Читать книгу Война и мода. От Петра I до Путина - Ольга Хорошилова - Страница 7

Среди конфликтов, в которых участвовала Россия в XVIII столетии, главными модообразующими были русско-турецкие кампании. Кажется, мы боролись с османами весь век. В 1710 году Петр I начал войну против турок, организовал крайне неуспешный Прутский поход, в результате которого мы потеряли Азов и близлежащие территории по реке Орель. Это поражение предрешило исход кампании и стало поводом к новой войне против османов в 1735–1739 годах, и целью было, между прочим, вернуть потерянный Азов, а также пробиться к Черному морю. Были поражения, но были и блестящие победы, одержанные генерал-фельдмаршалом Минихом[42]. В 1737 году его войска взяли Очаков, в 1739-м – разбили турок при Ставучанах, затем сдались Хотин и Яссы. Но, как всегда, вмешались внешнеполитические обстоятельства: союзница России Австрия поспешно заключила сепаратный мир с турками, и это повлияло на ход переговоров между Россией и Османской империей. В результате мы получили лишь Азов. Черное море оставалось заветной мечтой, о нем мечтали не только Анна Иоанновна и Миних. Екатерина Великая сделала борьбу за выход к Черному морю частью своей политической программы.

В 1768 году началась новая фаза битвы за Причерноморье, главную роль в которой сыграли Петр Румянцев[43], Александр Суворов, Алексей Орлов[44] и Григорий Спиридов[45]. Ряд блистательных и дерзких побед русской армии и флота заставили осман сложить оружие и подписать столь невыгодный для них Кючук-Кайнарджийский мирный договор в 1774 году. России отошли крепости Керчь, Еникале, Кинбурн, Азов. Крымское ханство получило независимость, но под протекторатом России. В 1783 году Крым был присоединен к Российской империи. С 1774 года можно было не только торговать, но и держать на Черном море военный флот.

Теперь настал черед турок мстить за поражение. В 1787 году они объявили войну России. Эта кампания ознаменована блистательными победами при Кинбурне (1787), Очакове (1788), Фокшанах и Рымнике (1789), Калиакрии (1791). Кульминацией стала осада и падение крепости Измаил в 1790 году. Ясский мирный договор 1791 года закрепил за нами Очаков и Крым, а также земли между Южным Бугом и Днестром. Граница между Российской и Османской империями проходила отныне по реке Днестр.

Разумеется, все эти события, в особенности громкие победы, не могли не отразиться на моде, всегда столь отзывчивой на военные усилия российских монархов. Показательно, что до начала Русско-турецкой войны 1768–1774 годов отношение к турецкому стилю было скорее негативное, мы воспринимали османов как потенциальных и весьма опасных врагов. Возможно, это обстоятельство привело к тому, что в 1764 году императрица запретила являться на публичные маскарады в турецких и «прочих азиатских платьях». Этот стиль был еще не в чести и в русской моде почти не присутствовал. Однако во время войны и особенно после ее завершения османские мотивы начали проникать в светскую моду. Русские щеголи, надевая костюмы и аксессуары в турецком вкусе, чувствовали себя победителями, примеряющими боевые трофеи.

В 1770 году Алексей Орлов преподнес Екатерине II изящный подарок – веер в ознаменование Чесменской баталии. Ныне он хранится в Эрмитаже. В рокайльной рамке, увитой нежнейшими цветками, два корабля – турецкий и русский, изображенные почти борт в борт. Русские явно одерживают победу, хотя и они, и османы изображены до комичности условно. Веселые путти[46] по обеим сторонам шлют нашим морякам нежные розочки и воздушные поцелуи. Таким запечатлел сражение художник Козлов, а ювелир Адор придумал расписному экрану соответствующую оправу с греческими доспехами в медальонах.

Веер с изображением Чесменского боя

Художник Г. И. Козлов. 1770. ГЭ

Тогда же появились костюмы в османском вкусе. К примеру, платье «de musulmane», приобретенное за 300 рублей у французского маршала Лебера, встречается в описи приданого великой княгини Елизаветы Алексеевны за 1793 год[47].

