Читать книгу В чужом доме - Ольга Рёснес - Страница 6

Собрав убористо исписанные листки, они же выброшенные в мусорную корзину накладные, Альбина поначалу не знает, куда их засунуть, чтобы потом когда-нибудь прочитать схваченные налету строки. Они пришли к ней ниоткуда и скорее всего так же и уйдут, не дождавшись своего завершения, едва только задев смахивающую на сновиденье мечту о слове. Ее тайное дитя, надежно скрываемое от от мира и потому незаконное, чужое, опасное своей непредсказуемостью. Дитя одиночества, сравнимого разве что со смертью. Эти сияющие строки! Они живут сами по себе, независимо от оправдывающей их появление почвы, они звучат. Их вовсе не обязательно произносить вслух, их звучание лежит гораздо глубже, в области гортани и сердца, и нет в них никакой завершенности, словно в открытом настежь окне, и востребовать их может разве что… безумие. Что подумает о тебе первый встречный, если узнает, что ты слышишь голоса? Поставит диагноз. Да, мир сегодня, как никогда, победоносно глуп. И вовсе не потому, что в мире не хватает сообразительности, но как раз в связи с признанием видимого глазом единственной реальностью. Тем не менее, несмотря на заносчивое высокомерие преуспевающего в шкурных делах рассудка, эти взявшиеся ниоткуда, нашептанные ангелом строки все же принадлежат миру, вовсе не являясь собственностью Альбины. Их нужно отдать, без оглядки на благодарность или награду, отдать свободно, как пережитый в любви долг.

Время давно уже подкарауливало этот свой сияющий миг: так вспыхивает до этого невостребованная воля. Она упорствует теперь, воля, в отвечающих друг другу эхом рифмах, в прорывающейся сквозь барьеры сомнений ясности намерений: теперь – это навсегда! И неважно, сколько еще продлится жизнь, в ней есть теперь самое главное: ты сам.

Эти перехлестывающие повседневность, нашептанные ангелом строки. Альбина торопливо прячет в папку неразборчиво исписанные листки: никто никогда не увидит, ничего не узнает. Даже если кто-то однажды это прочитает, посмеется и выбросит, что из того? Но кто? Нет таких среди знакомых Альбины… разве что этот старик со своими скрипками, он ведь даже не знаее ее имени, он-то и вынесет приговор.

Ей в самом деле нужно к нему: первая рама вместе с подоконником уже готова, и если что-то не так, тут же и отменить заказ.

Впустив Альбину в мастерскукю, старик стоит у нее за спиной, словно снимая с себя всякую ответственность за получившийся из еловых брусков продукт. И поскольку он молчит, Альбине остается самой принять решение, и она так же молча разглядывает прилагающийся к оконной раме подоконник, имеющий форму… скрипки. Старик явно спятил. Она подходит сбоку, смотрит… а ведь красиво! Она бы до этого не додумалась. Быстро глянув на старика, она замечает лишь спокойное безразличие на его бледном, изможденном болезнью лице. Ему в самом деле все равно.

– Да, – наконец произносит она, – это подходит! На этом подоконнике будет стоять ваза с сиренью, перед открытым в сад окном, зовя обратно в дом привольность рахманиновских прелюдий…

– Вот именно! – с неожиданной юношеской увлеченностью перебивает ее старик, – Это я и хотел сказать! Окно – это свет, воздух, жизнь. Это к тому же мечта. Мечту рождают силы фантазии, и сами они – избыток детских сил роста. И не войти в царство небесное тому, кто сам не ребенок, кто не растет, не расцветает, отдаваясь величию космоса… – старик закашлялся, вытирая платком слезы, еле отдышался, – Стало быть, это подходит?

– Вроде бы так… – не совсем еще уверенно, словно кто-то за нее все это говорит, выдавливает из себя Альбина, – Да, подходит! Я заберу все девять рам… девять скрипок. И вот еще что… – она кладет на верстак папку, – Тут у меня… в общем, мне случайно попались чьи-то стихи, не знаю даже, кто автор, да и зачем знать… вот, почитайте!

Старик вовсе не удивлен, мало ли что приходит в голову клиенту, тут надо иметь терпение. Взяв один листок, он надевает очки, пробегает глазами несколько строк, перечитывает снова, вопросительно смотрит на Альбину. А она рассматривает висящие на стене инструменты, стараясь хоть как-то унять хватающий ее за горло страх: сейчас она услышит свой смертный приговор. Возможно, это страшнее самой смерти: узнать о самом себе правду. Ту, что, возможно, преградит тебе путь к дожидающемуся тебя ангелу, требуя от тебя выплаты твоего перед жизнью долга. Правда о том, что ты пока еще не созрел, не расцвел и даже не пошел еще в рост, правда о твоей полной несостоятельности. Смертельная, перегрызающая горло тоска.

– Да, – наконец произносит старик, снимая очки, – это все не просто так, это несомненный просвет среди кромешной тьмы… И то, что автор неизвестен, даже хорошо, никто не станет ему мешать. А ведь мешать захотят все! – усевшись возле верстака на табуретку, старик раскладывает перед собой листки, о чем-то напряженно думает, – Кто-то наверняка сказал бы, что это большой талант, но я бы прежде всего уточнил: это тяжелая, изнурительная работа. Люди сегодня не так уже устроены, чтобы им от рождения что-то просто так давалось, отпечатывалось на их мозговых извилинах. Все это в прошлом, и сегодня никто уже не рождается гением. Сегодня Муза просто так ни к кому уже не приходит, к ней нужно пробиваться самому, неустанно доказывая ей свою верность и преданность, отдавая в ее распоряжение всю свою жизнь. И никакой за это благодарности, ничего…

– Так может говорить лишь тот, кто сам через это прошел, – Альбина смотрит на старика в упор, – тут чужими словами не скажешь.

Он безразлично пожимает плечами, потом кивает. И сидящий рядом сеттер нетерпеливо подает голос, словно заждавшись для себя вознаграждения.

– Когда-то я и сам о себе так думал: мне предстоит сказать что-то важное…