Читать книгу В чужом доме - Ольга Рёснес - Страница 1

Здесь слышны по ночам поезда, их твердый, уверенный рокот, и чей-то бессонный голос пытает темноту бесстрастным напоминанием: «На первый путь прибывает…» Да что там, в самом деле, прибывает, когда все уже на свои места прибыло… или еще нет? Тут, возле вокзала, живет уже двадцать с лишним лет Альбина Волкова, и ей пока не надоело прислушиваться ночью к своим о дороге и расстояниях мыслям, находя в этом подтверждение незаконченности тайного плана судьбы. В свои сорок два Альбина еще не сказала самой себе о главном, одной только ей известном, откладывая эту с собой встречу на неопределенное «когда-нибудь», которого ведь может и не быть. Ей долго пришлось тренировать свой рассудок, усваивая в высшей школе высшую математику, чтобы отобрать у себя же право мыслить иначе, чем остальные, чем даже муж или шеф. И только ночью, когда бодрствуют одни лишь поезда, а темнота ворует время у вечности, Альбина живет в своих мыслях с ангелом, которому известно все наперед и который находит для себя в ее мыслях пищу.

Ночь выпытывает у рассудка цену… ну что сегодня в цене? И нет таких берегов, куда могло бы пристать замешательство по поводу никчемности наценок, уценок и переоценок одной и той же мечущейся во сне скуки: скуки большого строительства. Ночь готова подсобить своей темнотой страху, страх гонит по пустырям клочья воспоминаний о давней, совсем уже чужой тоске по смыслу происходящего, страх отнимает и это, последнее. Ночь видит свой исход, но притворяется вечной, родной, милосердной, уступчивой, щедрой, даря вместо света тьму. И кто же не черпал из ее алмазных залежей, не пил, холодея, безмыслие ее сновидческой мистики? Ночь отнимает у каждого его одержимость малым, сиюминутным, подсовывая взамен растянувшийся на несколько жизней разговор с ангелом, которому ведь всегда есть что сказать. Он скажет тебе, пожалуй, твой ангел, что ты пока еще не готов, не вырос, не дозрел, не собрался с духом, чтобы беспристрастно взглянуть на себя, как смотрят на утреннюю гладь моря, еще не тронутую неразберихой ветров и дождей. Но ты не удержишь в себе этот ангельский зов, не ринешься тотчас ему навстречу. Только свисток поезда взломает на миг твою сонную память, повиснув в ночи тревожным вопросом: а что, собственно, случилось?

Время истины приходит внезапно, как природная катастрофа, как весть о конце: ты уже на другом берегу, уже не с теми, кого еще вчера считал своими близкими, и им до тебя, каким ты теперь стал, нет уже никакого дела. С тобою теперь только ангел, и он-то знает, что ты не одинок, и он хочет от тебя гораздо большего: хочет твоей к нему любви.

Маясь без сна в постели, Альбина отодвигается вместе с комковатой подушкой от следящего за ней даже во сне главы семьи, жизнь с которым, судя по двадцатипятилетнему опыту выживания, вполне удалась. А что, разве нет? Они счастливая пара, взрослый сын это охотно подтвердит, унаследовав от отца как раз то, чего недостает у матери. И если бы кто-то нашел время дознаться, за кого, собственно, принимает окружающий мир Альбину Волкову, тому пришлось бы поспешно отступить назад: сказать о ней миру нечего. Ну что, в самом деле, можно сказать о бывшей учительнице математике, а теперь, за неимением лучшего, временно устроившейся прорабом? Так, одно недоразумение. Разве что сказать о бесцельном, за письменным столом, времяпровождении: Альбина пишет кому-то письма, складывая их в конторскую, с завязками, папку. Пару раз, правда, из папки ускользнуло несколько листков, и Виктор Васильевич, муж Альбины, обнаружил их в местной газете, что вовсе его не обрадовало, скорее разочаровало: какие-то стишки, нормальному человеку это сегодня не интересно. Он подумал при этом, что ради такой вот чепухи Альбина уволилась из школы, будто бы ей и денег не нужно. Стыдно людям сказать: по вечерам только и делает, что читает, и тоже какую-то чепуху, ни к чему в жизни не применимую, и нечем ей больше заняться.

