Читать книгу Алые розы на черном кресте - Ольга Рёснес - Страница 6

Общагу, где разместились студенты, тоже построили пленные, согласно вкусам своего времени: двухэтажные, от стены до стены, нары, длинный темный коридор, заканчивающийся тупиком умывальников, на окнах решетки. Но туалет, что во дворе, рядом с будкой взятого на службу кабысдоха, соорудили по-своему, на глазах у готовых стрелять в упор охранников: добротная бревенчатая избушка с окошком в виде четырехлепесткового цветка клевера, в котором без труда угадывалась свастика. Тут же рядом проклятые фашисты поставили на двухметровую треногу бочку из-под керосина, в которой летом нагревается вода и можно принимать душ. Они, надо думать, мечтали о комфорте, выкарабкавшись из вонючих, залитых кровью окопов, и теперь склонны были обустраиваться в плену как дома: мылись, драили речным песком выданные еще ихним фюрером подштанники и даже, гады, загорали. Один из них построил для служебного кабысдоха замок, из валявшихся на мусорке досок, и сидящий на цепи Рекс охотно подвывал по вечерам доносившимся из барака нацистским песням, пока пленным не запрещено было заниматься этой пропагандой. Рекс должно быть знал: жизнь коротка, тогда как приносимые этой жизнью неприятности вечны. Вот он, к примеру, лохматый и рыжий, разве не мечтает он однажды стать человеком? Собачьи мечты, они же сны, и даже на голодный желудок хочется взвыть на предмет понятливости окружающего тебя мира: «Лю-ю-ю-ю-ди!» Оказавшись в одном овраге с расстрелянными солдатами фюрера, кабысдох успел напоследок подумать о ржавой пятнадцатикилограммовой цепи: в ней суть и смысл привязанности к целящемуся в тебя часовому. И вот над оврагом кружат ласточки, на склонах синеет шалфей, и едва заметный ручеек пробивается среди белеющих под солнцем костей…

Осмотрев помещение, Леша обнаружил две свободные от нар комнатушки и тут же занял одну их них, не спать же ему, доктору, вместе со всеми. Вторую комнату занял Шепилов, втащив туда канцелярский письменный стол и хромоногую этажерку, без дела загромождавшие коридор, а также кровать с провисшей, но все еще крепкой сеткой. Теперь здесь штаб, купе в бронепоезде товарища Троцкого, где планируются теракты и выносятся смертные приговоры под невинный щебет раздетой секретарши… А почему, собственно, нет? Побыть командиром хотя бы два месяца. Лично Шепилов думает, что у него такие гены, доставшиеся ему от красноармейца Шепилова, ходившего пьяным в атаку на здешних, не переиначенных революцией владельцев земли. Гены куда важнее того, что ты сам о себе думаешь, потому – не думай. Думать за тебя будет товарищ Троцкий. Твои гены – это навоз будущего, и сам ты – подножный корм. Видишь его, в кожаной тужурке и с красным бантом на груди? Это твой перманентный идеал, и ты несешь ему навстречу свою замоченную в безмыслии генетику.

Красноармейские гены вынуждают Шепилова искать простое и эффективное средство добычи желаемого, хотя бы оно, желаемое, и было по своей сути обычным рациональным свинством, эгоистическим нахрапом низменного инстинкта и смертным приговором душе. Так завещал, между прочим, товарищ Ленин. Завещал… кому? Тебе, бойцу непременно какого-то отряда, деликатно переименовавшего себя в корпоратив. Что же касается персоны командира, то ему вовсе не обязательно быть честнее и порядочнее других, а зачем? Командир, это мотор, и неважно, на кого наедут колеса. Главное – вперед. И чтобы ни у кого не возникало сомнений в добропорядочности предприятия, при командире должен быть комиссар, он же вывеска и гордо развевающийся флаг, он же – первый среди виновных. Комиссар нужен командиру для прикрытия срамных мест, и хороший комиссар тот, кто готов сходу сочинить героические мемуары о Чапаеве и тут же смыть их в сортир похабных одесских анекдотов. Впрочем, Шепилов до конца еще не уверен, что у него именно тот, какой надо, комиссар, но баба хороша уже тем, что решающий ее аргумент – слезы, а главное утешение – пустые обещания. Любую бабу можно купить, и цену назначает тот, кому она наиболее безразлична. Гордеева, к примеру, нарисовала Шепилову его последнюю курсовую, совершенно бесплатно, ради какой-то своей бабской дури, побудившей ее к аварийному спасению почти уже отчисленного товарища. И это ее причудливые натюрморты и акварели, выставленные без всякой страховки и охраны в коридоре факультета, заманили в едва только собирающийся стройотряд больше половины бойцов, решивших иметь комиссаром Тоню Гордееву, потому что у нее есть идея. И в случае чего все они за комиссаром пойдут, и может даже, пойдут далеко, дальше намерений командира, поэтому надо строго разграничить роли: командиоу – дело, комиссару – показуха. Вот так-то, Тоня, мы и будем с тобой работать.

