Читать книгу Осторожно скрытый смысл - Олег Ширеми - Страница 4

Сутулится фонарь, лица облепляют его как мошки. Проявляясь из тьмы, они скапливаются под юбкой света, как взвешенная в морозном воздухе пыль – сутолока у смертоносного идеала, либо, либо. Если бы кто-то из них мог дать ответ на главный вопрос, до того, как будет спален светом, которого ему так не хватало.

«Я всегда шел по правильному пути, это главное. Мне нравятся большие зрачки, мне не нравится то, что за ними, – Бронштейн поглядывал в свое отражение в стекле, сидя за столиком в темном кафе. – Этот способ… не чувствовать вечную, неистребимую вину, – и не найдя там ответа, скомкал салфетку».

Лампа слабо белела, изливая вибрирующие круги света на страницы его книги, которые он переворачивал по инерции, уже перестав обращать внимание, на ползающих по ним тараканов.

– Через десять минут мы закрываем кассу, будьте добры расплатиться сейчас, – крикнула официантка.

Вечера, наступающие так быстро на лоно земли запорошенное снегом, тут же душат его, и мы остаемся предоставлены самим себе в законсервированной полумгле.

– Сейчас, – протяжно ответил единственный посетитель.

«Просто поверить в то, что ты не виноват, что вина эта безобидный чертенок, играющий в безделушки. И быть ее не может, потому что она не понимает, что она есть, а понимаешь ты, ведь некому больше».

Он захлопнул книжку с чаевыми и, накинув пальто, направился к выходу. Идти было некуда. Свет обнажал фигуры людей в окнах домов, как статуэтки, замершие раз и навсегда в привычных позах. «Величайшая коллекция пороков». Бронштейн курил, пытаясь заволочь дымом дыхание глаз, напустить пелену, обесцвечивающую явь.

«Этажерки, пыльные полки, разноцветные коробочки, свет, выхватывающий предметы из ниоткуда. Стрелки часов, вычищающие пигмент из волос на висках, кожи, ногтей, вымывающие молекулы, которые падают на пол как отсохшая грязь, скапливаясь в комья пыли, и уползают вдоль плинтусов. Мы ужасны в своей искренней красоте. Три дня назад почти счастлив, почти гениально счастлив, а сейчас я никто, и нет у меня ничего. Нет, через себя не могу. Жить в изменчивом мире страшно, постоянно боишься, сам не понимая чего. Внутреннее противоречие не покидает меня, как если бы я был ложью, сомневающейся в собственной надобности. Люди как зеркала, помогают лучше разглядеть свое отражение, свое то мерцающее, то гаснущее, то проявляющееся снова, ужасное и безумное порой. Наступает час, когда понимаешь, что нужно отражаться по-новому, или менять природу лучей, или менять контур… обрамляющий пустоту. Проигрываешь это в голове, одну и ту же сцену, сквозящую через всю жизнь. Когда спрашиваешь себя, почему ты проиграл, тогда и проигрываешь по-настоящему. Нечто неподтвержденное обнажается во всей полноте, во всей неумолимой плотности, готовой сорваться лавиной на попытки тщетного осознания, и, после, все валится из рук. Разорванный зев отчаяния обнажает кровоточащие десны, готовясь поцеловать. Вне человека нет ничего, что могло бы порождать зло, ничего кроме слов…»

Пепел сигареты оставался на рукаве пальто, и лишь изредка подхваченный ветром, взлетал вверх, проявляясь в утреннем свету как вальсирующие снежинки.

«Зевнул, говорю: „зевать“. Говорю: „зевать“, – зеваю. Нет, сейчас не то настроение, настроение – это не то… чем кажется. Бегающая по коже сороконожка под рукавами, дрожь. Шум за окном, суточный стробоскоп, и засохшие мухи в раме. Машины, переползающие с места на место жуки. Все кружится, подхватывая мой взгляд, и унося его за собой. Некогда разбирать завалы, память плетется в ком, нет времени откапывать связывающие прутки, чтобы те не заржавели к весне, когда снег растает совсем, оголит почву, и даст воду для новых воспоминаний, других, растений невиданной красоты».

Он шел в три погибели словно последний выживший.

«Проглатываешь тошноту, и становится сразу так легко и хорошо».