В 1780-е и особенно в 1790-е годы стали необычайно популярны головные уборы в виде тюрбанов, которыми щеголихи любили дополнять свои псевдотурецкие наряды. Такие носили и представители семьи Романовых. В счетах великой княгини Марии Федоровны (будущей императрицы) есть упоминание пуфа «а-ля султан, обшитый крепом и красивым шелковым кружевом»[48], созданного знаменитой парижской модисткой и портной Розой Бертен[49]. Скорее всего, он имел форму чалмы. Плюмажи[50], украшавшие подобные головные уборы, назывались «Сультан».

Светлейший князь Григорий Потемкин

Гравюра конца 1790-х годов. Коллекция О. А. Хорошиловой

Среди близких императрице вельмож самым ярым и ярким поклонником османского стиля был, пожалуй, светлейший князь Григорий Потемкин, один из участников русско-турецких войн, мнивший себя конечно же главным победителем. Он считал османский стиль одним из своих завоеваний. Светлейший князь, в роскошном азиатском халате на меху, лежа в гостиной, уставленной прелестными восточными мебелями и безделушками, ощущал себя Марсом среди военных трофеев. И зело впечатлял этим своих гостей: «Когда, бывало, видишь его небрежно лежащего на софе, с распущенными волосами, в халате или шубе, в шальварах, с туфлями на босу ногу, с открытой шеей, то невольно воображаешь себя перед каким-нибудь турецким или персидским пашою»[51], – Луи-Филипп Сегюр[52].

В «трофейном» турецком стиле были решены покои русской знати. Декораторы и архитекторы корпели над книгами и гравюрами, чтобы перевести сухие описания и скупые штрихи на богатый язык русской роскоши. В 1777 году одна из внутренних комнат Екатерины II была переоборудована под «турецкие покои», о чем в сентябре того же года сообщил «Камер-фурьерский журнал». Турецкую комнату устроили в Гатчинском дворце Григория Орлова[53]. Османскими гостиными и кабинетами восторгались гости светлейшего князя Потемкина: «Вечерние собрания у князя Потемкина становились все чаще. Волшебная азиатская роскошь доходила до крайней степени. – отмечала Варвара Головина[54]. – Те дни, когда не было бала, общество проводило вечера в диванной гостиной. Мебель была покрыта турецкой розовой материей, вытканной серебром, на полу был разостлан такой же ковер с золотом. На роскошном столе стояла филиграновая курительница, распространявшая аравийские благоухания. Нам разносили чай нескольких сортов. Князь носил почти всегда кафтан, обшитый соболем… У княгини было платье, очень похожее на одежду султанской фаворитки: недоставало только шаровар»[55].

В 1775 году в селе Троицком, принадлежавшем графу Петру Румянцеву, с размахом отметили подписание мирного договора с Портой, в связи с чем имение получило почетное второе имя «Кайнарджи». В парке построили из дерева мини-копию одной из крепостей, взятых Румянцевым во время кампании. Но самыми эффектными архитектурными памятниками победам русской армии стали Чесменский дворец и Чесменская церковь.

В 1774–1775 годах устраивались маскарады и балы в османском вкусе. В 1775 году по почину императрицы прошло несколько Турецких кадрилей, на которых Екатерина присутствовала в «турецком платье». В июне того же года в Петербурге силами Шляхетного кадетского корпуса был устроен грандиозный праздник в честь победы над Портой. На площади возвели амфитеатр, в центре поставили триумфальную колонну «в 50 футов вышины, украшенную сверху статуей богини Славы, окруженной знаменами и значками, отнятыми у турок»[56]. Кадетское действо закончилось великолепным фейерверком и роскошным ужином в лучших «викториальных» традициях той эпохи.

Впрочем, даже оно не затмило того феерического празднества, которое устроил еще во время русско-турецкой кампании богач и балагур Лев Нарышкин. Он поспешил польстить Екатерине II раньше всех и за два года до окончания войны восславил гений матушки-императрицы, побеждающей турок на суше и море. Описание этого маскарада привожу в Приложении № 1.

