Читать книгу Змеи Аргадзона - Ольга Токарева - Страница 15

Мама не говорила, откуда мы. Я мало что помню из своего детства. Мама держит меня за руку, и мы с ней идём по мокрым улицам. Сильный студёный ветер продувает насквозь моё старенькое пальто. Я съёживаюсь, пытаясь хоть как-то заслониться от холода. На мне сапоги, местами сильно порванные, и от этого ноги насквозь мокрые. Я устала от вечной ходьбы, моё тело продрогло, но я как будто ничего не замечаю, потому что голод сводит судорогами мой живот. Я смотрела на спешащих куда-то людей, никто из них не обращал на нас никакого внимания. Помню, от отчаянья я схватилась за мамино пальто и со слезами на глазах и мольбой в голосе просила её остановиться. Но её лицо было отрешённым, и она как будто меня не слышала.

Наконец, мы дошли до какого-то полуразрушенного строения. Дверей не было, в рамах выбиты стёкла, ветер гулял по пустым комнатам брошенного дома. Кругом мусор, оборванные обои на стенах и всё тот же ветер, гоняющий сухую коричневую листву по голым грязным доскам. Мама зашла в одну из комнат, где на полу валялся матрас, поверх которого было брошено одеяло и большой плюшевый мишка. Потом я узнала, что им пользовались вместо подушки. Но на тот момент это была моя первая игрушка, с которой можно было поиграть. Вы даже не представляете, как я была счастлива, наконец, прилечь и поспать, пусть даже и на голодный желудок. Рамы в окне давно не было, но, к счастью, оно оказалось заколочено досками и картоном, и поэтому дождь и ветер не задували в маленькую комнатку, ставшую нашим убежищем на некоторое время.

Мы переночевали там первый раз, а утром мама ушла, наказав мне строго-настрого, чтобы я никуда не уходила. Я была послушным ребёнком, да и, если честно, мне никуда совсем не хотелось никуда идти. Большую часть времени я спала, обнявшись с мишкой, забыв о голоде. Мама пришла уже ближе к вечеру, принесла мне горячих котлет и пюре. Они так вкусно пахли, что я до сих пор помню запах жареного мяса и жёлтой, сдобренной маслом толчёной картошки. Но у меня не хватало сил встать, и тогда мама стала меня кормить с ложечки, а сама сидела и смахивала слёзы рукой. Когда она меня накормила, я спросила у неё, а почему у нас нет дома? А она погладила меня по голове и сказала, что у нас нет документов. А если она появится со мной в том здании, где их выдают, то меня заберут и никогда уже не вернут. А она не может меня отдать, потому что безумно любит и умрёт от горя.

– Потерпи, моя малышка, потерпи, – говорила она, – будут и у нас дом и тёплая постель, ещё немного осталось. Вот подкопим денежек немного и уйдём из этого дома, а сейчас поспи, я спою тебе колыбельную.

И я закрывала глаза и слушала её дивный успокаивающий голос. В полуразрушенном доме мы прожили до первых сильных морозов. Мама уходила каждый день и, когда возвращалась, всегда приносила еду, а в один день принесла тёплые вещи. Она положила их на матрас и сказала:

– Пора, Алькирия. Пора нам отсюда уходить. Выследили нас.

– А кто нас выслеживает? – спросила я тогда у неё.

– Очень злые тёти послали за мной сыщика. Я кое-что у них забрала и теперь они хотят это вернуть.

А я спросила:

– А почему ты забрала у них это?

И она ответила:

– Они убили твоего папу.

Больше она не говорила со мной на эту тему. Мы ушли под вечер, а она всю дорогу оглядывалась, и лицо её было встревоженным. Выйдя на дорогу, мама подняла руку. Мимо нас проезжали большие машины, а я закрывала глаза от страха. И хотя мама останавливала большие машины, остановилась обычная маленькая, и водитель спросил маму, куда нам. Мама сказала – в Москву. Дядечка открыл дверь, и мы с мамой сели в машину. После нескольких часов блужданий по городу я уже порядком замёрзла. В машине было тепло, мама разговаривала с водителем, и мне было хорошо и спокойно, я согрелась и уснула. О чём они разговаривали дорогой, я не знаю, но привёз он нас в большой кирпичный дом.

