Читать книгу Художники - Ольга Лебедь - Страница 15

Дятлова дробь выстукивала по мозгам. Изъедая мысли… Если так долго и намеренно долбить камень, то и он не выдержит. А это всего лишь творцовы головы. Совсем птенцов. Творцы молчали, молились и отворачивались от этой дроби – зажмуривались…

Но кто в целом мире, реальном иль выдуманном, способен отвернуться от голоса, что долбит твои мозги изнутри?

Пишипишипишипишипиши.

И студенты строчили. Вязли в сюжете, строчили.

Потому что над ними огромным камнем, неприступной крепостью, черной, как ворон в ночи, стоял Вестник.

Страшный черт.

Его глаза были как у орла. И, кажется, он сочувствовал.

– Две минуты на подготовку.

После этих двух минут – старт. Короткий забег на развитие мысли. На ее свободное течение… Потом, после часового перерыва, «свое время». Но только на словах. Ты его посвятить должен пьесе, диктуемой твоим сознанием тебе.

Студенты не сопротивлялись. Работали.

Такое это счастье – работать, пока есть время.

Вентерштиль, художник из немцев, заливал с надеждой в глотку суп – надеясь, что сушняк от текста этим снимется. Не пронесло.

Веринетта, из красивых художниц, нервно закидывала глаза в сторону – она умела так делать, чтобы белки из глазниц вываливались.

Кивин, русский, боялся поймать взгляд Вестника – с соловьиной головой, а от размеров ее становилось страшнее. Поймал.

– Где Расковский? – вырвалось у перепуганного.

Остальные промолчали. Аспиранта сегодня не было. Всё.

– Может, его кто-нибудь видел?

Никто не видел. Все слишком заняты были текстами. Другие – холстами. Третьи – мелодиями. Не время думать о тех, кто здесь есть, кого нет. Мир – он приглашает к себе ненадолго. Надо момент поймать. И держать.

– За работу.

В этот раз даже не кричали. Все покорно повставали с мест. Кивин тоскливо оглянулся на Линду, у которой, от недосыпа, посинело все лицо.

Там была печать мира. Ее. Он съедал ее.

И эта не успеет.

Орел прохаживался по залу. Крылья за спиной сложил – всем чудится, что там они, крылья. Черные-серые. Должно же быть что-то хорошее.

Его взгляд внимателен. Он заглядывает в рукописи. Нет, не отвлекает. Это муза. С приставкой «анти». Или «со». Он подбодрит, одним своим видом – ты видишь ужасы, но за ними, за чернотой чужеродных мыслей – твой мир, такой прописанный, приятный. Перо протяни и пиши. Все на ладони.

Кому-то скрутило живот.

Непроницаемую тишину несколько раз нарушал этот голос.

Вестник – медленно, спешить же некуда – подошел к потерпевшему от непривычного ритма. Положил ему руку на плечо.

Рука вся в струпьях.

Такого же не было.

Кто чудит?

Мальчишка успокаивается. Все слышат, как налаживается дыхание. А вместе с ним – приходят образы. Зримые, свои. Впору испытать чистый восторг.

Вестник убирает руку и отходит от мальчишки, который, не подняв глаз, строчит теперь в бумагу. Кивину настойчиво лезут в голову собственные герои.

– Напиши-и… – молит девочка с ангельской внешностью.

Вечером, через несколько дней, в обморок упал картинщик. Вестники – черные – подняли его, встряхнули. Реакции не было.

Его увели.

Народ провожал глазами беднягу, и с тоской у каждого отзывалось сердце. Синяя Линда чихнула. Она болела первый день.

Вестник, главный, взял недописанное в руки, внимательно всмотрелся. Если приглядеться самому, то можно в зрачках его блестящих увидеть, как хороша картина. Недоделанная. Не хватило времени. Он смотрел долго.

Затем отложил ее в сторону, бережно. Но ясно было, как только последний студент покинет класс, – бросит на пол. Разобьет. Работа не доделана.

А может, поручит кому-то дорисовывать?

Творение, незавершенное, но это ведь лучше, чем ничего. Его могут дописать другие. Пусть со своим видением мира. Но ведь от этого оно станет цельным.

Почему никто их не слышит?

Вестник обвел взглядом студентов. Тихих. Следящих. Испуганных. Только бы он…

– На прощание с коллегой времени нет. Вы ведь понимаете?

Вздох девичьих голосов. Среди них – Линдин. Она утыкается в платок, так как болезнь сводит ее с ума, начинают глаза чесаться.

А вестник берет ее на заметку.

Сколько еще? Сколько они протянут? Дотянет ли кто-то из них до конца? А что в конце?

Им же сказали – у вас времени месяц.

Был выстрел. А потом еще два.

Засыпая со своими персонажами в обнимку, – на потолке роились сцены. Опять… новые. Совсем свежие, – Кивин думал, что это не совсем честно. У них времени всего месяц. Но возможно ли создать за этот месяц шедевр? Творение всей твоей жизни? Но… если такая постановка вопроса.

Что будет после – все знали.

– У вас осталось три недели. Вы уже продвинулись больше, чем на одну треть. Молодцы. Работайте, творцы. Впереди еще много работы.

Линда смотрела на орла соловьиными глазами. Больными.

Почему они должны умереть?

Он вернул ей взгляд.

Смерть творца, когда мечта его жизни исполнена, – не это ли самое достойное, что может он желать. Им повелели творить. Разрешили. Все, что они хотят. Создайте шедевр. У вас времени – месяц.

Чтобы вы гордились.

Работы выходили приличные. Наверное. Это все черновики. Но тех, кто задумывался о будущем, скрадывал страх – и все рушилось. Выстрел – и все. Ведь работа не писалась.

Поэтому никто не думал о будущем.

– Три недели.

Линда готова была плакать. Птица смотрела на нее в упор.

Творец кивнула. И послушно приступила к строчкам. Получалось лучше, чем обычно.

Будто рука нарисованная, проступало очертание дерева – кожа светлая, пальцы тонкие и с кружочками вместо хрящиков. Пальцы пробовали прикрепленные нити.