя Путин сидели рядом за столом, разложив перед собой подборку журнала “Пионер” за прошлый год. Они даже не делали вида, что рассматривают сброшюрованные вместе номера: старая библиотекарша не обращала на них никакого внимания, углубившись в только вышедший роман Григория Бакланова “Июль 41 года”. Агафонкина и Путина это устраивало.

– Ты чего на льдину полез? – спросил Агафонкин. – Утонуть захотел?

Володя посмотрел на него с удивлением: утонуть?

– Не, дядь Леш, у нас соревнование было – кто дольше на льдине продержится. У кого очко не сыграет.

– Что за выражения, Володя?! – недовольно сказал Агафонкин; он рос с людьми, придерживавшимися строгих лексических норм, и любая языковая вульгарность его коробила. – Ну, кто так разговаривает?

– Да все, – тихо, чтобы не нарушать тишину зала, заверил его Путин. – Это вы один нормально не разговариваете. А все другие так говорят. И чего такого?

“Надо будет его речью заняться, – подумал Агафонкин. – Неудобно, все-таки – будущий руководитель страны”.

Вслух он сказал:

– Мы еще побеседуем о твоем поведении, Володя. И как ты тряпками в классе бросался. Ты думаешь, нам ничего не известно?

Путин, нисколько не напуганный, уставился в окно, словно ожидая найти там объяснение своему поведению. Не нашел. Повернулся к Агафонкину.

– Я это… – Он запнулся. – Так меня за это уже наказывали: отца в школу вызывали. Ну, он мне потом, конечно…

– И правильно, – согласился Агафонкин. – И правильно.

Он вздохнул, показывая недовольство Володиным поведением. “И вот из такой шпаны… – думал Агафонкин. – Ладно, чего теперь”. Он решил начать Доставку.

– Назови себя, – потребовал Агафонкин.

Путин, привыкший к ритуалу Доставки, скороговоркой, проглатывая первый слог имени, назвался:

– Влодя Путин.

– Молодец, – похвалил его непонятно за что Агафонкин. – Тебе письмо.

Он ждал, пока Володя прочтет письмо – две страницы из школьной тетради в линейку. Агафонкин не интересовался содержанием Объекта Доставки – его дело передать. Он вспоминал, что нужно сказать на словах.

Володя закончил читать, поглядел на Агафонкина, затем снова в письмо.

– Чего это я в музыкальную школу должен идти? – спросил Володя. – Ну, для чего в музыкалку-то, дядь Леш? Совсем уже…

“А действительно, зачем ему в музыкальную школу?” – дивился Агафонкин. Он строго посмотрел на маленького, недовольно сопящего Путина. Ему было его жаль.

– Что в письме написано? – потребовал Агафонкин.

– Чтоб я шел в ДК Жданова на баяне учиться, – ответил Путин. – Чего мне этот баян? Да и ходить далеко.

– Володя… – Агафонкин много раз зарекался, что не будет комментировать письма Отправителя. Он подумал, что по возвращении потребует от Отправителя аргументировать свои требования к ребенку Путину так, чтобы у того не возникало вопросов, требующих его, агафонкинского, вмешательства. Он знал, что Отправитель улыбнется – обаятельно, широко, задушевно – и пообещает впредь так и делать. Но делать ничего не станет. – Володя, – повторил Агафонкин, – мы с тобой много раз об этом беседовали. Мы тебя для чего готовим? Забыл?

– Для подвига, – тихо сказал Путин. Он стал еще бледнее, чем обычно.

“Может, плюнуть, отказаться от этой Доставки? – в который раз прикидывал Агафонкин, думая, как он скажет это Отправителю. – Ну, что он сделает? Не станет же он, в самом деле…”

“Станет”, – вздохнул Агафонкин. Он вспомнил первый разговор с Отправителем.

Агафонкин чувствовал, что утро. Не раннее, а так, посередине. Видеть свет он не мог: плотная ткань мешка, натянутого на голову, продолжала ночь, всегдашнюю ночь Тропы.

В туннеле не бывает другого времени суток – стоит тьма, лишь тени Событий проносятся по сторонам от Наблюдателя. Если, конечно, присматриваться.

Хотя в туннеле, из которого он попал туда, где сейчас находился, не было и теней.

Агафонкин сидел с мешком на голове, привязанный к стулу, и пытался понять, сколько людей в комнате. Люди говорили шепотом, и слова их, хотя и различимые, не позволяли составить точного мнения ни о месте, ни о времени.

Кое-что он, однако, знал: по хамскому тембру голосов можно было определенно сказать, что он находился в современной России. По отрывистости фраз – что люди вокруг служивые. По волнению в комнате – что ждали начальство.

“Подождем, – решил Агафонкин. – Мне спешить некуда”. Он знал, что где бы он сейчас ни был, это лучше, чем там, где были Гог и Магог.

Тишина наступила раньше, чем открылась дверь. Агафонкин почувствовал, как все подтянулись, сковали взгляды, сцепили челюсти. Дверь закрылась, шорох отодвигаемых стульев, тишина. Ожидание. Готовность исполнять.

Его рассматривали. Что пришедший мог видеть через мешок? Наверное, что-то видел. Агафонкин молчал, понимая: чем минимальнее его реакция на происходящее, тем труднее захватившим его людям понять, что он чувствует, чего опасается, чего страшится.

А чего ему страшиться? Он – бессмертен.

– Мешок снимите.

знакомый голос кто бы это мог быть?

Шепот, возражения, уговоры.

Снова голос:

– Мешок снимите, сказал. Нам поговорить нужно.

Тишина. Снова шепот – консультируются.

К Агафонкину подошли. Постояли. Оттянули вверх дно мешка над головой и разрезали ножом.

Агафонкину стало легче дышать. Он с удовольствием пошире раскрыл глаза, наполняя их желтым электрическим светом.

Аккуратно, медленно мешок стянули до плеч.

Так он познакомился с Отправителем.

“Интересно, – думал Агафонкин, рассеянно перелистывая страницы подборки журнала “Пионер” за 1964 год, сообщавшие о триумфальной победе советской сборной на зимней Олимпиаде в Инсбруке. – Интересно, что Отправитель сказал бы маленькому Володе, доведись им встретиться? Когда между ними не письмо с инструкциями, как жить, и пропасть в пятьдесят лет, а лично, глядя в глаза?”

– Дядь Леш… – Путин потянул его за рукав, словно чувствовал, что Агафонкин был далеко. Он подождал, удостоверился, что Агафонкин не только на него смотрит, но и слышит его. – Дядь Леш, я на подвиг – готов, – заверил Володя. – Но при чем тут баян?