Мужчина завёл нас в дом и попросил подождать, указав на диван. Я сразу села и стала рассматривать висевшие на стенах картины, а мама осталась стоять, она нервно теребила пуговицу на своём стареньком пальто. Через некоторое время к нам вышла красивая женщина. Она мне тогда показалась доброй волшебницей и я, открыв рот, смотрела на неё.

Увидев, как я на неё смотрю, она радушно улыбнулась и сказала маме, что я необычная девочка и очень похожа на неё.

– Вы, наверно, голодны и устали с дороги, пройдёмте со мной на кухню, – добавила она.

Мама сначала стояла в нерешительности, её обувь промокла насквозь и была грязной. А снять её она боялась по той причине, что колготки были стёрты до дыр на пальцах. Я сидела и чувствовала, как у мамы внутри растёт чувство стыда, отчаянья и нерешительности. Мы никогда не были в таких красивых домах, всё это богатство, среди которого мы появились, лишь подчеркнуло нашу с мамой нищенскую жизнь.

Нет, конечно, тогда я ещё ничего не понимала, и поэтому, вскочив с дивана, подошла к женщине и попросила покормить нас тут. Мама подбежала, схватила меня и стала оправдываться, но женщина посмотрела на неё, взяла меня за руку и повела куда-то.

Мы оказались в большой светлой комнате с множеством маленьких шкафчиков и навесных полочек белого цвета. А также там был круглый стол, по бокам которого стояли высокие стулья. Женщина сняла с меня куртку, шапку и посадила за стол. Мама зашла следом, так и не снимая туфель, но женщина совсем не обращала внимания на то, что её белоснежный пол испачкан. Она пригласила маму за стол и поставила перед нами красивые тарелки. Я была очень голодной и неуклюже черпала ложкой горячий бульон и обжигала себе губы. Мама то и дело пыталась меня одёрнуть, но женщина её успокоила, сказав, пусть девочка ест так, как может, её, мол, не смущает такое поведение, если маму это смущает, она может выйти.

Хотя её слова прозвучали строго, как мне тогда показалось, но на маму она смотрела скорее с жалостью и сочувствием, чем с осуждением. После того, как я наелась, она пригласила нас пройти в другую комнату, и когда я туда вошла, то замерла и не могла сдвинуться с места. Никогда и ничего подобного я больше нигде не видела. Вся мебель в комнате была чёрного цвета, на полу лежал круглый тёмно-бордовый ковёр, окна в тон ему закрывали тяжёлые шторы. Стены были покрыты переливающимися обоями с большими красными розами.

Меня посадили на маленький диван, а мама и женщина устроились за столом. Мама достала из кармана кольцо и надела его на палец. Взяв в свои руки ладонь женщины, закрыла глаза. Когда снова их открыла, мне стало страшно, никогда ещё я не видела у мамы таких глаз. Её зрачки до этого были едва голубыми, а в тот момент они стали практически белыми. Она немигающим взглядом смотрела на женщину, и вскоре глаза её приобрели прежний цвет. И мама стала рассказывать женщине про её прошлую жизнь, и про то, что происходит с ней сейчас. Оказалось, женщина никак не могла забеременеть, и мама ей сказала, что у человека, с которым она сейчас живёт – много других женщин. Женщина закричала и рассердилась на маму. Мама встала, взяв меня за руку, пошла на выход, но открыв дверь, остановилась, повернулась и, смотря в глаза женщине, сказала, что рядом с ней живёт мужчина, который сильно её любит, и если женщина откроет глаза и поймёт кто он, тогда и дети у неё будут.

Дальше мы ушли опять в ночной холод. Я не плакала, я чувствовала, как маме плохо. «Ничего, моя девочка, – говорила она мне, – это плата за предсказания. Вот найдём, где нам переночевать, а потом опять тронемся в путь. Этот чужой мир так много отбирает у меня сил. Но в нём жил твой отец, и я всё вытерплю, лишь бы быть с тобой вместе».

