Читать книгу На ять - Ольга Набережная - Страница 9

Надюня была профессиональной нищенкой. Так уж получилось. В жизни всякое бывает. От сумы и от тюрьмы, как говорится…

Промышляла у метро, имела свое законное, откупное место. Не жаловалась на свое житье. Не имела привычки. Еще в молодости такую привычку батя отбил, когда выгнал ее из дома, опасаясь позора, беременную. В деревнях-то тогда строго с этим было. А у Надюни любовь была. Настоящая. Ну, ей так казалось. Дышать на своего милого боялась, в рот заглядывала, а когда к стенке припер – сдалась. Посчитала, что он умнее, он сам разберется, как им дальше жить. Но о свадьбе думала, сладко замирая на том моменте, когда он ей, простой деревенской девке, кольцо на палец наденет… Не случилось кольца, как и свадьбы. Надюня себя во всем винила. Мне так и сказала. Мол, сама виновата, не удержала, значит, неинтересна ему была. Пробовала, было, я ей объяснить, что дело не в ней, что изначально не нужна Надюня ему была. Так, побаловаться. Да какой там! Уперлась рогом и заладила – сама да сама. Ну, разубедить я ее не смогла. Да и нервничать она начинала сильно, когда я ей пыталась внушить, что любимый ее просто использовал. Вот что за наивная натура!

Встретилась я с ней и подружилась при удивительных обстоятельствах. И как я потом думала, не случайно. Обе были жизнью биты. И должны были притянуться друг к другу, как маяк притягивает заблудившийся в тумане корабль…

Случилось мне лет пять назад в Московию по делам приехать. До этого всего один раз была, да и то – в детстве. Конечно, что я там, кроха восьмилетняя, запомнила. Дела мои были тягучие, не очень интересные, но важные. И жить там надо было месяца полтора. А так как не была я ни директором каким, ни начальником отдела, ни даже любовницей начальника службы безопасности, организация забронировала мне койко-место в общежитии, а не в гостинице. Комната на двоих. Все бы ничего. Да дом мой временный в тихом и уютном подмосковном Королеве оказался… Представляете?! Полтора часа на электричке, потом на метро, потом пешком или на троллейбусе. С троллейбусом у меня сразу не сложилось. Какая-то странная контрольно-пропускная система, я пару раз попозорилась и решила пешком ходить. А что? И для здоровья полезно, и эстетическое удовольствие получаешь, любуясь городом. Москва – она же такая, не сразу ее красота подлинная раскрывается.

Метро я выучила быстро. Полюбила даже. Особенным мне там все казалось, даже запах частенько во сне теперь снится. Мучительнее всего были поездки на электричках. Вот там-то я и перечитала практически всю Донцову. Язык понравился. Но чего-то мне не хватило. То ли глубины, то ли лиризма. Детектив – есть детектив. Не суть.

Вагоны не грязные, вполне жизнепригодные, но задалбливали коробейники. Чтобы не отвлекаться на них и исключить риск потерять лишние деньги, поддавшись искушению, до хруста в шее отворачивала голову к окну и наблюдала жизнь Подмосковья со стороны. Зимний унылый пейзаж, с покосившимися хилыми домишками, через прозрачное окно вкупе с моими серыми мыслями – это, я вам скажу, пытка каплей на макушку. Потому что каждый день. Потому что отчаянно хотелось сына увидеть. Потому что одиночество в большом городе отупляет, и ты невольно становишься песчинкой в людской массе, которой до тебя нет совершенно никакого дела…

И решила я найти комнатку. Пусть в Черемушках, пусть у черта на куличках, но без электрички, без этих каждодневных изматывающих поездок на полтора часа выпавшего из жизни времени. С газетным бизнесом в столице нашей Родины все путем. Набрала газет, давай звонить. И чуть не обалдела от неожиданного счастья, когда увидела объявление о комнате за четыре тысячи в пределах двадцати минут пешком до метро. Мне бы, дуре провинциальной, задуматься, а почему дешево-то так. Ан нет, эйфория затмила разум. Уснула я в тот вечер на своей скрипучей узкой кровати в Королеве под нудную зубрежку своей соседки-аспирантки счастливым сном младенца после материнской титьки. Да пусть зубрит! Науки юношей питают. А у меня завтра будет новое жилье!