Прикрепив канцелярской кнопкой на середину двери картонку с устрашающим словом «штаб», Шепилов решил тут же собрать совещание четырех, и в этом тесном кругу решить… хотя все и так уже решено с председателем колхоза Пашневым: будем возводить в Троицком монумент.

– И комиссару, – Шепилов пристально смотрит на Тоню, – следует красиво донести эту новость до всех остальных: коровник – это трудовая проза, тогда как поэзией бескорыстной трудовой самоотдачи станет… как бы это выразиться культурно… статуя!

– Надгробный памятник безымянному, в красноармейской форме, террористу на братской свалке неизвестных, отапливаемой вечным огнем? – уточняет, усмехнувшись, Тоня.

– Статуя должна быть приличной, – строго на комиссара глянув, увлеченно продолжает Шепилов, – и в то же время иметь сходство с оригиналом. У кого какие идеи? Ты, Подлесный?

– Вот посоветуюсь сначала с моим белым слоном, – забравшись с ногами на стул, прораб проводит костлявой рукой по пластмассовому хоботу, – вот уже посоветовался: рвущий на себе рубаху троицкий долбоеб, под рубахой – звезда, а в ней… – тут Подлесный понижает голос до таинственного шепота, – вечный огонь!

– Отлично, а теперь ты, Гордеева…

– Эскизы-то придется рисовать мне… – уклончиво замечает Тоня.

– Ну а ты, Алексей? – кивает Шепилов врачу, – Может, какие-то анатомические замечания? Укоротить ногу, приподнять плечо…

Леша молчит, почему-то вспомнив о хранящихся в морге бананах: жизнь не роскошь, но средство доставки… О чем тут вообще речь? Он готов поменять свой собственный красивый новый нос на хобот пластмассового слона, если этот борзый Шепилов не собирается на глазах у всего отряда снять лично для себя жирные сливки: какой к черту бесплатный памятник? Бесплатно для тех, кто устраивается теперь на нарах. Но так ведь и должно быть: безликий кордебалет, проделывающий всю жизнь одно и то же ради к нему вовсе не относящихся аплодисментов. Короче, пусть люди работают. Бесплатно.

– Я только «за».

Он исподлобья смотрит на Тоню: она-то понимает, что тут затевается? Ни черта она не понимает: ей уже не терпится заняться эскизами, уже что-тот рисует в толстой линованной тетрадке… Дура. Бросив на Лешу сияющий взгляд, она увлеченно сообщает:

– Я уже вижу этот памятник, мы многому научимся… когда работаешь бесплатно, думаешь только о сути вещей…

Переглянувшись с Шепиловым, прораб Подлесный гладит пластмассового слона, и оба они молчаливо вопрошают доктора: она, что, такая дура? Она понимает все буквально и готова работать за просто так. Пусть доктор поставит диагноз: что за душевная у нее болезнь. Со всеми своими захватывающими идеями, она не понимает, что наши красивые, мудрые, справедливые законы хороши именно тем, что они недействительны и совсем не мешают удовлетворению наших сегодняшних шкурных потребностей, поскольку сами эти потребности лежат исключительно по сю сторону мироустройства. Мы, посюсторонние.

– Да, конечно, Тоня, – кивает Шепилов, сминая заждавшуюся папиросу, – иди и начинай работать, ты ведь у нас главный художник. Иди! Ступай!

Закурив, Шепилов молча достает из папки листок, кладет перед собой, и теперь уже спокойно поясняет:

– Оплата наличными как только со статуи будет сдернут брезент, Пашнев дал расписку, вот она…

Все трое одновременно наклоняются над столом, едва не сшибаясь лбами.