Русско-турецкая кампания 1787–1791 годов проходила и на территории Молдавии. Там же был подписан Ясский мирный договор, после чего некоторые молдавские господари переселились в Россию, где получили большие земельные наделы. Логично, что в 1790-е годы молдавские мотивы наполнили русскую моду. Не последнюю роль в этом играла семья Григория III Гика[57], господаря, задушенного по приказу османского великого визиря. Его вдова и дочери по приглашению Екатерины II приехали в Петербург, одна из них стала фрейлиной[58]. Их облик и костюмы восхищали столичную аристократию и, вероятно, спровоцировали подражания.

Зоя Гика

Фрагмент работы художника А. Рослина. 1777. Национальный музей Швеции (Стокгольм)

О том, как именно выглядели их «молдавские» наряды, можно судить по портрету Зои Гики, выполненному Александром Рослиным[59]: «Дочь господаря Григория III Гика Зоя изображена без парика, – сообщает путеводитель Национального музея Швеции, где сейчас хранится это полотно, – на ней молдавский костюм: головной убор, напоминающий тюрбан и украшенный розами, белое шелковое платье, шитое серебром, и меховой жакет без рукавов. Этот костюм элегантен, но без претензии на избыточное богатство. Зоя Гика сохраняла национальный костюм, хотя и жила при дворе императрицы Екатерины II»[60].

Под очарование восточномолдавского стиля попала и Екатерина II, она нередко использовала национальные мотивы в политических и дипломатических целях. Монаршее расположение, оказываемое молдавским господарям, она красноречиво демонстрировала некоторыми своими нарядами, которые со времен Ясского мирного договора обрели мягкие молдавские ноты. Увлечения императрицы – закон для щеголих. Они также обзавелись псевдомолдавскими безрукавками и головными уборами. Даже французские по происхождению антикизирующие[61] платья-«шмиз» стали называть «молдавскими», хотя никакой прямой связи между парижской неоклассикой и восточноевропейской этникой не существовало. «В 1793 году, – пишет Екатерина Авдеева[62], – были в моде платья, которые назывались молдаванскими; воротник и рукава убирались блондами, при этом пояс из широких лент завязывали назади бантом»[63].

* * *

Во время русско-турецких кампаний неоднократно возникали разговоры о «греческом проекте» Екатерины II, главная цель которого заключалась в освобождении греков из-под османского владычества и создании некой новой Византии, официально независимой, но чрезвычайно послушной воли российской императрицы. Проект остался на бумаге и в легендах, однако греческие образы, культура и костюмы гармонично вплелись в пестрое полотно русской военно-светской моды. Особенно примечательно, что те французские неоклассические платья, которые появились в гардеробах императрицы и первостепенных столичных модниц, стали именоваться «греческими». Название кажется особенно удачным потому, что отсылает сразу к двум эпохам – Древней Греции и Византии. Они упоминаются в 1771 году, в самый разгар Русско-турецкой войны. Тогда Екатерина II явилась в маскарад в «греческом» платье и этим вдохновила Антония Палладоклиса, греческого переводчика и стихоплета, на оду, в которой он восславил победы царицы и сравнил ее облачение с одеждами и матери Александра Македонского, и самого полководца[64].

«Греческие» платья оставались излюбленными маскарадными нарядами, пока был актуален «греческий проект» и Россия все еще воевала с Турцией. В 1791 году после победоносного окончания кампании Григорий Потемкин устроил баснословный по масштабам и роскоши «викториальный» маскарад в Таврическом дворце: «Каждый платья делал от себя. Кавалеры одеты были в испанскую одежду, а дамы в греческую. У дам как чалмы, так и платья богато вышиты золотом; пояса и ожерелья блистали драгоценными каменьями»[65]. Этот костюмированный бал состоялся в апреле, а летом 1791 года «греческое» платье превратилось в парадное. 2 июня императрица Екатерина присутствовала в нем на литургии и за обеденным столом, в нем же изволила обедать 24 июня в обществе цесаревича и кавалеров. В 1793 году «Камер-фурьерский журнал» сообщает, что «греческие» платья носят и фрейлины: «4 апреля. По собрании в Эрмитажном зале… находились фрейлины в греческом платье».