И утро-то выдалось радостное. Давно такого не было. Умытое, солнечное, прям розово-нежное. Голуби-побирушки, как обычно, гулят на подоконнике, безжалостно терзая колбасу и масло – холодильника-то нет. Я даже не гоняю их сегодня. К вечеру меня уже здесь не будет. Я забуду свою соседку, голубей, синюю крышу «Магнита», навязчиво выпячивающуюся в перспективе окна и эти долбанные электрички.

Ехать было далеко. Очень. По дороге забежала по делам, перекусила пресным хот-догом и кофе, пахнущим непросушенной столовой тряпкой. Лишь к вечеру добралась до Щелково. Сумерки. Московские сумерки. Веселый и жизнеутверждающий свет из окон первых этажей падает на синие сугробы. Невольно создается ощущение непричастности к этому празднику жизни, на котором я лишняя. Люди приходят с работы, люди готовят ужин, общаются, обнимаются, целуют детей… А ты, как гонимый безумной идеей абсолютной свободы лермонтовский герой, шаришься у них под балконами в надежде найти свое окно, свое прибежище… Дурацкое чувство. Кстати забыла сказать, что с утра я поехала в контору на Басманной и заплатила четыре тысячи предоплаты за комнату. Поэтому меня почти в ночи, в зимний неприветливый для чужаков московский вечер, за сотню, как мне казалось тогда, километров, понесло в это неладное Щелково.

Наконец нахожу нужный дом, нужный подъезд, нужную квартиру. Звоню. Открывает живописная тетка, с перетянутым крест-накрест теплой шалью тщедушным торсом. В квартире слышу детский гомон, пахнет жареным луком (перманентный запах для коммунальной квартиры) и понимаю, что, видимо, я ошиблась адресом. Короткий разговор. Слезы и почти истерика. Обманули! Сволочи! Здесь не сдается комната, здесь вообще ничего нет такого, что бы сдавалось! Напрасные надежды, напрасные мечты, напрасно потраченные деньги… Понимаю, что разводилово. Наивная дура! Тетка, видя мою реакцию, с состраданием гладит по рукаву пуховика. Даже воды принесла. Простые, среднестатистические люди нашей страны самые искренние и самые милосердные. Пусть и со своими тараканами иногда…

Ну чего делать-то, домой, в Королев, в деревню, в глушь, к соседке, на узкую скрипучую койку. А время-то сколько? Как поется в песне, сбежала последняя электричка. Ну, метро пока еще работает. Понуро, несчастно, глядя вокруг глазами брошенного щенка, возвращаюсь на Бауманскую. Мысли разные. В основном, матерные, конечно. Озвучивать не буду, о чем мне думалось в тот момент. Выхожу из метро. Стоят две молодухи с одноразовыми стаканчиками. Я понимаю, что в стаканчики чего-то наливается, но не вижу – откуда наливается. Нормальные такие тетки. При шубках, при колечках, при причесочках. Видимо, обратили внимание на мой разнесчастный вид. Разговорились. Спрашиваю – где переночевать можно найти поблизости. Тетки ржут. Как по мановению волшебной палочки появляется третий стакан, и через секунду в нем призывно булькает чего-то. Ну, что делать – выпила с горя, закусила долькой мандаринки. Девки прикольные, но безбашенные какие-то. Потом поняла уже, что за дивы мне встретились, когда растворились они в вечерней сутолоке под руку с разбитными мужичками.

Выпитое на голодный желудок разлилось теплой волной в душе, успокаивая и призывая к действию. Надо что-то делать, надо что-то делать. Отчаянное положение, но не безвыходное. Как говорят, выходов всегда минимум – два, надо только решить, какой из них на данный момент правильнее использовать. Сижу, думаю, курю и наблюдаю. Точнее сказать, созерцаю московскую суету. Время позднее, а двери метро ежесекундно поглощают толпы народа и с такой же скоростью выплевывают обратно. И куда они все едут и едут, бегут и бегут? Интересно, все-таки…

