Читать книгу Осторожно скрытый смысл - Олег Ширеми - Страница 11

Игра светотени, конфигурация окружающих предметов, конструкция речи, гранит ступеней, окропленный дождем, гранит скул, окропленный слезами, страх, буквально в каждой частице естества. Их тела трясутся, кто снаружи, кто внутри, кто-то чувствует это и прячет, прочие нет, и они входят в резонанс. Они ходят как маятники. Веки смыкаются, свет на долю секунды погасает, меня снова нет. Так шатко и хрупко все, что однажды разомкнувшись, веки сорвет с петель, и мир обрушится в открывшуюся дверь.

Рука крадется сквозь дым, рука забирается под воротник, пальцы сжимают убегающий наугад кадык. Секунды оставляют вмятины в ушных перепонках, бессилие как чернила в банке. Макаю перо, углы расходятся, становясь родными в точках сближения. Расставание на перроне, потрескавшиеся губы, но ведь нельзя иначе.

Пальцы сжимающие хвосты убегающего света, их концы как сабли. Обобщать следы, демонизм природы: мужское, женское – суть, оба беззащитны.

Gesaffelstain оттеняет грязь на полу, заставляя ее подпрыгивать, играя холодными, но съедобными красками. «Грибочки вдоль плинтусов», слышится от пожилой дамы слева, и правда, я думал об этом еще до того, как… они прорастают из кафеля. Мне нужен кто-то, мне нужны свидетели, чтобы не натворить лишнего.

Двери выхода с зеленой табличкой, на пружине, не захлопываются до конца, сверху полукруглая арка, разделенная на три сегмента, сквозь стекло – вторые двери с художественной решеткой, завитки которой закручиваются спиралями исходя из центрального глаза влево и вправо, затем, сокращая радиус, вверх. Никто не упрекает друг друга в проходе – очередное проявление хаоса. Узоры на спинке кресла как застывшие галки в брезентовом небе, чуть правее – живые, в голубоглазом и чистом. Ах, как же я оказался здесь.

Дворники автобуса пишут автобиографию на заиндевевших просторах. Так вот они, эти ростки доброты. Как можно было родиться в такой чистоте, сузить представления до шизофренического бреда и уверовать в него? Пар над рекой, скинувшей лёд, солнце сквозь ветки как стробоскоп, у меня идёт кровь из носа. Заостренные концы тополей по бокам. Однажды взявшись за сложное, уже не отпустишь его. Смотришь на бескрайнее поле и видишь долгожданную, но непредвиденную встречу, прошедшую может быть даже мимо себя самой. Жизнь готовилась образовать новый центр, но упавший на плечо листик одинокого дуба вынудил отвернуться и разойтись по сторонам.

Опаздывая на поезд Бронштейн бежал и курил, пока не избавился от последней мысли, додуманной до фильтра.

«Нельзя повернуть на ту же самую дорогу, с нее можно только съехать».

Он занял свое место сбоку прохода, сел за столик и предался созерцанию видимого через глаза. Поезд мерно разворачивал город на две стороны, разбрасывая пейзаж как щепки: столбы, стены ангаров исписанные граффити, платформы пригородных станций, склады, промзоны, голые и спящие в ночной стуже деревья. Целая череда их образовывала расческу, и перхоть звёзд готовилась осыпаться вместе с запоздалым снегом на каждого, кто бы ни проходил мимо.

«Трава в поле объята кольцом огня, поле – кольцом неба, небо – кольцом звёзд, они – кольцом пустоты, пустота – моими кольцами радужных оболочек, они же – только зубовным скрежетом и усилием сна противиться естеству, когда оно всеми силами намекает на возможную вечность. Люди за окнами непрестанно куда-то идут, беспомощно и мелко семеня ножками, маленькими шажками, и мне уже не так страшно, я чувствую прирост энергии, я чувствую, что движусь быстрее, чем они. Хоть какая-то отсрочка перед неизбежным».

Автобусы, как призраки желтых рыб, растворяются за рядами фонарей, пустые электрички подкрадываются по соседним путям, чтобы что-то шепнуть, ковыряясь колесами в зубах рельс, затем отстраняются. Трубы завода источающие клубы серо-оранжевого дыма в застоявшееся небо смотрят черными глазами краснокирпичных стен. Днём все это будет проветрено, а пока проявления мутно-зеленой тьмы.

Напротив него села женщина, рано обремененная парой морщин в уголках глаз. Ночь сломалась в наушниках, перемешивающих дребезг вагона с барабанными выкладками.

«Слезный вечер подзывает меня к себе со скоростью 80 километров в час. Горизонт всегда ровно на уровне глаз, вне зависимости от роста».

Внутри вагона душно, со временем становится почти нечем дышать, хотя есть сквозняки не приносящие свежести.

«Пьяный и опрятный работник таможенной службы, моя роспись корява и смешна. Там, где закат тлел, разрастается юность красным пятном на белом платье из облаков, и отрезанный палец солнца указывает на меня».

Он долго смотрел на попутчицу, потом на свой стакан, и ждал, пока известь не уляжется на дно.

«Мне нечего ей предложить, но обязательно надо».

Взвесь осела.

– Хотите печения?

– Да! – улыбаясь с надрывом в смех, – Да, знаете, хочу! Куда вы едете, командировка? – смешиваются слова, как будто намотанные на бобину. Пружина оттягивается назад, чтобы выстрелить снова и оборвать тряпки, навешенные на сопло, куда утекают дни.

– Как вас зовут?

Ромашковое поле лосниться на заре, будто поворачивая бока ближе к солнцу.

– Наташа.

– Когда выходите?

«В чужой номер? Завесить занавески.

И сердце новое точить стамеской.

Почему стамеской? Потому что плотник».

И он попытался уснуть, благо уже не было слышно чужих голосов.

«Пока не слышно чужих голосов, я по-настоящему один. Вновь настигает белый шум, – шипят громкоговорители на станции. Храп естества, когда мысли ушли, ум исчезает. Когда ум исчез, прекращаюсь и я. Когда не нужно поддерживать пустоту, это ясное ничто».

…

Я никогда не был найден, скорее потерян. Вещи предоставленные сами себе имеют склонность теряться. И однажды я не смог найти солнце в небе. Сколько бы я не щурил глаза в поисках яркого пятна, и куда бы я ни направлял взор, его нигде не было, небо пульсировало светом. Пустота кокетничала со мной в глаза.

Поезд времени все подминал под себя, краска на его сидениях покрывалась буграми, коричневая, потом, оранжевая, потом ближе к желтому. Желтые пятна совокупляющихся людей, крупинки семян, взвешенное движение частиц в стакане.

Трясется вагон, идет сквозь меня, оставляя память позади. Невозможность уцепиться за уходящее, я не успеваю следовать за ним. Я снова внутри, и люди поглядывают с недоверием. Я жду, когда осадок осядет, выхожу в тамбур на свет, его не гасят там всю ночь. Мужчина с коротко выбритыми висками все машет головой в разные стороны, как собачка на приборной доске.