Виктор Васильевич и раньше подозревал, что Альбина у него особенная, и это было его приватным делом, чем-то вроде семейной утехи: бывает, поговоришь с ней, и словно очутился в какой-то другой стране, с другим на солнце и на звезды взглядом, и даже, бывает, не хочется оттуда возвращаться, хотя и понимаешь, что это всего лишь фантазии. Другое дело, он сам: ведущий технолог с перспективой на повышение, с прекрасным о себе мнением начальства. И как глава семьи, он намерен контролировать всякие от стандарта отклонения, вроде этой запоздалой склонности чему-то еще учиться… ей, что, мало универоситетского диплома? Жена, будучи любимой, обязана соответствовать обращенному к ней вниманию. Обязанность, долг, вот что делает семейную жизнь счастливой, а тебя самого удовлетворенным. Долг не желает ничего знать о свободе, долг приказывает. Долг запечатывает рассудок стандартным безмыслием, гонит по ухабам будней возомнившее о себе самом сердце, принуждая должника дышать испарениями чужой воли.

Семейный долг Альбины.

Она привыкла, да, приспособилась к необходимости на что-то надеяться, что-то терпеть, терпеть и снова на что-то надеяться, полагая, что это и есть та самая мудрость, ради которой люди рождаются и умирают. И нажитое ею, сын, муж и трехкомнатная хрущевка, как нельзя лучше оправдывает маяту каждодневной пытки: выжаться, вывариться, выветриться. И это не день завершается ночью, но, напротив, ночь рождает похожий на себя день, чтобы ненасытно проглотить его, скопировав кривой усмешкой снов неотложность забот и своеволие вожделений. Ночью зачинаются дети, слагаются из разных горестей тоска и отчаяние, плетутся, путая белое с черным, напрасные мечты. В том-то их и прелесть, в хронической неосуществимости, являющей собой своего рода защиту от слишком уж близкого, личного, привязанного непременно к тесной хрущевке, пропахшей супом кухне, раскладному дивану перед телевизором, детским горшкам и тетрадям, занудности обязательного секса, энтузиазму ежедневной сдаче крови командующему тобой вампиру на так называемом рабочем месте. Работа, ради нее-то и приходят в мир невинные, отмытые от заблуждений прошлой жизни души, и ею же, работой, завершаются прямые, окольные и запасные пути, по которым жизнь тащится к своему концу. И хотя все уже состоялось и застыло в своей данности, стало статусом, законом и буквой, издали нет-нет да и повеет опасным о бедности судьбы сожалением: где же оно, свое? А оно – только в мыслях.

Хорошо, что об этом не знает забравшийся под то же стеганое одеяло Виктор Васильевич: что в браке Альбина всего лишь деловой партнер, приберегающий интимность для чего-то далекого, нездешнего, что не потрогаешь руками и не назовешь никаким именем. Должно быть это у нее врожденный дефект, это не обусловленное никакими внешними причинами влечение к свободе, грозящее вывернуть с корнем вековые деревья и швырнуть их, словно соломинки, в никуда. Здесь, среди ночи, на этой постели.

Ночь домогается света, но ни бодрствующая в коридоре сорковаттка, ни подсматривающий в кухонное окно уличный фонарь не могут ночь насытить: ей нужен исключительно твой свет. Темнота делает мир пустым, а тебя самого – одиноким. И теперь, уже сам с собой, ты выясняешь, в самом ли деле ты хочешь жить дальше. Видимость жизни, она всего лишь отсрочка перед неизбежностью встречи с собой, и поскольку никто в эту встречу не верит, всем надо одно и то же: статус, удостоверение. Ты показываешь всем свой диплом: от него разит скудостью студенческой зубрежки и заносчивостью академической показухи. Однако то, что именует себя нормальной жизнью, немедленно взрывается, стоит тебе только об этом подумать, поскольку сама по себе мысль иной, нездешней природы, строящая себя из себя самой и ради самой себя. Мысли слетаются к душе, как ночные бабочки, и душа, как может, светит им навстречу, обещая огонь, пламя и смерть. Ты не веришь еще, что это конец, что дальше одно только расхищение души. И ты одалживаешь у себя самого, закладываешь последнее, высасываешь неприкосновенное, все еще страшась сознаться своему ангелу и приютившей его ночи: человек есть дух.