Тогда я ещё не смогла осмыслить все слова мамы, мне было холодно, после увиденной только что красоты мне всё казалось грязным и серым. Мы опять вышли на дорогу, и направились по ней в сторону города. Прошли совсем немного, когда возле нас остановилась машина, и из неё вышел тот же дядечка, что вёз нас до этого. Он подошёл к маме и пригласил её сесть в машину, но мама отказывалась. Тогда он взял меня на руки и посадил на заднее сиденье, и маме ничего не оставалось делать, она тоже села в машину.

Мы ехали по большому городу, со всех сторон нас окружали высокие многоэтажные дома. Все улицы и сверкающие витрины магазинов и рекламных вывесок освещались лампами. Мы ехали долго, и я уже опять задремала, устав смотреть на всё это великолепие. Когда машина остановилась, мужчина вышел и, открыв дверь, взял меня на руки и понёс. Дойдя до входной двери, он вошёл, поднялся на второй этаж, открыл квартиру и зашёл в неё, пригласив маму. Он уложил меня на постель, снял пальто и ботинки, прикрыл меня одеялом. От постельного белья пахло какими-то цветами, в комнате было тепло и тихо. Согревшись, я быстро уснула, а мужчина, передав маме ключи, сказал, что заедет завтра. Об этом я узнала уже утром и всё выспрашивала маму, будем ли мы жить в этой тёплой квартире и в этом большом городе? Мама мне нервно отвечала, что не знает. Заглядывать в будущее она боялась и мы, прижавшись, друг к другу, сидели и ждали дальнейшей участи. Когда прозвенел звонок, мама вздрогнула и пошла открывать, а я сидела притихшая.

Как же я тогда боялась, что сейчас нас выгонят из этой светлой квартиры, но оказалось, что дядя Толик – так звали мужчину, который подобрал нас на дороге, – совсем не думал нас прогонять… С появлением его в нашей жизни мы, наконец, забыли, что такое голод и холод. Он привозил нам продукты, одежду и книги, по которым мама училась читать сама и учила меня, как могла. Так прошло несколько лет, и за это время мама сильно изменилась. Она менялась на глазах, глубокие морщины пролегли на её лице, голубые глаза стали почти белыми и однажды она не смогла встать с кровати. Дядя Толя предлагал ей позвать врача, а она, посмотрев на него грустно, сказала, что ни один врач не сможет уже помочь.

Я сидела возле неё и тогда ещё не представляла, что такое смерть. А она, как будто почувствовав, что скоро умрёт, глядя на меня, произнесла: «Алькирия, я должна тебе кое-что рассказать. А ты дай слово, что никогда не расскажешь никому о том, что я тебе поведаю».

Я кивнула и со слезами на глазах прижалась к ней, мне было очень жаль маму, и я хотела, чтобы она вновь стала самой молодой и здоровой. А она, погладив меня по голове, стала рассказывать.