С 1793 года количество упоминаний этих нарядов в камер-фурьерских журналах растет. Их надевают в основном на маскарады, литургии, небольшие «комнатные» балы в Зимнем. В траурные дни императрица и фрейлины носят «черные греческие платья». Даже во время торжеств, когда дамы надевали придворные русские наряды, императрица позволяла себе нарушать регламент и являлась в «греческом» платье.

Не будет лишним упомянуть и о том, что мода на цыганские хоры появилась в России также благодаря войнам с османами. Первых сладкоголосых певцов выписал из Молдавии в Москву граф Алексей Орлов. Произошло это в 1774 году, после окончания русско-турецкой войны.

* * *

Как только закончилась война с Портой, в Европе вновь заговорили о «польском вопросе». В мае 1791 года Четырехлетний сейм принял конституцию, ограничившую власть короля. В Польше началось патриотическое движение под началом Тадеуша Костюшко[66]. Консервативная шляхта обратилась за помощью к Екатерине II, которая отправила в Польшу войска. В этом бесславном походе отличился Александр Суворов, организовавший стремительный штурм Праги (предместье Варшавы) и этим предрешивший успешный исход борьбы с инсургентами. В результате Речь Посполитую еще раз грубо разделили.

В России было должно восхвалять этот поход и его главного героя, Александра Суворова, ставшего фельдмаршалом. Мода, послушная императорской воле, отозвалась патриотическими новинками – чепцами «Варшавский» и «Суворов». Вероятно, их и следовало бросать в воздух во время встречи победителей. Первый, как сообщалось, к 1795 году уже пользовался большим спросом: «Варшавский чепец теперь весьма многие дамы носят. Тулья его делается из сложенного разными складками атласа, который бывает цветом белый, алый или фиолетовый. Опушка делается из узких атласных лент, положенных мелкими складками, как цветом обыкновенно бывают зеленые, наподобие лаврового венка, но часто и палевого цвета. Спереди и сзади банты такого же цвета»[67].

Чепец «Суворов» (Souvarove) выглядел так: «Цветом бледно-красный. Правая оного сторона подкалывается, нижний край опушается черными перьями, которые также наискось около тульи обвиваются»[68].

Справедливости ради добавлю, что не во всякое время мода потакала монаршим желаниям и не всегда была квасной патриоткой. К примеру, в 1791–1792 годах смелые щеголихи обзавелись красными шапками, скопированными с колпаков санкюлотов, и стали появляться в них в салонах. Для кого-то это было милой забавой, но кто-то из просвещенных дам, вероятно, именно так выказывал поддержку Французской революции. Реакция не заставила себя долго ждать. Шапки объявили «якобинскими», а дам – «опасными якобинками». В октябре 1792 года Николай Бантыш-Каменский[69], свидетель этого женского демарша, сообщал князю Александру Куракину[70]: «В субботу призваны были к градоначальнику все marchandesses de modes (торговки модными товарами. – О.Х), и наистрожайше, именем Самой (Екатерины II. – О.Х.), запрещена оных продажа, и вчера в Клобе ни на ком не видно оной было»[71].

Один из вариантов пуфа «бель пуль» под названием «Независимость, или Триумф свободы»

Франция, начало 1790-х годов

А чтобы впредь аристократкам неповадно было щеголять в пестрых революционных вещицах, императрица распорядилась, чтобы каждая приезжающая ко двору дама носила черное траурное платье по казненному Людовику XVI. В середине марта 1793 года траур был официально снят, и всплесков якобинской моды в Петербурге больше не наблюдалось.