И тут замечаю одиноко притулившуюся фигурку на ящичке неподалеку. Приглядываюсь. Благо, светло в столице вечером, как днем, и фонарь диогеновый не нужен. Вроде, бабулька в возрасте. Но одета как-то странно. Как луковица в загадке – сто одежек, но часть из них на застежках, на ногах чуни какие-то, на голове детская вязаная шапчонка с огромным помпоном. Живописная старушенция. Подбираюсь поближе и замечаю в ногах коробку. А, так это побирушка же! Мысль о ночлеге зашла в перманентный тупик, и я дала ей время отстояться в депо. Поэтому от нечего делать наблюдаю дальше. Рядом с роскошными витринами роскошной одежды, рядом с жизнерадостно и деловито спешащей толпой, рядом с этой бурлящей жизнью нищенка смотрелась нелепо и очень одиноко как-то, что ли. Ну, как дед Мороз Восьмого Марта…

И сидит она вся такая отрешенная, перебирает свои копеечные подачки и плевать ей с Эвереста на все вокруг. Неправильная какая-то побирушка, кто ж так милостыню просит?! Где монотонная, заученная песня про пожар в квартире или потерю здоровья, где заискивающий и просящий взгляд, где, в конце концов, пресловутая протянутая рука?! И вдруг вижу стайку из четырех представителей подрастающего поколения, лет двенадцати-четырнадцати, осторожно крутящихся возле моей бабульки. Вот сердцем почему-то сразу почувствовала – не к добру они тут трутся, не просто так. Движения суетливые, вороватые, но опасливые. Как-то защемило у меня внутри. Сопрут ведь заветный ридикюль с дневной выручкой! Это же и ужин ее, и завтрак, и ночлег, наверно… А тетка словно и не замечает этой движухи вокруг себя. Ну уж нет! И только я выдвинулась на защиту честно заработанной наличности, как маленькие негодяи обступили нищенку по кругу, отрезав ее тем самым от толпы и лишних глаз. Когда я, запыхавшись, подскочила к месту драмы, было уже поздно. Бедная тетка беззвучно глотала воздух, схватившись драными перчатками за левый бок… Но самое страшное было не это. Глаза. Ее глаза. Абсолютно пустые, не выражающие ни одной эмоции, подернутые белесой пленкой катаракты, они выпускали из своих немощных недр крупные прозрачные слезищи. Я поняла – эти глаза совершенно ничего не видели. Нищенка была слепа. Я присела перед ней на корточки с ощущением беспомощности и абсолютной своей бесполезности. Как мне ее утешить? Что сказать в свое оправдание – почему я, здоровая и молодая курица, допустила такое непотребство?? Почему сразу не подошла, ведь почувствовала же интуитивно надвигающуюся беду?! Сказать, что мне было стыдно и больно за себя и за эту женщину, это ничего не сказать… Все произошло так быстро и так тихо, а толпа все так же бежала по своим делам, привычная уже к любому горю на свете…

Не помню уже, что я ей говорила, гладя по нелепой детской шапке, которая совсем съехала на затылок и обнажила седую пушистую прядь. Что-то причитала, собирая с асфальта рассыпавшуюся из коробки мелочь, кого-то ругала, кому-то грозила. Наверно, чтобы заглушить жесткое чувство вины…

Немного успокоившись, побирушка вытерла слезы и подняла голову, глядя куда-то поверх меня. Мы немного поговорили. Я выяснила, что ее зовут Надюня, что на этой «точке» она давно и что скоро за ней придет внук – ее поводырь по всем дорогам, да и по жизни, наверно, тоже. А Надюня узнала, что электричку я пропустила, что «кинули» меня на деньги и что идти мне сегодняшним вечером, собственно, некуда. Вот так и оказалась я у Надюни в гостях на одну ночь, половину из которой мы проговорили. В чистенькой, практически стерильной до тошноты, убогонькой полуподвальной комнатке под старомодным уютным абажуром с полуосыпавшейся оранжевой бахромой мы болтали обо всем на свете и ни о чем конкретно. Надюня рассказала мне свою жизнь с того момента, как отец выгнал ее из дома и до момента, как ее дочь подалась на заработки и «сгинула, не знамо где, без ответа и привета», оставив на нее десятилетнего Василия, как он сам себя солидно называл.