– Запомни, доченька, мы с тобой принадлежим другому миру и здесь оказались случайно. Хотя, прожив в этом мире десять лет и узнав людей поближе, можно сказать их словами – случайностей не бывает. Слушай меня внимательно, моя доченька. Нашу землю разделяют двенадцать граней мира. И я родилась во второй грани мира – мире магов. Мои родители, маги с очень слабым потенциалом, жили высоко в горах и занимались разведением овец. Детей у них долго не было, когда им уже было лет по пятьдесят, мама узнала, что беременна. Они были так счастливы и с нетерпением ждали моего появления на свет. Мама, обнимая меня, очень часто говорила, что благодарит богов за то, что они сжалились над ними в тот день и послали на землю природный катаклизм. Рожала мама тяжело, поэтому они с отцом скрывали беременность. Может, предчувствовали, что у них родится необычный ребёнок? В горах в тот день творилось что-то невероятное, ливень, начавшийся с ночи, не прекращался целый день. Вокруг нашего дома бежали потоки воды, на небе то и дело вспыхивали молнии, сопровождавшиеся громовыми раскатами. Ураганный шквальный ветер налетал на наш дом, и родители слышали треск падающих деревьев. Получилось так, что с моим первым криком небо извергло молнию такой силы, что рядом стоящая гора раскололась надвое. От последовавшего за ней грома земля сотряслась. Хвала богам, наш дом устоял, да и ураган за окном к вечеру постепенно стал стихать. Мои родители с такой надеждой и счастьем ждали моего появления на свет, и каково же было их горе, когда я посмотрела на них своими едва голубыми глазами. Ребёнок, рождённый с даром жрицы. Какое сильное горе испытали они тогда и с замиранием сердца ждали появления магов. В том мире первый крик новорождённого сопровождается всплеском магии. И поэтому маги-целители без труда находят новорождённого. Они определяют его дар, и с первых дней жизни назначают школу, в которой он должен учиться. Мои родители, зная свой потенциал, особо не рассчитывали, что ребёнок может родиться сильным магом. Но то, что их дочь будущая жрица, они смогли определить и без всяких целителей. Жрицы рождались очень редко, девочки с бездонными голубыми глазами. Как только маги оповещали о рождении такого дитя, тотчас появлялась верховная жрица Аргадзона и забирала ребёнка к себе, в Шестую грань мира. Там её прислужницы-жрицы заботятся о новорождённых до совершеннолетия. Потому что только в этот день пробуждается истинный дар. Но этого мало, дар должны признать змеи Аргадзона, заключённые в кольце, которое носит верховная жрица. Родители с замиранием сердца ждали появления целителей, но ни в тот день, ни в последующие они не появились. Это говорило о том, что маги не увидели всплеск энергии. И опять родители благодарили богов за то, что те дали им узнать родительское счастье. Они во мне души не чаяли, их глаза всегда сияли любовью, когда они смотрели на меня. Когда я подросла, стала задавать вопросы, вот тогда они и раскрыли тайну моего рождения. Я тогда мало что понимала и поэтому особо никак не отреагировала на то, что они мне рассказали. Ведь я жила с самыми заботливыми и дорогими мне людьми. Но как говорят, счастье не бывает долгим. В один из дней я заметила, как мамино лицо искривилось от боли, и она схватилась за живот. Я тогда у неё спросила, что с ней происходит. Но она погладила меня по голове, сказала, чтобы я не переживала, и с такой печалью посмотрела на меня, что сердце сжалось от боли. Вечером я слышала, как они с отцом о чём-то долго беседовали, и после их разговора в последующие дни я часто видела потухший отцовский взгляд. Казалось, в нём навечно поселилось отчаянье. Вскоре мама слегла и уже больше не вставала с кровати. Я за ней ухаживала, тогда мне уже было шестнадцать лет. Я просила отца вызвать целителей, но отец отказался, ссылаясь на то, что поклялся матери не делать этого. Потом, когда мама умерла, я кричала на него и винила в её смерти. Мне было больно, и я не понимала, что он испытывает не меньшую боль, чем я. С уходом мамы в мир иной отец сильно изменился, он мог долго сидеть молча и смотреть вдаль. Горы стали для него всем. Иногда его взгляд сиял от счастья, а иногда его заволакивали тёмные тучи. И ничего уже не могло его радовать, как бы я ни старалась, не отвлекала его от горя, он всё больше замыкался в себе. И через год после маминой смерти он ушёл в горы и больше не вернулся. Могучие горы заманили его к себе и больше не выпустили. В те дни и месяцы одиночества мне казалось, что я одна в этом бесконечно прекрасном, но одновременно таком холодном мире. Но в один из дней, когда я уже практически свыклась со своей судьбой, в дом вошли двое. Без стука. Я тогда готовила и стояла спиной к двери. И когда услышала чужой голос, спрашивающий у «госпожи Дэнер», где её муж, я дёрнулась и резко повернулась. Ложка выпала из моих рук от неожиданности, ведь кроме мамы и папы я никогда не видела других людей. Двое мужчин широко открытыми глазами смотрели на меня. На их лицах читалось изумление и непонимание. А я с не меньшим интересом рассматривала их. Высокие, подтянутые, в синих костюмах, на тот момент они показались мне совершенно одинаковыми и смешными. Помню, я тогда даже подумала: «Какой нелепый тот неизвестный мир. Как же в нём жить, если все на одно лицо», но мои размышления прервал один из вошедших, спросив, что делает жрица Аргадзона во второй параллели мира. Я удивлённо посмотрела на него и ответила, что я не жрица. Я Лангрия, и жила в этом доме с родителями девятнадцать лет. Мама умерла почти два года назад, а папа ушёл в горы и не вернулся. Их изумлённые лица с поднятыми вверх бровями меня позабавили, и я улыбнулась. Видимо, моя улыбка подействовала на них отрезвляюще, они переглянулись, и тот, что стоял ближе к двери улыбнулся как-то нехорошо, сказав, что у меня красивое имя. Второй подтвердил это, и они переглянулись. Я никогда не видела мужчин, кроме отца, но эти двое вызывали во мне какую-то неприязнь. Они переглядывались, и как мне показалось, вели между собой молчаливый разговор. И это мне всё больше не нравилось. Я чувствовала, как внутри меня нарастает страх. Непонятный, наполняющий тревогой и смятением. Один из мужчин сказал, что мне необходимо проследовать с ними и сделал шаг в мою сторону. Но я отказалась покидать свой дом. Тогда они пообещали не причинять мне вреда. Сказали, что хотят помочь, что не должна такая красавица сидеть одна в глуши. И что они переправят меня во Всемирную Службу Контроля мирами, чтобы уже там решали, что со мной будет дальше. «Я никуда не хочу! Слышите! Оставьте меня в покое!» – переходила я на крик и смотрела, как эти двое медленно приближаются ко мне. Я лихорадочно переводила свой взгляд с одного на другого и поняла, что мне не хватает воздуха. Я то и дело открывала рот, но так и не смогла вздохнуть. Страх разросся так, что перекрыл мне дыхание. Когда эти двое подошли ко мне совсем близко и взяли меня за руки, я не выдержала и закричала. Зло и страх, кипевшие внутри, вырвались с моим криком, но вместе с ними вырвалось ещё что-то сильное. Оно подхватило мужчин как пушинки и ударило их о стены. Я увидела их побледневшие лица и струйки крови, стекающие из носа и ушей. Но остановиться уже не могла, страх всколыхнул во мне боль одиночества и отчаянья, и они текли из меня, не останавливаясь. «Не трогайте меня! – продолжала кричать я. – Не трогайте! Не трогайте!» И вскоре мой крик перерос в вой, и я сквозь пелену видела, как стёкла в окнах потрескались и осыпались на пол мелкими осколками. Я не понимала, куда делась крыша, стены и мебель. Не отрывая взора, я видела лишь, как вековые ели, росшие возле нашего дома, клонятся к земле от ветра, и их твёрдые несгибаемые стволы ломаются как щепки. Не знаю, как долго всё это продолжалось бы, но вокруг стали разгораться яркие вспышки и из них выходили мужчины в белых одеяниях.