Русский костюм, как и общество, активно реагировал на события, в которые Россия не была вовлечена непосредственно. В 1778 году, в разгар войны за независимость Соединенных Штатов Америки, произошел бой между английской и французской эскадрами. В нем отличился фрегат «Belle Poule» и его капитан Шадо де ла Клошетри, оказавший дерзкий отпор британцам. Вести о победе донеслись до Версаля, и куаферы стали мастерить один за другим пуфы, названные «Belle Poule»: на высоком парике из шерсти яка устанавливали уменьшенную копию фрегата. Это была сенсация. Модницы Европы и Америки вмиг обзавелись похожими конструкциями. В 1779 году их изображения появились на страницах русского журнала «Модное ежемесячное сочинение». Вероятно, тогда же в Петербурге были опробованы и первые образцы «бель пулей».

* * *

Войны восемнадцатого века оказали определенное влияние на развитие мануфактур и торговли, связанных с модой. Интерес Петра Великого к шелководству был, как известно, пробужден Персидским походом[72], во время которого он впервые близко познакомился со спецификой этого производства и уже не оставлял идеи внедрить его в России. Северная война (1700–1721) стала причиной пересмотра торговых договоров со Швецией, главным противником России в этой кампании. Статьи Ништадтского мирного договора предоставляли право русским купцам свободно торговать в Швеции «с платежом обыкновенных пошлин». Однако русский рынок модных товаров в первые тридцать лет XVIII века контролировали голландцы. Затем инициатива перешла в руки более проворных и хитрых англичан. Этот же военный конфликт, усугубивший дефицит сукна для обмундирования русских полков, подтолкнул Петра I к стремительным преобразованиям в этой области. В 1720 году он приказал основать в Москве посессионный суконный завод, отдав купцу Владимиру Щеглову в вечное владение доселе скверно работавшую казенную фабрику. Император повелел: «Приложить к оной фабрике тщание и труд, дабы умножить не только к Комиссариатству на мундир, но и на продажу и прочие расходы, чтобы из-за моря в несколько лет ввоз сукнам был пресечен»[73].

Русско-турецкая война (1735–1739) несколько оживила торговлю между Россией и Османской империей. Согласно договору, подписанному в 1739 году, купцам обоих государств разрешалась свободная торговля, но плавание по Черному морю дозволялось исключительно на турецких судах. Императрица Елизавета Петровна учредила «Русскую в Константинополе торгующую коммерц-компанию», которая, впрочем, себя почти никак не проявила[74].

Значительные изменения в торговле произошли при Екатерине II в том числе благодаря войнам. Приобретенные вследствие двух русско-турецких кампаний северные и восточные берега Черного моря, присоединенные во время раздела Речи Посполитой польские территории существенно расширили район русской торговли. Значительно увеличился привоз и вывоз. К примеру, после Кючук-Кайнарджийского мирного договора товарооборот в азовских и черноморских портах вырос втрое. Через них в Россию привозили вина, фрукты, ладан, жемчуг, мерлушки, хлопчатобумажные и шелковые изделия, сафьян[75]. Одновременно Екатерина II делала все возможное, чтобы поднять на ноги ткацкое производство в недавно присоединенном Крыму. В 1783 году последовало распоряжение об учреждении там суконной фабрики. Князь Потемкин не отставал от Екатерины и вознамерился основать несколько фабрик и мануфактур в Екатеринославе. «Потемкин предполагал учредить двенадцать фабрик, – сообщал Александр Брикнер[76], – шерстяную, шелковую, суконную и проч. На заведение одной чулочной фабрики назначено было 340.000 рублей; из этой суммы истрачено было 240.000 р. на постройку 200 изб для мастеровых. На чулочной фабрике, которую успели устроить в Екатеринославе, были, как рассказывают, приготовлены шелковые чулки до того тонкие, что они вложены были в скорлупу грецкого ореха и поднесены Екатерине. Великолепный дом Потемкина отделали совершенно»[77]. Однако дальше маниловских прожектов дело не пошло: пылкий светлейший князь быстро ко всему остывал.