Но их приход не принёс маме успокоения, а лишь разжёг бурю горячего, обжигающего страха. В тот момент, по её словам, она мало что понимала, и у неё было лишь единственное желание, чтобы все они исчезли – и всё стало как прежде. Но они не хотели уходить, а взявшись за руки, встали стеной напротив мамы и стали сдерживать разрастающийся ураган.

«Не знаю, сколько бы это всё продолжалось, – говорила мама, – но вскоре в небе появился белый переливающийся сгусток. Меня тогда ещё удивило, как это он удерживается. И не успела я додумать, как из него появились длинные и чёрные раздвоенные языки. Они дрожали, ощупывая пространство вокруг, но неожиданно дёрнулись и исчезли на некоторое время, чтобы вновь появиться, но только теперь вместе с хозяевами. Белая, переливающаяся на солнце чешуя завораживала своей игрой при плавном движении двух огромных змей. Их голубые глаза, напоминающие два сапфира, смотрели на меня с любопытством и волнением. И было в этом взгляде ещё что-то такое, что заставило мой страх успокоиться, а тревогу – рассеяться мелким тёплым дождиком, что полился с неба».

Мама рассказывала, что зачарованно смотрела, как змеи медленно парили над землёй, приближаясь к ней, но ей совершенно не было страшно, она с нетерпением ждала, когда сможет дотронуться до их холодной гладкой кожи. Вскоре их головы застыли перед ней, из их раскрытых пастей вновь показались языки, которые осторожно дотронулись маминых рук.

«Желание потрогать их чешую горело во мне, – продолжила мама, – и я, сделав шаг вперёд, дрожащей рукой коснулась белой и блестящей, твёрдой чешуи… Как вы красивы, с восторгом промолвила я и улыбнулась от счастья. Меня накрыло волной воспоминаний, как чуть больше года назад мне приснился сон, в котором я находилась в изумительном месте, где было белое море из сияющего, переливающегося в лунном свете песка, по которому я шла, то и дело наступая на блестящие сверкающие камни, но совсем не ощущая боли. По обе стороны, как стражи, скользили по песку две белые, чуть больше меня, змеи-призраки. Они повернули головы в мою сторону и смотрели своими холодными и умными голубыми глазами».

От их взглядов мама чувствовала, как внутри неё бурлят восторг и головокружительное счастье. Они привели её к высокой белокаменной горе, и на этом сон прервался. Змеи-призраки опустили на землю свои головы и закрыли глаза от удовольствия, а мама рассказывала, как всё гладила их чешую и восхищалась их красотой.

Но их единение нарушил чей-то стон. Змеи тут же взметнулись ввысь, раскрыв свои чёрные пасти и оголив четыре белых клыка. Они, зависнув над землёй, медленно раскачивались, сверля пространство вмиг ставшими холодными и злыми глазами. Их растопыренные капюшоны, как два белых парусника, ловили ветер, а с ним и посторонние звуки. Уловив, откуда доносился стон, они выгнулись, готовясь к прыжку, но их капюшоны неожиданно сложились, а сами они замерли, смотря на стоящую перед ними молодую девушку.

На первый взгляд, говорила мама, они с ней были очень похожи, но, приглядевшись, она поняла, что всё же совершенно разные. Её голубые глаза не выражали такого леденящего холода. Высокомерный презрительный взгляд, которым эта девушка обвела молчаливых и наклонивших головы мужчин, стоящих с серыми лицами, говорил о её могуществе. Её кожа была бела и бархатиста, а маленькие ручки – изящные, с длинными тонкими пальцами, на которых красовались необычные кольца с крупными камнями.

Маме почему-то стало стыдно, и она быстро спрятала свои руки за спину, ведь её кожа от постоянной работы и солнца загрубела и загорела. Она вздрогнула от яростного крика девушки: «Как вы, жалкие людишки, возомнившие себя великими магами, посмели скрывать жрицу Аргадзона?!» Её лицо перекосилось от злобы, голубые радужки стали совершенно белыми, а леденящий своей чернотой зрачок сузился от гнева так, что едва был виден.

Змеи взмыли вверх и чуть раскачивались в нетерпении, готовые в любую секунду броситься в атаку по приказу хозяйки. Бурлящие в них злоба и нетерпение вспыхивали вокруг маленькими яркими частичками магической энергии, тут же гасли. Но и этого хватало мужчинам, стоящим в белых балахонах. От энергии змей многие из них уже лежали на земле и корчились, рассказывала мама, лишь малая часть, упав на колени, всё ещё пыталась сопротивляться. Мама не знала, что бы стало со всеми ними, если бы не появился один мужчина…

Мама говорила, что сперва она подумала, что он соткался из воздуха. Она, не отрывая глаз, смотрела, как он медленной, уверенной походкой направляется к ней. Он не вызывал у нее страха или неприязни, скорей, наоборот. От мужчины исходила… нет, скорее он был создан из всепоглощающей и подчиняющей всех силы. И эта сила выражалась и в его походке, и в лёгком повороте головы, и в его синих, как холодный океан, глазах. А его спокойный бархатистый голос заставил жрицу вздрогнуть и напрячься.

«Прошу верховную жрицу Аргадзона остановиться и не делать того, что она задумала», – прозвучал его голос.

«Кто вызвал дознавателя?!» – перекосившись от ненависти, прокричала верховная жрица и обвела всех ненавистным взглядом. От ярости зрачки в её глазах совсем исчезли, она смотрела на всех белыми бельмами. Волосы на её голове стали как шевелящийся клубок змей, они приподнимались, извиваясь в медленном танце смерти.

– А кто такой дознаватель? – удивлённо спросила я тогда у мамы.

И мама объяснила, что после она узнала, что дознаватель – это тот, кто разбирается в конфликтах одиннадцати граней миров. Глядя на живое существо, дознаватели проникают в самые сокровенные уголки памяти и мыслей. От их пытливого взгляда невозможно скрыться.

Я подумала, что он тоже маг, но мама сказала, что он Синий дракон. Я тогда замолчала от удивления и всё представляла себе чешуйчатого говорящего ящера.

Мама, увидев мои распахнутые от удивления глаза, погладила меня по голове и, улыбаясь, успокоила, сказав, что драконы очень редко предстают перед жителями миров в своей родной ипостаси, в основном большую часть жизни они выглядят как люди.

Я умоляла ее рассказывать дальше. Вымученная улыбка скользнула по её лицу, и она продолжила. Дальше, сказала она, дознаватель обратился к верховной жрице, спросив, разве ему нужно приглашение? «Сильнейший выброс энергии прошёлся не только по одиннадцати мирам, он вызвал немало катаклизмов в первой грани мира, – сказал он. – Хотя до того времени миры никак не влияли на энергию первой грани. Все учёные моего мира вначале насторожились, а потом кинулись на поиски разгадки сего феномена. Вы не представляете, насколько они въедливы и пытливы. Вы не представляете, на что способен их извращённый ум. Вы не представляете…» – повторил дознаватель и замолчал, погрузившись в свои мысли.

«Вы, как всегда, правы, – отвечала ему жрица. – Змеи почувствовали мои боль и страх, и я сама смогла бы во всём разобраться».

«Сомневаюсь, – бросил хмурый взгляд на жрицу дознаватель. – Ярость застила вам глаза, и если бы я не появился, вы бы со своими змеями-призраками наделали здесь немало бед. Могли погибнуть ни в чём не повинные люди – сильнейшие маги. И кто знает, смогли бы вы вовремя остановиться, утихомирить свою безумную ярость и своих бешеных змей?»

И хоть жрица утверждала, что все они виновны в сокрытии маминого рождения, в голосе дознавателя слышалась ирония, он замер и посмотрел на верховную жрицу въедливым пытливым взглядом. Жрица Аргадзона отступила на шаг, на её лице застыло отчаянье, глаза расширились и из них плеснулся страх. Глаза дознавателя сощурились, бурлящий в них океан почернел, а маме казалось, будто они пожирают стоящую с белым, как полотно, лицом верховную жрицу. Но этот пробирающий, поглощающий до самых потаённых частиц души взгляд, длился всего несколько мгновений. Вся холодность, казалось, слетела с дознавателя, когда его глаза широко расширились и наполнились холодным презрением. Он стал медленно подходить к верховной жрице, не спуская с неё своего ледяного взгляда, пронизывающего душу насквозь. Подойдя к ней вплотную, он слегка наклонился к её уху и чуть слышно продолжил: «Жрицы – такие холодные и такие горячие. Вы лишили жизни человека, кинув его в свои высасывающие жизнь пески, только потому, что он вам больше стал не нужен. А можно даже сказать, чтобы… не смог поведать миру о вашем грехе. Да только любовь не грех, а великое чувство. И вы испугались. Слышать каждый учащённый удар своего сердца, изнывать в ожидании и таять в его руках. Всё это было вам так ново и непонятно. Вы метались между любовью и властью. И, конечно, второе победило. Смотреть, как все трепещут и опускают взор лишь от одного вашего взгляда, не это ли высшее наслаждение. Только вы просчитались в одном, даже жрицы несут наказание за свой грех. И если первый грех вы ещё можете как-то обставить, то вот второй, убийство нерожденного ребёнка… нет!»

Верховная жрица дёрнулась, как от хлыста, и посмотрела на дознавателя широко открытыми глазами, в них – как и тогда, когда она узнала, что беременна, – застыл страх, перемешенный с отчаяньем, что её тайна раскрыта.

«Не бойтесь, я не выдам вашу тайну, – продолжил дознаватель, – она сама вас съест. И кто знает, на каком поле вы найдёте успокоение».

И хотя мама стояла на приличном расстоянии от них, но почему-то она слышала каждое слово дознавателя, сказанное верховной жрице. Тогда она мало что поняла из его слов, и только здесь, на земле, сказала она, познав счастье материнства, всё осознала.

«А сейчас, чтобы у вас не осталось сомнений в невиновности магов второй параллели мира, я покажу вам прошлое Лангрии!» – крикнул дознаватель, окинув жрицу суровым взглядом, резко повернулся и посмотрел в сторону магов.